я Александр.
     Прилуцкий  быстро  посмотрел  на  него,   и   тот  замолчал,   словно
поперхнулся.
     "А этот белоглазый главный у них", -- понял Широков.
     -- Я не предлагаю вам ничего невозможного.  Есть люди, есть оружие: мы
дадим вам наши автоматы"
     -- Понятно, что надо делать?
     -- Большевики,  отступая,  будут  пытаться увезти из  Москвы ценности:
картины, золото, камни.
     -- Трудновато.
     -- Я вас не узнаю.  Господин Потапов, рекомендуя, говорил, что для вас
нет ничего невозможного.
     -- Разговор не о том. Ценностей много, а я один.
     -- Вы захватите хотя бы то, что сможете, остальное сделают другие.
     -- Когда и что?
     -- Вам дадут знать в самое ближайшее время. Кстати, почему мы не пьем?
Мне кажется, что пора скрепить наш союз.
     Прилуцкий встал и  налил всем не  в  рюмки,  а,  как до  этого сделал
Широков, в фужеры.


ДАНИЛОВ

     -- Вы захвачены с  оружием,  пытались бежать,  при обыске в квартире у
Харитонова обнаружены ракеты,  приемник и деньги.  Всего этого достаточно,
чтобы передать вас в трибунал, а там шутить не любят. Надеюсь, понятно?
     Данилов посмотрел на  задержанного и  опять подивился внешности этого
человека. Неприятное лицо. Словно маска.
     На кого же он похож?
     -- По  документам вы --  Сивков Михаил Анатольевич.  Это ваше настоящее
имя?
     Задержанный заерзал на стуле и поднял лицо,  и тут Иван Александрович
увидел, что тот плачет.
     -- Ну вот тебе и раз! Держите себя в руках. Закурите.
     -- Спасибо.
     Голос у него оказался неожиданно грубым и низким.  "А ведь это первое
его слово. Первое слово за шесть часов".
     -- Гражданин  следователь,   суд  примет  во  внимание  чистосердечное
признание?
     -- Надеюсь.
     -- Тогда пишите. Фамилия моя Носов. Зовут Николаем Петровичем. Родился
в городе Бресте в 1894 году. Кассир. В 1940 году осужден за растрату, срок
отбывал в минской тюрьме.
     -- Ну вот, --  Данилов облегченно вздохнул, --  а  то в молчанку играем.
Пиши, Полесов.
     На столе приглушенно звякнул внутренний телефон.
     -- Данилов слушает...  Есть... Буду... Во сколько? -- переспросил он. --
Ну раз в два, так в два.


     Ровно  в  час  сорок  пять  Данилов забрал из  сейфа пачку бумаг,  на
которой было написано:  "Группа Широков,  Флерова,  Харитонов, Носов". Две
последние фамилии вписаны только сегодня.  И  хотя  у  него  пока не  было
никаких доказательств причастности Харитонова и  Носова к убийству Грасса,
он объединял их.  А вот почему,  объяснить не мог. В коридоре горели синие
лампочки.  Уже месяц все сотрудники уголовного розыска да  и  других служб
московской милиции  жили  на  казарменном положении.  Устроились кто  где.
Некоторые в  кабинетах,  если место позволяло,  а  большинство в  подвале,
оборудованном  под  бомбоубежище.   Данилов  с  Муравьевым  спали,   когда
случалось, в комнате без окон: в ней когда-то был архив. Там поставили две
койки, и на них отдыхали по очереди работники отдела.
     В приемной начальника дремал,  положив голову на руки,  Паша Осетров,
молодой парнишка,  совсем недавно пришедший в  управление.  Из-за  сильной
близорукости его не  взяли в  армию,  для оперативной работы он  по тем же
причинам годен не был, так что ему определили "должность при телефоне".
     Данилов не переставал удивляться,  глядя на Осетрова. Вроде бы сугубо
штатский парень,  а  выправка как у кадрового военного.  У интеллигентного
человека,  надевшего военную форму,  бывают только две крайности:  либо он
похож на  огородное пугало,  либо становится страшным службистом,  ходячей
картинкой из устава.
     Иван Александрович еще раз с  удовольствием оглядел Осетрова.  Всего.
Начиная от яростно сверкающих сапог, кончая нестерпимо синими петлицами на
воротнике.
     Оглядел и подумал: "Молодец!"
     -- Где начальство?
     -- Только что, звонил, сказал, что скоро будет, велел ждать.
     -- Ладно,  подожду, --  Данилов уселся на  диван. --  Ты  поспи пока.  Я
разбужу.
     -- Я не спал давно, -- виновато улыбнулся Осетров.
