между  ними  -  раздвижные  стенки  из
прессованного картона.  Когда  было  холодно,  стенки сдвигались,  когда
жарко -  они  раздвигались.  И  жилье оказывалось открытым всем ветрам и
взглядам. Всякий мог подойти и посмотреть, что здесь происходит.
   Бедному крестьянину от людей скрывать нечего.
   К  домику  Китидзо  от  главного шоссе  вела  лишь  одна  дорога,  по
неширокой насыпи среди рисовых полей.  Но по ней пришел только священник
в своем длинном черном балахоне. Он шел не окольными путями, считая себя
единственным,  кто  сейчас был  совершенно необходим для  спасения всего
рода Китидзо.
   Ведь  если  в  дом  войдет страшный преступник,  человек,  нарушивший
священную клятву императору,  осквернивший себя пребыванием в плену,  то
на  небесах  произойдет большое несчастье.  Ибо,  как  гласит  "синто" -
религиозное учение японцев,  -  все  души усопших стоят в  очереди перед
богами, которые перевоплощают их снова в живых людей. Но перевоплощают в
зависимости от  дел  потомков.  Если  потомки совершают на  земле добрые
дела,  тем  самым они подталкивают души предков ближе к  перевоплощению.
Если  грешат,  то  отталкивают назад.  А  если  совершают такое страшное
преступление,  как нарушение клятвы императору,  то и сами летят в ад, и
вечное небытие, и увлекают за собой всю цепочку душ своих предков. Губят
весь род.
   Как же было не поторопиться священнику?
   Единственное спасение рода  Китидзо  было  сейчас  в  том,  чтобы  не
принять в дом Дэнсая.  Не узнать его! Сделать вид, что в семье и не было
такого.  И  прогнать подальше.  Только этим можно еще перехитрить богов.
Это еще может помочь.
   И священник спешил.
   И  все жители видели его фигуру в  черном кимоно,  с  черным зонтом в
руках, и его голые пятки показывали, что он торопится.
   Успеет или не успеет?
   Что же было в доме Китидзо,  открытом с четырех сторон?  Там все было
удивительно.  Виновник происшествия,  Дэнсай,  сидел на циновке у самого
очага,  в  центре пола,  состоящего из четырех татами,  сидел уже внутри
дома!
   Вот что было поразительно.
   И  первые гости даже не  решались сразу заметить его Старшина спросил
старого Китидзо:
   - Когда ты думаешь платить недоимку но налогу, Китидзо-сан?
   Управляющий сказал:
   -  Не время ли поговорить нам о  новой арендной плате?  Рис дорожает,
Китидзо-сан.
   Священник пробормотал молитву. А полицейский не нашелся что сказать и
уставился на Дэнсая,  расставив свои тонкие ноги в  черных обмотках и  в
резиновых тапочках с отдельным большим пальцем,  покачивался, как козел,
вставший на задние ноги перед вишневым деревом.
   Не  успел отец ответить,  как сын улыбнулся пришедшим и,  обнаруживая
несдержанность, сказал первый, не дожидаясь слов старших:
   - Здравствуйте, земляки! Вы что, не узнаете меня?
   Он  сидел плотный,  упитанный,  с  лицом чересчур белым для японского
бедняка и  весело улыбался.  Его  самоуверенность поразила всех соседей.
Теперь им ничего не оставалось делать, как сказать по обычаю:
   - Ах, это ты, Дэнсай?
   И каждому он ответил:
   - Да, это я, Дэнсай.
   Теперь уже все было кончено.  Соседи признали его,  и  он  сам назвал
себя,  и  вот  его отец окончательно признал его перед богами за  своего
потомка:
   - Да, это мой сын Дэнсай.
   Удивительнее всего, что в доме не чувствовалось никакой тревоги. Мать
Дэнсая готовила пищу. Отец сидел на краешке татами и покуривал, выпуская
изо рта ровно столько дыма,  сколько всегда.  Невестка - высокая Оеси, у
которой муж потонул в  море,  качала ребенка и,  видя,  что он не желает
спать,  пугала  его  лягушкой со  стеклянными глазами  -  новым  пугалом
японских маленьких детей.
   А  виновник происшествия,  сам вернувшийся Дэнсай,  вместо того чтобы
рассказывать  о  своих  необыкновенных  странствиях,   играл  со  своими
сестренками.  Он брал на руки то Миэку, то Окику и подбрасывал их вверх,
как маленьких. Он обнимал их и гладил по черным гладким волосам.
