е оставляя следов. Я несколько
раз упала. Испугалась, когда подвернула ногу. А что, если не дойду! Если
не успею предупредить, и все получится наяву, как в сказке! Сядут на лед
наши самолеты, а он...
   Облака вдруг разорвались,  проглянула полоса чистого неба.  Я глянула
вниз  и  увидела  там,   вдалеке,  дымки,  поднимавшиеся  из  солдатских
землянок.  До  них было километров семь крутого,  неровного спуска среди
скал и корявых елок.
   Страшно было решиться на такой спуск. Страшно, а нужно. Скатывалась я
с больших гор,  но с таких еще не каталась. Зажмурила глаза и скользнула
вниз.
   Лыжи  пошли  ходко,  все  больше разгоняясь.  Открыла глаза  и  стала
лавировать между скал  и  деревьев,  стараясь править не  по  прямой,  а
наискось,  чтобы спуск был не так крут.  Однажды я оглянулась,  и сердце
похолодело:  за  мной мчался неизвестный лыжник.  Он был в  капюшоне,  в
белом  халате.  И  шел  прямо,  по  крутому  спуску,  ловко  обходя  все
препятствия.  Вот  он  повернул мне  наперерез и  со  страшной быстротой
пронесся прямо у меня перед носом, обдав вихрем снежной пыли.
   При этом он заглянул мне в лицо. И я успела заметить злой, ястребиный
взгляд, небритый подбородок и карабин под распахнутым халатом.
   "Все кончено!  -  подумала я.  - Он убедился, что я не Импи, и сейчас
срежет меня меткой пулей".
   На полном ходу резко затормозила и сумела повернуть за большую скалу.
Обогнула одну,  спряталась за другую. Стала петлять, как лиса, удирающая
от волка.  Только бы не упасть, только бы не наскочить на камни... Ветер
свистел в ушах. Снежная пыль забивала глаза.
   Вдруг  передо  мной  возник огромный снежный наддув,  громадным пузом
нависший над крутым,  скалистым берегом озера.  Раздумывать некогда -  я
направила лыжи прямо. Будь что будет - прыгают же люди с трамплинов и не
разбиваются...
   Лишь только коснулась наддува, как вдоль скалы образовалась трещина и
вся огромная масса снега стала оседать,  обрушиваясь вниз. Вслед за мной
весь снег пришел в движение. Я неслась впереди огромной лавины.
   "Ну,  -  подумала я о моем преследователе, - если он попадет в обвал,
конец ему..."
   И  в  этот  момент я  почувствовала,  что  лечу в  пропасть.  Закрыла
глаза...  и  очнулась внизу,  в холодном сугробе.  Левая лыжа сломалась,
правая  слетела с  ноги  вместе  с  унтом.  Выбравшись из-под  снега,  я
освободила левую ногу от  лыжи и  в  одних носках побежала по укатанному
озеру  к  палаткам  и  землянкам  аэродромной команды.  Солдаты  охраны,
мотористы,  воентехники выбежали  на  грохот  лавины.  И,  увидев  меня,
несколько человек бросились навстречу,  подхватили на  руки  и  внесли в
теплую санитарную палатку.
   - Товарищи!  - успела сказать я. - Там, на ручье, мельница... Если ее
взорвут...  лед аэродрома рухнет...  Там Шереметьев в руках диверсантов!
Скорей... - и потеряла сознание.
   ...Быстро собрался наш лыжный отряд и по моим следам явился на старую
мельницу. Вешняки плотины были открыты.
   Вода уходила из озера.  Шереметьев,  раненный ножом в  спину,  лежал,
уткнувшись носом в снег. А Импи и след простыл!
   Она была хозяйкой притона фашистских диверсантов,  стирала и  гладила
им белые халаты,  пекла пироги, кормила рыбой. Пойманные враги показали,
что они готовились подловить наши самолеты на опасном льду Юля Ярви. Вот
какая беда грозила нам,  не разгадай я  случайно тайного смысла забавной
сказки про водяных!
