ив к Степаниде, оттолкнул
ее в сторону и коленом прощупал сенник  на  скамейке.  Выглянув  в  конце,
Петрок увидел, как несколько солдат влезли на  снопы  в  пуньке  и  начали
шарить там, сбрасывая снопы к воротам.
   - Что, паны, ищете? - как можно ласковее спросил  Петрок,  ни  к  кому,
однако, не обращаясь.
   Долговязый,  измерив  его  ледяным  взглядом  водянистых  глаз,  что-то
непонятно крикнул, и Петрок не спрашивал больше. Он еще глубже  забился  в
угол, подальше от  двери,  и  молча  наблюдал  за  происходящим.  Наконец,
оставив разгромный ералаш в сенях и в истопке, немцы вытряхнулись во  двор
и там долго еще ходили вдоль стен, заглядывая под стрехи,  за  изгородь  в
крапиву и даже на обросшую мхом крышу истопки.
   - Сдурели они, что ли? - недоумевал Петрок.
   Однако надо было наводить какой-то порядок, Петрок взялся  сдвигать  на
прежнее место кадушки, как вдруг услыхал знакомый звук  струн  и  замер  в
испуге - они уже добрались до его скрипки. "Ах  ты,  горечко!"  -  подумал
Петрок, готовый заплакать от  такой  неприятности,  но  что  было  делать?
Может, позабавятся, да и отдадут? А то неужто поломают и бросят, но  зачем
им скрипка?! Не слишком, однако, рассуждая, он выскочил в сени как  раз  в
тот момент, когда из хаты, пригнув голову в высокой фуражке,  стремительно
выходил офицер, за  ним  катился  кругленький  фельдфебель.  В  сенях  они
столкнулись с Петроком, и тот заговорил, путаясь от волнения:
   - Пан офицер, пусть мне отдадут ее... Ну, скрипку... Потому что  моя  ж
это, собственная... Купил, знаете...
   - Вэк! - гаркнул, словно плетью хлестнул, офицер.
   Кляня все на свете, Петрок задом подался к  истопке,  тихонько  отворил
дверь. У оконца, полная напряженного внимания, стояла Степанида.
   - Пропала скрипочка, - сокрушенно сказал Петрок. - И что за  холера  на
них напала?
   А стряслось, наверное, что-то  скверное,  подумал  Петрок,  услышав  во
дворе резкую команду, и в оконце стало видать, как они начали строиться  -
в две шеренги, с винтовками в руках. Все стали в строй - и  фельдфебель  и
Карла, - перед строем остался лишь офицер, и рядом, прижав к бокам руки, с
убитым видом вытянулся повар.  Его  белая  куртка  также  была  подпоясана
ремнем, обвисшим от тяжести двух  подсумков  по  обе  стороны  от  пряжки.
Уронив голову, повар неподвижно смотрел перед собой в  мураву,  и  только,
когда офицер что-то рыкнул, тот поднял узкое, болезненное, испитое лицо  и
сдержанно ответил двумя словами. Офицер тут же коротко, без размаха смазал
его по щеке, немец пошатнулся, но не соступил с места  и  даже  не  поднял
руки, чтобы защититься.
   - Степанида, Степанида! Глянь! - почти испуганно заговорили  Петрок.  -
Вот диво!
   Степанида, однако, зябко кутаясь в ватник, села на  сенник,  а  Петрок,
словно там шло интересное кино,  смотрел  сквозь  оконце  во  двор.  Немцы
понуро молчали, молчал и побитый повар, который также стал в конце  строя,
а офицер, заложив за спину руки в перчатках, ходил  перед  ними  и  что-то
говорил  отрывистым  голосом.  Скажет,   помолчит,   сделает   три   шага,
остановится, снова скажет и  снова  молчит.  Судя  по  мрачным  выражениям
солдатских лиц, говорил он не слишком веселое, наверно, отчитывал.  Петрок
догадывался, там что-то случилось, и, кажется,  провинился  повар.  Вообще
это было интересно, но Петрок начал немного опасаться, как бы это лихо  не
перекинулось и на него со Степанидой. Все, пожалуй, зависело  от  офицера.