   -  Ах вы мои маленькие старушки!  Почему же вы не выросли с  тех пор,
как мы расстались? Что же вас, заколдовали там, на фабрике? Превратили в
гномов? Как вы там жили, мои сестренки? - спрашивал он.
   Сестры не  хотели обременять брата  рассказами о  своих  бедствиях и,
улыбаясь, отвечали:
   - Мы жили чудесно.  Мы вместе со всеми пели много песен.  Вот одна из
них:
   Если ты хочешь назвать текстильщицу человеком,
   Тогда и телеграфный столб называй цветком.
   Дэнсай смеялся лукавству этой песенки и спрашивал:

   - Ну как же вы доставали до ткацких станков, такие малютки?
   - А нам подставляли скамеечки, братец.
   - Сколько же часов вы работали, сестренки?
   - Столько,  сколько могли.  Когда мы падали, нас отливали водой, и мы
работали еще немного.
   - О бедные мои сестры! Что же вы думали о своем отце, продавшем вас в
рабство?
   - Мы любили нашего отца. Мы понимали, что ему трудно было, когда тебя
взяли в солдаты,  и он от беды продал нас господину Судзиэмо. Вот что мы
пели:
   Отец мой, когда ты пьешь чашечку водки,
   Помни, что ты не водку пьешь, а наши горькие слезы.
   При словах этой песни глаза Дэнсая блеснули, и он пробормотал:
   -  И  все это в  то  время,  когда я  покорял для императора народы и
земли...
   Этот  разговор  совсем  был  неинтересен соседям,  и  мудрый,  старый
Китидзо  попытался перевести беседу  Дэнсая  на  другой  лад.  Он  вдруг
захихикал и сказал:
   - Удивительные дела творятся на свете!  Дэнсай вернулся из России, не
покорив ее.  И  в  то же время он не был в  плену.  Хи-хи-хи!  Это ли не
достойно нашего внимания?!
   При  этих  словах  наступила  полная  тишина,  как  знак  величайшего
недоверия.  Было слышно, как на криптомериях трещали цикады, а в рисовых
полях начинали свои предвечерние трели болотные певуньи-лягушки.
   Дэнсай прислушался к  молчанию односельчан,  затем потрогал на  груди
значки "За взятие Сингапура", "За победу на Филиппинах" и сказал:
   - Быть безоружным в стране врагов и не быть в плену... Гм!.. Я бы сам
не  поверил такой возможности,  но  мудрость божественного императора не
имеет границ,  как и глупость простых смертных.  Я был в России и строил
дороги,   мостил  их  камнем  в  той  местности,   которая  звучит,  как
воинственный клич русских солдат: "Ура-л". Я был без оружия, а русские -
с винтовками. Они распоряжались - я исполнял.
   При этих словах гости защелкали языками и покачали головами,  выражая
сомнение и неодобрение.
   - И в то же время это не был плен.  Нет,  наши генералы объявили нам,
что  император отдал  нас  взаймы Советскому правительству.  За  хорошую
работу на  прощание русские мне  подарили сапоги.  Вот  они,  -  показал
Дэнсай.
   Тут гости снова защелкали языками и закачали головами,  но теперь они
выражали крайнюю степень удивления.
   - Да,  да,  мы были не в плену, а в гостях, так написано в приказе по
славной  восьмой  дивизии  квантунской императорской армии  и  подписано
генералом Сумитсу.  Привяжите меня к земле над ростком бамбука,  и пусть
он меня прорастет насквозь, если это было не так!
   При последних словах глаза Дэнсая зловеще сверкнули.  Но  никто ему и
не возразил. Только старшина сказал:
   - Значит, русские не победили вас в Маньчжурии?
   - Нет, они просто уничтожили тех, кто попытался против них сражаться,
а остальных милостиво приняли и угостили.
   - Да? Но чем же могли угостить японцев эти белые варвары?
   - Рисом, уважаемые мои односельчане, рисом.
   -  Разве в  снегах России растет рис?  Это  невероятно!  -  раздались
голоса.
   Дэнсай насмешливо оглянулся.
   Уже  совсем стемнело,  и  теперь вокруг дома  теснилось много народу.
Мать зажгла висячую лампу,  спускавшуюся с  потолка.  Она освещала домик
Китидзо изнутри,  как  бумажный фонарь,  повешенный между небом и  водой
рисовых полей.  И гора, покрытая кривыми соснами, и все темные постройки
растворились во мраке.  И теперь, видимый отовсюду, отраженный в рисовых
полях, всем сверкал и всех притягивал только этот маленький крестьянский
домик,  внутри которого сидел необыкновенный,  потерянный и  вернувшийся
сын Китидзо.