   Конечно,  наши сумели остановить воду,  сохранить ледовый аэродром, и
бомбовый удар по гитлеровским подводным лодкам,  спрятавшимся в одном из
северных фиордов,  был  нанесен.  Но  Шереметьев долго еще  провалялся в
госпитале и, когда я навещала его, говорил:
   - Сам виноват:  не поверил вашим словам -  не остерегся Импи.  Теперь
буду знать, что на войне всякое бывает - и сказка иной раз выручает.


ЖЕЛЕЗНЫЙ АНГЕЛ
   Подготовка к первому боевому вылету началась, как и всегда, ночью. По
хриплому крику петуха,  живущего у  мотористов под печкой и  прозванного
"живой Мозер", бойцы наземной службы дружно выбежали умываться снегом, а
второй крик застал их у самолетов.
   Под густыми елками,  обступившими аэродром, затрепетало таинственное,
красноватое пламя подогревательных печей.
   Подтаскивая небольшие бомбы,  сизые от инея, забегали оружейники. Они
забирались на  крылья  и  под  крылья,  то  набивая патронные ящики,  то
проверяя   разноцветные  ветрянки  взрывателей,   похожие   на   елочные
украшения.
   К рассвету лес наполнился сдержанным гулом моторов, и инженер доложил
командиру:
   - Самолеты готовы!
   Вместе с  зарей  вышли на  аэродром наши  лейтенанты.  Пышные меховые
комбинезоны придавали им вид богатырей. Они шагали неторопливо, сказочно
появившись прямо из скалы.  Утепленная  палатка была  замаскирована так,
что казалась продолжением скалистого берега.  Волшебство  торжественного
выхода нарушил Горюнов.  Самый маленький из лейтенантов,  он поспешил за
всеми смешной медвежьей рысцой.
   Вдруг  из  палатки  выскочила  такая  же  маленькая девушка  в  белом
переднике, повязанном поверх полушубка, и крикнула звонко на все озеро:
   - Сашка, ты опять не допил какао!
   Шеренга  летчиков  дружно  расхохоталась,  смущенная девушка  нырнула
обратно в палатку, а Горюнов стал пунцовым, как заря.
   Его  голосистая  сестренка  Валя,   приехавшая  на   фронт  вместе  с
военторговской столовой, доставляла ему одни неприятности.
   Мотористы вылезли  из  кабин,  уступая  летчикам нагретые сиденья,  и
поползли под самолеты выбивать колодки из-под колес.
   В  воздух  взвилась  красная  ракета.  Винты  взвыли,  крупчатый снег
полетел  в  лица  мотористов.  Машины  задрожали и  сдвинулись с  места.
Маскировочные елки стали валиться,  лес  расступился.  Девятка самолетов
стремительно вынеслась  на  старт  и  ушла  в  небо  с  сердитым  ревом.
Мотористы проводили взглядом своих друзей и пошли в палатку.
   - Кому  кофе,   кому  какао?  -  предлагала  Валя  певучим  голоском,
устроившись с  двумя термосами за  ящиком из-под бомб,  как за  буфетной
стойкой.
   Но,  прежде чем добраться до вкусных напитков, многие попадали в руки
строгой  Веры  Ивановны,  военного врача.  Пожилая  женщина обращалась с
бойцами, как с детьми.
   Внимательно всматриваясь в них,  она то и дело хватала кого-нибудь за
рукав:
   - Щека! Подбородок! Нос! - кричала она и выталкивала обмороженного из
палатки.
   Ее  жертвы  возвращались  красные  как  раки.  Вера  Ивановна  мазала
вазелином поцарапанные снегом физиономии.
   Работать  в   такие  морозы  на   полевом  аэродроме  было   поистине
непрерывным подвигом,  но  сами  мотористы  не  считали  геройством свой
незаметный, кропотливый труд.
