бно  забрехала  собака.
Степанида остановилась, боясь  открыть  плотную,  сбитую  из  новых  досок
калитку. Думала, кто-то должен же  выйти.  Ей  не  хотелось,  чтобы  вышла
Ванзя, высокая сухопарая жена Корнилы, с которой у нее так и не  сложились
отношения с самого дня их женитьбы. Хотя не ссорились, но  ни  разу  и  не
поговорили, а встречаясь где на дороге или в местечке, молча  расходились,
будто незнакомые.
   Минуту она смотрела через калитку на хату с красивым крыльцом-верандой,
застекленным маленькими квадратиками, под новой соломенной крышей,  вокруг
было  множество  надворных  пристроек,  разных  хлевков,  чуланов.  Совсем
кулацкая  усадьба,  подумала  Степанида.  Неплохо  обжился  Корнила,  хотя
работал не бог знает где - на пожарной в  местечке,  но,  главное,  верно,
имел время. Усердия же у него всегда было в избытке.
   Корнила  высунулся  откуда-то  сбоку,  из-за  угла   пристройки-повети,
всмотрелся издали, и она едва узнала его, чернобородого плечистого мужика,
который, медленно, с недоверчивым раздумьем подошел к калитке  и  отбросил
два или три тяжелых железных запора.
   - Ты... как в крепости, - пошутила она, однако, с серьезным  выражением
лица. Наверно, он почувствовал натянутость шутки, и не ответив,  пропустил
ее во двор. Потом так же старательно запер калитку. - У меня дело к  тебе,
- сказала она. - Но чтобы никого...
   - Ну, идем в поветь. Как раз там я...
   Он неторопливо провел ее возле черной, злобно урчащей собаки, зашел  за
угол сеней, оттуда они прошли во двор с кучей навоза под стеной хлева, еще
завернули за какую-то загородку и оказались наконец у  приоткрытых  дверей
боковушки,   заставленной   бесчисленным   множеством    деревянного    и,
металлического лома, колес, досок, каких-то дубовых заготовок, чурбанов  и
колодок, с развешанными на стенах инструментами и железяками, со столярным
верстаком у дверей. Возле верстака на низкой колоде лежал старый усиженный
ватник, и рядом стояло колесо от  телеги,  над  которым,  видно,  трудился
Корнила. Как только они вошли, хозяин сразу сел  на  колоду  и  взялся  за
инструмент и свое колесо. Он ни о чем не спрашивал, и она стояла в дверях,
не зная, с чего начать.
   - Мастеришь?
   - Мастерю. Что же делать...
   - Дома все хорошо?
   - Да все будто.
   - А моего Петрока забрали. Вчера.
   - Плохо, если забрали, - сказал он с прежним холодком в голосе, даже не
подняв голову от колеса, только, может, сильнее ударил  по  ободу  тяжелым
молотком. - Значит, было за что.
   - А вот ни за что.
   - За ни за что не возьмут.
   Она не особенно хотела с ним  препираться,  давно  знала  его  трудный,
малообщительный нрав, но все же  подумала:  если  не  посочувствует,  так,
может, хоть удивится? Но он и не  удивился,  казалось,  ушел  в  себя  или
сосредоточился на своей работе. Или стал таким твердокожим?
   - У меня к тебе просьба, - просто сказала она, подумав, что так  еще  и
лучше - без лишних слов, сразу о деле.
   - Это какая? - все так же холодно, сухо выдавил он,  большими  крепкими
пальцами натягивая шину на обод,  и  шея  его  от  усилия  покраснела  над
воротом суконной куртки.
   - Отдай бомбу.
   Может, впервые он взглянул на нее исподлобья, сверкнув тревогой  из-под
черных косматых бровей, и неопределенно хмыкнул в бороду.
   - Знаю, ты прибрал бомбу. Ту, возле моста что лежала. Отдай мне.
