м нигде запах, застрявший в волосах и свитерах
собравшихся. Сладковатый - анаши, кисловатый - старого пота.

И все это был "Сайгон".

Сигизмунд стоял в "предбаннике", бессмысленно лыбясь от счастья и ощущая
себя здесь совершенно своим - с длинным хайром, в странноватом для 84-го
года прикиде.

Он был дома. Среди своих.

И мгновенно окунулся в атмосферу полной свободы духа, ради которой,
собственно, и ездил сюда все годы, что трудился в Первом Полиграфическом. И
раньше, когда учился в ЛИТМО.

Вынырнул Витя-Колесо, вычленив Сигизмунда взглядом. Заговорил
утробно-трепещущим голосом:

- С-с-слушай, м-мужик... д-д-д...д-добавь на коф...фе. Н-не хв-ватает...

Сигизмунд развел руками, все еще лыбясь.

- Нету у меня. Самому бы кто добавил.

Витя понимающе закивал и куда-то унырнул.

Блин, неужели действительно так и не выпьет здесь кофе? Ведь это - в
последний раз! В самый последний! В пост-последний!

Сигизмунд все явственнее ощущал, что больше шансов не будет.

Кругом тусовались. Аборигенов в толпе было немного - процентов десять от
силы. Дремучие хиппи. Остальные в "Сайгоне" были посетители. Гости. Так
называемые "приличные люди", интеллигентские мальчики и девочки, которым
почему-то вольно дышалось только здесь. И совсем уже спившиеся персонажи.
Но случайных людей здесь не водилось. Или почти не водилось.

Полутемные зеркала в торце зала отражали собравшихся, умножая их число
вдвое. До какого-то года этих зеркал на было. на их месте находились ниши,
где тоже сидели. Потом "Сайгон" на какое-то время закрывали. Делали
косметический ремонт. Этот ремонт воспринимался городом очень болезненно.
Видели в нем происки партии и правительства в лице близлежащего райкома.
Знали бы, что их ждет через несколько лет! Но они не знают. Их счастье.

Одно время после косметического ремонта в "Сайгоне" не было кофе. Якобы в
городе дефицит этого продукта. Якобы кофеварки сломались. Или еще что-то
малоубедительное. Предлагали чай.

Брали семерной чай - издевательски. Мол, пожалуйста, чашку кипятку и семь
пакетиков заварки. Спасибо.

С этим пытались бороться, наливая прохладную воду, чтобы чай хуже
заваривался. Чайная эпопея продержалась не долее месяца, хотя оставила
болезненную зарубку в памяти. Потом то ли сдались, то ли смилостивились -
вернули в "Сайгон" кофе.

После того достопамятного косметического ремонта и появились зеркала...

Кругом велись длинные мутные разговоры, безнадежно затуманивая и без того
не отягощенные ясностью мозги. Рядом с Сигизмундом кто-то пытался выяснить
у кого-то судьбу какой-то Кэт. В беседу вступило еще несколько пиплов. Нить
разговора была потеряна почти мгновенно. Даже Сигизмунду, который не был
знаком ни с одной из Кэт, через три минуты стало очевидно, что пиплы имеют
в виду по крайней мере четырех девиц по имени Кэт. Судьбы и похождения этих
Кэт в разговоре причудливо переплелись. Так, Кэт из Ухты однозначно не
могла совершать подвиги, явно позаимствованные из биографии той Кэт, что
тусовалась в Москве и была обрита наголо в КПЗ, причем злобные менты сперва
поджигали ей хайр зажигалками, а потом уже брили электробритвой. Так и не
разобравшись, о какой из Кэт, собственно, речь, пиплы плавно перетекли на
совершенно иную тему.

Кругом звучали неспешные диалоги:

- Слушай, ты откуда?

- Из Лиепаи.

- А... Ты знаешь Серегу... Боба?

- А как он выглядит?

- Волосы светлые, бородка жиденькая такая... Он из Киева.