   Мотористы,  как оруженосцы,  ревниво оберегали честь и воинскую славу
своих летчиков. Они устраивали целые словесные бои, в которых уточнялось
количество  сбитых  самолетов,  количество  пробоин,  каждое  проявление
воинской хитрости, доблести и мастерства.
   Прихлебывая кофе, Скориков заявил:
   - Ничего был боишко - мой привез семь пробоин. Три в плоскости, две в
хвосте...
   - В хвосте?  -  воскликнул Чалкин.  - Да я таких и не считал! У моего
семь пробоин в фюзеляже...
   - Извиняюсь, больше всех в этом бою сбил Володя, все же признают... А
пробоины - это не показатель...
   Вступили и другие мотористы.  Только Суханов молчал,  словно Горюнов,
его летчик,  и не участвовал в воздушном бою.  Валя знала, что брат ее -
храбрец из  храбрецов.  Даже  в  газетах написали,  какой  он  герой.  А
Суханов, этот тюфяк, хоть бы слово...
   Валя бросила как бы невзначай:
   - Жора, а сколько пробоин было в самолете Горюнова?
   - Ни одной, - лаконично бухнул Суханов.
   - Что же, в него пули совсем не попадают?
   - Нет.
   Неразговорчивый моторист занялся бутербродом. Валя прикусила губу. Ей
во  что  бы  то  ни  стало  захотелось привлечь общее внимание к  брату.
Воспользовавшись паузой в разговоре, она сказала:
   - Мой брат с  детства был бесстрашным.  Когда над нашим городом,  над
Ливнами,  пролетел самолет, он увидел и решил летать. Сделал себе крылья
да и  прыгнул с бани в овраг...  Ну и,  конечно,  носом в землю...  Мама
подбегает в панике:  "Ты что,  разбойник,  выдумал?  Ты кто такой, чтобы
летать?" А Саша утирает кровь из носа и говорит: "Я ангел!"
   - Поэтому в него и пули не попадают! - подхватил Скориков.
   Вокруг рассмеялись.
   Но вот кто-то взглянул на часы,  и  веселье в палатке кончилось,  все
устремились на аэродром.
   Множество раз  провожали мотористы в  боевые вылеты своих  летчиков и
каждый раз приходили в волнение,  когда стрелки часов приближались к той
роковой минуте, на которой кончался у вылетевших запас бензина.
   Все глаза устремлены в небо,  большинство -  на запад. Но обязательно
кто-нибудь  просматривает и  юг,  и  восток,  и  север:  должны  же  они
откуда-то появиться.
   - Летят! Летят!
   Все головы повернулись туда,  куда указывала рука Скорикова.  Там,  в
облаках,  показалась чуть заметная точка,  она превратилась в  черточку,
затем в птичку и,  наконец,  в самолет. Стоило показаться одному, как за
ним появлялись другие.  Начался громкий счет. Всегда кажется, что одного
недостает.   Успокаиваются  только  тогда,   когда  кто-нибудь  уверенно
крикнет:
   - Все!
   Тогда  отлегает  от  сердца.   Мотористы  бросаются  к   заправщикам,
оружейники - к складам боеприпасов: у каждого находится дело.
   Но  на  этот раз  магического слова "все" никто не  произнес.  Одного
самолета не было.
   Валя вышла из палатки и  привычно оглядела аэродром.  Бойцы стартовой
команды  затаскивали  самолеты  под  деревья,  летчики  стояли,  окружив
командира эскадрильи Муразанова.  На аэродроме было пустынно. Но посреди
пустого озера, исчерченного лыжами, одиноко стоял Суханов.
   Валя поглядела на него, затем на Веру Ивановну.
   - Что случилось?
   Суханов стоял в неестественной позе, неподвижно глядя в одну сторону.