   - Много ты знаешь, - только и сказал Корнила.
   - Отдай. Ну зачем она тебе? В такое время одно беспокойство.
   - А тебе зачем?
   - Мне надо.
   - А кто сказал, что я имею?
   - А никто. Сама догадалась. Я же очень хорошо знаю тебя, Корнилка.
   Она  замолчала  и,  казалось,  перестав  дышать,  следила  за  ним,  за
движениями его грубых широких рук, сжимавших новый, из белого дерева обод,
на  который  не  хотела  налезать  шина.  Корнила  оттянул  ее  долотом  и
несколькими  точными  ударами  молотка  насадил  на  обод.  Потом   трудно
вздохнул.
   - Так чего же ты хочешь: товар за так?
   - За так? - удивилась она. Действительно, ей и  в  голову  не  приходил
этот вопрос: чем она уплатит Корниле? Да и чем можно было платить в  такое
время за такой необычный товар?
   - За так теперь и блоху не убьешь, - проворчал Корнила. - Теперь  время
такое. Война!..
   - Так, знаешь ли, деньги...
   - Э-э! Какие деньги! Что теперь с тех денег...
   - Ну вот у меня фунта два сала. Полдесятка яиц...
   - Сказала - яиц! Яиц и у меня найдется. На яичницу.
   "Вот же скряга!" - начала злиться  про  себя  Степанида.  Она  узнавала
прежнего Корнилу, у которого,  говорили,  зимой  снега  не  выпросишь.  Но
хорошо еще, не стал отпираться, что имеет бомбу. Тут она угадала  точно  и
тихо порадовалась этому. Остальное уж как-нибудь. Но как?
   - Я же думаю, ты не за немцев? Наверное же, человеком остался?
   - А я всегда был человеком. Ни за тех, ни за других. Я за себя.
   - Ну а вот же бомбу прибрал. Видно, знал, пригодится?
   - Знал, а как же! Вот и пригодилась. Кому-то.
   - Мне, Корнила.
   - А мне все равно. Пусть тебе.
   Они помолчали, Корнила все крутил в руках колесо, хотя  делать  с  ним,
пожалуй, уже было нечего.
   - Так что ж я тебе?.. Денег  не  имею,  коровку  немцы  съели.  Курочек
постреляли, пяток всего осталось. Мужика Гуж забрал, в местечко повел. Что
же я еще имею?.. - смешалась Степанида.
   - А свиненка? - вдруг спросил Корнила  и  второй  раз  зыркнул  на  нее
коротким колючим взглядом. - Или тоже не имеешь?
   - Поросенок остался, ага. Весенний, - растерялась Степанида и  смолкла;
уж не захочет ли он поросенка?
   - Хорошо, что  свиненок  остался,  -  как-то  вроде  равнодушно  сказал
Корнила, встал и подался в угол, что-то перебрал там в железяках и наконец
вытащил кривую длинную проволоку, которую взялся рубить на гвозди.
   - Остался, ага. Но... Ладно, бери поросенка. Отдам.
   - С полпуда будет?
   - Будет с полпуда. Упитанный,  хороший  поросенок,  -  упавшим  голосом
похвалила Степанида и удивилась при мысли: неужели она его отдаст?  С  чем
же тогда останется?
   - Ну, разве за свиненка, - оживился немного Корнила. - Ну, и это...  По
теперешнему времени товар! Для чего тебе только?
   - А это уж мое дело. Надо!
   - Ну известно. Если, может, в лес кому? Товар ходовой, хороший.
   Корнила немного подумал, потом выглянул из дверей, прикрикнул на собаку
и молча рукой махнул Степаниде, чтобы шла следом. Во дворе  они  перелезли
через  низкие  воротца  на  зады  усадьбы,  заросшие  кустами   смородины,
крыжовника, молодым вишняком. Под тыном среди лопухов  и  крапивы  Корнила
поднял пласт слежалых гороховых стеблей,  из-под  которых  выглянул  конец
чего-то  длинного  и  круглого,  будто  ступа,  с  приваренной  на  хвосте
жестянкой. Это была бомба.
