ва в адрес этой колоды - русского, потягиваться и зевать. Но как
зевать! Разламывая с треском скулы, охая, пристанывая!
   Наконец,  ругнувшись  в  последний  раз,   "мертвоголовый"   перестанет
сопротивляться. Пристроится на табурете у кровати, скрестит  руки.  Вскоре
его голова бессильно свесится на грудь. Тогда к гулу движка в  подвале,  к
поскрипыванию половиц наверху, к шороху и скрипу веток за окном прибавится
еще и храп.
   Колесников тихим, но внятным голосом произнесет: "Пить!"
   Вилли или Густав сразу вскинется с табуретки. (Слух у тюремщиков хорошо
тренированный, почти кошачий.)
   Зевая и почесываясь, он  возьмет  с  тумбочки  поильник,  нагнется  над
русским.
   И тогда, выпростав правую руку из-под одеяла, Колесников с силой ударит
Вилли или Густава ребром ладони по  шее,  по  сонной  артерии.  Вилли  или
Густав мешком свалится возле койки.
   Так! Теперь побыстрее переодеться! Черный мундир - на плечи,  галифе  и
сапоги - на ноги! Парабеллум в кобуре? Порядок!
   Никто не  встретится,  не  должен  встретиться  в  коридоре.  Побыстрей
пробежать к лестнице! (Только бы не лязгнули проклятые железные  ступени!)
Придерживаясь за перила, вверх, вверх!
   И вот она - заветная дверь. Минуту он выждет, прислушиваясь к звукам за
дверью, потом рывком распахнет ее.
   Почему-то, представлялось ему, профессор будет сидеть спиной  к  двери.
Услышит скрип, обернется, замрет в этом положении.
   Вот минута, которая вознаградит Колесникова за все!
   Тоненько взвизгнув, изобретатель лютеола вскочит  со  стула,  отпрянет,
запутается в  полах  своего  белого  халата,  упадет,  опять  стремительно
вскочит и очутится по ту сторону  письменного  стола.  Только  стол  будет
отделять его от Колесникова.
   Некоторое время они как бы передразнивают друг друга.
   Стоит Колесникову шагнуть вправо, как профессор немедленно же  кидается
влево. Колесников наклонился влево, и сразу профессор наклоняется, но  уже
вправо.
   Вправо - влево! Влево - вправо!
   Весь подобравшись, пригнувшись к столу. Колесников выжидает. Не  отводя
от него взгляд, выжидает и профессор. Потом он  делает  быстрое  движение,
почти скачок в сторону. Но это обманное движение. Он уже выдохся  -  видно
по нему. Лицо бледнеет все больше  и  больше,  бледность  ударяет  даже  в
восковую желтизну. На лестнице -  тяжелые  шаги!  Пора  кончать!  Стряхнув
наваждение, Колесников поднимет парабеллум и всадит подряд  шесть  пуль  в
изобретателя лютеола! Последнюю пулю, седьмую, прибережет для себя.
   Да, несомненно, так все и произойдет...



4. "ПОСВЯЩАЮ МОЕМУ ФЮРЕРУ..."

   Если бы Колесников сумел, не  потревожив  сон  тюремщика,  подняться  с
койки, затем, не лязгнув железными ступенями, взойти на цыпочках по  трапу
наверх  и  невидимкой  проникнуть  в  святая  святых  этого  дома,  то  он
действительно увидел бы там человека, сгорбившегося над письменным столом.
   Некоторое время в кабинете царила бы тишина. Наконец с возгласом досады
человек отодвинул бы листки бумаги,  испещренные  химическими  выкладками,
минуту-другую сидел бы неподвижно, отдыхая, потом, открыв  ключом  средний
ящик стола, вынул бы оттуда тетрадь в кожаном переплете. Это  нечто  вроде
дневника, точнее, беспорядочные воспоминания и мысли,  которые  профессор,
ощущая в полной  мере  свою  ответственность  перед  будущими  биографами,
записывает ежевечерне.
   И если бы Колесников, притаив дыхание, перегнулся  бесшумно  через  его
плечо и прочел хоть несколько записей в тетради, то,  надо  думать,  понял
бы, что добыть и доставить в штаб эту тетрадь, пожалуй, даже  важнее,  чем
убить самого профессора.
   Вот что было в ней:
   "Мышьяковистый ангидрид. В числе симптомов отравления - чувство страха.