   Дэнсай прислушался, как стучат по дороге деревянные сандалии спешащих
его послушать односельчан, откашлялся и сказал:
   - Да, у них растет рис, но они не умеют его есть.
   - О-о, вы слышали - русские не умеют есть рис!
   - Да,  они берут его не двумя палочками,  как мы, а большими ложками,
вот такими.
   Вытащив  из-за  голенища  сапога,  Дэнсай  показал  странный  предмет
наподобие игрушечной лодки с ручкой, и все рассмеялись.
   - Ну, ну, что там еще? - поощряли соседи.
   И,  боясь пропустить хоть  одно  слово,  высокая Оеси  прикрикнула на
ребенка:
   - Да замолчишь ли ты? Не то прибежит лягушка со стеклянными глазами и
тебя первого задавит!
   Ее сыну Тинтаю было уже четыре года,  и  он самостоятельно выбегал на
большую дорогу, где не раз пугался этих страшных железных созданий.
   Тинтай замолчал, засунул палец в рот.
   А какой-то парень простодушно расхохотался:
   - Ай-ай-ай! Чтобы есть такой штукой, надо иметь много риса!
   Всех удивляла ложка. Один из соседей взял ее в руку.
   - Вот чудаки! Разве можно употреблять за столом такую посудину? Да ею
можно  зацепить сразу все,  что  в  чашке!  Съешь все  один  и  оставишь
голодными отца, мать и тетушку с бабушкой!
   Это  замечание вызвало  неудержимый смех.  Смеялся даже  полицейский,
которому было приятно, что Дэнсай так потешается над русскими.
   -  Охо-хо,  какие смешные люди!  Разве можно совать в  рот  рис таким
способом!  - сказал толстый Кихей, утирая слезинки, выступившие от смеха
на его заплывших глазах.
   -  Теперь мне беда:  я приучился есть рис такой русской ложкой...  Не
знаю, как я удержу теперь наши тонкие палочки, - сказал Дэнсай.
   - Ого, не бойся, - ответили тут из толпы, - мы сами отвыкли от них.
   - Был бы рис, а есть научишься.
   -  Позвольте,  а  разве все мои соседи не рисосеи?  Разве мы не среди
рисовых полей?
   - Дэнсай, Дэнсай, еще про русских, это смешно!
   - Хорошо.  Там много смешного.  Они живут как большие чудаки.  У них,
например, нет помещиков. Совсем нет.
   - Так откуда же они берут землю? - раздался недоуменный голос. - Ведь
ее можно доставать, арендуя у помещиков!
   - Они понятия не имеют, что значит "арендовать землю".
   -  Вы слышали?  Они не умеют даже обращаться с землей!  - обрадовался
управляющий помещика.  - Недаром нас призывал император на эти пустынные
пространства.
   -  Но эти пространства засеяны,  -  сказал Дэнсай,  -  и урожаи с них
велики.
   - Куда же они их девают?
   - Часть государству, а остальное себе.
   - А помещику?
   - Так у них же нет помещиков.  Вот беда. Поэтому они и не знают, куда
девать урожай.  Им, несчастным, поэтому и приходится иметь такие большие
ложки...
   Раздался смех,  вначале неуверенный,  слабый, потом пошел все больше,
сильней и наконец перешел в хохот.
   - Дэнсай, соври про что-нибудь еще.
   - Расскажите лучше вы,  односельчане, как у вас дела с помещиками. Не
собираются ли власти дать арендаторам хоть немного земли?
   -  Собираются,  намереваются,  Дэнсай.  Этот вопрос уже разбирается в
парламенте.  Третий год уже.  Мы  ждем и  радуемся.  Свои дела мы знаем,
расскажи про чужие.
   - Про чужие? Видел я и чужие дела, когда проезжал домой по Маньчжурии
и по Корее.
   - Ну-ну, как они теперь живут без нас, беспомощные люди?
   - О, там ужасно плохо: там пропали помещики.
   - Как же они могли пропасть, Дэнсай?
   - Не знаю. Как только пришли русские, так они и пропали. Они не могут
жить в одной атмосфере с русскими.
   - А как народ?
   - Народ берет большие ложки.
   - Ну да, ведь ему больше не нужно половину урожая отдавать помещикам!
- догадался простой парень.
   -  А  к  нам  вот  пришли  американцы,  -  пробормотал  кто-то  тоном
сожаления, - и наши помещики все целы!
   -  Давай  о  русских,  Дэнсай,  наш  слух  оскорбляется упоминанием о
китайцах и корейцах. Довольно о них! - крикнул староста. - Еще о смешных
русских.