     "А  улыбка-то  у  него детская,  и  похож он на большого ребенка.  На
ребенка, которому разрешили носить оружие".
     Иван Александрович поудобнее устроился, взял со стола газету. Это был
старый номер "Московского большевика".  Данилов поглядел на дату.  5 июля.
Раскрыл  газету.  На  второй  странице  была  напечатана корреспонденция о
записи добровольцев в народное ополчение на электроламповом заводе.
     "Посмотрите на бесконечную ленту людей,  идущих к  комнате партийного
комитета, и сквозь призму одного этого предприятия -- одного из тясяч! -- вы
увидите  всю  страну,  миллионы  советских патриотов,  идущих  в  народное
ополчение.
     -- Какого года?
     -- 1903-го.
     -- 1898-го.
     -- 1901-го.
     -- 1925-го.
     -- Стой! Ты еще молод, паренек. Может быть, подождешь?
     -- Нет! --   твердо   отвечает  шестнадцатилетний  подросток. --   Ждать
некогда! Записывай!..
     ...Вот трое с одной фамилией Кукушкины.
     Коммунист-отец и два его сына. Третий сын уже в армии.
     -- Пойдем и мы, -- говорит отец. -- Пойдем всей семьей".
     В коридоре послышались голоса. Данилов отложил газету, встал и потряс
Осетрова за плечо.  В приемную вошли:  начальник, его заместитель и двое в
форме сотрудников госбезопасности.
     -- А,  ты  уже  здесь? --  сказал начальник. --  Ну,  молодец,  молодец!
Знакомьтесь,  товарищи, --  повернулся  он  к  гостям: --  Начальник  отдела
Данилов.
     Иван  Александрович  пожал  протянутые  руки  и  чисто  автоматически
отметил,  что  у  старшего из  гостей в  петлицах было два  ромба старшего
майора,  а  у  второго три  шпалы --  капитан.  Видимо,  разговор предстоял
серьезный.  В  кабинете Данилов сел на  свое обычное место рядом со столом
начальника. Напротив расположился старший майор, капитан уселся в кресло в
темном углу.  Заместитель начальника,  как обычно,  стоял, прислонившись к
стене.
     -- Иван Александрович, -- начальник расстегнул ворот гимнастерки, -- вот
товарищи из  госбезопасности интересуются работой твоей группы.  Ты доложи
подробно.
     Данилов  раскрыл  папку,  поглядел  на  старшего майора.  Тот  сидел,
прикрыв глаза рукой, но из-за нее внимательно и цепко смотрели на Данилова
его чуть прищуренные глаза.
     -- Как докладывать: по порядку или о последнем задержании?
     -- По порядку, -- ответил из темноты капитан.
     -- Так как, товарищ начальник? -- Данилов обращался только к начальнику
МУРа,  давая  понять  гостям,  что  задавать  ему  вопросы  они  могут,  а
командовать в этом кабинете должен только хозяин.
     Старший майор, видимо, понял это и бросил, не оборачиваясь:
     -- Помолчите, Королев.
     Иван Александрович начал с июля,  с тех далеких дней,  когда был убит
Грасс,  потом  рассказал  о  Харитонове и  Носове.  Говорил  он  медленно,
нарочито  медленно,  чтобы  оставить  время  на  секундное раздумье,  если
зададут вопросы. Но его не перебивали, слушали внимательно, и это радовало
Данилова.  Раз  так  слушают,  значит,  понимают все трудности этого дела,
значит, гости -- люди толковые.
     -- У меня все, -- Иван Александрович закрыл папку.
     Все молчали. Данилов достал папиросу, медленно начал разминать ее.
     -- Так,  товарищ  Данилов, --  капитан  встал  и  шагнул  из  темноты в
высвеченный лампой круг.
     Только теперь Иван  Александрович смог  разглядеть его  как  следует.
Гость был невысок, широкоскулое лицо изъедено оспой.
     -- Так, -- повторил он, -- фактически вы упустили Широкова.
     -- Если хотите, да.
     -- Смело отвечаете.
     -- А мне бояться нечего.
     -- Даже собственных ошибок?
     -- Не ошибается только тот...
     -- Знаю, --  перебил капитан, --  вы  хотите сказать,  кто не  работает!
Истина старая.
     -- Но верная.
     -- На вашем месте я бы вел себя поскромнее.
     -- А я на вашем месте -- вежливее.