Дифенилхлорарсин.  Человек,  как  выяснилось,  значительно  чувствительнее
собак и мышей. При продолжительном  вдыхании  отмечено  бурное  проявление
страха. Цианистый водород. В конвульсивной стадии чувство  страха  заметно
усиливается. Окись углерода. При  прочих  явлениях  наблюдается  поражение
центральной  нервной  системы  -  состояние  депрессии,   бредовые   идеи,
галлюцинации.
   Таковы предтечи моего лютеола".
   И далее:
   "Страх,  по  Х.Флетчеру,  наполняет  организм  двуокисью  углерода,   в
результате чего возникает  спазм,  горло  человека  перехватывает  удушье.
Неверно!  Вследствие  отрицательных  эмоций  в  крови  появляется  избыток
адреналина и норадреналина. Но Флетчер прав в том отношении,  что  чувство
страха имеет свою химическую природу.
   Вывод: нужно всего лишь переставить местами причину и следствие! Ввести
в организм соответствующие химические вещества, тем самым  вызывая  нужную
эмоцию у подопытного, в данном случае чувство страха.
   Формула страха, понятно, складывалась задолго до  меня.  Но  только  я,
единственный из  всех  химиков  мира,  придал  ей  законченность,  научную
отточенность и четкую военную направленность..."
   И дальше:
   "Фюрер в одном из своих выступлений сказал: "Миром  нужно  управлять  с
помощью страха!" Я развил эту мысль фюрера. Перевел ее на язык  химических
формул.
   Не фабрикация кретинов, отнюдь нет! Пусть этой проблемой, впрочем, тоже
чрезвычайно важной для  утверждения  в  мире  нового  порядка,  занимаются
другие наши ученые. Заставлять  людей  ползать  на  четвереньках,  пускать
слюни или жевать траву? Мне это претит, я слишком брезглив.
   Этим занимались еще персонажи  сказок,  обращая  с  помощью  волшебства
людей в животных. При чем здесь химия? Для того чтобы нормального человека
превратить в слабоумного, нас, химиков, незачем  утруждать.  Обратитесь  к
хирургу! Несколько  взмахов  ножа,  хирургическая  операция,  связанная  с
деятельностью той или иной железы внутренней  секреции,  -  и  желательный
результат достигнут.
   Идиотизм, мрак, душевная слепота и глухота? О! Для моих подопытных  это
был бы, несомненно, наилучший исход.
   Я  в  полной  мере  сохраняю  способность   подопытных   рассуждать   и
чувствовать. Разве, сделавшись слюнявыми  кретинами,  они  смогли  бы  так
бурно реагировать на мой лютеол? Паника, ужас, безумие заполняют  их  мозг
без остатка. Я заставляю своих подопытных панически бояться.
   Управляемая и направляемая химия эмоций - вот что это такое!..
   ...Я искал растение, подобное маку  или  конопле,  с  той  существенной
разницей, что опиум из мака и гашиш из конопли навевают сладкие  грезы,  а
искомое  растение,  соответственно  обработанное,  должно  было   вызывать
кошмары.
   По  зрелом  размышлении  отвергнуты  настои  из   мухоморов,   которыми
пользуются сибирские шаманы при камлании. За недостаточной  эффективностью
пришлось также отказаться  от  африканских  травяных  отваров,  с  помощью
которых колдуны доводят себя до экстатического состояния.
   Будучи в научной командировке в Мексике, я видел там грибы, считавшиеся
священными в древней империи ацтеков. Сопровождавшие меня лица высказывали
предположение, что жрецы пили настой из этих грибов, прежде чем приступить
к кровавым жертвоприношениям.
   Я еще не знал, что зря ищу разгадку вне Германии.  Разгадка  все  время
была тут, дома, буквально под руками.
   ...Для будущих историков этой войны небезынтересно,  я  думаю,  узнать,
что отец мой был одним из  очень  известных  немецких  садоводов-практиков
(специализировался главным образом  на  декоративных  растениях).  И,  как
большинство  отцов,  он,  естественно,  хотел,  чтобы  я  унаследовал  его
профессию.
   Но я воспротивился отцовским намерениям.  Проработать  всю  свою  жизнь
садоводом, пусть даже более известным, чем мой отец? Нет,  в  этих  рамках
было бы тесно моему честолюбию-и, скажу  откровенно,  таланту,  который  я
начал очень рано ощущать в себе.
   Однако в цветах я неплохо разбираюсь с детства. И мне давно  уже  стало
ясно, что цветы во многом напоминают людей. Они, несомненно, обладают ярко
выраженными характерами, могут быть добрыми или  злыми  -  совершенно  как
люди. (Недаром Бодлер выпустил сборник стихотворений под названием  "Цветы
зла".)
