венно  в  боксе  воцарилась  тишина.  Усевшись,
генерал  долго  вглядывался  в  просвет  между  бинтами,  где,  как  крыло
мотылька, вздрагивало закрытое веко.
   - Анализ крови? Температурный листок? - Не  Оборачиваясь,  он  протянул
руку назад. Шелест переворачиваемой бумаги. - Энцефалограмма?
   - Вот она.
   - Не давайте ее пока. Закончим  осмотр.  Разбинтуйте  голову  больному.
Так.
   И  прохладная  ладонь  опустилась  на  лоб  Колесникова,  затем   очень
медленным, бережным  движением  откинула  со  лба  мокрую  от  йота  седую
прядь...



4. У ВОРОТ БУДАПЕШТА

   Июнь. Вечер. Вереница военных машин - легковых и грузовых -  спешит  из
Вены в Будапешт.
   На фоне пологих холмов мелькают рощи и сады,  черепичные  крыши,  шпили
колоколен. Шелковица осыпается  с  деревьев,  высаженных  вдоль  шоссе,  и
малыши в штанах с помочами, беззаботно перекликаясь, собирают ее в высокие
узкие корзины.
   Умиротворяющая голубизна разлита в воздухе. Или это лишь  кажется  так?
Война кончилась, и восприятие пейзажа  круто  изменилось.  Реки  перестали
быть водными рубежами, холмы -  командными  высотами:  пейзажу  возвращено
первоначальное, мирное его значение.
   Клаксонами шоферы подгоняют друг друга. После  заката,  согласно  новым
правилам, въезд в Будапешт  запрещен.  Через  город  по  ночам  пропускают
только воинские части, с триумфом возвращающиеся на Родину, домой.
   Многим офицерам, однако, еще не скоро домой. Они спешат в  Будапешт  по
делам службы.
   Нет, не повезло! Как ни старались, не успели миновать в положенный  час
контрольно-пропускной пункт у въезда в  город.  Облако  пыли,  пронизанное
почти горизонтальными лучами солнца, взвилось над предместьем Будапешта. К
наплавному, на понтонах, мосту гулким шагом подходит пехота. Из переулков,
заваленных битым кирпичом, рысцой выезжает конница. Где-то негромко  урчат
моторы танков, как гром затихающей, уходящей за горизонт грозы.
   Знамена вынуты из чехлов. Без  роздыха  играет  оркестр.  Представитель
Военного совета фронта, генерал, провожающий войска,  стоит  у  переправы,
выпрямившись, сдвинув каблуки, не отнимая руки  от  козырька  фуражки.  Он
будет стоять так очень долго, пока не пройдет последняя  часть,  убывающая
сегодня на Родину.
   Один  из  опоздавших,  офицер-артиллерист,  и  его  шофер  вылезли   из
"виллиса".
   - Жал на всю железку, товарищ  гвардии  майор,  -  сконфуженно  говорит
шофер. - На пять минут всего и опоздал.
   Артиллерист не отвечает. Стоя у перил моста, засмотрелся на город.
   Город на противоположном берегу  будто  позолочен.  Вернее,  позолочена
верхняя его половина.  Глубокие  сиреневые  тени  обозначают  устья  улиц,
выходящих к Дунаю. Набережная и нижние этажи зданий уже залиты  сумерками,
медленным приливом ночи. Но  верхние  этажи  пока  освещены  солнцем.  Они
сплошь усыпаны блестками, мириадами ярких блесток. Там еще длится день.
   - Да-а, хорош, - одобрительно сказали рядом.
   - В феврале, когда брали его, не такой вроде был.
   - А за дымом и пылью что увидишь...
   - Зато теперь увидели его. А кое-кому и вовсе не пришлось.
   - Это верно.
   У парапета набережной теснятся офицеры.
   Обернувшись, они прикладывают руки к козырькам фуражек и  расступаются,
давая вновь прибывшему место у парапета.
   - Каково? - говорит, улыбаясь, один из офицеров. - Вроде бы  победители
мы, а нас в освобожденный нами город не пускают!
   - Тоже не успели к закату?
   - Ага! На бережку всем до утра припухать.
   Бои в непосредственной  близости  к  Дунаю,  как  известно,  отличались
особым  ожесточением.  Вокруг  здания   парламента   горы   щебня.   Вихрь
генерального штурма сорвал  крыши  с  соседних  домов,  завязал  в  клубок
арматуру перекрытий, в разные стороны раскидал огромные  гранитные  плиты.
Но парламент уцелел.
   Некоторое время офицеры молча  смотрят  на  величественное  здание  над
Дунаем, чудом уцелевшее среди всеобщего хаоса.
   За их спинами, отбивая шаг, идут и идут войска.  То  и  дело  раздается
высокий, сорванный голос генерала, который благодарит за службу  и  желает
офицерам и солдатам счастливого возвращения домой.
   Оркестр неутомимо играет марш за маршем. Звуки стелются  над  притихшей
рекой.


