ть, историческая была борода.  Вернее,
военно-историческая.
   Посмеялись.
   - А как относятся к ветеранам здесь? Не обижают?
   - Что ты! - Колесников усмехнулся. - Дважды в году,  двадцать  третьего
февраля и  Девятого  мая,  усаживают  в  президиуме...  Нет,  ты  про  наш
героический, неустрашимый отряд расскажи. Жору не видел? Жив ли он?
   - Еще как жив-то! Водит грузовики в Херсоне. Орден  Трудового  Красного
Знамени получил на днях за ударную работу во время хлебозаготовок.
   - Молодец какой! А Веня?
   - Этот в Кургане. Директором Дворца культуры.
   - Ну а Лешка?
   - Старший инструктор горкома партии в Смоленске.
   - Ого! Про Аркадия слыхал, батя?
   - Как же! Художник. В Ленинграде живет. Будешь к  Новому  году,  или  к
Первомаю, или к Октябрю открытки  поздравительные  покупать,  присмотрись:
самые лучшие, пятнадцатикопеечные, - это его!
   - Ну, разведчики, как и положено, всегда впереди!
   Колесников мельком взглянул на жену и отвернулся.
   - А я, батя, со скуки собираюсь марки начать коллекционировать. Чем  не
занятие  для  отставника?  Вот  проехался  в  поезде  в  Златоуст  -   уже
экспедиция!
   - Разве твои товарищи столько пережили, сколько ты? - тихо сказала Нина
Ивановна.
   - На войне каждый достаточно пережил... Хоть бы и тебя, батя, взять.
   Бывший  командир  разведчиков  обрадовался  случаю  и  поспешил  увести
разговор с опасного направления.
   - Скажи, тезка, смог бы ты сейчас пройти через кладбище?
   - Ночью?
   - Угу. Я, знаешь, как-то прикинул: смогу или нет? Смогу, конечно,  если
прикажут, но трястись буду как осиновый лист на ветру.
   Павлушка засмеялся. Он решил, что гость шутит.  Такой  высоченный,  под
потолок - и вдруг трястись! Но Нина Ивановна не засмеялась. Она продолжала
печально смотреть на мужа.
   - Да уж, страху натерпелись за войну! И поту пролили немало...
   - Такую бы картину написать, - с воодушевлением объявил бывший командир
разведчиков. - Рано  утром  стоит  посреди  окопа  разведчик,  только  что
вернулся из операции. Полз сколько там  километров  на  брюхе.  А  сейчас,
понимаете, стоит и куртку свою выжимает, мокрую от пота.  Многие  ведь  до
сих пор не знают, чем она пахнет, война-то.  А  она  пахнет  прежде  всего
потом солдатским! Ну, конечно, и газами пороховыми.
   - Для меня еще резедой пахнет, - пробормотал Колесников. -  Есть  такой
цветочек!
   - Витя, ну я прошу, не надо об этом!
   - Почему? Бате же интересно. Сколько лет  не  видались.  Обязан  я  ему
доложить, как воевал с этой резедой, или нет? - Он повернулся к Павлушке и
ласково сказал: - А кому уже спать давно пора?
   - Дядечка Витечка!
   - Никаких дядечек.
   - Хоть пять минуточек еще!
   - Павлушка! Оглянись, брат, на часы! Кому в школу  рано  вставать?  Мне
или тебе?
   - Да, как говорится, пробили часы урочные, - сочувственно сказал бывший
командир разведчиков и улыбнулся Павлушке,  вылезавшему  с  надутым  видом
из-за стола.
   - Может, завтра, Витя? - неуверенно спросила Нина Ивановна. - Ты  же  с
дороги. Устал.
   - Нет.
   - Опять ночь не будешь спать.
   - Перебьюсь.
   Нина Ивановна ушла в другую комнату вслед  за  Павлушкой.  Оттуда  были
неясно слышны их голоса. Судя по интонации,  Павлушка  жаловался  на  свою
судьбу, а Нина Ивановна его успокаивала.
   - Ну вот, значит, батя,  привезли  меня  в  этот  загородный  дом...  -
неторопливо начал Колесников.
   Над столом  закружилось  облако  дыма.  Рассказчик  и  слушатель  очень
волновались и курили без отдыха.  Целая  пирамида  выросла  в  пепельнице,
окурки начали класть уже на чайные блюдца.
   За стеной было тихо. Павлушка заснул, а Нина Ивановна все не ложилась -
наверное, читала.
   "Доклад" командиру был закончен только в первом часу ночи.
   Нина Ивановна вышла проводить гостя.
   - Не знаю, как Виктор ваш, но я наверняка не  усну  сегодня,  -  сказал
тот, прощаясь.