Петрок уже знал точно, что самый старший здесь этот офицер и что  хорошего
ждать от него не приходится, а на плохое, судя по всему, он всегда готов.
   Но вот нотации во дворе  окончились,  строй  рассыпался,  некоторые  из
немцев начали закуривать, а остальные пошли к машине. Уж не  выберутся  ли
они совсем, с надеждой подумал Петрок. Но,  пожалуй,  выбираться  им  было
рано. Во дворе еще оставалась серая палатка, кухня, офицер чего-то помахал
руками перед фельдфебелем, и тот вдруг покатился к  приступкам.  Сердце  у
Петрока екнуло: не сюда ли, в истопку?
   Он не ошибся. Дверь истопки широко растворилась, и фельдфебель,  словно
собачонку, поманил его пальцем с порога.
   - Ком! Ком-ком...
   - Я?
   - Я, я. Ты, - подтвердил фельдфебель.
   Петрок поправил на голове кепку и пошел за  ним  через  сени  во  двор.
Солдаты уже садились в машину, один за другим по очереди взбирались  через
задний борт, офицер стоял у раскрытой дверцы кабины. Сквозь дыру-проломину
в изгороди фельдфебель пролез в огород и, растаптывая  бураки  на  грядке,
мелко засеменил в дальний конец огорода. Петрок недоуменно тащился следом.
   - Клозет нихт? - спросил фельдфебель, вдруг остановившись.
   - Кого? - не понял Петрок.
   - Клозет нихт? Ферштейн? Клозет, клозет? - добивался  фельдфебель,  но,
видно, поняв безуспешность своей попытки, суетливо опустился на корточки и
произнес четко: - А-а-а...
   - А! - понял Петрок. - Это самое?
   - Его самое, - повторил немец. - Делайт!
   - Так это... Если кому надо, так...
   Петрок хотел подробнее разъяснять этот деликатный вопрос,  показать  на
хлев, который теперь пустовал без надобности. Но фельдфебель не  стал  его
слушать, а  коротенькими  ногами  отмерил  три  широких  шага  у  зарослей
смородины под тыном.
   - Официрклозет! - объявил он решительно. - Драй  час  врэмя.  Ферштейн?
Понятие?
   - Так, понятно, - не совсем уверенно сказал Петрок.
   Что ж, это было не самое худшее  -  выкопать  им  клозет,  Петрок  даже
обрадовался, что все обошлось таким простым образом. А он уже думал...  Он
даже испугался, как бы эта ямка не стала его последним пристанищем.
   Он вернулся во двор и  на  дровокольне  вытащил  из-под  досок  старую,
заржавелую лопату. Копать ею было не очень удобно, но за три часа,  может,
и выкопает. Надо выкопать, потому черт их знает, что  его  ждет,  если  не
управится вовремя.
   Машина, слышно было, уже заурчала мотором, наверно,  все  там  уселись.
Петрок, чтобы убедиться, украдкой  выглянул  из-за  угла  поленницы.  Двор
почти  опустел;  разрывая  огромными  колесами  огородную  землю,   машина
разворачивалась под липой. Возле кухни остался  один  Карла,  и  рядом  на
скамье под тыном устраивалась чистить  картошку  Степанида.  Ну,  конечно,
всем дали работу, подумал Петрок, заметив перед женой  полмешка  картошки,
видно, набранной у него в сенях. Все отдаляясь, машина с урчанием поползла
к дороге, и Петрок с лопатой вышел во двор,  испытывая  в  душе  маленькое
облегчение оттого, что хоть на время избавился от  своих  постояльцев.  Но
рано порадовался - между палаткой и окнами хаты с холодным  выражением  на
молодом прыщеватом лице  стоял  немец  с  винтовкой,  над  которой  торчал
блестящий широкий штык. Ну  вот,  поставили  часового,  догадался  Петрок,
тотчас возвращаясь к привычному состоянию унылой  озабоченности.  Конечно,
радости тут не дождешься, подумал он, направляясь через двор в  огород,  и
услышал голос Карлы от кухни:
   - Фатэр, ком!