- А... Знаю конечно.

- Он опять в психушке.

- А... Слушай, ты знаешь Томми из Краснодара?

- А как он выглядит?

...Крошечная, очень беременная девица в феньках до локтей бойко поедала
чахлый бутерброд и не без иронии рассказывала о потугах Фрэнка создать
рок-группу. Мол, она уже перевела для него с английского очень классные
тексты. И усилитель купили. На шкафу лежит, большой, как слон...

...И словно въяве видел Сигизмунд комнату, где стоит этот шкаф, - какую-то
нору в коммуналке где-нибудь на Загородном или Рубинштейна, эти голые стены
в засаленных обоях, исписанные по-русски и по-английски, но больше
по-английски, эту вечно голодную тощую кошку, грязноватый матрас на полу
вместо постели... И полное отсутствие какой-либо жизни. Принципиальная и
исчерпывающая нежизнеспособность.

"...Ой, пойдем, пойдем, пока вон тот человек к нам не привязался. Вон тот,
видишь? Я его... побаиваюсь. Знаешь, он недавно решил, что он - Иисус
Христос. Пришел в церковь во время службы и говорит: спокойно, мол,
батюшка, все в порядке - Я пришел..."

- А тебя как зовут?

- Дима... А в последнее время... (застенчивая улыбка) ...стали звать
Тимом...

По соседству гуторили об ином. Человек, обличьем диковатый и причудливо
сходный с вандалом, захлебываясь слюной и словами, талдычил, что вообще-то
он собирается на Тибет. Через Киргизию. Сразу нашел трех попутчиков. Причем
один из них на Тибете уже был...

- ...Слушай, пойдем домой. Мне что-то холодно.

- Чего тебе холодно?

- Да я джинсы постирал и сразу надел.

- А зачем ты их постирал?..

- ...Имя Господа Моего славить дай мне голос!

- Это ты сочинил?..

- Эй, чувачок!

Сигизмунд, завороженно слушавший эту какофоническую симфонию, не сразу
сообразил, что обращаются к нему.

- Эй!

Его легонько дернули за рукав. Он обернулся. Перед ним стояла тощая девица
с лихорадочно блестящими глазами. Голенастая. В вылинявших джинсах и
необъятном свитере неопределенного оттенка. У нее были длинные светлые
секущиеся волосы.

- Ой, феня какая классная! - сказала девица и бесцеремонно протянула руку к
груди Сигизмунда. Там болталось дидисово изделие. - Можно?

Она подняла глаза. И тут он ее узнал.

- Аська?

Она замешкалась. Опустила руку. Склонила голову набок, прищурилась.

- Вообще-то меня Херонка зовут, - резковато проговорила она. - Слушай, а
откуда я тебя знаю? - И уже деловито осведомилась: - Слушай, ты Джулиана
знаешь?

Сигизмунд покачал головой. Это ни в малейшей степени не обескуражило
Аську-Херонку.

- Может, ты Джона знаешь? Только не того, что в Москве, а нашего. С
Загородного. Ну, у него еще Шэннон гитару брал, правда, плохую, за
шестнадцать рублей, и струны на ней ножницами обрезал по пьяни. Не знаешь
Джона?

Сигизмунд понимал, что может сейчас запросто сознаться в знакомстве с
Джоном и наврать про этого Джона с три короба, и все это вранье будет
проглочено, переварено и усвоено Великой Аморфной Массой "Сайгона", все это
разойдется по бесконечным тусовкам и сделается частью Великой Легенды, и
припишется множеству Джонов, умножая их бессмысленную славу.

Однако Сигизмунду не хотелось ничего врать Аське. Не знал он никакого
Джона. И Шэннона не знал. И Джулиана - тоже.

- А Фрэнка знаешь?

- Это который с усилителем на шкафу? - сказал Сигизмунд. - Знаю.

