коридоров.
     У двери с вылезшим наружу войлоком Харитонов остановился и постучал в
стену.
     "Номера нет", -- автоматически отметил Мишка.
     Они стояли и ждали минуты три. Харитонов занес было руку, чтобы опять
постучать, как вдруг из-за двери раздался голос:
     -- Кто там?
     -- Свои.
     -- У нас все дома.
     -- Егора недосчитались.
     Дверь отворилась.
     -- Один? --  спросил тот  же  голос,  показавшийся Мишке  необыкновенно
знакомым.
     -- Нет, с хорошим человеком.


     Мишка шагнул в темноту квартиры.  За его спиной хлопнула дверь. Сразу
же вспыхнула лампочка в прихожей.  И тут Мишка увидел Резаного.  Он стоял,
широко расставив ноги в командирских галифе, стоял и улыбался:
     -- Ну-с, как говорится, гора с горой... Так, что ли, Миша?
     -- Да вроде так, -- Мишка на всякий случай опустил руку в карман.
     -- Это ты брось, --  спокойно,  даже слишком спокойно сказал Резаный. --
Наган или нож, я не знаю, что у тебя там, не поможет. Да и зачем они тебе,
ты же не у чужих людей. Припекло, а, Миша? Ко мне прибежал.
     -- А куда побежишь,  Резаный?  Куда? Сейчас время такое: кто к деловым
пристанет, у того фарт.
     -- Это ты прав.  Ну что мы стоим?  В комнату заходите.  Там поговорим,
закусим.  Время завтрака.  Прошу, --  Широков приглашающим жестом распахнул
дверь в комнату.
     Мишка  шагнул первым,  и  сразу чьи-то  сильные руки  скрутили локти,
кто-то невидимый вырвал из кармана его брюк наган.


ДАНИЛОВ

     Нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Восьмой день люди непрерывно у
телефона дежурят,  а Мишки нет.  Мишка как в воду канул. Ох, нехорошо это.
Прямо скажем --  плохо...  Неужели...  Нет,  об этом Данилов даже думать не
хотел.  А вдруг Широков не поверил Мишке?  Тогда... Лучше и не думать, что
тогда...  Но  если случилось непоправимое,  все равно Данилов в  ответе за
провал,  а,  значит, необходимо найти еще одно решение, аварийный вариант,
который поможет в ближайшее время обезвредить группу ракетчиков.
     Всю  эту неделю Данилов мотался по  городу.  Он  с  Шараповым объехал
почти  все  предприятия  в   своей  зоне,   говорил  со   многими  людьми.
Проинструктировал домоуправов и дежурных МПВО. Особенно долго беседовали с
мальчишками, эти-то ничего не упустят.
     Пока  удалось  задержать  несколько  паникеров и  двоих  неизвестных,
пытавшихся во время тревоги разбить склад гастронома на Лесной улице.
     Но  все это было не  главным.  Вчера позвонил капитан госбезопасности
Королев и  передал,  что в  Москве уже действует хорошо законспирированная
группа   диверсантов,   которой   руководит  тот   самый   Отец.   Как   и
предполагалось, группа эта состоит из бывших уголовников.
     -- Ну, как ваше мнение? -- спросил Королев.
     -- Я думаю, что именно к ним мы и послали Кострова.
     -- Молчит?
     -- Пока да.
     -- Ну а вы думали о худшем?
     -- Я только об этом и думаю.
     -- Так что делать будем?
     -- Я пока знаю только район,  в который их привез трамвай. Дальше наши
люди не пошли за ними, боялись расшифровки.
     -- Уже кое-что. Нужно сориентировать общественность.
     -- Сделано.
     -- Молодцы.  Ты,  Иван Александрович,  позвони мне сразу, если новости
будут.
     -- Непременно.
     Положив  трубку,  Данилов подумал о  том,  как  меняются люди.  После
совещания он думал о  Королеве как о  резком и  даже грубом человеке, --  и
вот, на тебе, того будто бы подменили.