   - Во! - со сдержанной гордостью сказал он и быстренько опять накрыл ее.
- Полцентнера будет. Силы!
   Степанида слегка  заволновалась,  может,  впервые  почувствовав,  какую
навлекает на себя опасность. Но  отступать  было  поздно  -  пускай  берет
поросенка.
   - Запрягу коня... Только ночью чтоб. Как стемнеет, так и привезу.
   - Ну, конечно же, как стемнеет, - тихо согласилась она.



        "26"

   Еще до того как начало  смеркаться,  Степанида  обеспокоенно  вышла  во
двор, выглянула в воротца, постояла за тыном, все всматриваясь в дорогу, в
сторону Выселок. Она понимала, что еще рановато, что  Корнила  не  выедет,
пока  совсем  не  стемнеет,  сам  же  сказал  об  этом,   а   человек   он
основательный, как сказал, так и сделает. Но она не могла  ждать  в  хате,
она даже ничего не ела сегодня и не топила грубку,  так  ей  не  терпелось
дождаться приезда Корнилы, потому что - не дай бог! - налетит полиция! Что
тогда будет обоим?
   С полицией она уже встречалась сегодня в местечке, куда пошла сразу  от
Корнилы из Выселок, добралась-таки до тюрьмы в  церковном  склепе.  За  то
время, пока она  не  была  в  местечке,  полицаи  здесь  хорошо  и  прочно
обосновались  -  к  полуразрушенному  каменному  остову   церкви   сделали
пристройку из теса, навесили  тяжелые  двери,  при  которых  теперь  стоял
часовой с винтовкой. Она даже обрадовалась, когда узнала  в  этом  часовом
Недосеку Антося, и  подумала,  что,  верно,  ей  повезло.  Обойдя  широкую
дождевую лужу, сразу повернула с площади к этим воротам,  намереваясь  как
можно ласковее спросить про Петрока, а  может,  и  передать  корзинку.  Но
Недосека еще издали остановил ее злым окриком:
   - Назад! Нельзя!
   - Это я, Богатька из Яхимовщины, - сказала Степанида, останавливаясь  и
подумав, что он ее не узнал. Но и после ее слов черное,  цыгановатое  лицо
Недосеки осталось прежним - недоступным и строгим.
   - Сказал, назад! Запрещено.
   - Я только спросить, здесь ли Петрок?
   - Говорю, запрещено! Назад!!
   "Ах,  чтоб  ты  очумел!  -  зло  подумала  Степанида  и  в   недоумении
перехватила корзинку с одной руки на другую. - Что теперь делать?"
   - Скажите только, куда посадили? -  также  начиная  злиться,  попросила
она. Но Недосека выглядел таким неприступным, каким она никогда не  видела
его. Будто его подменили кем-то. Недолго постояв, она попыталась незаметно
подойти к нему ближе.
   - Не подходи! Применю оружие!  -  вызверился  полицай,  хватая  с  плеч
знакомую винтовку с расколотым и склепанным железкой прикладом.
   Она молча постояла  немного,  повернулась  и  пошла  назад,  на  другую
сторону грязной немощеной площади, где  в  аккуратно  побеленном  каменном
доме с балконом  расположилась  теперь  полицейская  управа.  Она  думала,
может, там встретит кого из знакомых, спросит, но издали  еще  увидела  на
ступеньках какое-то мурло в шинели с винтовкой,  также,  верно,  часового.