- Во! - ужасно обрадовалась Аська. - Слушай, а вот это - "Я позывам Ярилы
сердечно рад - та-та-та-та... не помню... Провоняла бромом вся страна,
поверьте, это любовь" - не ты для Фрэнка сочинял?

- Нет... Слушай, мать. Угости кофейком. Я тебе феню свою подарю.

Аська нахмурилась.

- Идем.

И деловито протолкалась к одному из столиков. Приткнула Сигизмунда. И тут
же напустилась на двоих, попивавших свой кофеек. Те откровенно принадлежали
к разряду "посетителей". Однако случайными людьми ни в коем случае не
являлись.

Один был тучен, рыжеволос и громогласен. Он что-то с жаром говорил, брызгая
слюной. Второй внимал. Этот второй, плохо выбритый, исключительно патлатый,
в черном костюме и галстуке - впрочем, донельзя засаленном, с криво
сидящими на крупном носу очками в тонкой "золотой" оправе, напоминал
гробовщика из дешевого фильма ужасов.

Сигизмунд подавился кашлем. Он узнал обоих. Рыжеволосый, несомненно, был
дядя Женя. Молодой, восторженный. Все так же булькал, кипел, сипел и
вкручивал.

"Гробовщик" до сих пор живет где-то неподалеку. С ним, изрядно потрепанным
жизнью, Сигизмунд то и дело сталкивается в супермаркете. А в день
исчезновения Лантхильды он гостил у Виктории - бродил с ней по каким-то
лингвистическим дебрям.

Правильно говорят: Ленинград - город маленький. И почему это, интересно, с
одними людьми по жизни сталкиваешься постоянно, а с другими - никогда? Один
каррасс, как выражается старик Воннегутыч?

- Самое... - разносился знакомый голос дяди Жени. - Да что там Мадам
понимает... это... у них на психфаке, самое, это...

- Слышь, Гэндальф, - наехала на "гробовщика" Аська, - денег дай.

Дядя Женя, слегка набычившись, уставился на Аську с подозрением. Гэндальф
шумно обрадовался.

- Херонка! А Фрэнк электрогитару купил, знаешь?

- Усилитель, - неожиданно встрял Сигизмунд. - Большой, как слон. На шкафу
лежит.

- Правда? Я не знал.

- Слушай, Гэндальф, а это - "воняет бромом вся страна" - это не ты сочинил?
- спросила Аська.

Дядя Женя внезапно визгнул.

- Что?! - тоненько вскрикнул он. - Бромом? Как, как? "Воняет бромом вся,
это, страна"?

- Денег дай, - вспомнила Аська.

- Слышь, Эл, - обратился к дяде Жене Гэндальф, - денег дай.

- Самое... это... - завозмущался дядя Женя, суетливо вертя головой.

- Да не жмись, завтра отдам, - наехал Гэндальф.

- Ну, самое, ну, Гэндальф, это, ну ты... и-и... точно отдашь?

- Дык. Давай-давай.

Бормоча, что ему деньги завтра обязательно надо, потому что книги покупать,
распечатку одну, самое, запрещенную, но фотографии сделали, самое,
распечатали и всего в трех экземплярах на весь Союз, так что непременно
надо, невыносимо надо, чтоб завтра деньги были... Бубня и сопротивляясь...
И, наконец, сдавшись под натиском ухмыляющегося Гэндальфа, дядя Женя выдал
рубль.

Тот самый полузабытый рубль цвета заживающего синяка, с Лениным. Очень
мятый. Исключительно долгоживущий. Не то что нынешние тысчонки, рвущиеся
уже через год.

Гэндальф тут же вручил рубль Аське.

- Живи, Херонка.

Аська тотчас ввинтилась в кофейную очередь.

Дядя Женя вдруг захохотал и повторил:

- "Бромом"! Ну, это... Ну, самое, придумали!..

Сигизмунд с изумлением смотрел, как легко расточают время эти люди. Им-то
что! Они у себя дома. Сигизмунд все острее чувствовал драгоценность каждого
мгновения.