   Но вот потянуло холодом с Дуная. Уж и  верхние  этажи  домов  заволокло
сумерками.
   Однако движение войск не прерывается ни на минуту.
   Слышны  пугливое  ржание  и  длинный  журчащий  перестук.   Кавалеристы
осторожно сводят коней на колеблющийся настил моста.
   Цокот копыт смолк. Нарастает урчание моторов, лязг гусениц. Через Дунай
двинулись танки и самоходные орудия.
   - И так до рассвета будет, - зевая, говорит кто-то из  офицеров.  -  Ну
как? По машинам? Не мешало бы малость соснуть.
   "Виллис" гвардии майора стоит на обочине шоссе  в  нескончаемо  длинном
ряду машин. Накрывшись ватником с головой, водитель  спит  в  кабине.  При
этом развел такой чудовищный храп, что содрогаются и позванивают  ветровые
стекла.
   Потеснив малость водителя, гвардии майор умащивается рядом  на  кожаном
сиденье. Ну, спать, спать!
   Козырек фуражки надвинут на глаза, воротник шинели поднят.  Но  сон  не
идет.
   Переправа ярко освещена лучами фар. Длинные отблески плывут по воде. От
Дуная тянет прохладой и сыростью.
   Мысленно  гвардии   майор   провожает   танки,   которые   только   что
переправлялись через Дунай. С громыханием проходят  они  по  узким  улицам
Будапешта. Дребезжат оконные стекла. Хотя  нет!  Окна,  конечно,  раскрыты
настежь. У подоконников  и  на  балконах  теснятся  люди.  Русские  войска
уходят. Русские выполнили свой долг и уходят.  Венгрия,  а  вместе  с  нею
Чехословакия,  Югославия,  Болгария,  Румыния  и  Австрия  освобождены  от
фашизма!
   Из  соседней  легковушки  доносятся   голоса.   Ишь   полуночники!   Не
наговорились еще!
   - До чего же тесно в Европе живут, товарищ капитан.
   - Тесно?
   - Ну, прямо сказать, впритык, один  к  одному.  Считайте:  от  Вены  до
Братиславы шестьдесят километров -  час-полчаса  езды,  всего  ничего.  От
Братиславы до Будапешта - сто двадцать, будем говорить - полтора  часа.  А
ведь три самостоятельных государства: Австрия,  Чехословакия,  Венгрия!  У
нас в Сибири...
   - Сейчас прикидываешь так - полчаса, час!  А  во  время  наступления  в
другом  порядке  километры  считал:  от  Будапешта  до  Братиславы  и   от
Братиславы до Вены. Тогда ох и длинными же  небось  показались  они  тебе,
километры эти!
   - Еще бы! Тогда и Дунай вроде бы пошире выглядел - под  снарядами-то  и
под бомбами! Помните,  как  мы  форсировали  его  зимой?  Льдины  плавучие
вокруг, взрывы...
   - Ты бы потише все-таки! Рядом в машине  майор-артиллерист.  Может,  не
спит еще.
   - Ну да, не спит! Храпит как, не слышите?
   Однако голоса соседей понижаются почти до шепота.
   Угревшись в кабине под боком у водителя, гвардии майор начал было и сам
дремать. Вдруг из полусна выводит упоминание знакомой фамилии.
   -  Колесников  как  раз  и   предупредил   в   декабре   о   подготовке
контрнаступления немецких танковых дивизий! Точно вам говорю. Он, он, и не
спорьте!
   - Я не спорю, я только сказал, что не уверен. В осажденный Будапешт  он
проникал, это да. Должен был похитить генерала Салаши, но тот в  последний
момент сбежал.
   - И не Салаши вовсе,  и  не  в  Будапешт!  Колесников  тайно  проник  в
подземный завод, где изготовлялись детали для ракет "фау", и взорвал его.
   - Рабочим, что ли, устроился там?
   - Он инспектировал все подземные заводы  в  Австрии!  Прибыл  туда  под
видом личного представителя Геринга.
   - Рассказывают... - Храп водителя помешал разобрать слова.
   - И  опять  ничего  похожего!  Наш  он,  красноярский!  Мне  и  деревню
называли, откуда он, только вылетело сейчас из головы.
   Еще несколько слов не расслышал гвардии майор. Потом:
   - Ну конечно! Силищи медвежьей, неимоверной. И ростом великан!
   Даже  великан!  Гвардии  майору  вспомнился  худой,  невысокого  роста,
измученный до предела седой человек, который, подняв руку,  остановил  его
самоходки на шоссе перед рекой Эннс.
   Он хотел было вмешаться в разговор соседей, сделал даже движение, чтобы
вылезти из машины, но раздумал.
   Творится на глазах фронтовая легенда...