     -- Он тогда не в  себе был, --  сказал ему заместитель начальника. --  У
него семья на Украине отдыхала.  Ну,  конечно,  война -- от них ни слуху ни
духу. Только три дня назад сообщили, что им удалось эвакуироваться.


     Семья...  Вот у него отец тоже на оккупированной территории,  а он об
этом не  говорит никому.  Он все время гнал от себя мысли об отце.  Только
ночью да в  редкие часы отдыха вспоминал последнюю поездку к родителям,  и
на душе становилось скверно,  тяжело. Он слишком хорошо знал отца, поэтому
не  искал его среди эвакуированных.  Из своего леса старик мог уйти только
на кладбище.


     -- Разрешите войти? --  спросил в полуоткрытую дверь Игорь Муравьев. На
нем  была  новая шинель,  туго  перепоясанная ремнем с  кобурой,  фуражка.
Хромовые сапоги нестерпимо сияли.
     -- Входи, Игорь, -- Данилов удивленно поглядел на него. -- Ты куда это?
     -- К вам.
     -- Ну, ко мне ты мог зайти менее нарядным. Ты все-таки куда собрался?
     Игорь покраснел:
     -- Я хотел вас об одной вещи попросить...  Я...  В общем, жениться мне
надо.
     -- Что? -- спросил Данилов. -- Что ты сказал?
     -- Женюсь я, Иван Александрович, -- пробормотал Игорь.
     -- Ах, так! То есть как ты женишься?
     -- Очень просто! --  в  голосе Муравьева послышалась обида. --  Как все,
так и я.
     -- Да нет,  ты меня не так понял. --  Данилов встал. --  Я разве против?
Неожиданно как-то.
     -- Для меня тоже. Да вот в чем дело. Инна с институтом эвакуируется...
Мы и решили.
     -- Это все правильно.  Замечательно это.  Только я при чем?  Если надо
тебе уйти, то я отпущу...
     -- Нет.  Иван  Александрович,  я  за  другим.  На  свадьбу  приглашаю.
Полесова и Шарапова я уже позвал.
     -- Так, --  Данилов провел ладонью по  лицу.  Щетина неприятно царапала
кожу. -- Ты погоди немного. Ты мне полчасика дай. Жди здесь, я скоро.
     Данилов вышел в коридор.  Вот оно как,  Игорь женится.  Ай как хорошо
это!  Ай как здорово! Милый мальчик. Красивый, хороший. Наверное, Инна его
такая же.  Они будут счастливы,  обязательно будут,  потому что счастье их
началось в самые горькие дни.
     Иван Александрович спустился в общежитие, вынул из-под койки чемодан.
Сегодня он наденет выходную форму и медаль к гимнастерке прикрепит,  чтобы
все было, как нужно. Праздник так праздник.
     Через   пятнадцать   минут,   выбритый,   в   выходной   габардиновой
гимнастерке, Данилов поднялся в кабинет начальника.
     -- У себя? -- спросил он у Осетрова.
     -- Совещание у него, группа Серебровского докладывает.
     -- Ты, Паша, передай записочку.
     -- Хорошо, -- ответил Осетров. -- Вы ждать будете?
     -- Буду, непременно буду.
     Данилов написал карандашом несколько строк и передал Осетрову.
     Начальник вышел  сразу.  Он  изучающе  оглядел  Данилова от  ромба  в
петлице до сапог и удивленно поднял брови.
     -- Ишь  ты,  прямо  лейб-гвардии гусарского полка  милиционер Данилов.
Тебя что, вызывают куда? -- начальник показал пальцем на потолок.
     -- Да  нет,  тут  вот  какое  дело, --  Иван  Александрович,  косясь на
Осетрова, зашептал что-то на ухо начальнику.
     -- Вот даете! Нашли время. Что, пожар? Подождать некогда?