   Несколько дней подряд Колесников и его гость  не  расставались  друг  с
другом. Один вечер провели в ресторане, дважды съездили на рыбалку, а  так
все больше посиживали среди цветов в палисаднике.
   (По молчаливому уговору, о саде-полигоне более не упоминалось.)
   "Странно, что Нина Ивановна так до сих пор  дрожит  над  ним,  -  думал
бывший командир  разведчиков.  -  Энергии,  резвости  суждений,  азарта  у
Виктора, во всяком случае, не занимать стать.
   Но, в конце концов, и Нину Ивановну можно понять. Она как бы  встала  в
дверях своего дома, раскинув руки, не пуская внутрь плохие вести,  вернее,
то, что считала плохими вестями. Бдительно охраняет  мужа  от  всего,  что
грозит нарушить его покой, в том числе и от воспоминаний о саде-полигоне.
   Резонно опасается, что переписка с фронтовыми товарищами или встреча  с
ними разбередит эти воспоминания. До Виктора не доходят некоторые письма и
телеграммы. ("Нина ругает почту, а потом выдабривается перед почтальоншей"
- слова  Павлушки.)  Исчезли,  несомненно,  и  отдельные  номера  газет  и
журналов, где писалось о  новых  опытах,  связанных  с  психическим  газом
("отравленным ветром").
   С моральной точки зрения довольно неприглядно выглядит, да?
   Однако Нина Ивановна - врач-невропатолог. И Виктор все время  находился
в госпитале под ее наблюдением. Уж она-то, наверное, знает, что ему  можно
и чего нельзя".
   Вот почему на четвертый день своего  пребывания  в  Медногорске  бывший
командир  разведчиков  позвонил  в  больницу  Нине  Ивановне  и   попросил
назначить ему время для встречи.
   - Приезжайте хоть сейчас, - ответил негромкий голос. - Я уже давно  жду
вашего звонка...
   Бывший командир разведчиков решительно  постучал  в  дверь  с  надписью
"Главный врач" и переступил через порог.
   За  письменным  столом  в  сверкающе-белоснежном  докторском  халате  и
шапочке Нина Ивановна выглядела строже и отчужденнее.
   - Садитесь, - сказала она. - Я знала, что вы придете. Все  поняли,  да?
И, наверное, очень осуждаете меня?  Но  вы  не  видели,  какой  он  был  в
неврологическом госпитале. Витя пролежал там  без  малого  два  года,  все
боялись за его жизнь. Наконец ему  разрешили  выписаться.  Мы  поженились.
Консилиум профессоров рекомендовал увезти его  из  Москвы  в  какой-нибудь
тихий город. В Медногорске у меня были родственники. Мы переехали сюда.  Я
хотела, чтобы он жил подальше от моря и от Дуная. Я хотела, чтобы ничто не
напоминало ему о пережитом. - Голос ее сорвался.
   Бывший  командир  разведчиков  осмелился  пошутить,   чтобы   разрядить
напряжение.
   - Прямо окружили его тройным поясом обороны! - сказал он, улыбаясь.
   - Пусть так. Для себя я сформулировала это иначе: "Лечить забвением!" Я
лечила его забвением. И знаете, что было наиболее трудным для меня в  этом
лечении? То, что день за днем, систематически  и  неуклонно,  должна  была
лгать ему - для его же пользы. А он безгранично верил и верит мне.
   Бывший командир  разведчиков  не  мог  не  подивиться  самоотверженной,
заботливой настойчивости этой женщины с усталым лицом и негромким голосом.
   - Не думаете ли вы, - мягко сказал  он,  -  что  ваше  лечение  и,  так
сказать, щадящий режим не нужны сейчас, даже стали вредны?
   Она помедлила с ответом.
   - Может быть. Не знаю.
   - Нина Ивановна, милая,  -  продолжал  так  же  мягко  бывший  командир
разведчиков, - вы знакомы с Виктором с юношеских  лет,  он  вчера  говорил
мне. Я знал его всего лишь каких-нибудь три с половиной года. Но это  были
годы войны, учтите. У Виктора по  временам  наступают  длительные  периоды
апатии. В таких случаях нужно, чтобы  его  что-то  встряхнуло,  вывело  из
этого состояния. Фигурально выражаясь, раздались бы над ухом звуки  боевой
трубы. Я привез из Москвы несколько газетных выдержек,  которые,  ручаюсь,
встряхнут его.
   - Но вы уверены в том, что это не повредит ему? И ведь он  сделал  все,
что должен был сделать. Что еще можно от него требовать?