Прибежала Аська. Принесла кофе. Сахар в голубеньких аэрофлотовских
упаковках. Сигизмунд положил себе один кусочек, Аське досталось три.

Гэндальф с дядей Женей вели между собой какой-то малопонятный разговор.

Сигизмунд отпил кофе. Мелькнула мысль: а ведь в конце девяностых такой кофе
можно отведать, пожалуй, только в дешевой закусочной где-нибудь в Риме.
Или, скажем, в Неаполе. Потому как кофеварки в "Сайгоне" стояли
итальянского производства. Устаревшие, конечно.

Аська рядом тарахтела, мало интересуясь, слушают ее или нет.

Сигизмунд поглядывал на нее, поглядывал на остальных...

Из своего времени Сигизмунд знал, что все они - кто доживет до тридцати, до
сорока - будущие неудачники. Возможно, они и сами - осознанно или нет -
программировали свою жизнь как полный социальный крах.

Здесь, в "Сайгоне", который мнился неким пупом земли, и был корень
глобальной неудачливости целого поколения. Здесь угнеталось тело ради
бессмертного духа, здесь плоть была жалка и неприглядна, а поэзия и музыка
царили безраздельно. Битлз. Рок-клуб. "Пропахла бромом вся страна", в конце
концов.

Я стану поэтом, я стану жидом -
Все, что угодно,
Лишь бы не нравиться вам!

Чьи это стихи, застрявшие в памяти с юных лет? Явно ведь откуда-то отсюда!

И неостановимо, со страшной закономерностью это принципиальное угнетение
тела ради духа вело к полному краху - как тела, так и духа.

Снова мелькнула в памяти надпись "ЭТОТ МИР - СРАНЬ!", которую Аська сделает
спустя много лет, перечеркивая котяток на календаре. Большой ребенок дядя
Женя, играющий с вандальским мечом. Похмельный Гэндальф с кефиром в
супермаркете. Та неизвестная Сигизмунду знакомая Аськи, умершая от
наркотиков. Да и сам Сигизмунд, чье социальное положение в 1997 году
забалансирует на грани полного и окончательного краха...

Что ж, программа будет выполнена. Станем поэтами и жидами, не будем никому
нравиться. А жизнь заберут в свои руки те, кто в "Сайгон" не ходил. Даже в
качестве посетителей.

А пройдет еще лет десять - и настанет эпоха унитазов.

* * *

- ...Ты что смурной такой? - донесся до Сигизмунда голос Аськи. - Пошли
лучше покурим. Слушай, у тебя курить есть?

- Курить есть.

Они вышли на Владимирский. Уже совсем стемнело. Мимо грохотали трамваи.
Трамваи были красные и желтые, совсем старенькие, - без всякой рекламы, без
идиотски жизнерадостных призывов "Отдохни! Скушай ТВИКС!". Машин было
значительно меньше. Иномарок и вовсе не встречалось.

Аська зорко бросила взгляд направо, налево, знакомых не приметила,
полузнакомых отшила вежливо, но решительно. Алчно потянулась к
сигизмундовым сигаретам и вдруг замерла, разглядывая пачку в тусклом свете,
падавшем из окна.

- Что ты куришь-то?

Сигизмунд, обнищав, перешел на "Даллас".

- Ну ты крут! Это что, американские? Ты че, фарцовщик?

- Нет.

Аська затянулась, поморщилась. Посмотрела на Сигизмунда.

- "Родопи"-то лучше.

- Лучше, - согласился Сигизмунд. И вспомнив, снял с шеи феньку. - Держи.

- Ты это правда? Я думала, ты шутишь.

- Какие тут шутки. Владей. Она тебе удачу принесет. Мужа рыжего по имени...
Вавила.

Аська-Херонка засмеялась.

