... и
подпольные тоже... имей в виду... если я узнаю, что ты... Падла, пидор,
сука...

Сигизмунд положил трубку. Почему-то его распирал бессмысленный смех. И еще
благодарность к Аське. Все сомнения мгновенно улетучились. Аська предивным
образом активизировала Сигизмунда-спятившего, который мертвой хваткой взял
за горло Сигизмунда-разумного. И придавил, падлу, пидора, суку... Ура-а!..

Он даже засмеялся. Он почувствовал себя счастливым.

Что, собственно, произошло?

1. Он встретил девушку.

2. Они полюбили друг друга (она - за барахло, он - за странности).

3. Они полюбили друг друга достаточно активно.

4. Достаточно активно для того, чтобы любимая женщина понесла от любимого
мужчины...

Ну - и?.. Где отсутствие логики? Одно сплошное присутствие. Во всяком
случае, Сигизмунд-спятивший находил, что логики более чем достаточно. От
любви бывают дети.

То, что от любви бывают аборты, относилось к логике какого-то другого мира.
Назовем это "логикой гуков".

Да, тупая нация - американцы. Жуют попкорн, кладут ноги на стол. Но одно
хорошее слово они породили. "Гуки". Можно сказать "нелюди", но это как-то
менее выразительно.

Итак, оставим абортарии гукам!

У-а... у-а... у-а...

Стоп. От беременности паспорт у девки скорее всего не появится. Логично?

Как рожать будем? В ладошку?

А документы на ребенка? Взрослый человек еще проживет без документов, а
ребенок? Детский сад, прививки, школа...

Тут Сигизмунд-спятивший внес предложение. А пускай Сигизмунд-разумный, если
его хорошенько примучить, способ изыщет.

И изыскал, полузадушенный!..

Была у Сигизмунда знакомая семейная пара. Ушлые неунывающие ребята. Брак
свой так и не зарегистрировали. Первенца записал на жену. Стала она
матерью-одиночкой, получила от государства пособие. Второго ребенка
записали на мужа - мать якобы "отказалась". И стал муж отцом-одиночкой и
тоже получил от государства пособие... Так и живут - не тужат.

А что если договориться Сигизмунду по-хорошему с Анастасией Викторовной?
Коли уж она за этого ребенка так яростно заступается, пусть-ка скажется
матерью. И пусть "откажется". В метрике проставят аськино имя, а запишут
дитђ на Сигизмунда. Станет он отцом-одиночкой и тоже получит от государства
пособие...

А Аське за самоотверженность премию оформим. Через "Морену". Сигизмунд даже
знал, как. Надо сдать самому себе - точнее, "Морене" - в аренду собственный
компьютер, а Аськой воспользоваться как подставным лицом. Будто это она
компьютер в аренду дает. Вкупе с программными продуктами. И паяльником.

Сигизмунд представил себе все то, что выскажет ему Наталья. И какие
неприятности ждут его в дальнейшем...

Но не потрошить же, в самом деле, Лантхильду в угоду Трем Толстякам? Вон
она как светится.

Теперь - как рожать? Очень просто. За деньги нанимается доктор. Тот же
Рыжий. Телефон есть, доверять парню, вроде, можно. Наверняка рожениц возил,
может, и роды принимал. А сам не принимал - бабу какую-нибудь порекомендует
надежную.

Нет, можно все обтяпать. В крайнем случае, извернуться и паспорт Лантхильде
купить.

Нет, нет, варианты имеются. Главное - еще время осталось.

Так. Теперь - кто возбухнет.

Родители, разумеется, не поймут и не одобрят. Но - смирятся. А что им
остается? Мать, само собой, выскажется: "Один раз нажегся - мало
показалось..."

В "Морене" тоже вряд ли встретят пониманием. Наплевать.

Наталья, известное дело, плешь проест, хотя и разведены они. Не обрадуется
тому, что у Ярополка братик появится или сестричка, ох не обрадуется.
Обвинит в половой распущенности. (А сама в "платье для коктейлей"... ходила
куда-то. И со ЗНАКОМЫМ на "ТОЙОТЕ" по ухабистой улице Желябова взад-вперед
разъезжала.)

Кто наверняка будет доволен - так это Генка. Ему тетя Аня на неопределенное
время перестанет добродетельного кузена Сигизмунда в пример ставить.

Аська поддержит...

Оборвав бессмысленные раздумья, Сигизмунд пошел к Лантхильде. Постоял над
ней, пальцем по ее белесым бровям провел. Лантхильда себе на живот показала:

- Барнило, Сигисмундс. Йаа...

