о он плохой товарищ.
Ни с  кем не дружит,  всегда сам по себе.  Зачем ему друзья -  он и  так
первый ученик!  А когда трудновато,  родители репетитора наймут. И опять
он лучше всех. Был он у отца с матерью единственным сыном, и они хотели,
чтоб он везде был самым первым.  Чтоб и костюмчик у него был лучше всех,
и отметки...
   Учителя им гордились.  Другим в  пример ставили.  А ребята не любили.
Так и прозвали: "гордец-одиночка".
   А  ему ни жарко ни холодно.  Он школу с  отличием окончил.  Когда ему
бывало скучно без  компании,  он  умел подобрать себе товарищей для игр.
Только не  по дружбе,  а  по службе.  Приманит к  себе малышей отличными
горными санками,  которые ему родители из Москвы привезли.  И за то, что
даст прокатиться, заставляет службу служить: ему санки в гору возить.
   Словом, все и все для него: и родители, и приятели, и учителя. Только
он ни для кого ничего...
   И  до сих пор жил отлично.  Лучше всех,  пожалуй.  Да и на войне вот:
разве он не лучше других себя чувствует?  Все хорошо воюют,  а  он лучше
всех.   Кто  из  молодых  летчиков  больше  самолетов  сбил?   Лейтенант
Николенко.
   Усмехнулся Николенко в  ответ на предупреждение командира и только из
вежливости не рассмеялся.
   А командир знал, что говорил...
   Не  прошло и  нескольких дней,  как сам полковник поднял восьмерку по
тревоге.  Получено было  донесение разведки,  что  на  тайный  аэродром,
устроенный  фашистами  невдалеке  от  наших  позиций,   прилетела  новая
истребительная  эскадра.   Самолеты  все  свеженькие,   как  с  чеканки.
Заправились фашисты горючим и  полетели штурмовать наши  войска.  Летают
над позициями,  над дорогами,  обстреливают каждую машину,  резвятся. Не
боятся,  что у них бензина мало. Тайный аэродром рядом. Только скользнут
над  густым лесом -  вот  тебе и  стол и  дом...  Для  пилотов -  теплые
землянки,  горячий завтрак, а для самолетов - бензин и смазка и дежурные
мотористы наготове.
   Хорошо устроились.  Да  наши партизаны выследили и  по  радио все это
сообщили.
   Восьмерка истребителей поднялась,  чтобы  подловить фашистов в  самый
момент возвращения домой. Бензин у них на исходе - драться они не смогут.
   Конечно,  аэродром не озеро,  на которое прилетают утки. Его охраняют
зенитные пушки. Его прикрывает "шапка" дежурных истребителей.
   Все  это наши знали.  Подошли скрытно,  со  стороны солнца,  и  стали
делать круги, разбившись на пары, идущие на разной высоте.
   Фашистские  летчики,  прикрывавшие аэродром,  вначале  заметили  пару
наших самолетов,  затем еще два -  повыше.  А потом разглядели и еще.  И
смекнули,   что   советские  истребители  явились  в   боевом   порядке,
эшелонированном по  высоте.  Такой  боевой порядок был  назван летчиками
"этажерка".  Неуязвимый строй:  нападешь на нижнюю пару - тебя на выходе
из атаки верхняя собьет,  нападешь на верхнюю - тебя во время скольжения
вниз нижняя подхватит...  А уж в центр такого строя соваться и совсем не
стоит,   если  дорожишь  головой.  И  фашистские  летчики,  прикрывавшие
аэродром, отошли в сторону, поднялись повыше.
   Одна  у  фашистов была надежда:  вот  сейчас их  зенитки дадут огонь,
глядишь - заставят "этажерку" рассыпаться, растреплют строй. И тогда...
   Но  не  тут-то  было.  Наш  полковник свой  маневр знал.  Лишь только
ударили пушки и  расцветили небо  разрывами снарядов,  он  приказал всей
восьмерке,  не нарушая боевого порядка,  скользить вправо,  влево, выше,
ниже.  Не так легко пристреляться к  таким танцующим в  воздухе крылатым
парам.
   Да и недолго осталось стрелять фашистским зенитчикам:
   вот  сейчас,   через  какие-то  минуты,   должны  вернуться  немецкие
самолеты,  и  тогда  хочешь не  хочешь,  а  убирай огонь,  не  то  своих
подобьешь.
   Наш  командир,   усмехнувшись,   посмотрел  на  часы:  "Скоро  явятся
фашистские истребители, и начнется славная охота!"
   Вся "этажерка",  совершая круг,  "работает" точно, как вот эти часы с
секундомером. Он оглядел строй довольными глазами.