   "В строю - даже мертвый!"
   (Окончание письма бывшего командира отдельного гвардейского
   дивизиона самоходных орудий бывшему командиру отряда разведки)

   "...и внешне,  как  видите,  представал  в  их  воображении  великаном,
богатырем, хотя  то,  что  с  ним  произошло  в  действительности,  может,
несомненно, затмить любой вымысел.
   Я получил некоторое представление об этом еще 8 мая, когда  вез  Вашего
разведчика из Штернбурга в штаб своей войсковой части. (Тов. Колесников  в
категорической форме потребовал, чтобы его доставили сначала туда, а потом
уже в госпиталь. Правда, первую помощь ему оказал наш фельдшер.)
   По дороге  он  несколько  раз  впадал  в  беспамятство  из-за  крайнего
истощения и, видимо, боясь, что мы не успеем довезти  его  в  штаб  живым,
вкратце, в довольно беспорядочной форме  сообщил  мне  -  для  последующей
передачи  -  все,   что   касалось   этого   нового   отравляющего   газа,
действовавшего непосредственно на рассудок людей.
   Мне все же удалось довезти Вашего разведчика до штаба.  Там  он  пробыл
недолго, и на моих глазах его увезли в полевой госпиталь, а я после  этого
вернулся в Штернбург.
   Спустя несколько дней, к общему нашему сожалению, стало  известно,  что
из полевого госпиталя тов. Колесников был отправлен на самолете в  Москву,
в специализированный госпиталь, но вскоре по прибытии туда умер.
   Думаю, что иначе оно и не могло быть. Судя по тому,  как  он  выглядел,
Вашему разведчику  пришлось  слишком  много  перенести  в  плену.  Нервная
система его была вконец истощена.
   Некоторым утешением для Вас, как его друга и бывшего командира,  может,
вероятно, служить то, что о нем не устают вспоминать до сих  пор  в  наших
войсках, и он, таким образом, продолжает как бы оставаться в строю -  даже
мертвый!.."



ЭПИЛОГ. КОЛЕСНИКОВ ПРОТИВ БЕЛЬЧКЕ

   Молчание гробовое! (Из письма бывшего командира отряда разведчиков
   бывшему командиру отдельного гвардейского дивизиона)

   "...тогда  же  отправил  Вам  ответное  письмо  с   благодарностью   за
чрезвычайно обстоятельное описание интересовавших меня событий 8 мая  1945
года.
   Сейчас, разыскав  Ваш  новый  адрес,  спешу  в  свою  очередь  сообщить
известие, которое, несомненно. Вас обрадует:  подобранный  Вами  на  шоссе
разведчик Колесников жив! Только что я вернулся из поездки к нему. (Вам он
напишет на днях, а пока передает через меня самый сердечный привет.)
   Не примите лишь это за претензию, однако  получилось  так,  что  письмо
Ваше (от 17 июля 1945 года, с  описанием  событий  на  шоссе)  в  какой-то
степени меня дезориентировало - при всей  своей  обстоятельности,  вернее,
именно  благодаря  этой  обстоятельности.  Вы  протянули  цепочку  фактов,
последовательно (по часам и минутам) сменявших друг друга, и все они были,
безусловно, достоверны до мельчайших деталей,  кроме  последнего  факта  -
смерти Колесникова. Насчет этого Вы  были  неправильно  информированы.  Но
мне, сами понимаете, и в голову не пришло проверить Вас.
   В данном случае отчасти извиняет меня еще и  то,  что  сразу  же  после
выздоровления я получил назначение на службу за  границей  и  отсутствовал
несколько лет.
   По возвращении на Родину, как Вы догадываетесь, первым моим побуждением
было возобновить связь со своими разведчиками.  Все  они  к  тому  времени
демобилизовались и жили в разных  городах  Советского  Союза.  Между  нами
завязалась оживленная переписка.
   Можете представить мое изумление, когда один  из  разведчиков  вскользь
упомянул о том, что Колесников, по его сведениям, жив и ныне находится  на
Урале.
   Сначала я не поверил. Но во время очередной своей командировки в Москву
все же пошел в Управление кадров Министерства обороны и навел справки.
   Да, В.Колесников жив. Местопребывание - Урал. Город? Медногорск.
   Немедленно же я послал Колесникову авиаписьмо. Никакого ответа.  Второе
письмо! То же самое. Осердясь, я бабахнул  телеграмму  из  тридцати  слов!
Молчание гробовое!
   Как раз, очень кстати, подошел мой отпуск. Я быстро собрался и  вылетел
в этот город Медногорск..."