     -- Постойте, --  вмешался в  разговор старший  майор. --  Товарищи,  мне
кажется,  вы взяли не ту тональность. Безусловно, товарищ Данилов совершил
целый  ряд  ошибок.  Вы  со  мной  согласны? --  старший майор повернулся к
начальнику МУРа. --  Ну  вот,  видите.  Но вместе с  тем Иван Александрович
сказал правильно.  Не  ошибается тот,  кто  не  работает.  На  мой взгляд,
сотрудники уголовного розыска поработали за эти три месяца много и хорошо.
     -- Вы  понимаете,  Павел  Николаевич, --  начальник  МУРа  вышел  из-за
стола, --  я,  конечно,  ни жаловаться,  ни хвалиться не буду,  но хотел бы
сообщить в порядке справки: хлопот прибавилось. Нет. Я имею в виду не рост
преступности.   Другие  у  нас  появились  заботы,  не  менее  важные.  На
сегодняшний  день  резко  сократилась  численность  некоторых  милицейских
служб.  Люди  направлены  в  партизанские  отряды,  народное  ополчение  и
истребительные батальоны...
     -- Из  МУРа мобилизовано в  действующую армию двадцать пять человек, --
уточнил заместитель начальника.
     -- В общем-то это не так уж и много, --  начальник опять сел за стол, --
но все дело в  том,  что на наш аппарат возложили целый ряд новых функций.
Прежде всего -- патрулирование по городу и контроль за состоянием охраны на
предприятиях.  Это я говорю о,  так сказать,  постоянных обязанностях. Но,
как вам известно, каждая бомбежка прибавляет нам работы.
     -- Что делать,  всем война работы прибавила, -- старший майор затянулся
папиросой. -- Наш сотрудник капитан Королев погорячился немного, утверждая,
что группа Данилова "фактически упустила Широкова".  Как я понял из вашего
рассказа,  Иван  Александрович,  еще  сохранилась возможность в  ближайшее
время обезвредить его.
     -- Видите ли,  Павел Николаевич, --  Данилов говорил нарочито медленно,
тщательно обдумывая каждое  слово, --  все  зависит от  того,  как  следует
понимать эту формулировку.
     -- Все дело в том,  что -- вы и сами прекрасно видите, -- вы вторглись в
сферу нашей деятельности.  Нет.  Ни  в  коем случае я  вас  не  виню.  Мы,
сотрудники госбезопасности,  благодарны вам за  помощь,  но,  естественно,
возникает вопрос: как быть дальше?
     -- Павел Николаевич, --  Данилов поднялся, -- я понимаю, о чем вы хотите
сказать. Мол, это не ваше дело...
     -- Товарищ Данилов, -- перебил капитан, -- ну что вы говорите...
     -- Вы   уж   извините  меня, --   Данилов  сделал  несколько  шагов  по
кабинету, --  все,  что касается этой мрази, которую мы сегодня арестовали,
это,  конечно,  не наша "клиентура".  Но Широкова все-таки позвольте взять
нам.
     -- Правильно, --  поддержал Данилова начальник МУРа, -- дело об убийстве
художника Грасса -- наше дело.
     Павел  Николаевич  достал  новую  папиросу,   постучал  мундштуком  о
коробку.
     -- Я все понимаю,  товарищи.  И вы и мы --  чекисты, и делаем одинаково
нужное дело. Кстати, я направил вам информацию о резиденте по кличке Отец.
     -- Да,  мы получили ее, внимательно ознакомились, проверили кое-что. У
товарища Данилова есть  предположение,  что  Широков связан с  этим  самым
Отцом, -- сказал начальник МУРа.
     -- Это точно? -- повернулся старший майор к Данилову.
     -- Пока только версия, но версия прочная.
     -- Значит,  так, -- Павел Николаевич вынул из кармана авторучку. -- Дело
это будем вести совместно.  От госбезопасности к  вам подключается капитан
Королев. Я думаю, что он быстро войдет в курс дела. Это первое. Второе, мы
вам,  естественно, поможем людьми. Создадим совместную оперативную группу.
А теперь расскажите подробнее о сегодняшнем задержании.
     -- Докладывай, Данилов, -- сказал начальник МУРа.
     Иван Александрович начал с последнего допроса. Рассказал о том, что в
Москву из минского разведцентра переброшен некто Носов, явка у него была в
фотоателье,  в  котором работал Харитонов.  Носов  должен был  связаться с
группой ракетчиков, явка к ним у того же Харитонова.
     -- Так, --  старший майор сделал какую-то пометку в  записной книжке, --
вы нам передайте этих людей.
     -- Я бы просил, Павел Николаевич, забрать одного Носова.
     -- У вас есть соображения по второй кандидатуре?
     -- Есть, -- Данилов закурил и начал излагать свой план.