   - Да,  они совсем смешные - у них, например, старший не может ударить
младшего. Начальник не бьет подчиненного.
   -  Хо-хо!  -  обрадовался старшина.  -  Вот видите,  какие там слабые
начальники!
   -  Нет,  я  бы не сказал!  Наши начальники подчинялись им,  как трава
подчиняется ветру, - ответил Дэнсай.
   - И офицеры там не бьют солдат?
   - Нет, это не полагается по их закону.
   - Как же они постигают военную науку?
   -  На спинах врагов,  очевидно.  И лучше,  чем мы.  Мы били англичан,
колотили американцев, а русские отшлепали нас, как школьников...
   - Ну,  это уж слишком!  Ты заговариваешься, Дэнсай! Твой слабый ум не
привык к долгой беседе.  Я прекращаю эту беседу, чтобы не утомлять тебя,
Дэнсай! - сказал староста деревни.
   - По домам,  по домам!  - стал командовать полицейский. - Дайте покой
благословенному дому Китидзо!
   Народ стал расходиться.  Когда никого уже не было,  к  Дэнсаю,  мягко
ступая, подошел священник и сказал:
   - А что ты скажешь о русских богах, Дэнсай? Есть ли у них боги?
   - Есть. У них есть "бог войны", по-русски "артиллерия". И еще есть. Я
всех не знаю.  Знаю только,  что русские боги сильней наших,  - спокойно
ответил Дэнсай.
   - Как ты мог в этом убедиться?
   -  Очень просто:  божественные русские танки не пробивались снарядами
наших пушек,  освященными росой богини Аматэрасу.  Когда я это увидел, я
решил,  что  простому человеку тут  и  делать нечего.  Убежал в  камыш и
предоставил богам войны решать спор без меня...  И хорошо сделал. Я цел,
а  пушка оказалась раздавлена танком,  хотя  на  ней  висело семь святых
талисманов!
   Священник помолчал и, смущенно пожевав губами, спросил:
   - Какой же подарок ты принес нашим богам,  Дэнсай? Чего ждать от тебя
нашему храму в знак благополучного прибытия?
   - Ничего.
   Священник остолбенел от  такой дерзости.  Притихла вся семья Китидзо.
Старый крестьянин как  затянулся трубкой,  так  и  проглотил дым.  Тогда
Дэнсай пошарил вокруг себя и, найдя ложку, протянул ее священнику:
   - Вот, возьмите ложку. Я и забыл про этот чудесный подарок.
   Священник  даже  попятился  от  такого  необычного предмета.  Но,  по
обычаю,  нельзя отказаться от приношения богам, какое бы оно ни было. Он
взял ложку кончиками пальцев и,  зашипев,  как  рассерженный гусь,  стал
кланяться, кланяться и исчез, подобрав полы халата.
   Когда  семья осталась в  одиночестве,  повеяло утренним холодком.  От
болот стал подниматься туман.  Мать и  Оеси стали сдвигать стенки дома и
привернули лампу для экономии керосина.
   - Что же ты наделал,  Дэнсай!  - глухо сказал отец.  - Ты обидел всех
сильных людей в деревне. Ох-ох, теперь ни от кого не жди помощи!
   - А разве они тебе помогли чем-нибудь?  - ответил Дэнсай.  - Теперь я
дома, и мы сами себе поможем.
   - Но все же сильные люди есть опора слабых.
   - Что они делают для них хорошего?
   - Они хлопочут перед императором о наделении нас землей.
   - Но земли у тебя еще нет.
   - Они хлопочут в парламенте об отмене наших долгов.
   - Но ты их еще платишь.
   -  Они,  наконец,  не дадут нас совсем в обиду американским воякам...
Этим ужасным большим,  громким,  которые не  говорят,  а  только кричат,
словно всегда ругаются. И с нами и между собой. От них нас спасут только
сильные люди.
   - Ладно,  отец, не бойся, будем надеяться на себя. Теперь я дома. Мои
маленькие сестренки дома.  Все  мы  будем  работать.  Мы  их  никуда  не
отдадим.  Знаешь,  я  какой -  как  ударю мотыгой,  так  земля задрожит.
Неважно,  что у нас нет буйвола.  Я своей силой заменю буйвола с плугом.
Расплатимся и с налогами и с долгами.  Главное,  что война кончилась и я
снова смогу трудиться для семьи.
   - Да, да, мой добрый Дэнсай!
   - И хорошо, что наших сильных поколотили русские, - они стали потише.
   - Это верно, это мы замечаем, Дэнсай.
   -  И  хорошо,  что богатым стало худо:  вот видишь,  они выпустили из
своих когтей Миэку-сестренку и  Окику-сестренку.  Разве это не  счастье,
отец!