Нерешительно перейдя площадь, она остановилась возле телеграфного столба с
подпоркой, поставила на сухое место в траве корзину и ждала появления Гужа
или Колонденка, чтобы спросить. Но, как назло, из управы никто не  выходил
- или они были заняты чем, или никого там не было. А  она  все  стояла  на
ветру, который сеял мелким промозглым дождем, ее платок пропитался влагой,
стыли мокрые руки, но она терпеливо ждала, не  сводя  взгляда  с  закрытых
дверей полиции. Она не сразу  услышала  чьи-то  шаги  по  грязи  и,  резко
оглянувшись, увидела учителя Свентковского,  который  торопливыми  шажками
направлялся в полицию. Правда, он сделал вид, что  не  узнает  ее  или  не
замечает, и даже пригнул голову в шляпе, наверно, чтобы не здороваться. Но
она с последней надеждой подалась к нему, вспомнив, что человек он незлой,
может, скажет два слова.
   - Добрый день вам...
   - Добрый день, - сухо ответил Свентковский, однако, не  останавливаясь.
Тогда она подхватила из-за столба корзину и по грязи побежала следом.
   - Может бы, вы это передали Богатьке Петроку. Наверно же, тут он?
   - Здесь, да, - сказал Свентковский, опасливо взглянув на близкое здание
управы и почти не замедлив шаг; она испугалась, что не задержит  его,  что
он сейчас отойдет, тогда не догонишь.
   - Может бы, вы передали... Яйца тут, сало...
   Свентковский молча взял из ее рук корзинку, его узкие глазки на испитом
остроносом личике тревожно метнулись по площади.
   - И сейчас же идите отсюда! Сейчас  же,  быстро!!  -  бросил  он  тихим
настойчивым шепотом.
   Обрадованная было Степанида немного  смешалась,  почувствовав  какое-то
затаенное беспокойство в словах бывшего учителя, и с минуту глядела  сзади
на его сутулую спину в черном суконном пальто, которое  лет  десять  носил
Свентковский. Тот подошел к  крыльцу,  остановившись,  немного  поскреб  о
железку выпачканные грязью сапоги и, коротко  оглянувшись  на  нее  из-под
шляпы, исчез за дверью. Тогда только до нее  дошел  угрожающий  смысл  его
слов, и она поняла, что это он не со злости, скорее от сочувствия  к  ней.
Наверно, там что-то случилось, о  чем  они  дознались,  и  над  ней  также
нависла беда.
   Но беды себе она не хотела, у нее был большой отчаянный  план,  она  не
могла теперь по-глупому рисковать в местечке,  под  носом  у  полицаев,  и
сначала не спеша, а потом все быстрее и быстрее пошла местечковой улицей к
большаку. Наверно, надо было торопиться, вряд ли у  нее  оставалось  много
времени, а дел и забот было пропасть. Когда уже  бежала  домой,  думала  о
том, что бы могло случиться и где. Дома  или,  может,  у  Корнилы?  Или  о
чем-то проговорился Петрок? Но что знал Петрок? Она давно  уже  отказалась
от скверной бабской привычки обо всем болтать с  мужиком,  может,  потому,
что Петрок не очень разделял ее мысли и с явным недоверием относился к  ее
намерениям. Многое она делала на свой  страх  и  риск,  как  сама  считала
нужным. Петрок вначале ворчал, но с годами привык к ее независимости, а то
и первенству, и обоим, кажется, было неплохо. Не дай бог, если бы он узнал
о винтовке, он бы умер со страху. И хорошо,  что  Степанида  все  от  него
утаила. Она давно уже убедилась, что только то будет в секрете, что знаешь
сам, один и никто больше на свете. И то не всегда.  Такой  теперь  свет  и
такие люди.
   Степанида замедлила шаг  только  на  своем  дворе,  где  с  облегчением
вздохнула, увидев, что все здесь по-прежнему, никого нет и в  пробое  косо
торчит воткнутая ею щепка. И она подумала, что, может, Свентковский сказал
просто  так,  чтобы  припугнуть  ее  или  прогнать  от  полиции.  Но   его
приглушенный  голос  был   очень   похож   на   заговорщический   и   таил
предупреждение ей. Наверно, все же  здесь  что-то  не  так.  Пожалуй,  еще
что-то будет.
