, в который уже  раз,  драгоценную  книгу  "Полеты
ведьм", я наткнулся на абзац, почему-то  пропущенный  ранее  мною.  В  нем
упоминается  разновидность  грибковой   болезни,   которая   была   весьма
распространена в средние века и поражала  одно  из  наиболее  известных  в
наших широтах злаковых растений. Так вот,  в  варево  средневековых  ведьм
обязательно добавлялись эти грибки, размельченные в виде порошка.
   Добавлялись! А я не учел этого сугубо существенного ингредиента.
   Занявшись   изучением   доставленных   немедленно   по   моему   заказу
болезнетворных грибков, я убедился с  восторгом,  что  активное  вещество,
выделенное из них,  соответствует  веществу,  содержавшемуся  в  священных
мексиканских грибах.
   Таким  образом,  жрецы  древних  ацтеков  в  этом  отношении   как   бы
перекликались через океан с нашими немецкими ведьмами.
   Теперь я неизменно  добавляю  новый  ингредиент  в  свой  лютеол.  Это,
несомненно, намного усилит его действие.
   ...Иногда меня огорчает, что об экспериментах  с  лютеолом  знает  лишь
самое ограниченное число лиц (не более  пятнадцати,  считая  обслуживающий
персонал, а также господина Хемилевски). Мои коллеги, работающие в смежных
областях,  то  есть  в  других  экспериментальных  лабораториях,   гораздо
счастливее меня в этом отношении.
   Понятно, об их работах ничего не публикуется в прессе. Зато между всеми
лабораториями происходит регулярный обмен опытом. Лишь  я  не  участвую  в
нем, хотя наравне с другими экспериментаторами получаю  время  от  времени
соответствующую документацию - для сведения.
   Подобная сверхзасекреченность моей  работы  подтверждает,  понятно,  ее
огромное государственное значение. Другой  ученый  на  моем  месте,  более
тщеславный, чем я, гордился бы этим.  Но  я  думаю,  что  и  великие  люди
нуждаются изредка в признании своих титанических усилий, пусть  немногими,
пусть десятком-другим видных специалистов.
   Этого, увы, нет.
   А ведь работы мои во сто крат значительнее  работ  всех  этих  Шулеров,
Дингов, Венеров.
   Для сопоставления (опять же в помощь будущему своему биографу) я  решил
сохранить  два  или  три  документа,  посвященных  обмену   опытом   между
лабораториями.
   Насколько же мои  эксперименты  грандиознее  по  замыслу  и  изящнее  в
выполнении экспериментов уважаемых коллег! Это просто наглядно!"
   В тетрадь вклеены две странички машинописного текста.


   Документ первый:
   "...Опытами руководил д-р Шулер в присутствии лагерлейтера СС Шоберта и
гауптфюрера СС д-ра Венера.
   Различные яды  вводились  русским  военнопленным  обманным  способом  -
например, с лапшой. Названные выше официальные лица стояли за  занавеской,
наблюдая действие ядовитых веществ на заключенных.
   Такие опыты были проведены в двух различных вариантах. В первом случае,
когда опыт был проведен в крематории, четверо русских военнопленных умерли
сразу, во втором случае, когда опыт  был  проведен  в  блоке  46,  русские
остались после опыта живы, однако были все же доставлены  в  крематорий  и
там повешены. Основанием для немедленной  казни  этих  военнопленных  была
необходимость сразу произвести вскрытие трупов".


   Документ второй:
   "Что касается экспериментов с фосфором, то в Бухенвальде они проводятся
главным образом на русских пленных. Эти опыты организованы в связи с  тем,
что сбрасываемые на  Германию  англичанами  и  американцами  зажигательные
бомбы наносят гражданскому населению и  солдатам  ожоги  и  раны,  которые
плохо заживают. По этой причине предприняты опыты на русских  пленных.  Им
искусственно  наносят  ожоги  фосфором,  а  затем  их   лечат   различными
лекарственными    препаратами,     которые     поставляются     германской
промышленностью.
   Примечание.  Пока  эти  эксперименты  неизменно  оканчивались   смертью
испытуемого".