   - Немного терпения, мальчики, - сказал он по радио.
   И  вдруг черная тень пробежала по его лицу,  когда один самолет вышел
из боевого порядка и скользнул в сторону,  за высокие ели.  Туда, где не
было разрывов зенитных снарядов.
   "Николенко!" - так и ударило в сердце.
   И  командир не  ошибся.  Это был Николенко.  Не  желая находиться под
зенитным огнем и напрасно подвергаться риску, он решил схитрить: уйти из
зоны  огня  и  "прогуляться"  в  сторонке,  пока  не  появятся  немецкие
истребители. Вот тогда он и включится в бой... И набьет больше всех!
   Вслед за Николенко,  по обязанности защищать командира,  пошел и  его
ведомый.
   Увидел этот маневр не  только наш  командир -  тут же  заметили его и
фашисты.
   - Струсили, наконец, - обрадовались они. - Легкая добыча!
   И  не  успел  до  Николенко  дойти  по  радио  предупреждающий  окрик
командира,  как два залпа, словно две огненные дубины, обрушились на его
самолет.
   Наблюдая за огнем снизу, Николенко прозевал атаку сверху.
   Один,  затем  второй  краснозвездные самолеты,  охваченные пламенем и
дымом, посыпались на вершины елей... А в это время возвратились восвояси
фашистские истребители.  Они  явились всей  эскадрой и  густо  пошли  на
посадку.  Зенитки сразу  замолкли.  Все  небо  покрылось машинами.  Одни
планировали на аэродром,  другие,  дожидаясь очереди, летали по кругу. А
наши гонялись за ними, сбивая один за другим.
   Подбитые валились и в лес и на летное поле.  Тут костер, там обломки.
На  них натыкались идущие на  посадку.  Капотировали.  Разбивались.  Два
фашиста в  панике столкнулись в воздухе.  Иные бросились наутек,  но без
горючего далеко не улетели.
   - Попались, которые кусались! - шутили потом участники замечательного
побоища.
   Набили бы наши больше, если бы не Николенко. Двоим нашим истребителям
пришлось связать боем  фашистских дежурных,  которые его  сбили.  Только
четыре истребителя из восьми действовали в полную силу.
   И попало же Николенко во время разбора боевого вылета вечером того же
дня! Критиковали его жестоко, хотя и заочно...
   А  наутро его  ведомого,  молодого летчика Иванова,  выбросившегося с
парашютом,  опаленного,  поцарапанного,  вывезли из  тыла  партизаны.  И
сообщили, что второй летчик сгорел вместе с самолетом.
   Сняли шлемы летчики, обнажили головы.
   - Сообщить   родителям  Николенко,   что   сын   их   погиб   смертью
героя... - приказал  командир.  И добавил: - Тяжко будет отцу с матерью,
а ведь сами виноваты: смелым воспитали его, да только недружным.
   Война продолжалась.  Много было еще горячих схваток,  тяжелых утрат и
славных подвигов.  А  командир никак  не  мог  забыть,  что  случилось с
Николенко.  Принимая в полк молодых орлят,  полковник всегда рассказывал
эту поучительную историю. И темнел лицом. И некоторое время был сердит и
неразговорчив.  Так сильно разбаливалась в его командирском сердце рана,
которую нанес ему молодой летчик своей бессмысленной гибелью.


ПОБЕДНЫЙ БОЙ ТИМУРА ФРУНЗЕ
   Когда  в  полк  вместе с  новым  пополнением прибыл лейтенант Фрунзе,
комиссар, представляя его командиру полка, многозначительно произнес:
   - Тимур Михайлович - сын Фрунзе!
   Подполковник крепко пожал лейтенанту руку.
   Тимур быстро взглянул в темное рябоватое лицо.  Подполковник Московец
- старый истребитель -  по  виду годился ему  в  отцы,  был  медлителен,
покладист.
   - Я  хочу  стать настоящим истребителем,  -  поторопился предупредить
Тимур.
   - Ну что ж, - сказал Московец. - Поможем вам не уронить честь отца.
   Старый летчик внимательно посмотрел на Фрунзе.  Открытый взгляд ясных
серых глаз, строгие черты лица, золотоволосая, крепко посаженная голова.
   "Орлик,  настоящий орлик",  -  подумалось ему, и на душе стало хорошо
при  мысли,  что  его  полку  выпала  честь  принять в  свои  ряды  сына
прославленного полководца.  Подполковник любил молодежь,  и ведомым,  от
которого зависела его жизнь в бою,  летал у него самый юный летчик полка
- комсомолец Усенко.