   Зайдя на минутку в хату, Степанида вышла  во  двор  и  стала  поджидать
Корнилу. Она неотрывно вглядывалась  в  серые  сумерки,  сгустившиеся  над
широким простором поля, за которым быстро  таяли  в  надвигавшейся  темени
выселковские  хаты,  дорога  по  пригорку,  большак  с  рядом  телеграфных
столбов. Лучше  был  виден  ближний  конец  дороги  на  хутор,  но  и  тот
постепенно расплывался, тонул в темноте, пока вовсе не исчез из виду.
   Рядом по двору туда-сюда бегал осиротевший приблудный Рудька. Когда она
останавливалась, вглядываясь вдаль, он также замирал у ее ног, вглядывался
и вслушивался во что-то свое,  собачье.  И  она  вдруг  удивилась,  словно
увидев себя со стороны: что она затеяла? Это  тебе  не  винтовка,  которую
бросила в колодец - и все концы в воду. Наверно, бомбу этак не спрячешь, с
бомбой как бы не влипнуть всерьез. Главное, чтобы теперь не  попасться  на
глаза этим злыдням, а там, может бы, как и удалось. Немного потом, погодя.
Если надо, она повременит, потерпит, дождется своего верного часа.  Только
бы удалось с мостом, а там будь что будет. Она не боится.
   И все-таки она боялась и даже вздрогнула, когда Рудька вдруг тявкнул  в
темноту, заурчал и напрягся весь во внимании. Степанида  тихо  шикнула  на
него, топнув ногой, Рудька затих, и  она  уже  точно  знала,  кто  там,  и
подалась к воротцам. Еще издали она услышала тихий стук колеса на выбоине,
усталое  дыхание  лошади,  вскоре  на  светловатом  фоне  неба   появилось
расплывчатое очертание лошадиной головы под дугой, рядом  вразвалку  шагал
коренастый Корнила с вожжами в руках.
   - А я уже жду, - тихо сказала Степанида, встречая подводу.
   - Чего же ждать? Как смерклось, вот запряг  и  приехал.  Дорога  же  не
дальняя.
   - Не дальняя, но...
   Она хотела сказать, что теперь и на близкой можно  налезть  на  беду  -
встретиться с  немцами  или  полицией,  которая  повсюду  шарит  за  своей
поживой, да и злой человек также мог выследить, донести, долго  ли  теперь
до несчастья. Но она промолчала, чтобы лишний раз не бередить душу себе  и
Корниле. Обошлось, и ладно. А там будет видно.
   - Куда тебе ее? - проворчал Корнила, заехав под липы и натянув вожжи.
   - Куда?
   Действительно, куда ее  можно  спрятать?  Наверно,  хата  для  того  не
годится, в хате сразу найдут,  значит,  надо  в  другое  подходящее  место
вблизи усадьбы, чтобы иметь всегда под присмотром. И  Степанида  вспомнила
промоину за хлевом, обильно заросшую малинником, там  же  были  и  ямы  со
сваленным в них  хворостом,  как  раз  будет  чем  закидать,  спрятать  до
времени.
   - Давай за хлев. В ровок.
   - Можно и в ровок. Мне что? Мне все равно.
   Корнила подвернул передок телеги и помалу повел  лошадь  вдоль  тына  к
оврагу. Степанида в потемках, идя впереди, показывала, как лучше проехать.
   - Здесь вот дальше от забора. Здесь пень. Вот теперь прямо за мной.
   Она легко и уверенно ступала  во  тьме,  так  как  знала  здесь  каждую
былинку или  рогатину,  а  Корнила  медленно  тащился  следом,  позвякивая
уздечкой и тихо понукая лошадь. Так в сплошной темноте  они  добрались  до
кустарника, что темной стеной высился на краю оврага.