КОСТРОВ

     Его вели по узкому коридору внутренней тюрьмы.  Мишка шел независимо,
в  такт  веселому мотивчику,  бившемуся в  памяти:  "К  ней  подходит один
симпатичный, кепка набок и зуб золотой..."
     -- Ты иди спокойно, -- зло сказал конвоир, -- спокойно иди. Небось не на
свадьбу сейчас повезут, а в "Таганку".
     -- Скучный  ты  человек,   начальник.   "Таганка" --  все  ночи  полные
огня..." -- запел Мишка. -- Это ты ее бойся, ты там не был. А я...
     -- Сволочь ты, --  просто сказал конвоир, -- люди на фронте. Руки назад,
иди!
     Мишка  шагнул в  темноту.  Постепенно глаза  его  привыкли к  ночному
мраку, а память услужливо дорисовывала детали двора.
     "Эх,  неволя,  неволя!"  Он вздохнул и  шагнул вперед.  И сразу же за
спиной раздался холодный, словно металлический, голос:
     -- Шаг вправо, шаг влево расцениваю как попытку к бегству, стреляю без
предупреждения.
     -- Понятно, --  Мишка потянулся так,  что суставы хрустнули, и поглядел
на небо. Темно, ни звездочки. И вдруг он подумал, что именно сейчас в этом
дворе  произойдет самое важное событие в  его  жизни.  С  этой  минуты она
полностью переменится и побежит по неведомому ему, но прекрасному руслу.
     За спиной опять лязгнул дверной засов,  еще кто-то шагнул через порог
и  стал рядом с  Мишкой,  Он покосился,  но смог увидеть в  темноте только
высокую грузную фигуру.
     Откуда-то из темноты, урча мотором, подкатил "черный ворон".
     -- Садись! -- скомандовал конвоир.
     Сначала Мишка,  потом  тот,  второй,  влезли  в  душную металлическую
коробку. Автозак тронулся.
     Костров удобно устроился в темноте и спросил:
     -- Что, едем в "Таганку"?
     -- Нет, в Сочи, -- ответил невидимый попутчик. -- За что?
     -- Грабеж. А ты?
     -- Спекуляция.
     -- "Недолго музыка играла, недолго фрайер танцевал..."
     -- Ты веселый больно. Закурить есть?
     -- Нет, все вычистили, псы.
     -- Плохо.
     -- Куда хуже!
     Они замолчали.  Машину нестерпимо трясло, и Мишка понял, что едут они
переулками,  по булыжникам.  В "воронке" стало совсем нечем дышать, в углу
громко сопел Харитонов.
     Когда же? Долго-то как...
     -- Слышь,  друг, --  спросил Мишка попутчика, --  тебя как  звать-то?  А
то...
     Он не успел договорить.  Машину тряхнуло, раздался скрежет железа, на
Мишку навалилось что-то липкое и тяжелое. Но все это длилось какую-то долю
секунды.  Очнувшись,  Костров понял, что лежит на полу, придавленный тушей
Харитонова. В открытую дверь сочился ночной холодный воздух.


     "Пора", --  понял  Мишка.  Он  стряхнул с  себя  попутчика.  Харитонов
заворочался, застонал.
     "Жив, сволочь". Мишка сильно тряхнул его за плечо.
     -- Бежим, слышь ты, бежим.
     Мишка подтянулся на руках и  спрыгнул на мостовую.  За ним Харитонов.
На  мостовой лицом  вниз  лежал милиционер.  Машина,  ударившись о  столб,
нелепо накренилась, въехав в яму, зачем-то выкопанную у самого тротуара. В
кабине кто-то  стонал.  Протяжно и  страшно.  Мишка  наклонился,  вынул из
кобуры лежащего наган. А Харитонов уже поворачивал в проходной двор.
     Они  бежали минут двадцать.  Мимо  каких-то  флигелей,  мимо помоек и
маленьких пузатых домов.
     Наконец перелезли через забор и  оказались в каком-то парке.  Там они
разыскали полуразрушенную беседку и спрятались за ее щербатой стеной.


     -- Данилов слушает.
     -- Все в порядке.
     -- Люди целы?
     -- Да.
     -- А машина?
     -- День работы.
     -- Хорошо. Он взял оружие?
     -- Взял.
     -- Приезжай немедленно.


     -- Так, -- сказал Мишка, -- значит, "мы бежали по тундре". А дальше?
     -- У тебя хата есть? -- спросил Харитонов.
     -- Что толку,  у меня там,  наверное,  засада.  Они мою хату много лет
знают.
     -- Вор?
     -- Ну зачем так грубо?
     -- Понятно. Сидел?