   Документ третий:
   "11 сентября 1944 года в присутствии  штурмбаннфюрера  СС  д-ра  Динга,
г-на  д-ра  Видмана  и   нижеподписавшегося   были   проведены   опыты   с
аконит-нитратовыми  пулями.  Были  применены   пули   калибра   7,65   мм,
наполненные  ядом  в  кристаллической  форме.  В  каждого  из  подопытных,
находившихся в лежачем положении, было произведено по  одному  выстрелу  в
верхнюю часть левого бедра.
   Через  20-25  минут  появилось  двигательное  беспокойство   и   легкое
слюнотечение. Через 40-44 минуты началось сильное слюнотечение:  появилась
потребность в частых  глотательных  движениях;  затем  слюнотечение  стало
столь сильным, что слюна начала вытекать изо рта.
   По истечении  приблизительно  90  минут  у  одного  из  подопытных  лиц
началось глубокое  дыхание,  сопровождавшееся  усиливающимся  двигательным
беспокойством.  Затем  дыхание  перешло  в  поверхностное   и   учащенное.
Одновременно появилась сильная тошнота. Один  отравленный  засунул  четыре
пальца глубоко в рот. Несмотря на это, рвота не появилась. Лицо  при  этом
покраснело.
   У двух других подопытных отмечалась бледность. Прочие явления  были  те
же. Позже двигательное беспокойство возросло так  сильно,  что  подопытные
вскакивали, снова падали, вращали глазами, делали  бессмысленные  движения
руками.  Наконец  беспокойство  утихло,  зрачки  расширились  максимально,
обреченные лежали тихо. У одного из них наблюдался спазм жевательных  мышц
и непроизвольное отхождение мочи. Смерть  наступила  соответственно  через
121, 125, 129 минут после выстрела.
   Заключение. Ранение пулей, наполненной приблизительно 38  миллиграммами
кристаллического аконит-нитрата, несмотря  на  свою  незначительность,  по
истечении примерно двух часов приводит к смертельному  исходу.  Отравление
наступает через 20-25 минут после ранения.
   Начальник отдела оберфюрер СС Мруговский".


   Вслед за тем написано от руки:
   "В этом  нет  оригинальности,  абсолютно  никакого  полета  мысли!  Это
заурядные, почти ученические работы, хотя мои коллеги манипулируют с ядами
так же, как и я. Нет, штамп, штамп и штамп!
   И  все  же  ознакомление  с  вышеприведенными   (и   многими   другими)
документами кое в чем помогло мне.
   В качестве материала для опытов используются преимущественно русские  -
вот что важно! По мнению администрации концлагерей, они  обладают  большей
стойкостью, чем другие европейцы, большей сопротивляемостью против  голода
и плохого обращения и большей физической выносливостью вообще.
   Это именно и ценно для меня в работе моих  коллег.  Они  разборчивее  в
выборе  материала.  Я  слишком  полагался  на   обходительного   господина
Хемилевски.
   Ему доставляют в лазарет людей по принципу своеобразия  их  татуировки.
Но это совсем иное дело! Чем скорее умрут эти татуированные, тем лучше для
Хемилевски.
   У меня диаметрально противоположные требования. Мне нужен очень прочный
человеческий материал, обязательно прочный, прочнейший!
   Нет, только личный, самый придирчивый отбор! На первом месте,  конечно,
устойчивость психики, ее готовность к длительному сопротивлению...
   ...Из Берлина торопят!..
   ...Последовательно  посетил  несколько  филиалов  Маутхаузена.  К  моим
услугам  заключенные  двадцати  трех   национальностей,   содержащиеся   в
Маутхаузене. Я выбрал, естественно, русского.
   ...Возлагаю на него большие надежды. Это моряк, разведчик. Взят в  плен
во время высадки десанта.  В  Маутхаузене  участвовал  в  заговоре  и  при
допросе проявил упорство. Его должны были вздернуть на столб. Мне повезло.
Опоздай я на час или полчаса... Когда мне показали  его,  он  произвел  на
меня вполне удовлетворительное впечатление..."