- Да уж понял, что барнило, - сказал Сигизмунд.

Дитђ, небось, белее сфагнума родится...

Она поглядела на него умудренно. Так называемый "взгляд мадонны". Они все
так смотрят. В голове пеленки с чепчиками вертятся, а взор такой, будто все
тайны мироздания постигли.

- А ты теперь у меня, поди, отупе
-е-ешь... - молвил Сигизмунд.

* * *

В городе бушевала эпидемия гриппа. Вернее, двух гриппов. Один тяжелый.
Светка свалилась с высокой температурой. Это теперь не меньше, чем на
неделю.

Звонила Наталья. В детском саду объявлен карантин, Ярополка пришлось
забрать домой. Наталья говорила в этот раз очень много. В частности,
требовала, чтобы Сигизмунд забирал к себе Ярополка на день, потому как у
нее, Натальи, работы невпроворот.

- Ты там в своей "Морене" все равно дурью маешься. В конце концов, это твой
ребенок тоже.

- У нас тут грипп, - соврал Сигизмунд. И покашлял в трубку.

Наталья, естественно, Сигизмунду не поверила.

- Врешь ты все. Ты всегда врешь.

- Я вру? - Сигизмунд аж задохнулся. - У меня бухгалтер, между прочим,
болеет.

- Крысиного яду переела?

- Сама ты крыса, - как-то уж очень по-детсадовски отозвался Сигизмунд. - Я,
кстати, крысу завел. Белую. Касильдой зовут.

- Видела я твою крысу.

- Где ты могла ее видеть?

- В гробу, в белых тапочках. Ладно, пока.

Короткие гудки.

Сигизмунд посидел в задумчивости, глядя перед собой. И правда, грипп. Даже
два. Как бы Лантхильду уберечь? Еще родит кого-нибудь... не того. Она,
правда, болела каким-то гриппом. Но неизвестно еще, какая у нее иммунная
система. В тайге все немного иначе. Там свой микроб.

Сигизмунд отправился в гараж и приволок оттуда здоровенную ультрафиолетовую
лампу. В начале перестройки откупил за бутылку у мужичка в поликлинике.
Лампа убивала все. Видно было, что произведена на серьезных предприятиях
серьезными людьми в ходе конверсии. Последнее, меньшое, дитя ВПК. Жесткость
и интенсивность излучения была невероятная. Мужичок, пряча бутылку, уверял,
что лампа отличная: Минздрав предписал в детских поликлиниках такие
устанавливать.

Сигизмунд принял решение облучать помещение два раза в сутки. Лантхильда
этой возни не понимала. Но от нее и не требовалось. Главное, что послушно
от лампы отворачивалась, - Сигизмунд запретил смотреть. Накрепко. Даже
когда лампа была выключена, Лантхильда все равно на нее смотреть
остерегалась.

Сигизмунд много занимался теперь извозом - другого не оставалось. Почти все
деньги уходили на фрукты для Лантхильды. Вечерами он выводил ее гулять.
Пусть двигается.

Ее тошнило по утрам. Заедала черным хлебом с солью. Мяса есть не могла. К
вечеру наоборот - нападал жор. В последнее время и ночью вставала,
пробиралась на кухню, гремела холодильником.

Лантхильда стремительно начала толстеть. Живота у нее еще быть не могло, и
Сигизмунд понимал это, однако воображение уже рисовало ему симпатичный
упругий животик. А в животике - маленький Сигизмундик Лантхильдович.

Звонила мать. Дипломатично спрашивала сына, как живет, почему редко звонит,
в гости не заезжает. Сигизмунд сослался на занятость. И главное - на грипп.
Мол, никак отболеть не могу.

Мать почему-то позвонила не домой, а на работу.

Медленно подползал февраль. Зарплата пришла и улетела почти незаметно.
Заболел Федор. Зато вышла Светка.

Теперь Сигизмунду приходилось ездить по заказам - за Федора.

В один из дней выбрал время и с покаянным видом явился к тете Ане. До этого
пришлось выдержать тяжелый разговор с матерью - та выдала ему по всей
программе. Сказала, что тетка ужасно обиделась. Мол, Гоша мог бы и
вспомнить. Сколько в детстве... Ждала его, пирожков напекла...

И опять мать звонила на работу.

- А что ты домой не звонишь? - спросил Сигизмунд. - Я теперь в офисе не
сижу, случайно застала...

- Да я уж ВАМ мешать не хочу, - сказала мать ядовито. - Что уж надоедать...
У ВАС там своих забот хватает...