   Московец был  человек по-своему замечательный.  Сибиряк,  пришедший в
авиацию  из   тайги  уже  не   мальчиком,   он  казался  староватым  для
истребителя.  Но,  обладая  громадной силой,  Пимен  Корнеевич,  излетав
два-три  истребительных века,  отлично  выдерживал  все  перегрузки  при
крутых виражах и выводах из пике скоростных машин.
   Восемь  сбитых  вражеских  самолетов  подкрепляли  его   командирскую
репутацию. Высокий рост, широкие плечи и загорелое лицо невольно внушали
уважение.  Прибавьте к этому спокойные проницательные глаза -  и портрет
его будет закончен. Пимен Корнеевич отличался таежной скупостью на слова
и  на патроны.  Стрелял только наверняка,  а говорил предельно коротко и
четко.
   Даже при объяснении боевых заданий он был немногословен,  хотя умел с
полной ясностью показать каждому летчику его место и  роль в предстоящей
операции.  Для  наглядности возьмет  прутик,  нарисует на  снегу  строй,
порядок, направление и скажет:
   - Понятно?
   Потом наступит унтом на этот чертежик и,  стерев его подошвой, пойдет
в свой самолет, чтобы возглавить боевой вылет.
   Шла  первая  военная зима.  Частенько нашим  истребителям приходилось
драться с численно превосходящим противником.  И все же летчики Московца
всегда выходили победителями. Полк нес мало потерь.
   Когда Московца спрашивали о причине этого, он отвечал:
   - Правильная тактика.
   - Какая?
   - Активная.
   - В чем же она выражается?
   - Нападаем. Инициативу захватываем.
   Московец не  сразу  пустил  Фрунзе  в  бой.  Вначале  он  поручал ему
патрулирование собственного аэродрома,  когда нужно кружиться, словно на
привязи,  над  одной  точкой.  Некоторые молодые летчики не  любят этого
патрулирования,  считая его скучным занятием,  и  требуют "войны",  а не
"прогулок".
   Но   лейтенант  Фрунзе  безропотно  нес  эту  вахту  и   ни  разу  не
запротестовал, когда его снова и снова назначали "воздушным дневальным".
   Тимур летал ведомым.  Несколько раз  в  паре  с  ним  отправлялся сам
Московец. Подполковник убедился, что молодой Фрунзе не сидит, уткнувшись
в  приборы,  а  уже научился видеть небо и землю.  Он крепко держится за
ведущим, не отрываясь при всех его неожиданных рывках и поворотах.
   Значит,  можно  попробовать его  и  в  бою.  Московец назначил Фрунзе
ведомым к командиру эскадрильи старшему лейтенанту Шутову.
   Этот скромный задумчивый молодой человек умел командовать, не повышая
голоса.  Летчики  слушались  его  беспрекословно.  Его  сила  таилась  в
верности глаза,  умевшего,  не  сморгнув,  посмотреть в  лицо смерти,  в
крепости рук и бесстрашии сердца.
   Однажды какой-то  фашист пошел  на  него  в  лобовую атаку.  Шутов не
дрогнул,  и  машины  летели со  страшной скоростью,  готовые столкнуться
винтами и  моторами.  Однако фашист не  выдержал,  отвернул в  последние
секунды.  Шутов  распорол его  самолет кинжальным огнем  своих  пушек  и
пулеметов и крикнул вдогонку падающему самолету:
   - На кого ты полез, дурак, на ивановского комсомольца! Мы, шуйские, у
Чапая опорой были!..
   Когда Московец их знакомил, он сказал Фрунзе:
   - Вот  земляк  вашего  отца.  Насколько  помнится,  из  всех  городов
российских Михаил Васильевич больше всего любил Шую...
   - Я никогда там не был, - ответил Фрунзе.
   - Ну  что  же,  побываем после войны.  Знаете,  с  какой радостью нас
рабочие примут!  -  сказал Шутов.  - Мой старик помнит Фрунзе еще юношей
Арсением, который организовал шуйских ткачей на борьбу с самодержавием.
   Московец посмотрел на них и решил: "Хорошая будет пара!"
   Обстановка на фронте была,  что называется,  "скучная". После тяжелых
оборонительных боев немцев задержали на рубеже Новгород - Ильмень-озеро.
Но фашистам удалось вклиниться в наши позиции, захватив городок Демянск.
Их шестнадцатая армия,  одна из лучших у Гитлера, заняв холмы Валдайской
возвышенности,  теперь  пополнялась,  залечивала раны,  получала  свежую
технику и готовилась к новому наступлению.
   На  карте этот клин выглядел лапой гигантского зверя,  занесенной над
Москвой с севера.