   Карла стоял над большим белым чаном  и,  когда  Петрок  подошел  ближе,
приподнял крышку, в чане было мясо. Конечно же,  Бобовкино  мясо.  Ухватив
увесистый кусок, сначала  поднес  его  Степаниде.  Та,  однако,  брезгливо
покачала головой.
   - Не буду.
   Тогда Карла повернулся к Петроку, и тот взял из его рук хороший кусок с
костью. От мяса исходил вкусный и сытный запах, очень захотелось есть,  но
Степанида из-под тына с таким презрением взглянула  на  Петрока,  что  тот
смешался.
   - Это... Может, потом, пан Карла? Знаете, мне  бы  лучше  это  самое...
Прикурить.
   - Курить! - понял Карла. - Я! Яволь.
   Он достал из кармана пачку сигарет, они неторопливо закурили по  одной.
Петрок жадно затянулся, все еще держа в левой руке кусок мяса.
   - Я это... подожду. Ну, потом чтоб, - показал он на мясо и на истопку.
   - Я, я, - согласился Карла.
   Петрок быстренько подался к сенцам, но тут от палатки решительно шагнул
часовой.
   - Хальт! Ферботэн!
   - Что?
   - Хальт! Цурюк! - металлическим голосом гаркнул тот, ловко  перегородив
путь к порогу. Его молодое лицо было каменным.
   "Ох ты, горе! - подумал Петрок. - Уж и  в  хату  не  пускают.  Как  тут
жить?" Но так: не пускали даже в  истопку.  Петрок  потоптался  во  дворе,
докурил до ногтей Карлову сигарету.  Карла,  изредка  поглядывая  на  него
ничего не выражающим взглядом, начал хлопотать возле кухни. У тына чистила
картошку  Степанида.  Наверно,  чтобы  не  видеть  никого  во  дворе,  она
повернулась к кухне спиной.
   Что поделаешь, Петрок  с  сожалением  положил  кусок  на  металлическую
крышку чана и пошел в огород. Надо было копать офицерский клозет.
   Копать сначала было легко, лопата без труда лезла  в  мягкий  огородный
перегной, который Петрок понемногу отбрасывал к тыну. Но потом земля стала
тверже, пошла глина, тут надо было долбить да еще неудобно выкручиваться с
лопатой в узкой тесной ямке. Хотя погода с утра  выдалась  холодноватой  и
ветреной, Петрок быстро согрелся, расстегнул кожушок. Он выкопал только до
колена, а уже устал и почувствовал,  что  так  можно  и  опоздать.  Верно,
прошла половина, если не больше, отпущенного ему  срока.  Взмокрела  спина
под кожушком, и, чтобы немного передохнуть, Петрок присел на край ямы.
   В это время он и услышал голоса во дворе. Они показались ему знакомыми.
Петрок оглянулся. Из-за хаты по бурачным грядкам к нему широко шагал Гуж в
испачканных грязью сапогах, с винтовкой  на  плече.  Белая  мятая  повязка
сползла ниже локтя на рукаве все той же  рыжей  кожаной  куртки.  "Что  за
напасть!" - недобро подумал Петрок, уже чувствуя приближение  новой  беды.
Полицай подошел к разрытой земле и сбросил с плеча винтовку.
   - Копаем? - не здороваясь, сказал он.
   - Да вот... Как видишь...
   - Не то копаешь.
   - Что скажут. Мы теперь, знаешь, все по приказу.
   - Так вот тебе мой приказ: пойдешь на картошку.  В  Выселки.  Уже  всех
выгнал, одни вы с бабой остались.