   "Провел без перерыва первую  серию  опытов!  Великолепно!  Внимание  не
рассеивается. А ведь первое условие всякой плодотворной работы -  возможно
более длительная ее непрерывность.
   ...Он отыскал резеду и вытоптал ее! Последнее не предусмотрено, но  все
равно хорошо. Всего три  подопытных  до  этого  русского  сумели  отыскать
резеду, преодолевая воздействие лютеола.
   Коэффициент психической прочности  русского  весьма  высок.  Я  доволен
русским. Бесспорно, мой лучший точильный камень!..
   ...Русский упрямится. Он не хочет идти к водоему. А  это  вторая  серия
экспериментов. Отработав первую серию  ("клумба"),  я  перешел  ко  второй
серии ("водоем").  Но  русский  оказывает  упорное  (чисто  инстинктивное,
понятно) сопротивление ветру.
   ...Запах резеды преследует меня повсюду. Я ощущаю его, когда  ем,  пью,
когда курю. Он подкрадывается ко мне даже во сне.
   Старательно  проверил,  нет  ли  утечки  газа  в  лаборатории.   Сосуды
герметичны.
   В случае утечки все в доме чувствовали  бы  этот  запах.  Газ,  сползая
вниз...
   ...По словам Банга, Бергмана, Вебера, Мильха, Грюнера,  они  ощущают  в
помещении очень  слабый  (слабый!)  запах  резеды  лишь  после  очередного
эксперимента, и то недолго, пока сад не проветрен. Это  закономерно.  А  я
ощущаю его всегда. Почему? Последние дни это выводит меня из себя!
   И в довершение именно сейчас, когда мне так нужен мой лучший  точильный
камень, он все чаще вырывается из рук!..
   ...Я увеличил концентрацию лютеола в воздухе.  Но  поведение  девятьсот
тринадцатого остается непонятным. Я не замечаю ни выражения ужаса  на  его
лице, ни характерной беспорядочности поведения - ничего! Он расхаживает по
саду с таким видом, как будто бы о  чем-то  догадывается  (что  совершенно
исключено).
   Банг назвал это бунтом в лаборатории. Чушь! Не было,  нет  и  не  может
быть никакого бунта  в  моей  лаборатории.  Формула  страха  верна!  Я  не
допустил бы ошибки в формуле..."



5. "ПРИМИТЕ МОЮ КАПИТУЛЯЦИЮ!"

   Колесников проснулся  с  ощущением  беспокойства.  В  доме  происходило
непонятное.
   Все тревожно и быстро менялось вокруг. Шумы стали другими. К привычному
тарахтению движка, к скрипу рассыхающихся половиц  прибавился  прерывистый
рокот. Запускают моторы? Под рокот моторов обычно расстреливают, чтобы  не
слышно было криков.
   Часы пробили полночь. Но шумы не стихали.  По  коридору  громко  топали
взад и вперед. Вот протащили какую-то громоздкую штуковину, задевая углами
за стены, - наверное, сундук или сейф.
   Странно держал себя и страж. Он проявлял нервозность.  То  вставал,  то
садился. Подходил к окну, отодвигал край шторы.
   Колесников тоже начал нервничать. Что произошло? Что  могло  произойти?
План, так тщательно продуманный, сорвался?
   В  комнату  вошли  четыре   эсэсовца,   один   из   них   с   нашивками
унтершарфюрера.
   - Встать! - заорал он. - Ну-ка поднимите этого соню! Вот его  одежда  и
башмаки. - Стук башмаков об пол. - Ты! Пошевеливайся!
   Эсэсовцы торопливо подхватили Колесникова под  локти  и  начали,  мешая
друг другу, напяливать на него брюки, пиджак, башмаки.
   Он стоял у койки, согнувшись, свесив руки, - не выходил из  роли.  Хотя
было уже ясно: все к чертовой матери! Четыре эсэсовца!
   Его толкнули в спину. Он пошатнулся, делая вид, что не может устоять на
ногах. Но эсэсовцы не дали ему упасть.
   - Зачем нам такой? - сказали за его спиной.
   - Профессору виднее.
   - Но в машинах нет места.
   - Его, может, еще и не возьмут.
   - Надо было убраться отсюда вчера или позавчера. Я говорил Бангу.
   - Приказ только что получен.
   - Я слышал, проселочные дороги забиты битком. Доберемся ли  к  утру  до
Амштеттена?
   - О, черт! Да двигай же ты ногами, лагерная падаль!
   Добравшись  до  винтовой  лестницы,  Колесников  споткнулся.  Протянуть
время! Понять, что происходит! На ходу перестроить план!
   Но пинками его подняли с пола.
   Толкаясь  и  переругиваясь,  эсэсовцы  принялись  втаскивать   его   со
ступеньки на ступеньку.
   Снизу окликнули с раздражением:
   - Грюнер!
   Торопливо-бестолковое восхождение приостановилось.
   -  Что  вы  делаете?  Возитесь  вчетвером  с  этой  дохлятиной?  Вилли!
Сопроводи его к профессору! Остальные к машинам, грузить имущество!
   Колесников понял: эвакуация! "Мертвоголовые" эвакуируются!