     -- Так ведь любовь, ей ждать нельзя.
     -- Н-да,  Муравьев,  говоришь...  Только неудобно получается,  человек
женится, а дарить нечего. Ты постой... Бери машину, до двадцати двух я вас
отпускаю.  Это тебя,  Полесова и Шарапова. Муравьев свободен двое суток. А
теперь ты мне Шарапова пришли, есть у меня срочное задание ему.
     В  кабинете Данилова ждали Игорь,  Полесов и  Шарапов.  Все трое были
по-праздничному подтянуты.
     -- Ну,  я готов, --  сказал Иван Александрович. -- Ты, Иван Сергеевич, --
сказал он  Шарапову, --  иди к  начальнику,  у  него для тебя какое-то дело
важное есть.
     -- Как же так, -- спросил Игорь, -- а ко мне?
     -- Он приедет, чуть позже приедет. Ты ему оставь адрес.
     Они вышли из комнаты.
     -- Оружие взяли? -- спросил Данилов.
     -- Взяли.
     -- Ну хорошо, а то мало ли что. Кстати, Игорь, а где невеста?
     -- В дежурке ждет.
     -- Достойное место  для  будущей  жены  оперативника.  Пропуск  ты  не
догадался выписать?
     В дежурке на вытертой до блеска деревянной скамье сидела Инна. Увидев
Игоря, она встала.
     -- Знакомься, Инка, -- смущенно пробормотал Игорь, -- это мои друзья.
     Она  протянула руку.  Пожатье  ее  было  сильным  и  мягким.  Данилов
подивился цвету волос и синеве глаз.  У подъезда стояла "эмка" начальника.
Иван Александрович распахнул дверцу.  Инна села рядом с  шофером.  Мужчины
втиснулись на заднее сиденье.
     -- А куда, собственно, едем, товарищ Данилов? -- спросил шофер.
     -- Это тебе Муравьев покажет, он сегодня старший.
     -- Куда, Игорь?
     -- В загс.
     -- Да ну? Кого брать будем?
     -- Нет, Егор Акимович, на этот раз жениться будем.
     -- Это дело!  Держись,  невеста! --  крикнул шофер. --  За  сыщика замуж
выходишь, за орла-сыщика!
     Громко сигналя,  "эмка" влетела в  узенький переулок и остановилась у
маленького домика.
     Райбюро  загса  находилось в  подвале.  В  комнатах  невыносимо пахло
плесенью.
     "Почему  это, --  подумал  Иван  Александрович, --  самое  прекрасное в
человеческой жизни  должно  обязательно  совершаться в  таких  вот  жутких
подвалах?  Неужели  никогда не  додумаются построить клуб  молодоженов или
что-нибудь в этом роде!"
     Навстречу им  из другой комнаты вышла мужеподобная женщина в  пиджаке
со значком "Ворошиловский стрелок" на лацкане.
     -- В чем дело, товарищи? Я заведующая загсом.
     Голос  у  нее  был  прокуренный и  хриплый,  в  нем  слышалось  явное
волнение.   Естественно,  что  появление  трех  командиров  милиции  может
обеспокоить кого угодно.
     -- Да  нет,  все в  порядке, --  улыбнулся Полесов, --  мы  вот товарища
нашего записать приехали.
     -- Как это записать? -- удивилась заведующая.
     -- А  очень  просто, --  Степан улыбнулся еще  шире, --  поженить. --  Он
показал на Игоря и Инну.
     -- Поженить? --  возмущенно  переспросила заведующая. --  Вы,  товарищи,
наверное,  все партийные, а текущего момента не понимаете. Время ли сейчас
для мелких личных радостей? В те дни, когда озверелый враг...
     -- Прекратите, --  Иван  Александрович почти вплотную подошел к  ней, --
прекратите немедленно и делайте свое дело.  А когда людям жениться,  то их
дело. Ясно?