Сигизмунд пропустил это мимо ушей.

Привез тете Ане подарок - снятый с полки альбом Константина Васильева. Тетя
Аня была помешана на патриотической идее.

Сигизмунд условно делил всех дам постбальзаковского возраста на две
категории: на тех, кто читает дамские романы и смотрит мексиканские
сериалы, и на тех, кто увлечен православием и национальной идеей. Всем этим
дамам вследствие общего упадка сексуальности в СССР в свое время
катастрофически не хватило любви. Оказавшись на гигантском торжище
перестройки, они лихорадочно принялись наверстывать упущенное - пусть
только теоретически. Способ сублимации определялся, как правило, уровнем
интеллекта. Более умные грезили о возрождении России, более простые
погружались в бесконечные похождения непотопляемых Катрины, Марианны,
Джоанны и прочих кринолиновых блядей.

- Здрасьте, тетя Аня, - потупясь, начал с порога Сигизмунд.

- Вспомнил? - сухо спросила тетя Аня.

Генки в этот раз дома не было.

Сигизмунд развел руками и молвил:

- Тетенька, прости засранца.

Тетя Аня засмеялась, махнула на него полотенцем.

- Иди уж... Как чуял - сегодня опять пирожки пекла...

* * *

Несколько дней подряд город сотрясали магнитные бури. То есть, это по радио
сообщалось, что магнитные бури и активное солнце, а выражалось все это в
головной боли по утрам, в повышенном давлении, в раздражительности и
озлобленности граждан. У подъезда уже несколько дней стоял "фордяра" с
разбитой мордой. Снег проникал под смятый, перекошенный капот. Сигизмунд
злорадствовал.

Мать звонила Сигизмунду - жаловалась на плохое самочувствие. Умоляла ездить
поосторожнее: участились аварии. Сигизмунд и сам по возможности за руль
лишний раз не садился. Нехорошо было в городе. Тревожно. Так тревожно, что
хоть волком вой.

Вчера пьяного видел - сидит себе под стеной, задрав голову к серым небесам,
и воет от души в голос... Постоял, послушал, поддержал. Мысленно, конечно.

А Лантхильде все нипочем. Она делом занята - ребенка вынашивает.
Вслушивается во что-то такое, Сигизмунду неслышное... Болтает больше
прежнего. Что увидит - о том болтает, путая русские и таежные слова. Как
птичка. Точнее, как птица. Крупновата для "птички".

Но вот минул день, и снова они выходят из дома вдвоем. В городе тихо,
безлюдно. Тревога на ночное время улеглась. Протяжно, с нарастанием,
грохочет сползающий с крыш снег. То тут, то там. То ближе, то дальше. И так
по всему городу. Вдалеке воют милицейские сирены, но этот звук не нарушает
тишины.

Город отдыхает. Он залит мертвенным, светом фонарей. Петербург подобен
чиновнику в болотного цвета вицмундире, застегнутом под самое костлявое
горло. Он до сих пор подобен чиновнику. Для того, чтобы одухотворить его
ночные пустынные улицы, достаточно фигуры какого-нибудь пьяницы, праздно
бредущего вдоль обшарпанных стен. А подчас и пьяницы не нужно - город живет
своей таинственной, мертвецкой какой-то и в то же время чрезвычайно цепкой
жизнью.

Вечером пятого февраля шел снег. Он пал разом на все, закрыв лужи, следы,
обломки льда, разбросанный мусор... В этот день Сигизмунд с Лантхильдой
вышли из дома поздно. Была ночь. Когда спускались с крыльца, тишину
разорвал душераздирающий вопль. Казалось, с какого-то ребенка живодеры
пытаются содрать кожу.

Лантхильда вздрогнула, прижалась к Сигизмунду, застыла.

По взвинчивающейся спирали пошел ответный вопль. Он улетал в небесные
сферы, утончаясь, казалось, до ультразвука.

- Мьюки, - спокойно пояснил Сигизмунд. - Весна, Лантхильд, на подходе.
Гляди...

Когда они вышли во двор, Сигизмунд показал ей: на двух крышках люков двумя
неопрятными кучами сидели два кота и натужно выли. Наконец у одного кота
сдали нервы. Он бросился бежать. Второй погнался за ним. По снегу быстро
пролегли две стежки мелких следов.

Лантхильда хихикнула.

- Мьюки мал, орьот гроомко.

- Да уж, - согласился Сигизмунд, радуясь тому, что с ними нет кобеля. Вот
уж кто орьот гроомко.