   По дороге его осаждали мрачные опасения.
   Что с Виктором? Каков он теперь? Почему не  ответил  на  два  письма  и
телеграмму, хотя всюду было подписано "батя"? Почему не переписывается  ни
с кем из фронтовых товарищей, вообще не подает вестей о себе? Залег, стало
быть, как медведь в свое логово, и погрузился в спячку? Но это совсем не в
его характере.
   Возможное объяснение: Виктор - инвалид и лишен возможности  общаться  с
внешним миром.
   Бывший командир разведчиков знал одного храбреца,  который  прошел  всю
войну без единой царапины. Война кончилась, он был демобилизован. И вот  -
несчастный случай на рыбалке: взорвалась мина, лежавшая на грунте.  Герой,
побывавший в самых опасных переделках, потерял, уже после войны, зрение  и
кисти рук!
   И все же, ослепший, безрукий, он продолжает  жить.  Диктует  навещающим
его пионерам свои фронтовые воспоминания, иногда выступает по радио.  Воля
его не сломлена, рассудок не поколеблен.
   Страшнее  всего,  конечно,  потерять  рассудок.  Погрузиться  в  вечные
сумерки, в лабиринт пугающих кошмаров без надежды выбраться оттуда...
   Не произошло ли это с Колосниковым?
   Его  подвергали  в  плену  воздействию  какого-то  отравленного  ветра,
старались свести  с  ума.  Там,  в  плену,  рассудок  его  устоял.  Но  по
возвращении из плена?.. Все, что  происходило  с  Колесниковым  под  конец
войны,  можно  сравнить  с  тяжелой  контузией.  А  контузия  -  это  мина
замедленного действия.
   Вывший командир разведчиков боялся, что в Медногорске его  встретит  не
Колесников, а тень Колесникова, трясущийся, согбенный, с мутным взглядом и
отвисшей нижней губой человек.
   Но законы фронтового братства обязывают. Во что бы то  ни  стало  нужно
повидаться с Виктором. Ведь он, быть может, нуждается в помощи...
   - Не знаете  ли  вы  такого  Колесникова?  -  спросил  бывший  командир
разведчиков у администратора  гостиницы,  получив  ключ  от  номера.  -  В
Медногорске у вас поселился вскоре после войны.
   - Колесников? -  Администратор  вопросительно  взглянул  на  горничную,
стоявшую у его конторки. - Наверное, Колесникова, вы ошиблись? Ну  кто  же
не знает ее  в  городе!  Главный  врач  больницы.  Невропатолог.  К  нашей
Колесниковой больные приезжают за советом со всего Урала, - добавил  он  с
гордостью.
   - Может, это муж ее. Колесников, - предположила горничная.
   Вот как обернулось все после войны! Бывшего фронтовика знают  в  городе
Медногорске только как мужа своей жены...
   Одноэтажный домик Колосниковых стоял в обрамлении  фруктовых  садов  на
пригорке. Отсюда хорошо просматривалась  река  внизу.  Леса  подступили  к
городу вплотную.
   Бывший командир разведчиков постучал в дверь... Молчание. Все ушли?  Ну
что ж, подождем.
   Он присел на скамейку перед домом.
   Вскоре один из хозяев появился из-под горы, предваряя о себе веселым  и
мелодичным, поистине художественным свистом.
   Свист оборвался. Посетитель был замечен. Посреди  палисадника  стоял  и
смотрел на него худощавый белоголовый мальчик  лет  одиннадцати.  В  одной
руке у пего был бидон из-под молока, локтем другой он придерживал  буханку
хлеба, ухитряясь при этом еще и щелкать себя прутиком по ноге.
   - Здравствуйте, - вежливо сказал он. - Вы к доктору или к дяде Вите?
   - К дяде Вите.
   - Он в Златоусте, приедет скоро. Но  тут  вам  нехорошо  сидеть,  самая
жара. Проходите в комнаты, в холодочек!
   Гость следом за мальчиком прошел внутрь дома.
   - Что ж, давай знакомиться, - сказал  бывший  командир  разведчиков.  -
Меня тоже зовут дядя Витя, а тебя как?
   Выяснилось, что белоголового зовут Павлушка и он приходится племянником
хозяйке дома.
   - А у нас ваша фотография есть, - заметил он, присматриваясь к гостю. -