   Есть цветы, которые сразу  же,  с  первого  взгляда,  вызывали  у  меня
антипатию. Таков водосбор со своими торчащими на макушке длинными шипами.
   Книфория  для  меня  не  что  иное,   как   толпа   оранжевых   гномов,
выглядывающих из-под стеблей травы и ехидно ухмыляющихся во весь рот.
   Цинерария определенно похожа на выпученный сумасшедший глаз.  Каемка  у
этого цветка красная, как вывороченное веко,  внутри  белок,  а  посредине
белка чернеет круглый зрачок.
   Но ведь все это цветы безопасные. А вот опасные  цветы,  те,  наоборот,
выглядят вполне пристойно, безобидно и привлекательно (еще одно сходство с
людьми!).
   Правда, листья  крапчатого  болиголова,  растущего  на  болоте,  пахнут
мышами, что может оттолкнуть человека, собирающего букет. Но, кажется, это
единственное исключение из правила.
   Возьмите ягоды белены, болотной соседки болиголова. Они очень красивы и
поэтому так привлекают детей.
   Еще  пример:  красные  волчьи  ягоды.  Их  запросто  можно  спутать   с
маленькими ягодами шиповника. Не менее красны и ягоды паслена.  А  розовые
цветы волчика на редкость приятно пахнут.
   Так возникшая еще в ранние отроческие годы догадка исподволь, не  очень
быстро подталкивала меня к резеде.
   Резеда, дикая или садовая, - широко  распространенное  по  всей  Европе
растение, носит по-латыни тройное наименование: "Reseda luteola  odorata".
Последнее  слово  означает  "душистая".   И   в   этом   вероломно-опасная
характеристика резеды.
   Впрочем, я понял это не сразу. Прошло много  лет,  прежде  чем  смутная
догадка наконец выкристаллизовалась в открытие.
   Запах резеды, на мой взгляд, сложно эмоциональный. Вначале он вызывал у
меня представление  о  старом  барском  доме,  почему-то  не  каменном,  а
деревянном, очень обжитом, патриархально-уютном. (Представление это  потом
изменилось.)
   Между прочим, вот одна из  особенностей  резеды:  от  цветов  ее  нужно
немного отойти, чтобы услышать их запах. Вблизи резеда  почти  не  пахнет.
(Отец объяснял это тем, что в состав резеды якобы входят  летучие  эфирные
масла.)
   И вторая ее особенность. Одна веточка резеды пахнет очень  приятно.  Ее
можно безнаказанно носить в руке или вдеть в петлицу пиджака. Но в большом
количестве резеда неприятна, более того - чувствительно действует на  мозг
и нервы.
   По соседству с  жилищем  моего  отца  были  плантации  резеды,  которая
высеивалась  для  последующей  продажи  в  цветочные  магазины   Тюрингии.
Приезжая  на  летние  каникулы  домой  и  прогуливаясь  с  книжкой   вдоль
плантаций, я, к удивлению своему, неизменно терял бодрое и  жизнерадостное
расположение духа. Мне становилось как-то не по себе. Мир  вокруг  делался
чересчур ярким. Острота всех восприятий резко усиливалась. И это  утомляло
меня, раздражало, это становилось нестерпимо тягостным.
   Такова, однако, инертность человеческого мышления, что в юношеские свои
годы я  никак  не  связывал  этого  именно  с  резедой.  Попросту  говоря,
приписывал  переутомлению  в  результате  усиленных   зимних   занятий   и
безропотно  глотал  сырые  яйца,  которыми  пичкала  меня  моя  заботливая
матушка.
   С толку сбила, если можно так выразиться, наивно-деревенская наружность
резеды. Что опасного, казалось, могло таиться в  ее  желтоватых  маленьких
цветочках, в ее ярко-зеленых красивых  листьях,  в  ее  длинных  и  ломких
канделябровидных стеблях, частично лежащих на земле?..
   Да, цветок-оборотень!
   Вероятно, прошло не менее двух десятков лет со времени этой капитальной
ошибки во взгляде на резеду (что лишь частично извиняется  тогдашней  моей
молодостью).
   В 1938 году мне попалась в руки старинная книга  о  колдовстве  "Полеты
ведьм", изданная в 1603 году в Нюрнберге.