Кобеля они оставили дома, потому что Лантхильда попросила покатать ее на
машине. Любила девка ночные поездки по городу. И хотя ей нужно было сейчас
много двигаться (для чего и затевались эти вечерние прогулки), Сигизмунд ей
не отказывал. Делал с ней пару кругов по двору, потом катал.

В гараж она заходить боялась по-прежнему. Оставалась ждать на том месте,
которое Сигизмунд про себя называл "последним рубежом".

- Стой, жди, - наказал Сигизмунд, оставляя Лантхильду у "последнего
рубежа". - Сичас подадим карету, ваше величество.

Она подняла к нему лицо, улыбнулась. Свет фонаря высветил каждую черточку
этого лица: длинный нос, большой, твердо очерченный рот, подкрашенный
светло-розовой помадой "Револьюшн" (купил-таки!), ясные серые глаза в белых
пушистых ресницах, светлые брови-стрелы... На воротнике шубки из фальшивого
леопарда лежала лантхильдина коса - тайная гордость Сигизмунда - не коса, а
косища, буйство жестких белых волос, сплетенных туго-натуго и перетянутых
резинкой с какими-то дурацкими блескучими розочками.

Сигизмунд чуть наклонился и поцеловал ее в губы.

- Сейчас, - шепнул он.

И пошел к гаражу.

Она немного постояла, переступая сапожками - подмораживало - а потом,
завидев медленно идущего по снегу кота-победителя, присела на корточки и
начала подкыскивать, смешно присвистывая:

- Ктсс-сс... ктсс-ссс...

Сигизмунд вошел в гараж. Включил зажигание, стал прогревать мотор.
Усмехался про себя - все представлял, как Лантхильда сюсюкает с мьюки. От
слова "кот" она отказывалась категорически. Мьюки и мьюки. Да и сам
Сигизмунд все больше склонялся к таежной мове.

На днях вспоминал одну старую песню Мурра - давно ее не вспоминал, а тут
вдруг всплыла в памяти:

Ты - дурак, и я - дурак, все мы - братья-дурни...

Жизнеутверждающая такая песенка.

Поймал себя на том, что мысленно перекладывает ее на девкино наречие.
Песенка перекладывалась без всяких усилий:

Ик им двалс, йах зу ис двалс; изьос брозарс-двальос...

Вот так запросто...

Где-то совсем рядом съехал с крыши снег. У-ухх! Мотор неожиданно заглох.
Сигизмунд подождал немного и снова повернул ключ. Завелся. Черт, надо тачку
менять. Сколько можно!..

Да, поменяешь тут тачку. Затеял дорогостоящую развлекуху на несколько лет:
ребенка. Тут вкладывать деньги да вкладывать. Бездонная дыра...

Ладно, пробьемся.

Он выехал из гаража и вышел из машины, чтобы закрыть дверь.

- Лантхильд!

Девка не отзывалась. С кошкой играет. Он закрыл двери, обернулся.

- Лантхильд!

Молчание.

- Лантхильд!!

И - снежным обвалом - все внутри оборвалось.

- Лантхи-ильд!!!

Господи, что ее - снегом?.. Да нет, каким снегом, нет там никакого...

Он бросился к тому месту, где оставлял ее. К "последнему рубежу".

И остановился, будто споткнулся.

Лантхильды не было.

* * *

Лантхильды не было. А что же было?

Стена, водосточная труба. Почти правильный круг сдутого снега на том месте,
где стояла Лантхильда. Как будто гигантский пылесос с неба дунул и размел
снег, обнажив асфальт на пространстве метра в три диаметром.

К этому месту вели три стежки следов: Лантхильды, Сигизмунда и кота. Вот
они с Сигизмундом подошли к этому месту. Вот следы Сигизмунда отходят к
гаражу. Вот следы Сигизмунда, возвращающегося от гаража...

Сигизмунду стало страшно. Он вспомнил, как боялась Лантхильда подходить к
гаражу, как его самого разбирали дурацкие страхи, когда он оставил ее здесь
дожидаться, а сам пошел выводить машину...

Превозмогая себя, протянул руку, коснулся асфальта. Асфальт был тепловатый.
И сухой. Неожиданно долетел слабый запах лета. Сигизмунд не сразу понял,
что это, - слишком уж невозможным был этот запах в зимнюю морозную ночь.
Пахло сеном, разопревшей травой, сырой землей и еще чем-то.

Сигизмунд не верил в НЛО. Он не верил в то, что инопланетяне воруют земных
женщин, оплодотворяют их и таким образом готовят экспансию на Землю. Он не
читал "Очень Страшную Газету" и бестрепетно заворачивал селедку в
объявления "Приворожу любимых навсегда и залатаю Ваше биополе". Словом,
мистический бум не затронул С.Б.Моржа. Почти.