   _ Вот бы эту лапу отсечь! - мечтали летчики, поглядывая на карту.
   И,  когда  по  ночам мимо  аэродрома по  обледеневшим дорогам звенели
танки, сердца бились надеждой:
   - Может быть, это и готовится? И мы примем участие в контрударе?
   А  пока  что  полк нес  будничную вахту.  Больших боев не  было.  Все
притихло,  словно перед грозой.  Молодежь училась.  Шутов,  как комсорг,
выбросил лозунг:  "Ни одного комсомольца без сбитого вражеского самолета
на личном счету".
   Удивительный человек был этот Алексей Шутов, сын ткача из города Шуи.
Ему  было  совершенно чуждо  честолюбие. По-комсомольски он  любил  свой
боевой коллектив и  жил успехами эскадрильи.  Он  называл своих летчиков
"мои ребятки". И стремился каждого из них поднять до уровня передовых.
   В  паре с  Шутовым и  пришлось Тимуру впервые попробовать свои силы в
воздушном бою.
   Они  вылетели в  свободный полет,  вдоль  линии  фронта.  Стоял ясный
зимний денек.  По небу бежали редкие облака.  Над позициями нашей пехоты
вился   немецкий   корректировщик   "хейнкель",   прозванный   солдатами
"костылем".  Самый ненавистный пехотинцам самолет-соглядатай.  Кружится,
кружится.  Заметит людей  у  походной кухни  -  вызовет огонь минометов.
Разглядит обоз, колонну на марше, скопление машин в тылу - сообщит своей
артиллерии...
   Вот на этого "костыля" и нацелил Шутов Тимура.
   Фрунзе ринулся в атаку со всем пылом новичка.  Конечно,  ему хотелось
бы  сбить  истребитель  или  по  крайней  мере  бомбардировщик,   а  тут
подвернулся всего-навсего тихоходный "хейнкель".
   Нелепый,  с длинными болтающимися шасси, с большой стеклянной кабиной
наблюдателя,  этот  самолет был  для  летчиков самой  противной мишенью.
Тимур  с  первого захода промазал.  "Хейнкель" увернулся и,  спасаясь от
истребителя,  стал  выделывать  такие  выкрутасы,  что  смотревшие снизу
пехотинцы от души хохотали.
   А  Тимуру было не  до смеха.  Только он нацелится ударить по мотору и
перейдет в  пике,  как "хейнкель" перед самым его носом сделает "мертвую
петлю" и летит вверх колесами,  подставляя бронированное брюхо с пушкой,
торчащей,  как осиное жало. Фрунзе захочет ударить сверху по стеклянному
фонарю,  а  неуклюжий  "костыль" сделает  "бочку",  и  проскочивший мимо
советский летчик получает вдогонку очередь из турельного пулемета.
   При  одном  вираже "хейнкеля" Тимур  едва  не  погиб,  напоровшись на
выстрелы скорострельной малокалиберной пушчонки.  Он сшиб немца с шестой
или  седьмой  атаки,  считая  это  позором для  себя,  и  возвращался на
аэродром, весьма сконфуженный своей первой победой.
   Пока Тимур отчаянно атаковал "хейнкеля",  Шутов упорно дрался с двумя
"мессершмиттами", прикрывавшими корректировщика.
   Он много раз рисковал головой, но не выпустил врагов до тех пор, пока
"хейнкель",  подбитый Тимуром,  не рухнул вниз и "мессеры", израсходовав
бензин и патроны, улетели восвояси.
   Шутов  мгновенно  очутился  рядом  с  Тимуром,  одобрительно  показал
большой палец и  повел его на  аэродром кратчайшим путем,  чтобы хватило
горючего.
   К  удивлению Тимура,  подполковник Московец искренне поздравил его  с
победой.
   - Я  такой  "хейнкель" атаковал двенадцать раз,  -  сказал  он,  -  и
кончилось дело  тем,  что  он  сумел сесть на  лесную поляну,  а  я  без
патронов полетел домой...  Над  аэродромом Сольцы дело  было.  Надо мной
потом  три  полка  смеялись...  Что,  говорят,  попался старый  охотник,
спуделял по  "нырку"?  Знаете такую  проклятую породу уток,  на  которых
молодых охотников ловят?  Вот вы кого сбили, товарищ лейтенант. Теперь я
вас в любую схватку с "мессершмиттами" возьму!
   Такая  похвала  была  столь  необычна в  устах  молчаливого командира
полка, что Тимур улыбнулся.
   А Шутов и словом не обмолвился о том, как тяжело ему пришлось в драке
с  двумя  "мессершмиттами",  пока  Тимур  гонял  ненавистного пехотинцам
корректировщика.  Он  весь  сиял от  радости за  друга,  открывшего счет
славы.