   "Вот еще новость! - подумал Петрок. - Чтоб вас с вашей картошкой!" Идти
на эту стужу, не поев, на весь день в поле Петроку совсем не хотелось,  но
он не знал, как отказаться.
   - А может бы, нас освободили? Га? Здоровьичко, знаешь, того...  В  боку
крутит, так это...
   - Ну, ну мне! - строго перебил его Гуж. - Крутит ему!  Вот  не  выберем
картошку, тогда немцы голову открутят.  Приказали:  выбрать  до  последней
картофелины и отвезти на станцию. Срок - до воскресенья.
   - Так это... Разве помоложе нет? - заволновался Петрок. - Баб, девок. Я
ведь шестьдесят лет имею...
   - Давай, давай! - нетерпеливо пристукнул прикладом по земле Гуж. -  Без
разговоров.
   Немного помедлив, Петрок начал вылезать из недокопанной ямы. Очень  ему
не хотелось идти неизвестно  куда,  на  выселковское  поле,  но,  наверно,
придется. Эти тем более не отцепятся. Эти найдут тебя под землей,  вытащат
и заставят делать все, что им прикажут немцы.
   Захватив лопату, он покорно пошел за полицаем  к  хате,  чувствуя,  как
ноет натруженная поясница, и вдруг подумал: а может, так будет и  лучше  -
подальше от этой истоптанной, разграбленной усадьбы, во чистое  поле.  Там
хоть среди своих, без этих понуканий да издевательств. Как  и  всегда,  он
уже пытался найти какие-то преимущества в новом положении, потому что  как
же иначе жить, если  не  приспосабливаться  к  обстоятельствам?  Так,  как
хочется, все равно не будет, это он знал определенно.
   Они пролезли через дыру в изгороди и очутились во дворе, где уже  густо
дымила кухня, из котла клубами валил пар. Карла помешивал  там  что-то,  а
Степанида по-прежнему с молчаливой сосредоточенностью чистила  возле  тына
картошку.
   - Ну, активистка, ты долго там? - нетерпеливо гаркнул на нее Гуж.
   - Не погоняй, не запряжена, -  спокойно  ответила  Степанида,  с  силой
бросив в ведро очищенную картофелину.
   - Я не погоняю, а приказываю. Берите корзины и марш оба за мной!
   - А где я их возьму?
   - Дома возьми! Поди, есть же в сенях корзины?
   - А кто меня туда пустит?
   - Как кто? А часовой что, не пустит?.. Эй, приятель!  -  другим  тоном,
гораздо мягче обратился Гуж к часовому. - Дай я  погляжу.  Корзина  нужна.
Понимаешь, корзина!
   - Цурюк! - гаркнул часовой и скинул с плеча винтовку.
   "Вот хорошо! - молча порадовался Петрок. - Вот так тебе и надо:  цурюк!
А ты думал?"  И  он  почти  с  симпатией  посмотрел  на  этого  тупорылого
часового, который так кстати осадил гонористого полицая.
   - Ах  ты,  черт!  -  озабоченно  крутанулся  Гуж.  -  Ну,  мешок  бери,
какое-нибудь ведро...
   - Где я возьму ведро? Это же ихнее.
   "Да, Степаниду голыми руками не схватишь! - может, впервые за много лет
с восхищением подумал о жене Петрок. - Если уж заупрямится, так поскачешь.
И я тут тебе не помощник. Заставь, если сумеешь!"
   За разговорами во дворе они не сразу услышали,  как  огромная  немецкая
машина свернула с большака и подкатила к воротам. Она еще не остановилась,
а из кабины поспешно вывалился колобок-фельдфебель, на его раскрасневшемся
лице было какое-то оживление, доброе или нет, сразу трудно было и понять.
   - Вас ист дас? - гаркнул фельдфебель, останавливаясь перед  Гужом.  Тот
неуклюже попробовал взять под козырек,  но  ему  все  испортила  винтовка,
ремень которой неловко соскользнул с кожаного плеча и повис  на  локте.  -
Вас ист дас?  Что  есть  это?  -  совсем  уже  зло  повторил  фельдфебель.