С другой стороны, боец Федор с его истовым православием не представлялся
Сигизмунду слабоумным. Боец Федор - человек здравомыслящий. Да и
православие - институт почтенный, тысячелетний...

Ах Господи, ну что за рассуждения. Ему просто очень страшно. Так страшно,
что колени подгибаются. А что, если это правда... А что, если Лантхильда
действительно... И кот... Правда, странно, что бес - если это был бес -
принял обличье кота серого, банального, помойно-бачечной породы...

НО ЧТО, ЕСЛИ ЭТО ПРАВДА?

Сигизмунд медленно попятился от круга. "Ведьмин круг". С поганками по
краям. Да нет, поганок пока что не наблюдается...

Не решаясь повернуться к жуткому следу спиной, он добрался до крыльца.
Поднялся по ступенькам. Ему чудилось, что из центра круга кто-то смотрит
ему в спину горящими глазами.

Обернулся. Никого.

Поспешно захлопнул за спиной дверь. Перевел дыхание. На лестнице тоже
никого не было.

Взлетел по ступенькам. Бросился - прямо в ботинках - в гостиную. К иконе.

Кто-то говорил ему - сейчас уже не вспомнить, кто, мать или боец Федор -
что бесы при надлежащей тренировке могут выдержать все, даже распятие, и
только от одного бегут поголовно: от образа Божьей Матери.

Вот и хорошо. Вот и проверим.

Схватил икону так торопливо, что своротил на пол блюдце с манной кашей -
свежее лантхильдино подношение. Влез в кашу ботинком.

Выскочил из квартиры, оставляя грязные следы по всему коридору. Кобель
увязался за Сигизмундом.

Никаких видимых изменений во дворе пока не произошло.

Сигизмунд побежал через двор, прижимая к животу тяжелую икону в окладе.
Мыслей в голове почти не было.

Круг был на месте. Кобель постоял возле круга, принюхиваясь, задирая нос и
чуть раздувая ноздри. Потом прянул ушами и, взлаивая, помчался через весь
двор. Кота засек, не иначе.

Сигизмунд нерешительно вошел в круг. Ступил на сухой асфальт, присел на
корточки. Ворочаясь на корточках, поводил вокруг себя иконой.

Ничего. Он почти ожидал услышать визг невидимых существ, ощутить, как
раскаляется под пальцами оклад, - весь арсенал дешевого страшка.

Но икона оставалась холодной, тишина безмолвной. На противоположном конце
двора хлопнула дверь подъезда.

Сигизмунд встал, опустил икону, держа ее в руке, как книгу.

- Лантхильд! - крикнул он.

Быстрые, легкие шаги по снегу. Почти бег.

Он ощутил невероятное облегчение. Почти невыносимую радость.

- Лантхильда! - крикнул он во все горло.

В круг вбежала пегая колли и замахала хвостом. Единственная собака из всех
известных Сигизмунду, у которой были голубые глаза. Сигизмунд машинально
погладил ее.

Следом за собакой стремительным шагом шла через двор ее хозяйка, молодая
женщина в длинной дубленке. Она поздоровалась с Сигизмундом и прошла мимо.
Шаги стихли.

Все.

Сигизмунд мутно посмотрел на свою машину. Надо бы в гараж ее загнать.
Только сейчас сообразил, что не заглушил мотор.

* * *

В доме никого не было. Лишь в гостиной бессмысленно горел свет. В углу,
там, где стояла икона, темнело пятно. На полу белело растоптанное блюдце.

Сигизмунд бросил икону на пианино, под дедовской фотографией. Не
раздеваясь, прошел к телефону. Взял справочник, начал листать. Тонкие
страницы рвались под пальцами.

Нашел.

Занято.

Как маньяк, снова и снова набирал номер. Наконец дозвонился.

- Это справка о несчастных случаях?

Сколько времени ее нет? Сколько он топтался во дворе - полчаса, час? Где
она может быть? Он сам не верил в то, что городские службы могут что-то о
ней знать.

- Вы не могли бы перезвонить через два часа? Данные о сегодняшних
происшествиях еще не поступили. Спасибо.

Сигизмунд положил трубку. Тупо поглядел на свои ноги в мокрых ботинках. По
полу расплывалось нечистое пятно от растаявшего снега. Кобель подъедал в
гостиной кашу. Осколками блюдца звякал - гонял.

Сигизмунд медленно разделся. Тело стало ватным, исто