   - Вот тут ямины где-то,  -  пригнувшись,  Степанида  пошарила  в  траве
руками. - Сейчас подниму хворост.
   - Сперва давай снимем, - сказал Корнила. - Я возьму, а ты  пособи.  Все
же груз...
   Они подступили к телеге, Корнила  обеими  руками  потянул  из-под  сена
бомбу, Степанида подхватила под мышку ее холодный железный хвост.
   - Тяжелая, холера!
   - А ты думала! Зато силу имеет. Не какой-нибудь там снарядик. Мощь!
   Очень осторожно они опустили длинное, скользкое от дождя тело бомбы  на
мокрую траву возле ног, Корнила, сойдя ниже в яму, потянул бомбу на себя.
   - Она, знаешь,  немного  того...  С  брачком,  -  натужно  сообщил  он,
выпрямляясь и тяжело дыша.
   - Неужто с брачком? - насторожилась Степанида.
   - Брачок небольшой, правда. Если кто из  военных  так  скоро  исправит.
Небольшой брак, - поторопился заверить ее Корнила.
   - Что же давеча не сказал?
   - А тебе что? Не все равно? Верно же, не сама будешь. А специалист,  он
исправит. Который военный.
   - Так где же теперь военный...
   Больше она ни о чем говорить не стала, подумала, что еще  проговоришься
перед этим Корнилой. О ее планах не должен был знать никто из посторонних.
Хотя Корнила не посторонний, конечно. И еще понимала  она,  что  одной  ей
вряд ли справиться, нужны будут помощники. Но помощники найдутся. Не может
быть, чтобы не нашлись помощники. Не теперь, так потом. Была бы бомба.
   - А то, что мокрая, ничего? Не отсыреет? - спросила Степанида.
   - А ничего. Заряд же  в  железе,  -  уверенно  сказал  Корнила,  и  она
подумала, что, наверно, он знает: служил в армии и даже  был  на  польской
войне, говорили, едва не дошел до Варшавы.
   Они навалили на бомбу  сухого  хвороста,  который  лежал  возле  ямы  -
прошлым летом Петрок расчищал тут на краю  оврага,  чтобы  не  разрастался
кустарник, не затемнял огород.  Теперь  ей  показались  смешными  эти  его
хлопоты, пришло время позаботиться о другом. Но хворост сгодился.
   - Ну пусть лежит, - устало сказал Корнила, выбираясь из ямы. - Так  где
же подсвинок?
   - Да в засторонке. Надо кругом объехать. Следы чтобы...
   - Ну, конечно, следы...
   Он снова взял коня за уздечку, Степанида пошла впереди и почти на ощупь
в моросящей дождем темноте привела его к  стежке  через  огород,  сбросила
жердку с изгороди, чтобы он мог проехать к истопке. Порожняя телега  тихо,
без стука переваливалась по бороздам, конь мягко ступал по  мягкой  земле.
Возле дровокольни они остановились.
   - Вот тут. Я сейчас!
   В  мокрых  зарослях  лопухов  и  крапивы  она  нащупала  низкую   дверь
засторонка, откинула подпорку, и ей под ноги выкатился из темноты  светлый
подвижный круглячок, радостно захрюкав, начал тыкаться жестким пятачком  в
ее мокрые ступни. Ей стало жаль поросенка, столько она нагоревалась с  ним
и вот должна отдавать чужому. Но усилием воли  она  подавила  в  себе  эту
жалость. Теперь, когда все шло прахом, было не до жалости к этому  глупому
созданию, надо было заботиться о более важном.
   - Иди, иди сюда...
   Поросенок доверчиво отдался в ее руки, приподняв, она  прижала  к  себе
его тяжеловатое теплое тело, понесла к телеге.
   - Вот, куда его?
   - А в мешок. Мешок есть...
   Ну конечно, у него был мешок, иначе ка