   Сопя, Вилли подсадил Колесникова в люк под лестницей.
   Они очутились в просторной комнате.
   Стеллажи вдоль стен заставлены книгами. Золоченые переплеты отсвечивают
в полумраке. Люстра под потолком затенена.
   Вилли швырнул Колесникова с размаху  на  стул.  Сам  не  сел,  принялся
ходить по комнате, то и дело останавливаясь и прислушиваясь. Трусит, явно!
Боится, как бы в суматохе эвакуации не забыли о нем.
   Колесников повел глазами по  сторонам.  Тут,  стало  быть,  и  работает
профессор? Что-то непохоже. Письменного стола нет.  Книги,  только  книги.
Даже не все уместились на стеллажах. Вон груда книг громоздится  на  полу.
Это же библиотека, а не кабинет!
   А где двери? Здесь нет дверей. (Не считая люка, через который поднялись
Колесников и его конвоир.)
   Несомненно, кабинет рядом. За этой стеной или за той. А как попадают  в
кабинет, если вдоль стен протянулись стеллажи?
   Ну, не медли! Действуй!
   Колесников простонал сквозь стиснутые зубы, покачнулся, мешком свалился
на пол.
   - Эй!
   Вилли оторвался от окна:
   - Вставай! Слышишь?
   Носком сапога нетерпеливо потыкал Колесникова в бок.
   - Что, подыхаешь? Хоть бы ты подох поскорей! Торчи тут с тобой. А  ведь
я даже не знаю, положили ли они в машину мой чемодан...
   Колесников не отзывался. Ожидал, когда Вилли нагнется  над  ним,  чтобы
пощупать пульс, или попытается поднять с пола и посадить на стул.
   Столько раз он отрабатывал в уме различные варианты нападения на врага,
что действовал бы сейчас почти автоматически, без участия сознания.
   Через секунду черный мундир затрещит по швам в его руках.  Одновременно
нога Колесникова согнется  в  колене,  упрется  эсэсовцу  в  живот,  потом
распрямится с силой. Батя обучил своих разведчиков этому приему. Не  успев
вскрикнуть, Вилли перекувырнется через голову.
   Тут уж не мешкать - побыстрее навалиться на него всем  телом  и  обеими
руками стиснуть горло!
   Лежа неподвижно на полу. Колесников ждал. Ему казалось, что сердце  его
бьется  так  громко,  что  заглушает  тиканье  настенных  часов,  что  оно
увеличивается в размерах, пухнет, вот-вот заполнит собой всю комнату.
   Но почему-то Вилли не спешил нагнуться. Некоторое время  он  стоял  над
Колесниковым в раздумье. Какие мысли  медленно,  как  мельничные  жернова,
ворочались  там,  в  его  башке  под  тяжелой  каской?  Наверное,   он   с
беспокойством думал о своем чемодане.
   Вдруг, еще раз ткнув  Колесникова  в  бок,  он  повернулся  к  люку.  С
удивлением Колесников понял, что Вилли уходит. Под  шагами  его  загудели,
залязгали ступени трапа.
   Вначале Колесников подумал, что это ловушка. Но Вилли не возвращался.
   Колесников вскочил на ноги.
   Со стен бесстрастно взирали на него золоченые обрезы книг.
   Он шагнул к окну, выглянул в просвет между маскировочными  шторами.  Во
дворе полно машин.
   Да, эвакуация!
   Но где же профессор?
   По диагонали пол библиотеки пересекает полоса света. Раньше ее не было.
Что это за полоса?
   А! Упав со стула на пол, Колесников случайно  уперся  ногой  в  книжные
полки. Одна из них сдвинулась. Стала видна щель. Это приоткрылась потайная
дверь. Несколько полок с книгами, вращающихся  на  петлях,  были  потайной
дверью!
   Колесников толкнул ее. Она подалась и ушла  вглубь  -  бесшумно.  Очень
хорошо! Все этой ночью должно совершаться бесшумно.