   Все мотористы,  оружейники,  летчики старались не замечать его.  Валя
побоялась посмотреть на  то место в  лесу,  где в  уютном гнезде из елок
обычно стоял самолет ее брата.
   - Летчики  идут  в  палатку,  -  прошептала  побелевшими губами  Вера
Ивановна. - У тебя все готово?
   Когда летчики вошли, Валя встретила их знакомым:
   - Кому кофе, кому какао!
   Она пытливо смотрела в  глаза,  но  летчики избегали ее взгляда.  Они
брали стаканы и молча прихлебывали горячий напиток, согревая руки.
   Никто  не  произносил ни  слова.  Первый  раз  вернулась  эскадрилья,
потеряв товарища.  Из каких боев невредимыми выходили,  а здесь... И что
случилось  с  Горюновым?   Штурмовка  была  небольшая.  Враги  почти  не
стреляли.  Но,  когда  самолеты  развернулись и  пошли  обратно,  машина
Горюнова скользнула вниз  и  исчезла  в  лесном  массиве  на  территории
противника.
   Это случилось так неожиданно, что истребители не успели даже заметить
место гибели товарища.
   Один за другим летчики, согнувшись, вышли из палатки.
   На озере неподвижно стоял Суханов.
   Муразанов зашел  в  командный блиндаж и  долго слушал,  как  связисты
пытались по многочисленным проводам узнать что-нибудь о Горюнове.
   - "Африка",  "Африка",  -  спрашивал один, - у вас упавший самолет не
замечен?
   - "Австралия", слышишь, "Австралия", у нас не вернулся один летчик...
   Из  "Европы" сообщили,  что  на  их  участке упал бомбардировщик,  но
чужой. В "Азии" оказалась испорченной связь, решили запросить позднее.
   Казалось,  все  материки встревожены судьбой  пропавшего.  В  военной
сводке в  этот день сообщалось:  "Один наш самолет не  вернулся на  свой
аэродром".
   Короткий зимний  день  быстро стушевался.  Под  елками затихли моторы
самолетов.  Летчики ушли с  аэродрома.  Разводящий расставил секреты,  и
сумерки перешли в ночь.
   А Суханов все стоял и смотрел на бледную полоску зари.
   Наконец охрана  велела  ему  уйти.  Моторист машинально побрел прочь.
Ноги привели его в гнездо, где обычно ночью стоял его самолет. Здесь все
напоминало о пропавшем. Прислоненные к живым деревьям, стояли срубленные
елки,  которыми Суханов  маскировал самолет,  в  стороне лежал  стеганый
капот для зачехления мотора и колодки из-под колес,  словно ночные туфли
самолета.  Проталины от  горячего масла темнели на снегу.  А  на сугробе
была нарисована рожа, и под ней начерчено: "Суханыч". Это рисунок Саши.
   Суханову стало нестерпимо грустно в  этом  осиротевшем гнезде,  и  он
побрел в бревенчатую избу, где ночевали летчики.
   В этот вечер летчикам не спалось.
   Странно все  это  произошло.  Вылет  был  самым  обычным.  Целый  час
носились,  никого не  встретив ни  в  воздухе,  ни  на  земле.  Наконец,
разыскали небольшой эшелон,  затаившийся в выемке между скал. Все вагоны
были окрашены под скалы,  засыпанные снегом.  Но все-таки различили их и
начали бомбить.  Стали разбегаться солдаты. А когда эшелон был уничтожен
и Муразанов собрал всех летчиков в строй,  Горюнов летел на своем месте,
во  втором  звене.  Потом  он  почему-то  отстал и  скользнул вниз,  как
замерзшая на лету птица. Похоже, что у него сдал мотор.
   И тут все вспомнили неразговорчивого,  неповоротливого моториста,  от
которого больше, чем от вражеских пуль, зависела жизнь Горюнова.