После сайгоновского кофе Сигизмунду вдруг показалось, что мир наполнился
звуками и запахами. Их было так много, что воздух сгустился.

И вдруг от короткого замыкания вспыхнули троллейбусные провода. Прохожие
сразу шарахнулись к стенам домов. Сигизмунд обнял Аську-Херонку за плечи, и
они вместе прижались к боку "Сайгона".

Сигизмунд был счастлив. Над головой горели провода, бесконечно тек в обе
стороны вечерний Невский, и впервые за много лет Сигизмунд никуда не
торопился. Он был никто в этом времени. Его нигде не ждали. Его здесь
вообще не было.

Он стоял среди хипья, чувствуя лопатками стену. Просто стоял и ждал, когда
приедет аварийная служба и избавит его от опасности погибнуть от того, что
на него, пылая, обрушится небо.

И "Сайгон", как корабль с горящим такелажем, плыл по Невскому медленно,
тяжело и неуклонно.

* * *

На прощание Аська поцеловала Сигизмунда, сказала "увидимся" и нырнула
обратно в чрево "Сайгона". Сигизмунд пробормотал, поглядев ей в спину:

- Увидимся, увидимся...

И перешел Невский. В кулаке он сжимал десять копеек, которые Аська сунула
ему, чтобы он, бедненький, мог доехать до дома.

Сигизмунд чувствовал, что время истекает. Анахрон беспокойно ворочался под
страной Советов в недрах земли. Но уходить из оруэлловского года без трофея
не хотелось. Подумав, Сигизмунд зашел в книжный магазинчик, над которым
светилась надпись "ЛЮБИТЕ КНИГУ - ИСТОЧНИК ЗНАНИЙ". Этой надписи долго еще
жрать электричество - ее снимут одной из последних, заменив на какую-то
рекламу.

На прилавках лежала невообразимая серятина. Процветал соцреализм: городской
роман, деревенская проза, литература лейтенантов - теперь уже престарелых
лейтенантов. Приключения и фантастика - за макулатуру. Продавщица отрешенно
и скучающе глядела поверх голов.

Сигизмунд открывал и закрывал книги. Читать нечего. Впрочем, в конце
девяностых тоже будет нечего читать. Тоже серятина, только крикливая:
полуголые бабы, одетые так, что ходить-то трудно, не то что мечами махать;
полуголые мужики, лопающиеся от мускулатуры; совсем голые монстры, у
которых лопается все, что не чешуя...

Сигизмунд испытующе глянул на продавщицу. Интересно, что бы она сказала,
увидев такую книжку?

Однако надо что-то покупать. Во-первых, за десять копеек, а во-вторых,
быстро. Анахрон все настойчивее требовал к себе.

И тут взгляд Сигизмунда упал на брошюру, освященную портретом тогдашнего
вождя. Нашел! Бинго! - запело в душе у Сигизмунда. Трепеща, заглянул туда,
где в старое доброе время писали цену.

Брошюра - вот неслыханная удача! - была оценена как раз в десять копеек.

Сделав скучающее лицо, Сигизмунд в пустом зале подошел к кассе и пробил
десять копеек. С чеком направился к продавщице. Нарочито независимым тоном
потребовал дать ему брошюру "ВЫСОКИЙ ГРАЖДАНСКИЙ ДОЛГ НАРОДНОГО КОНТРОЛЕРА".

Продавщица метнула взгляд на длинный хайр Сигизмунда, на его светлую
джинсовую куртку, кроссовки... С кислым видом бросила на прилавок брошюрку.

- Мерси, - буркнул Сигизмунд.

Сунул брошюрку за пазуху. И не оглядываясь пошел к выходу, спиной чувствуя
подозрительный взгляд.

Пора! Надо уходить во дворы.