Только там вы помоложе, хоть и с бородой.
   - Давно ее снял, брат Павлушка. Положил, так сказать, на алтарь Победы.
   Мальчик завороженно смотрел на него снизу  вверх.  Среди  детей  бывший
командир,  разведчиков  всегда  чувствовал  себя  немного   неловко,   как
Гулливер, попавший в страну лилипутов.
   - Какой рост у вас? - спросил вдруг Павлушка.
   - Сто девяносто два сантиметра.
   - Ого! Мне бы такой!  -  Павлушка  завистливо  вздохнул.  -  А  весите,
наверное, килограммов сто пятьдесят?
   - Нет, девяносто четыре. Сохраняю свой военный вес.
   - А почему?
   - Спортом занимаюсь. Не хочу  форму  терять...  Слушай,  водятся  щетки
сапожные в  этом  доме?  Притащи-ка  одну,  будь  добр.  Пылища  у  вас  в
Медногорске! А я, знаешь, пока  не  почищусь,  вроде  бы  тяжеловато  себя
чувствую.
   Гость был усажен в удобную качалку у окна, и Павлушка принялся занимать
его разговором.
   Бывший командир разведчиков узнал, что в  саду  у  соседей  живет  один
очень умный скворец, по свисту  они  с  Павлушкой  отлично  понимают  друг
друга.  Нина  (тетка)  привезет  из  Златоуста  подарок  -   тренировочный
пистолет, который бьет на десять шагов резинкой. Ведь уже с  детства  надо
вырабатывать меткость, правильно? Хотя он, Павлушка, и не собирается  быть
военным, хочет стать археологом, скитальцем во времени.
   Выяснилось, что с дядей  Витей  они  отлично  ладят.  Вместе  ходят  на
рыбалку, болеют за одну и ту  же  футбольную  команду,  а  недавно  начали
мастерить байдарку на двоих. И Нина это поощряет.
   - Я даже некоторые газеты и  журналы  контрабандой  ему  приношу,  -  с
гордостью объявил Павлушка. - Риск? А что такого! Риск - благородное дело,
верно? Только вы Нине не говорите.
   - Не буду. А что за газеты?
   -  Ну,  те,  из-за  которых  Нина  вечно  почту  ругает,  будто  бы  та
запаздывает и путает. Сегодня, скажем, поругает,  а  завтра  уже  всячески
выдабривается перед почтальоншей!
   Гм! Почта путает и запаздывает... Но  так,  вероятно,  происходит  и  с
письмами?
   Бывший командир разведчиков спохватился. Он же  не  в  разведывательной
операции. Выспрашивать у простодушного Павлушки тайны этого дома?..  И  он
перевел разговор на скворцов и байдарки.
   А вскоре пожаловали взрослые хозяева.
   Первым в комнату вошел Колесников. На улице  в  толпе  бывший  командир
разведчиков, пожалуй, не узнал бы его. Выглядел он, в  общем-то,  неплохо,
но был совершенно седой. Белой была его коротко остриженная голова. Белыми
были усы, которые он отпустил после войны, короткая щеточка  усов.  Белыми
были и брови. Больше всего поразили именно белые брови.
   Фронтовые друзья обнялись. Оба прослезились при  этом,  но  постарались
скрыть свою слабость друг от Друга.
   - С женой моей незнаком? - услышал гость  охрипший  от  волнения  голос
Колесникова. - Познакомься! Величают Ниной Ивановной...  Нинушка,  это  же
батя!
   Бывший командир разведчиков ожидал увидеть матрону с властными  чертами
лица и почему-то в старомодном черепаховом пенсне. Нет, перед  ним  стояла
худенькая женщина, робко улыбаясь ему. Милые, чуть раскосые глаза ее  были
почему-то встревоженными.
   Однако он  только  скользнул  по  ней  взглядом  и  опять  обернулся  к
Колесникову.
   Живой! Подумать только! Раненный, битый, пытанный, даже убитый. Но  все
равно живой!..


   Гостя пригласили к столу. Уже выпили за хозяйку, за фронтовое братство,
за молодое поколение (Павлушку). Но выражение озабоченности  и  тревожного
ожидания не сходило с лица Нины Ивановны.
   - Ты в штатском, батя. Тоже демобилизовался?
   - Нет. Служу.
   - И в каких чинах?
   Бывший командир разведчиков назвал свой "чин".
   - Ого, - уважительно протянул Колесников. - Но так странно видеть  тебя
в штатском и без бороды! Можно сказа