   Солдат  прижал  маленьких сестер  к  своей  широкой груди,  теплой  и
большой, как нагретая углями лежанка, и они прильнули к ней, жмуря глаза
от удовольствия.
   -  Теперь я дома и вы дома.  Я буду копать землю,  канавы,  управлять
водой,  а  вы  будете  полоть рис,  у  вас  такие  ловкие пальчики,  мои
маленькие сестренки, бедные тоненькие вишенки, выросшие без ухода...
   И,  говоря это, Дэнсай гладил и ласкал Окнку и Миэку. И, казалось, их
сморщенные  личики  начинают  разглаживаться  и  розоветь.  Это  начинал
розоветь туман над рисовыми полями. Незаметно наступал рассвет.
   Мать  глядела па  потерянного сына,  ласкающего дочерей,  которых она
тоже считала потерянными,  и  слезы выступали на ее сухих глазах.  И она
думала,  что обязательно нужно сходить в храм и поблагодарить богов теми
скромными подарками,  что принес ей сын из своих странствий. Несколькими
банками  консервов,   несколькими  сухарями,   от   которых  она  решила
отказаться,  несмотря на  их  божественный вкус,  когда они  размочены в
воде...  А  подаренные русскими сапоги,  в  которых он пришел,  придется
оставить. Он в них нарядится на свадьбу.
   Отошел немного и отец, прогнав испуг от сердца.
   Стала улыбаться и Оеси,  жена утонувшего сына, надеясь, что здоровый,
сильный Дэнсай заменит ее ребенку отца.
   Все стало хорошо,  и  теперь пришло время покушать праздничной пищи -
отварного рису, посыпанного тертой сушеной рыбой.
   Когда все сели в кружок,  мужчины и женщины, старшие и младшие, Миэку
сказала с восторгом:
   - За этот час я отдала бы всю остальную жизнь на фабрике.
   - О, не вспоминай о ней! - воскликнула Окику. - Пусть этот дурной сон
не вернется. О, если бы кто знал, как больно дерется плетка надсмотрщика
и трость инженера и как холодна вода,  которой отливают упавшую у станка
от  слабости!  О,  если бы  ты  знала,  наша бедная мать,  ты  бы нас не
рожала...
   - Молчи, молчи, сестренка, не печаль брата.
   - О сестры,  я был везде,  и я все знаю. Я знаю, почему японский шелк
самый дешевый в мире,  -  говорил Дэнсай, доставая из-за голенища вторую
ложку, чем немало насмешил сестренок.
   Быстро рассветало.  И  туман уже стал испаряться,  разбегаясь легкими
тенями в разные стороны.  И вдруг в разгар скромного семейного пиршества
на  дороге,   ведущей  к  дому,  что-то  странно  зафыркало,  зачавкало,
заплескалось по канавам, как огромное пресмыкающееся.
   Все перестали есть и вопросительно посмотрели друг на Друга.
   Дэнсай высунулся в  створку меж  раздвижных стенок и  увидел,  что по
узкой дороге к  дому едет американский открытый автомобиль "виллис".  Он
все время соскальзывает в  канавы.  Но шофер включает передние и  задние
колеса,  и  машина  прыгает  вперед,  как  огромная зеленая лягушка.  Ее
зажженные фары светятся в тумане, как два желтых глаза.
   "Куда они прутся,  разве не видят, что заблудились!" - подумал Дэнсай
с неприязнью.
   Он  свесил ноги с  пола,  приподнятого над землей,  и,  всунув ноги в
русские солдатские сапоги,  шагнул вниз,  на  улицу.  3а ним высыпали из
домика отец,  мать,  обе сестренки и жена брата.  Было даже удивительно,
сколько вмещал людей маленький домик с раздвижными стенками.
   В  машине  сидели два  американца в  военной форме  и  один  японец в
европейском костюме,  с портфелем в руках. Оба американца были здоровые,
молодые и  упитанные.  Из-под рубах,  заправленных в брюки,  выпирали их
сытые,  округлые спины.  Из засученных рукавов торчали круглые руки.  На
ремнях тяжело висели пистолеты.
   Оба  американца  улыбались,  поглядывая  на  многочисленное семейство
Китидзо, как будто всем и каждому привезли подарки.
   Тот,  что  правил машиной,  затормозил на  самом краю рисового поля и
подмигнул Дэнсаю - вот, мол, как я умею.
   А другой вышел из машины, шагнув прямо через борт.
   Японский господин в европейском костюме и в очках с золоченой оправой
осторож