Подбоченясь одной рукой, он  так  и  стоял,  маленький  и  круглый,  перед
неуклюжим длинноруким Гужом.
   - Приказ на картошку, пан офицер. На картошку! - уточнил  Гуж.  -  Чтоб
выбрали до воскресенья.
   -  Вас  ист  дас?  -  не  принимая  объяснения,  разъяренно   взвизгнул
фельдфебель и подступил на шаг к полицаю.
   -  Я  же  говорю,  пан  офицер,  приказано  всем   на   картошку.   Пан
бургомистр...
   - Вас ист дас? - добивался фельдфебель, и Гуж на этот раз проглотил все
слова. Вытянувшись и вытаращив глаза, он молча стоял перед немцем, который
вдруг встрепенулся и как-то очень ловко снизу вверх ударил его два раза  -
по одной и по другой  щеке.  Полицай  отшатнулся  с  винтовкой,  облаписто
прижал ее к боку, растерянно  моргая  глазами,  верно,  в  ожидании  новых
оплеух. Но фельдфебель  больше  не  бил,  вместо  того  ткнул  коротеньким
пальчиком в ворота. - Вэк!
   И когда Гуж то ли испуганно, то ли  с  облегчением  подался  со  двора,
фельдфебель презрительно процедил сквозь зубы:
   - Ванютши полицайшвайн...
   - Ага, правильно вы его. Нехороший  человек,  -  не  удержался  Петрок,
весьма довольный таким оборотом дела. Он  весь  затрясся  от  радости,  но
фельдфебель как-то странно взглянул на старика, будто впервые  увидел  его
тут, и недобро сощурил глаза.
   - Официрклозет фертиг?
   - Га?
   - Там готоф? - указал он на огород.
   - Так  где  же  готов,  когда  этот  приперся,  -  спохватился  Петрок,
догадавшись, о чем спрашивает немец. Но тут же он замолчал,  заметив,  как
фельдфебель украдкой заходит сбоку,  и  прежде,  чем  он  что-либо  понял,
острая боль от удара сапогом в зад заставила его отскочить на три  шага  к
ограде. "О божечка мой!" - только успел подумать Петрок и  как  ошпаренный
вылетел через дыру в огород.



        "11"

   Степанида сама не знала, как пережила тот  страшный  предутренний  час,
когда немцы трясли усадьбу, переворачивали всю утварь. То, что ночью никто
ее не заметил, было уже ясно, но оттого  не  становилось  легче,  думалось
разное. Опять же винтовка  пропала  именно  здесь,  на  хуторе,  и  этого,
наверно, было достаточно, чтобы жестоко расправиться с хозяевами. Странно,
как это вчерашней  ночью,  охваченная  неодолимой  жаждой  мести,  она  не
подумала о том. Зато под утро от этих мыслей ей стало страшно.
   Но пока все обошлось, немцы вымелись на работу, при кухне остался  один
только Карла, и ей приказали ему помогать: сначала чистить  картошку  (три
полных ведра), потом перемыть две дюжины плоских котелков с крышками;  еще
Карла заставил ее оттереть песком два закоптелых чана и вдобавок постирать
какие-то кухонные тряпки в горячей воде с мылом. Нарочно не торопясь, безо
всякой охоты она делала все это, и постепенно, по мере того, как  отходила
от утреннего испуга, в ней росло беспокойство за поросенка:  как  он  там?
Надо было его накормить, а то еще завизжит на всю округу, кто-то наткнется
и выпустит или украдет, что тогда в хозяйстве останется?