     -- Мне, конечно, ясно, но я сообщу куда следует. Работники органов -- и
такая несознательность. Давайте документы! -- рявкнула она на Игоря.
     -- Вы меня сознательности не учите, -- возмутился Игорь, -- мы свое дело
делаем, а вы своим занимайтесь.
     Лицо  его  пошло  красными  пятнами,   руки,  достававшие  документы,
дрожали. Инна осторожно взяла его за локоть:
     -- Игорек!
     До этого она все время молчала,  только улыбалась светло и  радостно.
Ее  не  смущало происходящее:  ни эта женщина,  грубая и  злая,  ни унылые
комнаты  загса,  ни  скрипящие ремнями снаряжения друзья.  Она  просто  не
замечала ничего.  Для нее в этом огромном мире жил сегодня всего лишь один
человек -- Игорь.
     Заведующая доставала какие-то бумаги,  рылась в столе,  и все это она
делала, не переставая ворчать. Наконец она протянула Игорю документы:
     -- Распишитесь. Вот здесь... Теперь ваша жена.
     -- Все? -- спросил Степан.
     -- А что еще?
     -- Да нет,  ничего, --  вмешался молчавший до сих пор Данилов, -- ничего
особенного, можно было бы и поздравить людей.
     -- Чего бог не дал, --  сказал стоявший у дверей шофер, -- того, значит,
в лавочке не купишь.
     Они вышли на улицу.
     -- Ух, хорошо-то как! -- засмеялся Степан. -- Ну, Игорек, поздравляю!
     Он обнял Муравьева и поцеловал. Друзья поочередно поздравили молодых.
     -- Теперь куда, Игорь? -- спросил шофер.
     -- На улицу Горького, к Белорусскому вокзалу.
     -- А  может  быть,  пешком  пройдемся? --  вдруг  сказала  Инна. --  Ну,
пожалуйста.
     -- А что?  Давайте. -- Данилов повернулся к шоферу: -- Вы можете ехать в
управление, мы пройдемся.


     Переулками они вышли на  улицу Горького.  Впереди Игорь с  Инной,  за
ними Данилов с Полесовым.  До Инниного дома,  где ждали молодых с гостями,
было недалеко.  Жила она в угловом здании у Белорусского вокзала,  в самом
высоком  на  улице  Горького,  в  одиннадцатиэтажном.  Он  был  последним,
дальше -- вокзальная площадь, Ленинградское шоссе.
     -- Иван Александрович, --  сказал Степан, --  а  вы знаете,  мне грустно
что-то.
     -- Вот тебе и раз. Завидуешь?
     -- Да нет. Игорь женится как-то нескладно.
     -- Ты что же, Степан, тоже скажешь, что не вовремя?
     -- И не знаю даже.
     -- А  кто  нам  это  время  определил --   время  любить?  Неужели  для
прекрасного должны существовать определенные сроки?  Вот тебе год на труд,
вот на войну, на неприятности, а вот на счастье. Так, что ли?
     Данилов помолчал немного и продолжал:
     -- Нет,   брат,   счастье --   понятие  постоянное.   Оно  должно  быть
стабильным,  иначе жить  незачем.  И  хорошо,  что  они  поженились именно
сейчас. Значит, это им обоим необходимо было.
     Они  дошли до  угла  Большой Грузинской и  остановились.  Со  стороны
Миусской площади шли войска.  Длинная колонна людей по четыре в  ряд.  Шли
ополченцы.  Штатское пальто перетянули ремни с  подсумками.  Над колоннами
колыхались граненые штыки трехлинеек.
     Шли рабочие, инженеры, писатели, актеры. Люди самых мирных профессий,
которых война заставила взять в  руки оружие.  Пусть в  этих рядах не было
геометрической точности армейских порядков.  Пусть  линия  штыков ломалась
при каждом шаге.  Строй батальона объединяло другое --  мужество и  желание
отстоять родную столицу.