   В ней, между  прочим,  обстоятельно  описывалось  снадобье,  с  помощью
которого одержимые истерией женщины (а их, как известно, было  чрезвычайно
много в средние века) вызывали у себя галлюцинации, а именно: совершали  в
своем воображении полеты на Брокен для участия в кощунственных сатанинских
оргиях.
   С величайшим изумлением я  узнал,  что  в  состав  ведьминого  снадобья
входил настой из резеды!
   Она называлась в средние века церва, или вау, или желтянка. В  связи  с
тем что в резеде содержится красящее вещество,  ее  широко  разводили  как
промышленную культуру, чтобы окрашивать шерсть.
   Так вот в чем разгадка того тягостного  состояния,  которое  охватывало
меня во время прогулок летом вблизи соседних  с  нашим  жилищем  плантаций
резеды! Резеда (церва, вау, желтянка) была галлюциногенным растением!
   Немедленно же и со всей энергией (в предвидении большой войны,  которая
могла вспыхнуть со  дня  на  день)  я  приступил  к  опытам  с  резедой  в
лаборатории.
   Обнадеживающие результаты не заставили себя ждать.
   Проведя в строжайшей тайне несколько серий опытов на мышах, кроликах  и
морских свинках, я обратился непосредственно к рейхсфюреру СС (в то  время
я уже имел звание штурмбаннфюрера  СС).  Мною  было  доложено,  что  вновь
найденное мощное отравляющее вещество я посвящаю  моему  фюреру,  а  также
испрашиваю разрешения перейти к заключительной  фазе  эксперимента  -  над
людьми.
   Вначале у меня, откровенно сказку, были  колебания,  вызванные  отчасти
недостатками  моего   воспитания   в   молодости   (ведь   я   вступил   в
национал-социалистскую партию уже в зрелом возрасте). Но в 1943  году  мне
была предоставлена возможность ознакомиться с секретной речью рейхсфюрера,
произнесенной им на одном из совещаний гаулейтеров".
   В тетрадь вклеена в этом месте страничка машинописного текста:
   "Лишь один  принцип,  -  сказал  рейхсфюрер  СС,  -  должен  безусловно
существовать для члена СС: честными, порядочными, верными мы обязаны  быть
по отношению только к представителям нашей расы.
   Меня ни в малейшей степени не интересует судьба русского или  чеха.  Мы
возьмем у других наций ту кровь нашего типа, которую они смогут нам  дать.
Если в этом  явится  необходимость,  мы  будем  отбирать  у  них  детей  и
воспитывать в нашей среде. Живут ли другие народы  в  довольстве  или  они
подыхают с голоду, интересует меня лишь постольку, поскольку они нужны нам
как рабы для нашей культуры; в ином смысле это меня не интересует.
   Если десять тысяч русских баб упадут  от  изнеможения  во  время  рытья
противотанковых рвов, то это будет интересовать меня лишь в  той  мере,  в
какой будет готов этот противотанковый ров для Германии".
   И далее опять от руки:
   "После ознакомления с этой проникновенной речью я  полностью  отказался
от своих заблуждений и предрассудков.
   С удесятеренной энергией принялся гонять в одиночку доставленных мне из
соседнего концлагеря подопытных людей-животных, по выражению рейхсфюрера.
   Зимой работа проводится в оранжерее, специально  построенной  для  моих
нужд  в  Амштеттене.  С  наступлением  тепла  я  переношу  эксперименты  в
загородный дом, при котором есть большой запущенный сад.  Для  меня  важно
замаскировать момент включения динамического потока газа,  распыленного  в
воздухе. Запахи разнообразных цветов  и  трав  должны  отвлекать  внимание
подопытного от запаха резеды, пока еще полностью не уничтоженного.
   После эксперимента  сад  (или  оранжерея)  тщательно  проветриваются  с
помощью вентиляторов.
   Я очень доволен работой одного инженера (ходатайствовал  о  награждении
его орденом), которому  удалось  создать  уникальную  систему  оптического
наблюдения за поведением подопытных. Особенно большие  трудности  возникли
перед ним, когда он протягивал по саду горизонтальный светопровод.  И  все
же он справился с этим.
   ...Через   смотровые   линзы    я    наблюдаю    реакцию    подопытных,
последовательно, методично повышая в  их  крови  количество  адреналина  и
норадреналина.
   Да, химия эмоций - так  надо  понимать  это  в  широком  плане!  Однако
применяемая не для излечения невропатов или душевнобольных. Наоборот!  Для
управления   массовым   безумием,   для   распространения    неотвратимого
панического страха!