   - Я не хочу от него ничего требовать, Нина Ивановна. Я думаю  только  о
нем, о его пользе. Поймите, по складу своей  натуры  он  должен  бороться.
Иначе просто не умеет жить.
   Долгое молчание. Наконец  женщина  в  белом  докторском  халате  устало
повела в сторону рукой:
   - Хорошо...
   Итак, "добро" от врача получено!
   На обратном пути из  больницы  бывший  командир  разведчиков  зашел  за
Колосниковым.
   - Сходим-ка, брат, ко мне в гостиницу, - предложил он. - Привез кое-что
для тебя из Москвы.
   В номере он вручил Колесникову папку:
   - Держи! Читай! Вечерком загляну, обменяемся мнениями...


   Он никогда не думал, что  именно  Колесникову  предстоит  прочесть  эти
газетные и журнальные вырезки, терпеливо собиравшиеся на  протяжении  ряда
лет. Начал подбирать их, когда  Колесников  еще  считался  погибшим.  И  о
существовании  сада-полигона  было  тогда  неизвестно  бывшему   командиру
разведчиков.  Из  письма  гвардии  майора  он  узнал  лишь  о   загадочном
"отравленном ветре".
   Отсюда и возник его обостренный интерес. А со временем выработалось так
называемое избирательное внимание. Он  научился  выискивать  в  газетах  и
журналах  все,  что  касалось  этого  "отравленного  ветра",  в  новейшей,
послевоенной его модификации.
   В Медногорск он прихватил папку с вырезками на всякий случай. И вот они
пригодились. Лекарство, конечно, сильнодействующее,  но  будем  надеяться,
что...
   Бывший командир  разведчиков  наспех  пообедали,  вернувшись  в  номер,
принялся нервно расхаживать по нему.
   Как там справляется Виктор с папкой? Не слишком ли волнуется?
   Он  представил  себе:  вот  Виктор  с  любопытством  раскрывает  папку,
наклоняется над первой газетной заметкой. Что  в  ней?  А!  Козы  в  горах
Шварцвальда!
   Это сообщение агентства Рейтер из Мюнхена. Корреспондент писал  о  том,
что в горах Шварцвальда произошло недавно загадочное  происшествие.  Стадо
коз, которые паслись на зеленом склоне горы,  у  пропасти,  было  внезапно
охвачено паникой. На глазах у пастухов, стоявших поодаль на  гребне  горы,
козы стремглав ринулись вниз по склону  и  прыгнули  в  пропасть  одна  за
другой.
   Во время загадочного происшествия в горах не было ни грозы, ни снежного
обвала. Царила величественная, ничем не возмутимая тишина. Небо оставалось
безоблачным.
   Случай с козами спустя несколько дней повторился в соседней деревне при
сходных обстоятельствах.
   Случай! Корреспондент осторожно назвал  это  случаем.  Но  если  случай
повторился, да еще "при сходных обстоятельствах", то это скорее всего  уже
не случай.
   На память бывшему командиру разведчиков тотчас же  пришел  "отравленный
ветер". Вырезав из газеты заметку о  шварцвальдских  козах,  он  аккуратно
положил ее в специально заведенную папку.
   Вскоре за козами последовали туда и овцы.
   Агентство Ассошиэйтед Пресс сообщило из штата Юта о несчастном случае с
овцами  неподалеку  от  города  Солт-Лейк-Сити.  На  полигоне  происходили
какие-то секретные испытания.  Неожиданно  направление  ветра  изменилось.
По-видимому, он подхватил  и  унес  в  сторону  что-то  вроде  химического
облака. Через несколько часов на фермах, находившихся в сорока пяти  милях
от аэродрома, начался падеж овец.
   В Шварцвальде - козы! В штате Юта - овцы!
   Как отреагировал Виктор на эти два первых сообщения? Наверное, руки его
задрожали, он выронил заметки на стол и откинулся на спинку  стула,  чтобы
немного успокоиться.
   Соберись с силами, тезка! Мужайся! Теперь тебе  -  вслед  за  козами  и
овцами - предстоит прочесть и о людях.
   В  городе  Пон-Сент-Эспри  (на  юге  Франции)  вспыхнула   таинственная
психическая эпидемия.  Предполагалось  отравление  хлебом,  выпеченным  из
недоброкачественной муки. Больные галлюцинировали,  буйствовали,  пытались
покончить жизнь самоубийством. Им казалось, что на город спускается с неба
огненный шар. Их окружали разинутые рыбьи пасти, выпученные круглые глаза.
Бывший летчик вообразил себя  самолетом,  выпрыгнул  из  окна  больницы  и
расшибся. Другим больным виделись огромные цветы  пугающе  яркой  окраски.