   Когда  вошел  Суханов с  блуждающим взглядом,  с  красными пятнами на
лице,   все  невольно  подумали:  "Может,  он  виноват,  недосмотрел  за
машиной?"
   Суханов  стал  расспрашивать о  Горюнове.  Ему  отвечали  неохотно  и
односложно, и он ушел.
   Жизнь  словно  не  хотела  мириться  с  потерей  молодого и  веселого
Горюнова. Она напоминала о нем многими неоконченными делами.
   Вот  в  жилье  летчиков пришел письмоносец.  Это  был  самый желанный
человек.  Летчики  жадно  расхватали  письма,  но  общая  радость  сразу
исчезла, когда письмоносец спросил:
   - А где Саша?
   Его  невинный  вопрос  показался  глупой  и  оскорбительной выходкой.
Летчики промолчали.  Письмоносец смутился и  вышел,  положив на  кровать
Горюнова два письма и телеграмму.
   Потом  пришел  сапожник и  стал  раздавать подшитые унты,  зачиненные
меховые перчатки.  Он принес высокие кожаные сапоги,  на которых Горюнов
попросил набить медные подковки, найденные Сухановым в сарае.
   Сапожник постучал подковками и сказал:
   - В два века не износить. А где ж хозяин?
   Могло показаться,  что  этих  людей кто-то  нарочно подсылает,  чтобы
терзать летчиков.
   Пришел Муразанов.  Не  глядя на товарищей,  он быстро забрал письма и
телеграмму с кровати Горюнова,  задвинул под нее сапоги и увернул лампу,
приказав всем спать.
   Суханов провел эту ночь,  не сомкнув глаз.  Ему никто и  не намекнул,
что Сашу могла погубить какая-то  неисправность в  моторе,  -  эта мысль
закралась  в  душу  сама.  Суханов  гнал  ее  прочь.  Он  множество  раз
вспоминал, как проверил, опробовал мотор перед вылетом, как осмотрел всю
машину,  обратил внимание на  каждый трос,  как  пролезали его  пальцы в
теснины ледяного металла,  пробуя  зазоры прерывателя магнето.  Нет,  не
может быть,  чтобы Саша погиб из-за  его оплошности.  И  все же сомнение
терзало душу.
   Как  отверженный,   бродил  Суханов  и,  наконец,  вышел  к  штабному
блиндажу,   где  у  стонущих  проводов  бодрствовали  связисты.  Его  не
прогнали. Суханов уселся в сторонке. Неожиданно по телеграфному аппарату
пришла весть о  Горюнове.  Сейчас же  телеграфист перевел ее подошедшему
начальнику штаба.
   "Азия"  сообщала  "Ястребу",   что  в   таком-то   квадрате  совершил
вынужденную  посадку  самолет.  На  хвостовом  оперении  -  э  3.  Пилот
признаков жизни не подает. Самолет находится на открытом простреливаемом
пространстве между позициями,  ближе к  противнику.  Подойти невозможно.
Целесообразно уничтожить артогнем...
   - Постойте,  -  сказал начальник штаба.  -  Суханов,  -  позвал он, -
прочтите.
   Моторист прочел.
   - При каких обстоятельствах бывают такие посадки?
   - Возможно, вышел бензин...
   - Или отказал мотор?
   - Товарищ капитан,  разрешите отправиться к  самолету,  я проверю!  -
сказал Суханов.
   Начальник штаба пристально посмотрел на моториста.
   - Хорошо,  товарищ старшина,  -  сказал он, - включим вас в аварийную
команду...  Возможно,  удастся эвакуировать машину с  поля боя,  и тогда
разъяснится, по чьей вине произошла вынужденная посадка.
   - Так  точно,   -   машинально  сказал  Суханов,   стараясь  еще  раз
представить себе,  что случилось с Горюновым.  Почему отказал мотор? Жив
ли Саша?
   "Азии" было сообщено,  что  к  указанному квадрату выезжает аварийная
бригада.