     Данилов,  пропуская колонну,  жадно вглядывался в  лица людей,  искал
знакомых.  Они наверняка были там,  только он не узнавал.  Вернее,  не мог
различить.  Отпечаток мужественности,  легший  на  лица  людей,  делал  их
незнакомыми и даже похожими одно на другое.
     Рядом  тяжело  вздохнул  Полесов.   Иван  Александрович  поглядел  на
Муравьева. Игорь стоял, низко опустив голову.
     Колонна шла, унося с собой запах ременной кожи и ружейного масла.
     -- Закурим, --  предложил Данилов и  достал пачку "Казбека".  Он  зажег
спичку, дал по очереди закурить Степану и Игорю.
     -- Вот что,  ребята, --  сказал Иван Александрович,  крепко затянувшись
сразу затрещавшей папиросой, --  нет  того  хуже,  когда перестаешь уважать
свое дело. Вот сейчас ополченцы на фронт пошли. А кто их до войны охранял?
Дом их оберегал,  работу,  жизнь? Мы! Теперь же мы должны семьи их здесь в
Москве защищать.  Да разве только семьи?  Ну давайте уйдем все в окопы.  А
тыл на  кого оставим?  Обычно армия наступает эшелонами.  Первый,  второй,
третий.   Мы,  четвертый  эшелон,  не  менее  важный  и  нужный,  чем  все
предыдущие. Мы охрана тыла действующей Красной Армии. Подумайте об этом. А
что  касается опасности,  так  каждый из  нас  в  любой  момент может пулю
схватить.
     Данилов краем глаза увидел сразу побледневшее лицо Инны.
     -- Да, --  продолжал он, --  конечно,  горько об  этом говорить в  такой
день,  но пусть и  жена твоя,  Игорь,  знает и  гордится твоей профессией.
Помните,  мы --  чекисты,  а этим сказано все.  Ну что стоим?  Пошли,  а то
свадебный гусь остынет.
     Лифт не  работал.  Пришлось подниматься пешком на  одиннадцатый этаж.
Данилов еле осилил бесконечные ступени. Сказывалось постоянное недосыпание
и курение.  Только сейчас он понял,  как устал.  Сердце колотилось гулко и
прерывисто.
     "Плохи  дела, --  думал  он,  преодолевая ступеньку  за  ступенькой, --
совсем плохи.  Возраст-то  какой?  Всего  сорок  один  год.  Мужик-то  еще
молодой,  а сердчишко шалит. Эта сволочь Широков тогда в Саратове испортил
сердце.  Но ничего,  в запасе есть немного времени. Мы с ним рассчитаемся.
Это уж непременно!"
     Их ждали.  Как только на лестнице раздались шаги, дверь распахнулась.
На пороге встречала гостей мать невесты.
     Они вошли в прихожую, казавшуюся очень просторной, поскольку в ней не
было привычных вещей.  Только вешалка намертво прикреплена к  стенке да  в
углу высилась груда сундуков и чемоданов.
     -- Вы извините за беспорядок, --  сказала хозяйка, --  эвакуируемся. Я с
Инночкой еду, и бабушка с нами.
     В  прихожую вплыла,  именно не  вошла,  а  вплыла маленькая старушка,
похожая на колобок.
     -- Заходите,  гости дорогие,  заходите!  А что все милиционеры, больше
людей не будет?
     -- Будет, --  захохотал Игорь, --  и  еще  один будет,  Анна Васильевна,
только тоже милиционер.
     Стол  был  накрыт в  большой комнате.  После двух месяцев казарменной
жизни  чистые  салфетки,   блестящие  грани  фужерного  хрусталя  казались
непривычными, необычайно чистыми и хрупкими.
     -- Все запасы здесь, --  сказала за спиной Данилова Иннина мать. --  Как
знала,  икру зернистую на черный день,  мол,  заболеет ли кто, приберегла.
Вот и пригодилась.