Игрушки  заболевшего  семилетнего  мальчика  превратились   для   него   в
фантастических  зверей.  Мир  за  какой-то  срок  неузнаваемо  и   пугающе
исказился для несчастных жителей Пон-Сент-Эспри, словно бы они видели  его
отражение в кривых зеркалах.
   Был поставлен диагноз: эрготизм,  иначе  отравление  рожками  спорыньи.
Считалось, что эта болезнь  давным-давно  исчезла.  Но,  по  свидетельству
старинных хроник, в средние века она поражала массовым безумием  население
многих деревень Европы и опустошала их подобно чуме. (У  нас  болезнь  эту
называют в народе злыми корчами.)
   Теперь, перебирая вырезки, Виктор должен наткнуться на зловещую фамилию
Гофмана.
   Изучая в своей лаборатории рожки спорыньи, этот швейцарский химик сумел
выделить из них неизвестное ранее вещество, которое назвал тремя буквами -
ЛСД. Оно-то, оказывается, и  порождало  судороги,  страх,  тоску  и  самые
причудливые галлюцинации, вдобавок разноцветные.
   Открытием Гофмана немедленно воспользовались дельцы за океаном.
   Да, началась  новая  гофманиана,  причем  самые  фантастические,  самые
гротесковые видения прославленного немецкого  писателя  Гофмана  не  могли
идти ни в какое сравнение с галлюцинациями,  порожденными  ЛСД,  "детищем"
его швейцарского однофамильца.
   Примечательно, что  потребители  ЛСД,  эти  "медлительные  самоубийцы",
совершенно не выносят зеркал.  Приняв  наркотик,  они  боятся  смотреть  в
зеркала.
   Оттуда  пялятся  на  них  какие-то  чужие,   враждебные,   страхолюдные
чудовища. Нет, не лица. Уродливые маски! Перекошенные злобными  гримасами,
воплощенное в зрительных образах, неотвратимо надвигающееся безумие...
   Почта физически, на расстоянии ощутил бывший командир разведчиков,  как
заволновался Колесников, дойдя до  этого  места.  Пальцы  его  нетерпеливо
теребят газетные заметки и статьи.  Он  нервничает,  спешит.  Отчасти  это
напоминает торопливое чтение записей Бельчке в его кабинете, только  никто
не целится  сзади  из  потайного  отверстия  в  стене,  выложенной  белыми
панелями. Но ведь, в сущности, эти газетные  выдержки  не  что  иное,  как
своеобразное продолжение записей Бельчке!
   Надо  думать.  Колесников   уже   добрался   до   высказываний   одного
прогрессивно мыслящего американца. "Симптоматично,  -  писал  тот,  -  что
открытие нового наркотика ЛСД почти совпало с созданием атомной бомбы".  И
далее приводил цифры, из  которых  явствовало,  что  торговля  наркотиками
наиболее выгодный бизнес двадцатого века, более выгодный даже, чем продажа
оружия. Чистая прибыль от  продажи  всего  одного  грамма  ЛСД  составляет
двадцать тысяч долларов! Грамм, то есть четверть чайной  ложки,  никак  не
больше...
   Бизнес войны и бизнес торговли  наркотиками  неразрывно  переплелись  в
капиталистическом мире.
   Еще триста-четыреста лет назад янычары, идя в атаку, одурманивали  себя
гашишем. Это был своеобразный допинг того времени.  А  во  второй  мировой
войне  английские  диверсанты-коммандос  вместо  гашиша  взвинчивали  себя
фенамином.
   Но в будущей войне применение наркотиков  совсем  другое,  диаметрально
противоположное.
   Их задача: не подстегивать, а угнетать дух!
   В последней газетной  вырезке  дано  описание  документального  фильма,
который был посвящен  специальным  маневрам,  проведенным  в  Англии.  Над
"полем сражения" авиация распылила небольшие дозы ЛСД. Ветер  (направление
и сила его  были  рассчитаны  заранее)  подхватил  и  понес  на  "позиции"
отравленный воздух.  Эффект  разительный!  Солдаты  перестали  подчиняться
офицерам, бросали оружие. Некоторые в панике взбирались на деревья...
   Вероятно,  Колесников  уже  закончил  читать  и  отложил  папку.   Нина
Ивановна, вернувшись из больницы, обеспокоенно посматривает на  него.  Вот
они сели обедать. О чем говорят сейчас?..


   Когда бывший командир разведчиков пришел  вечером  к  Колесникову,  тот
сидел и курил в палисаднике.
   - Обедал, батя?
   - Обедал.