   В  команду  эту  подобрались  своего  рода  любители,  народ  бойкий,
видавший виды: инженеры и техники, специалисты по моторам, по всем видам
крылатых машин,  и  отчаянные разведчики,  имевшие при себе лыжи и белые
халаты зимой, маскировочные комбинезоны летом.
   Получив  приказ,  команда собралась с  быстротой пожарников.  Суханов
едва успел вскочить в кузов видавшего виды грузовичка. Он много слышал о
приключениях "аварийщиков",  как их прозвали мотористы, но никого из них
не знал. Вначале ехали молча. Потом закурили. Потом разговорились.
   - Плохое твое дело,  -  сказал, затягиваясь папироской и освещая свои
обвисшие рыжие  усы,  один  из  солдат,  -  ясно,  по  неисправности сел
самолет... Твоя вина.
   - Отчего ж,  а может,  какая пробоина... Или какая другая причина, от
него независимая, - тут же возразил ему другой солдат.
   На душе Суханова было так тяжело,  что и передать нельзя.  Безучастно
посматривал  он  на  дрожащий  свет  ракет,  обозначавших передовую,  не
отворачивая лица от встречного ветра.
   Опытный  шофер  осторожно провел  грузовичок к  передовым позициям  и
остановился в овражке, недалеко от командного блиндажа.
   Караульный  проводил   Суханова   к   пехотному   командиру.   Офицер
внимательно  прочитал   записку   начальника  штаба,   подсвечивая  себе
карманным фонариком, и усмехнулся:
   - Легко сказать -  эвакуировать самолет.  А вы знаете, где он уселся?
На ничьей земле.  Среди минных полей.  И местность - ну просто гиблая...
Да, впрочем, пойдемте, сами увидите.
   Командир подвел моториста к переднему краю позиций.  Суханов вместе с
ним поднялся в  наблюдательное гнездо,  устроенное на дереве,  и  увидел
чистое,  гладкое  пространство  замерзшего  озера.  Несколько  островов,
покрытых елками.  А  на  том  берегу озера  -  лесистую высоту,  занятую
противником.
   - Внутри высоты -  крепость,  -  шептал ему  командир на  ухо.  -  Из
глубоких  амбразур в  нашу  сторону  направлены пушки...  Вся  местность
вокруг простреливается...  И  надо же  ему  было в  таком месте сесть...
Ничья земля,  - указал командир на замерзшее озеро, - с островов уползли
даже мыши.
   Суханов присмотрелся и вздрогнул:
   - Самолет!
   На льду озера как на ладони сидел самолет, слегка накренившись в одну
сторону,  словно озябший снегирь.  Его  тень лежала рядом с  ним  темным
крестом.
   Все вокруг было залито сильным лунным светом. Снег сиял и переливался
синими огоньками.
   Среди этой спокойной глади выделялись какие-то угловатые бугорки.
   - А это что?
   - Убитые лежат...
   Командир подал Суханову бинокль.
   - А  вон  -  белая  лошадь...  Это  фашисты пытались увезти  самолет.
Прорыли  снежную  траншею  да  и  крались  из-за  островка.  А  лошадей,
окрашенных в белый цвет,  на поводу вели.  Мы и ударили.  Одна -  копыта
кверху.  Сама белая, а копыта не покрашены. Хорошо видно... Очень трудно
будет подкрасться...  Уж  лучше бы уничтожить его...  Всего два выстрела
вот  из  этого  орудия.  -  Командир  погладил стальной белый  надульник
замаскированной пушки.
   Мгновенно рядом выросли артиллеристы.
   - Постойте,  -  прошептал  Суханов,  -  у  нас  есть  свой  план.  За
Сухановым,  как  белые тени,  ходили всюду два разведчика.  Они откинули
марлевые забрала,  и он видел то темное лицо одного, то заиндевевшие усы
другого.
   - Ночь  светла...