   Ну да, кабинет, как он и предполагал. В кабинете нет никого.
   Колесников  ожидал  увидеть  что-то  вроде  лаборатории  средневекового
алхимика или колдуна. Ничего  похожего!  Здесь  нет  ни  колб,  причудливо
изогнутых, ни очага, на котором кипело бы и булькало колдовское  варево  в
котле. С закопченного потолка не  свешиваются  гирляндами  пучки  трав,  а
также высушенные шкурки змей. И вещий ворон не  сидит  на  высокой  спинке
кресла.
   Все воронье - это доподлинно известно Колесникову -  слетелось  в  сад,
поближе к линзам-перископам, и, нахохлившись, расселось  там  в  траве.  А
ядовитое зелье клокочет в больших чанах в подвале дома.
   Нет, кабинет как кабинет. Строго обставленный  в  старомодном  немецком
вкусе, ярко освещенный. Кажется еще светлее оттого,  что  стены  аккуратно
сложены из высоких белых панелей.
   Посреди  кабинета  возвышается  огромный  письменный  стол.  Лампа  под
абажуром погашена.
   Колесников шагнул к столу.
   Все выглядит на нем так, словно бы хозяин отлучился ненадолго.  Экономя
электроэнергию, он машинально выключил настольный свет, но должен с минуты
на минуту вернуться.
   Рядом с лампой - портрет Гитлера в рамке, очевидно дарственный,  потому
что лоб поверх косой пряди пересекает еще и косая надпись.
   Взяв портрет со стола. Колесников прочел: "Адольф Гитлер  -  профессору
Бельчке. Миром можно управлять только с помощью страха!"
   Фамилия профессора Бельчке? И Гитлер знает его лично?
   Судя по этому столу, профессор - кабинетный ум, книжник, педант.  Стоит
такому  рассыпать  горку  карандашей,  чуть  передвинуть  пресс-папье  или
пепельницу с места на место, как привычное течение его мыслей  нарушается,
он уже не может работать.
   Ничего! Скоро он вообще не сможет работать! Нужно  лишь  спрятаться,  а
потом, дождавшись профессора... Только бы он поднялся в свой кабинет один,
без охраны!
   Но тут негде спрятаться! Разве что присесть на корточки  за  письменным
столом, согнуться в три погибели и...
   А оружие?
   Предполагалось отнять пистолет у конвоира. Однако  конвоир  убрался  по
трапу с пистолетом.
   Нетерпеливым взглядом Колесников обежал кабинет.
   Оружие! Оружие! Должно же быть здесь какое-нибудь оружие!
   Из-под абажура  настольной  лампы  выглядывала  человеческая  голова  -
маленькая, величиной с кулак,  не  больше.  Наверное,  бюст  Шиллера,  или
Бетховена, или еще кого-нибудь из великих немцев. На письменном столе было
принято в старину ставить такие бюсты для вдохновения.
   Из чего делаются эти бюсты? Из меди, из бронзы?  Ну  что  ж!  На  худой
конец...
   Он наклонился над столом. Странно! Не Шиллер и не Бетховен. Скулы  туго
обтянуты бледной кожей. Глава выпучены, просто вылезают  из  орбит.  Серые
(седые?)  волосы  стоят  торчком.  Да,  общее  выражение  непередаваемого,
панического ужаса...
   Что же это за материал? Не бронза, нет. И не раскрашенный гипс.  Что-то
другое. Имитация под кожу! А дыбом торчащие волосы - пакля или...
   Колесников протянул руку, чтобы коснуться волос, и тотчас же  отдернул.
Волосы были настоящие!
   Но ведь на свете нет людей, у которых голова была бы с кулак!
   С недоверием и опаской он смотрел на абажур. Отдергивая руку, вероятно,
задел за выключатель настольной лампы. Та загорелась. Абажур, оказывается,
был темно-желтый. На фоне его, подсвеченные изнутри,  проступили  какие-то
узоры и письмена. Что это? Русалка. Змея, поднявшаяся  на  хвосте.  Якорь,
слова: "Ma belle".
   "Моя красивая" на абажуре? Почему?
   Колесников ближе пригнулся к  абажуру.  Так  и  есть!  Сшит  из  кусков
татуированной человеческой кожи!..
   Минуту или две разведчик стоял у стола, не в силах пошевелиться. Это не
кабинет  ученого,  это  какая-то  кунст-камера,   специально   подобранная
коллекция монстров!..


   Он спохватился. Время-то идет! Не на экскурсию  же  привели  его  сюда,
монстров этих смотреть!
   Некоторые люди  имеют  обыкновение  держать  пистолет  в  ящике  своего
письменного стола. Возможно, и профессор...
   Косясь на приоткрытую дверь,  Колесников  обошел  стол.  О!  В  верхнем
среднем ящике торчит ключ!
   Два быстрых поворота, ящик выдвинут рывком. Пусто!
   С лихорадочной поспешностью Колесников принялся выдвигать ящики один за
другим. Он рылся в них, бормоча ругательства, вышвыривая на стол и на  пол
вороха бумаг, папки,  флаконы  с  клеем,  скрепки  для  страниц  и  прочую
канцелярскую дребедень.
   Того, что так нужно ему, в ящиках нет!
   Он остановился перевести дух. Вот на столе валяется  костяной  нож  для
разрезания книг. Годится? Нет. Чугунное пре