     -- Пять сроков, два побега, этот третий. Если возьмут, то, по военному
времени, вполне могут прислонить к стенке.
     -- Ко мне тоже нельзя.  Но есть одно место. Так что пошли, -- Харитонов
встал.
     -- Я себе не враг --  ночью с "пушкой" патрулю попадаться. Надо до утра
ждать.
     -- Резонно.  Значит,  давай обождем.  Курить только страсть хочется. Я
вздремну, пожалуй.
     -- Спи, я погляжу.
     Мишка закутался в плащ.  Все-таки холодны сентябрьские ночи. Он сидел
и глядел в темноту.
     Совсем рядом шумел ветер в  ветках деревьев,  где-то  в  пруду звонко
плескалась вода.  Ночь темная,  и он был в ней один, со своими мыслями, со
своим страхом.  Он  сидел и  слушал.  Ему казалось,  что слышит он тяжелый
басовитый гул,  который с  запада нес ветер.  И Мишка понимал,  что в этой
ночи идет война и  гибнут люди,  а  он ничем не может им помочь.  Сознание
своей беспомощности рождало в нем тяжелую злобу. Ему хотелось вынуть наган
и  всадить все семь пуль в  этого гада,  сопящего у противоположной стены.
Ишь,  сволочь,  с немцами спутался.  Но он вспоминал слова Данилова о том,
что  дело,  порученное ему,  поможет фронту и  оно  сейчас самое главное и
важное для многих людей.
     Под  утро он  задремал.  Проснулся от  резкого толчка.  Над ним стоял
Харитонов и тряс его за плечо:
     -- Утро. Проспал, караульщик.
     -- Я только полчаса. Ох и курить охота!
     -- Скоро покуришь. Пошли.
     -- Куда?
     -- Закудыкал. Тащить верблюда.
     -- А, ну если так, то я могу.
     Они  прошли  по  мокрой  от  росы  траве.  На  аллеях клубился туман,
солнечные лучи,  с  трудом пробираясь сквозь него,  не  доходили до земли.
Было свежо.
     -- Пойдем побыстрей, -- сказал Мишка, -- а то я закоченею.
     Где-то  зазвонил трамвай,  и  они  пошли на  его  голос мимо  детской
площадки, сырых скамеек, выцветших на солнце беседок.
     Им  повезло.   Трамвай,  показавшись  из-за  поворота,  только-только
набирал скорость.  Они  прыгнули на  ходу.  Вагон оказался пустым.  Только
пожилая кондукторша дремала, прислонив голову к стенке. Она открыла глаза,
поглядела на пассажиров.
     -- Оплатите проезд, граждане, -- голос ее был по-утреннему хриплым.
     Влипли. Мишка похолодел: денег-то нет.
     Он поглядел на судорожно шарящего по карманам Харитонова. Кондукторша
уже совсем проснулась и выжидающе глядела на них.
     -- Мамаша, --  сказал Мишка, -- мамаша, мы беженцы. Из-под Смоленска мы.
Нету у нас денег. Ты уж извини нас.
     -- Откуда? -- переспросила кондукторша.
     Мишка молчал. Тогда она оторвала два билета и протянула ему:
     -- Бери, а то не дай бог -- контролер. Как там?
     -- Плохо, мать, совсем плохо.
     Они прошли вперед и сели.
     -- А ты ничего, -- усмехнулся Харитонов, -- молодец. -- Видно, битый.
     -- А по чему видно? -- зло спросил Мишка.
     -- Да по всей ухватке.
     Трамвай медленно пробирался через пустую Москву, Мишка смотрел в окно
и  удивлялся тому,  как  изменился город.  Мимо окон проплывали магазины с
витринами, забитыми досками. Нижние этажи домов закрыли мешки с песком, на
перекрестках стояли разлапистые ежи, сваренные из обрубков рельсов.
     -- Эй,   мужики, --   крикнула  кондукторша, --  вы  свою  остановку  не
проедете?
     -- Нет,   нет, --   засуетился  Харитонов, --  нам  здесь  выходить,  на
Курбатовской.
     Они сошли с  трамвая и пошли сквериком,  пересекая площадь.  Миновали
особняк,  в котором помещался ВОКС, старый собор и вышли в тихий переулок.
Потом они долго кружили проходными дворами.
     -- Здесь, -- наконец сказал Харитонов, -- пришли.
     -- Куда?
     -- К надежным людям.  Только помни: народ тут серьезный, чуть что... --
он щелкнул пальцами.
     -- Не учи, -- лениво процедил Костров, -- не таких видали.
     Они  вошли  в  старый,  похожий на  казарму,  дом.  Долго  блуждали в
переплетении лестниц и