   Ни  тупоумно-старомодный  Крупп,  потому  что  эпоха   "Больших   Берт"
миновала, ни высокомерный господин Вернер фон Браун, не  удостоивший  меня
кивка на приеме у рейхсфюрера, наш неповторимый специалист  по  недолетам,
ни даже мои коллеги-химики, которые до сих пор возятся с этой  фабрикацией
никчемных идиотов, - никто из них, повторяю я,  не  сможет  помочь  фюреру
выиграть войну. Только я, один я со своим лютеолом!..
   ...С  моими  "поставщиками"  у  меня  сложились  вполне  добрососедские
отношения. Например, обязательнейший и любезнейший господин Хемилевски  из
Гузена-1 (филиал системы лагерей Маутхаузена) не реже двух  раз  в  неделю
приезжает ко мне, чтобы сыграть партию в шахматы.
   Ко дню моего рождения он преподнес мне абажур из дубленой татуированной
кожи.  Это  его  конек,  я  знаю.  Он  пишет  диссертацию  о   татуировке.
Заключенные, находящиеся на излечении в его  лагерном  госпитале,  умирают
чрезвычайно быстро, причем именно те; на кожу которых нанесена татуировка.
Известно, что их отбирают для него специально.
   Мне приятно, что, как знаток, он высоко оценил высушенную  человеческую
голову, стоящую на моем письменном столе. "А, это из Освенцима!  -  сказал
господин Хемилевски и вздохнул. - У нас  в  Маутхаузене  еще  не  достигли
подобного искусства.  Конечно,  в  основе  метод  препарирования  туземцев
Океании,  но,  как  вы  понимаете,  обогащенный  применением   современных
химикалий".
   ...Я вполне доволен господином Хемилевски. Однако, к сожалению, не могу
того же сказать о присылаемом им человеческом материале.
   Редко кто-либо из подопытных выдерживает три, даже  два  сеанса.  Я  не
успеваю проследить последовательное  нарастание  страха.  Почти  сразу  же
срыв, бегство к обрыву  и  смерть.  Они  погибают  слишком  быстро  и  при
минимальной экспозиции. Это меня никак не устраивает!
   Небезынтересны сопутствующие  явления.  В  мозгу,  очевидно,  возникают
галлюциногенные звуки или шумы. Подопытные пытаются заглушить их  криками,
хлопаньем в ладоши или беспорядочным пением. Кое-что удалось  записать  на
магнитофонную ленту.
   Сравнение.
   Когда Шуман сходил  с  ума,  ему  слышалась  нота  ля.  Он  подбегал  к
раскрытому роялю и с остервенением колотил по клавишам: ля, ля, ля!  Тогда
ему делалось легче.
   ...Из Берлина торопят...
   ...К моему огорчению, лютеолу до сих пор сопутствует запах! И он отнюдь
не галлюциногенный. Только сейчас я понял, какая это помеха.  Ведь  лютеол
должен поражать внезапно! Как карающая десница  господня!  Не  оповещая  о
себе ничем, в том числе и запахом, он  должен  мгновенно  сломить  волю  к
сопротивлению, страхом выжечь душу. И вслед за тем исчезнуть,  не  оставив
даже воспоминаний! Никаких улик! Абсолютно никаких!
   А он пахнет резедой...
   При вскрытии я неизменно обнаруживаю: мозг подопытного пахнет  резедой!
Надавливая на грудную клетку трупа, слышу тот же запах изо рта..."
   В столбик:
   "Иприт пахнет горчицей.
   Фосген - прелым сеном.
   Синильная кислота - горьким миндалем.
   Лютеол - резедой!"
   И вдруг неожиданная запись:
   "Иногда мне кажется, что мой собственный мозг тоже пахнет  резедой.  Не
странно ли это?..
   ...Запах!  Запах!  Никак  не  могу  отделаться  от  запаха.   Все   мои
настойчивые попытки от него избавиться...
   А я должен от него избавиться! Меня настоятельно торопят из Берлина!
   Дело, бесспорно, не в лютеоле, а в недоброкачественности  поставляемого
мне материала. Я не успеваю проверить  на  нем  свои  догадки,  касающиеся
возможности уничтожения этого предательского запаха".


   "И все  же,  несмотря  на  отдельные  помехи  и  нервозную  обстановку,
связанную с тем, что из Берлина беспрестанно торопят, я продвигаюсь вперед
- не так быстро, как хотелось бы, зато неуклонно.
   На днях, перелистывая