     Что  и  говорить,  стол по  военным временам был неплохой,  а  запах,
идущий  из  кухни,  вызывал зверский аппетит у  мужчин,  несколько месяцев
питающихся в столовой.
     К столу не садились,  ждали Инниного отца. Данилов взял с подоконника
раскрытую книгу.
     "За  Гусь-Хрустальным,  на  тихой станции Тума,  я  пересел на  поезд
узкоколейки.  Это  был  поезд  времени  Стефенсона.  Паровоз,  похожий  на
самовар,  свистел  детским фальцетом.  У  паровоза было  обидное прозвище:
"мерин".  Он  и  вправду был похож на  старого мерина.  На закруглениях он
кряхтел и  останавливался.  Пассажиры выходили покурить.  Лесное безмолвие
стояло  вокруг  задыхающегося "мерина".  Запах  дикой  гвоздики,  нагретой
солнцем, наполнял вагоны".
     Иван Александрович опустил книгу и закрыл глаза.  И снова вспомнил он
поездку к  отцу:  маленькую станцию,  куда его привозил такой же  паровик,
лесную дорогу,  поросшую травой.  Обычно он приезжал вечером.  В лесу было
тихо, только на маленьком озерке пронзительно и звонко клекотали лягушки.
     Как там его старик?  Просто страшно подумать, что с ним могут сделать
немцы.  Но он гнал от себя эти мысли.  Александр Данилов не будет сидеть и
ждать фашистов.  Не  тот человек.  Еще в  гражданку лесничий стал на время
начальником уездной милиции,  дрался с бандами и кулачьем.  Теперь-то отец
наверняка партизанит.  Но  все  равно  сердце  щемило.  Тревоги  заполнили
Данилова. Противно заныло сердце.
     В прихожей послышался звонок. Иван Александрович открыл глаза. Звонок
повторился.  Он по-хозяйски важно дребезжал в пустой прихожей.  "Наверное,
отец  Инны".  В  комнату вошел мужчина в  военном костюме без  петлиц и  с
орденом Трудового Красного Знамени на гимнастерке.
     -- Ну,  давайте знакомиться, товарищи, -- широко улыбнулся он, -- я, так
сказать, отец молодой.
     -- Фролов, --   говорил  он,   поочередно  пожимая  руки, --   Александр
Петрович.
     С приходом хозяина все оживилось. Женщины засуетились у стола, что-то
расставляя и поправляя на нем.
     -- А чего стоим? За стол, за стол!
     Александр Петрович обнял Инну и  Игоря и  повел их  к  столу.  Только
сели, загремели посудой, как в прихожей снова раздался звонок.
     -- Это Шарапов, -- сказал Игорь, -- не беспокойтесь, я открою.
     Он побежал в  прихожую,  и  минуты через три в комнату вошел Шарапов.
Иван был торжествен и  строг.  В руках он держал огромную вазу,  ту самую,
японскую, фарфоровую, которая много лет стояла в кабинете начальника рядом
с  сейфом.  Кое-кто  во  время совещания стряхивал туда пепел,  что  потом
становилось причиной легких управленческих бурь. Начальник любил говорить,
что ваза эта семнадцатого века и что ей цены нет.  Но кто-то из экспертов,
приглашенных в  МУР по  делу кражи из музея,  сказал Ивану Александровичу,
что ваза действительно японская,  но сработана много позже, приблизительно
в 1908 году,  харбинским мастером.  Тем не менее ваза была гордостью МУРа.
Но не ваза была самым удивительным.  Нет. Розы, огромные бархатные красные
розы.
     -- Ой, -- воскликнула Инна, -- какая прелесть!
     -- Это,  значит, --  Шарапов покраснел даже, --  это, значит, от нас, от
товарищей. Счастливы будьте!
     Иван  поставил вазу  на  стол.  И  сразу  в  комнате стало  весело  и
радостно,  совсем по-летнему.  Инна подбежала к Шарапову,  обняла и крепко
поцеловала.
     Наступило то веселое оживление, ко