   - А то разогрею борщ и котлеты. Нина оставила для тебя.
   - А где она?
   - На ночном дежурстве.
   Бывший командир разведчиков подсел к другу на скамейку. Некоторое время
они курили в полном молчании.  Лицо  Колесникова  было  спокойно,  хоть  и
бледно и очень сосредоточенно.
   Он первым нарушил молчание:
   - Бельчке жив, батя.
   - Необязательно. Считаешь, все это он?
   - И он, батя. Я знаю. Его рука. А я думал, он подох давно.  Или  с  ума
спятил. Были на это указания в тетради, я рассказывал тебе.  Запах  резеды
стал напоследок донимать его самого.
   - Стало быть, до поры до времени Бельчке твой таился где-то,  как  змея
под колодой.
   -  Именно  под  колодой.  Устроился,  скажем,  провизором   в   аптеке.
Смирнехонько    растирал    порошки    в    каменной    ступке,    готовил
слабительные-успокоительные. А потом взял и объявился!
   Бывшему  командиру  разведчиков  показалось,  что  Колесников  скрипнул
зубами. Снова молчание.
   - Он, гад, гнал меня ветром к водоему с лилиями,  -  послышался  ровный
голос Колесникова. - Теперь понятно, чего хотел. Ему надо  было,  чтобы  я
заглянул в этот  водоем  и  увидел  какую-нибудь  чертовню  вместо  своего
отражения. Чтобы полезли  оттуда  кривляющиеся,  гнусные  уродцы!  Это  он
называл второй стадией эксперимента.
   - Но ты же не пошел к водоему с лилиями.
   - Да, упирался изо всех сил. Хотя еще ничего не понимал. Но я делал все
наперекор Бельчке.
   - По-твоему, он уже тогда добавлял этот ЛСД в ядовитое зелье?
   - Выполнял инструкции наставниц своих, ведьм нюрнбергских. Одна  резеда
все же была слабовата. Надо думать, не оказывала нужного действия.
   - Дядечки Витечки! - В окне показался улыбающийся  Павлушка.  -  Чай  с
вишневым вареньем идите пить!
   - Мы после... Сделал уроки?
   - Ага!
   - Ну, пей чай с вареньем, послушай радио и ложись спать!..
   Колесников подождал, пока Павлушка отошел от окна.
   -  Бельчке  писал  в  тетради  о  злаке,  распространенном  в   Европе.
Несомненно, рожь, больная рожь! И  заметь,  галлюцинации  -  разноцветные!
Нет, совладение полное.
   Он торопливо закурил новую сигарету.
   Уже все сине вокруг. Сильнее запахли флоксы и лаванда в палисаднике.
   - А как тебе запах цветов? Ничего?
   - Сейчас-то уже  ничего.  А  несколько  лет  было  какое-то,  не  скажу
отвращение, а тревожное недоверие к цветам. Потом приобвык помаленьку.  Но
резеду не переношу. Вот тебе еще одно странное увечье военное.
   Длинная пауза. Колесников продолжал:
   - И ведь откуда корни эти тянутся! Из средних веков! Недаром нацисты  с
таким благоговением относились к средневековью. И яды психические  полезли
оттуда  же,  из  этой  ямищи  черной.  Перекличка  нюрнбергских  ведьм   и
жизнерадостного  толстячка  профессора  Бельчке!  Каково?  И  видишь,   он
оказался способным учеником. Тоже стал наводить порчу на людей - только  с
помощью химии современной.
   - Злой химии, - вставил бывший командир разведчиков.
   - Это ты правильно: злой! Есть, само собой, и добрая химия.
   - Но ты все лишь о Бельчке одном...
   - Ну, не Бельчке - он, Бельчке - они! Для меня  все  они  Бельчке,  эти
новейшие колдуны-отравители, толстячки со  стеклянными  глазами,  желающие
вогнать нас в безумие!
   - Волнуешься, тезка.
   - Да нет. Решение мною принято. Что же тут волноваться!  -  Он  швырнул
окурок наземь и придавил его каблуком. - Прохладновато становится. Пошли в
дом!
   Набегавшись за день, друг скворцов и будущий скиталец  во  времени  уже
спал. Стараясь ступать бесшумно и говоря вполголоса.  Колесников  выставил
на стол чайные стаканы, хлебницу, сахарницу, банку с  вареньем.  Потом  он
отправился на кухню за чайником, который терпеливо пофыркивал на конфорке,
как  поезд  под  парами.  И  вся  эта  мирная  картина  вдруг   показалась
неправдоподобной бывшему командиру разведчиков после недавнего разговора о
Бельчке, об ЛСД и о нюрнбергских ведьма