   Но Карла ни на шаг не отпускал ее от кухни, находил  разную  работу,  и
она молча, безотказно все делала. Обедать немцы  на  хутор  не  приезжали,
может, вышла какая  неуправка  с  мостом  или  отрабатывали  за  вчерашний
праздничный день. Приехали они перед сумерками  и  сразу  обсыпали  кухню,
все, видно было, усталые, изголодавшиеся и озябшие на  ветру.  Петрок  уже
выкопал и обносил тыном офицерский клозет на огороде, а  она  шмыгнула  от
кухни к сеням, и часовой отступил в сторону, теперь он позволил ей войти в
истопку.
   Степанида вошла и затаилась,  она  опасалась  им  мозолить  глаза,  все
думалось: а  вдруг  кто  узнает  или  догадается,  что  именно  она  взяла
винтовку. Не будь надобности, она бы и не вылезала из  этой  истопки,  где
теперь  был  для  нее  приют  и  убежище  и  где  с  утра  все  оставалось
развороченным, опрокинутым вверх дном. Петрок еще не вернулся с огорода, и
она сама порассовывала по углам кадки, утварь, повесила шмотки  на  гвозди
по стенам. Зябкий осенний  день  под  вечер  и  совсем  испортился,  начал
моросить дождь, немцы не слишком разгуливали по  двору,  а  как-то  быстро
разобрали возле кухни свои котелки с мясом и позабирались в палатку.
   Наступил вечер.
   Когда во дворе опустело, Степанида собрала  в  чугунок  остатки  старой
вареной картошки из  ушата,  немного  присыпала  ее  отрубями,  глянула  в
окошко. Двор и окрестности хутора быстро погружались в  ненастные  осенние
сумерки, возле кухни не было никого,  кроме  Карлы,  который,  напялив  на
голову косой клин пятнистой накидки,  наводил  там  порядок.  С  чугунком,
прикрытым полой ватника, она шагнула из сеней, сразу, однако,  наткнувшись
на часового - пожилого длинноносого  немца  в  надвинутой  на  уши  мокрой
пилотке. Тот стоял у двери под крышей и тотчас вытянул ногу перед порогом.
   - Эс ист ферботэн! Нэльзя!
   - Нельзя?.. Вот как...
   Она не стала ни просить его, ни уговаривать - из хаты  доносились  злые
слова фельдфебеля, значит, он или офицер приказали часовому не пускать  во
двор. "Чтоб вы посдыхали все!" - мысленно сказала она себе и  вернулась  в
истопку.
   Она поставила чугунок у порога, села на сенник и просидела так  до  тех
пор, пока в истопку не влез Петрок. От  него  повеяло  студеной  мокрядью,
хотя Петрок вовсе  не  казался  озябшим  или  усталым,  скорее  веселым  и
довольным.
   - Баба, живем! - с необычным для него оживлением заговорил он  прямо  с
порога. - Сделал сортир, ну, этот клозет... Офицер похвалил.
   - Может, обругал?
   - Нет, похвалил, ей-богу. По плечу так похлопал. Гут, сказал.
   - Здорово ты выслужился, - с издевкой сказала Степанида, удивляясь  про
себя: нашел, чему радоваться.
   - Да не выслужился, черт  их  бери!  -  переходя  на  шепот,  заговорил
Петрок. - А вот подумал, может, скрипку отдадут.
   - Не отдадут, - сказала она. - Не затем брали.
   - А зачем она им? Играть же не умеют.
   - А вдруг и умеют.
   - Если бы умели, уже играли бы. Я знаю.
   - Ну иди. Проси, - сказала она, думая между тем о другом.
   Поросенок, верно, пропадет, просто околеет в такую стужу, если до  того
не сдохнет с голоду в барсучьей норе. И что делать? Разве  попроситься  по
какой нужде с усадьбы, может, пустили  бы?  Но  какую  придумать  причину,
чтобы поверили, она все не могла сообразить и напряженно думала об этом.
   - А и пойду, - набирался решимости Петрок, однако не двигаясь с места.
   И тогда она вспомнила о  своих  недостреленных  курах,  которые  скорее
всего куда-нибудь сошли  с  хутор