Сигизмунд нырнул в первую же подворотню. Попутно отметил - какие скучные,
оказывается, были настенные надписи! Кроме сакрального слова из трех букв,
будто и слов-то других не знали. Ни тебе "КАПИТАЛ ШАГАЕТ КАК ХОЗЯИН", ни
тебе "ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА", ни тебе "БОГАТЫЕ БУДУТ ГОРЕТЬ В АДУ" или там
"ЛИТВА, ПРОСТИ НАС!"

И тут его подхватило и бросило. Лицом прямо в облезлую стену...

* * *

Этого переноса Сигизмунд не помнил. Не то спал, не то был без сознания. Ему
показалось только, что тянулся перенос бесконечно долго.

Какое-то время Сигизмунд лежал неподвижно. В смеженные веки назойливо бил
свет лампочки. Кругом стояла ватная тишина, нарушаемая лишь журчанием воды.

Сигизмунд чуть повернул голову. Увидел грязно-зеленую стену.

Он понял.

И тут его охватила паника. Он просто взвыл от ужаса. Попался!

Плохо соображая, что делает, Сигизмунд подбежал к герметично закрытой двери
и начал молотить по ней кулаками с криком:

- Выпустите меня отсюда! А! Выпустите!..

Дверь, естественно, не поддавалась. Сам же и закрывал!.. Сигизмунд
несколько раз боднул ее. У него тотчас заболела голова.

Всхлипывая и пошатываясь, Сигизмунд побрел обратно к нарам. Завалился на
них.

Кошмар случившегося все больше завладевал мыслями. Он, Сигизмунд, -
единственный, кто посвящен в тайну Анахрона. И он же оказался пленником
адской машины. Его никто не выпустит отсюда. Никто.

Некому.

Первые несколько часов Сигизмунд обдумывал свое положение. Лихорадочно
искал способ выбраться. И чем дольше размышлял, тем глубже проникался
уверенностью, что выбраться отсюда не удастся.

Стало быть...

Стало быть, вероятнее всего ему придется умереть здесь. От голода.

В принципе, каждый человек знает, что когда-нибудь умрет. Ужас вызывает не
мысль о смерти. Ужас вызывает определенность. Когда смерть обретает и вид,
и сроки.

Паника росла. Как за соломинку ухватился за надежду, что Анахрон сработает
еще раз и вынесет его отсюда. Но здесь от Сигизмунда ничего не зависело. А
умолить бога Анахрона невозможно. Потому как нет такого бога.

Тогда Сигизмунд попробовал обратиться к тому Богу, который, по уверениям
Федора, существует. Но ни одной молитвы толком не знал. Вдруг понял, что
обращается к Творцу всего сущего как к "Богу Федора". Мол, Бог Федора, коли
ты такой могучий, - услышь меня, я здесь!

Так. Все. Крыша едет. Пора приходить в себя. Белых верблюдов посчитать, что
ли?

Однако это не слишком помогло. Сигизмунд, истомленный переживаниями,
провалился в зыбкое забытье.

Толком поспать ему не удалось. Лампочка светила и светила, не давая глазам
покоя. Разбить ее, что ли? Запустить кроссовками и... остаться в полной
темноте. Наедине с кошмарами, которые обязательно повылезают изо всех углов.

Нет, лучше уж лампочка. Можно, в конце концов, куртку на голову натянуть.

Звон тонкой струйки воды из ржавого крана, поначалу не слишком заметный,
постепенно стал ввинчиваться в мозги.

Неожиданно перед глазами начали вспыхивать белые пятна. Сперва показалось -
в глазах рябит. Но нет. Это был еще один эффект Анахрона. Вся камера
наполнилась пульсирующими огоньками. Сигизмунд наблюдал за ними с
интересом, сам дивясь тому, что не испытывает страха.

Затем огоньки погасли. Будто и не было.

За самонадеянность Сигизмунд был наказан спустя короткое время, когда по
всему подземелью прошел утробный низкий гул. Рычало то громче, то тише.
Сигизмунд, парализованный ужасом, сидел на нарах, скорчившись. Его будто
пригвоздило к доскам тысячам