   Это  была  чистая  комсомольская душа.  Тимур  быстро понял  Шутова и
полюбил его больше всех своих товарищей.
   Он  стал ощущать себя вдвоем с  ним в  беспредельном воздушном океане
так же надежно и уютно, как дома.
   Наблюдая за ними, старый истребитель Московец думал: "Теперь эта пара
дюжины стоит!"
   На  фронте  наступили  горячие  дни.  В  метельные зимние  ночи  наши
танковые и  лыжные части нанесли внезапный удар от озера Ильмень на юг и
отрезали зарвавшуюся шестнадцатую армию.
   Стараясь  спасти   свою   окруженную  армию,   фашисты  согнали  тучи
бомбардировщиков из Центральной Германии,  из Франции,  из Норвегии и  с
Крита.  Появилась даже лучшая у  них эскадра Рихтгофена и истребительная
группа Удета.
   Фашисты стремились разбомбить наши  войска на  марше по  узким зимним
дорогам,  сорвать их натиск на поле боя и, измотав бомбежками, перейти в
наступление.
   Вот теперь-то пришлось нашим истребителям сражаться особенно яростно,
не щадя ни сил, ни самой жизни.
   Шел  бой  за  станцию,  где  наши войска штурмовали последний крупный
опорный пункт немцев.
   Полк Московца, разогнав группу немецких бомбардировщиков и оставив за
собой  след  из  нескольких чадных костров,  на  которых догорали сбитые
"юнкерсы", ушел на заправку.
   Тимур в  паре с Шутовым прогуливался по ясному небу,  наблюдал бой на
земле.
   На  чистом белом  снегу были  хорошо видны цепи  наступающих на  мост
наших  бойцов.  Оранжевые  языки  выстрелов указывали,  где  расположены
пушки, куда движутся танки, окрашенные в белый цвет.
   По  загрязненным,  задымленным брустверам угадывалась линия  немецких
окопов.  Тимур знал,  что здесь сильнейший опорный пункт,  что от взятия
его зависит успех операции.  Он с волнением смотрел вниз и замечал,  что
наши идут хорошо. Пехотинцы двигаются вперед, и танки все ближе подносят
огоньки выстрелов к вражеским укреплениям.
   И  вдруг там,  на  земле,  случилось что-то непредвиденное.  Какая-то
суета, заминка, затем остановка.
   Лейтенант  Фрунзе  увидел,  что  на  нашу  пехоту  надвигаются  тучей
фашистские  пикировщики  "юнкерс-87",  прозванные  "лапотниками"  за  их
громоздкие неубирающиеся шасси. Их тени четко вырисовывались на снегу.
   Шутов  летел  впереди,   наблюдая  за  небом,  и,  заметив  восьмерку
"мессершмиттов", идущих выше, не сразу решился атаковать пикировщиков.
   Это  были роковые мгновения,  решавшие успех боя на  земле.  И  тогда
Тимур Фрунзе, ни секунды не колеблясь, рискнул своей жизнью ради победы.
   Он  вырвался вперед,  указал ведущему цель и  первый перевел машину в
пике.
   И они помчались вдвоем на всю стаю фашистских пикировщиков.
   Шутов несколько обогнал Тимура и,  как  более опытный,  сумел выбрать
цель так, чтобы атака сразу дала результаты.
   Огонь!  И "юнкерс",  только что собравшийся перевалиться в пике,  для
бомбежки, разлетелся в куски под двойным ударом.
   Испуганные этим внезапным нападением наших истребителей,  "лапотники"
побросали груз куда попало и стали разбегаться.
   Преследуя,  Тимур  и  Шутов  сбили еще  двоих.  Атака пикировщиков на
пехоту была сорвана.
   Немцы неслись сверху плотным строем, готовясь уничтожить дерзкую пару
советских истребителей одним ударом.
   Это  не  удалось.  Тимур и  Шутов смело встретили атаку врага.  Строй
немцев был нарушен, и "мессершмитты" разлетелись в стороны.
   - Ко  мне!  Построиться!  -  скомандовал по  радио  ведущий  немецкой
группы.
   По  тому,  как стекались к  нему другие самолеты,  по  тому,  как они
пристраивались, Тимур угадал замысел командира вражеского отряда. Фрунзе
знал правило Московца:  сбить вожака -  половина победы.  И вот самолеты
друзей устремились на фашистского главаря в лобовую атаку.
   Шутов вошел в азарт и, форсируя мотор, кричал изо всех сил:
   - Врешь, отвернешь, со