еловека прячется.
     -- Мы это знаем, только кто этот человек?
     -- Больше ничего я не узнал, --  сказал смущенно Мишка, -- не получается
у меня... Но вы не подумайте, я стараться буду.
     -- Вот это уже хорошо.  Помни,  что для них ты должен остаться прежним
Мишкой Костровым, точно таким. Ты, надеюсь, не отказался пойти с ним?
     -- Я согласился,  только поругались потом.  Но это наши старые дела. Я
ему кое-что припомнил.
     -- Что, если не секрет?
     -- Обманул он меня лет шесть назад. Я ему вещи передал...
     -- Старая история, кое-кто у кое-кого дубинку украл.
     -- Вроде этого.
     -- Ты теперь иди,  Миша.  Один иди.  Нас вместе видеть не должны. Сиди
дома и жди. А за магазин спасибо, это для нас очень важно. Ведь они не зря
хотят обокрасть именно магазин.  Завтра люди туда придут, а продуктов нет.
Исчезли продукты.  Вот кое-кто и пустит слух,  что в Москве голод начался.
Иди, Миша, и жди.
     В коридоре управления Данилова догнал оперуполномоченный Рогов.
     -- Плохо дело, товарищ Данилов, упустили мы того человека.
     -- То есть как упустили?
     -- Он  вышел от  Кострова,  ребята пошли за  ним,  а  на  Курбатовской
площади он ушел проходным двором.
     -- Неужели он заметил наблюдение?
     -- Нет, он спокойно шел, это парень наш сплоховал. Мать его встретила,
ну и задержала на несколько минут.
     -- Да, --  сказал Данилов, --  хороший денек. Прямо как на заказ. Ну что
теперь делать будем?  Ваши люди с  родственниками беседуют,  а наблюдаемый
уходит,  и мы знаем,  что сегодня ночью готовится преступление, а где -- не
знаем.
     -- Он же не нарочно.
     -- Если бы я этого не знал, я бы с тобой не здесь разговаривал.
     Данилов  пошел  к  себе  и  позвонил  дежурному,   распорядился  дать
телефонограмму по всем отделениям,  чтобы усилили этой ночью наблюдение за
магазинами.  Кроме  того,  он  решил  сам  проинструктировать сотрудников,
уходящих на ночное патрулирование.
     Развод старших нарядов начинался в двадцать три часа. Сегодня от МУРа
выделялось  пятнадцать  сотрудников.   Каждому  из   них  придавались  два
милиционера из опердивизиона.
     Данилов спустился в дежурку.
     -- Товарищи, --  он  оглядел собравшихся, --  вы знаете,  что моя группа
разыскивает опасного  преступника.  Мы  располагаем данными,  что  сегодня
ночью  должны  ограбить  один  из  гастрономических  магазинов.   По  всей
вероятности,  это  будет  крупный  магазин.  Видимо,  преступники  повезут
продукты на машине.  Прошу вас особенно внимательно проверять автомобили и
груз.  Помните,  что необходимо быть предельно осторожными:  дело придется
иметь с очень опасными людьми. Ясно, товарищи?
     Последнее он мог бы и не спрашивать.  Патрулировать уходили опытные и
отважные люди, много сделавшие для поддержания порядка в ночной столице.
     Данилов подошел к Полесову. Сегодня Степан шел старшим патруля.
     -- Ты смотри, Степа, сам знаешь, какое дело. А вдруг, на наше дурацкое
счастье, Резаный будет действовать в твоем районе. Ты где, кстати?
     -- Бронная, Патриаршие пруды.
     -- Смотри, Степан. -- Данилов крепко пожал ему руку.


ПОЛЕСОВ

     Они  шли  по  темному бульвару к  Пушкинской площади --  Степан и  два
милиционера с  винтовками СВТ.  Вечер был прохладный,  собирался дождь,  и
Степан пожалел,  что  не  взял  плаща.  Город лежал перед ним  пустынный и
глухой.  Ни  людей,  ни  машин.  Когда Степан узнал,  что  его назначили в
патруль,  он  даже  обрадовался.  Последние дни  он  изучал  архивные дела
Широкова.  Отрабатывал все  его  московские связи.  За  это  время Степану
пришлось  встретиться  с  самыми  различными  людьми.   У  Резаного  связи
оказались обширными и неожиданными:  старухи из "бывших",  которые прятали
от  ВЧК  милого "инженера с  Севера".  И  хотя  линии эти  были случайны и
запутанны,  Степан нашел интересную нить, которая вела в подмосковное село
Никольское.  Именно  эта  версия  казалась  Полесову наиболее правильной и
точной.  Но сейчас не время было думать о Никольском. Совсем другая работа
этой ночью, значит, и заботы другие.
     У  трамвайной остановки рядом  с  Радиокомитетом они  остановили двух
работников радио, проверили пропуска и отпустили с миром. На Пушкинской им
повстречался инженер, торопящийся на завод. У него ночной пропуск тоже был
в полном порядке.
     Патруль  пересек  площадь  и  пошел  по  Большой  Бронной.   На  углу
Сытинского они буквально столкнулись с  каким-то человеком в  светло-сером
костюме.
     -- Стой, -- скомандовал Степан, -- пропуск!
     -- Нет его у меня,  ребята, --  ответил необыкновенно знакомый голос, --
паспорт есть, удостоверение. А пропуска нет.
     Степан на секунду зажег карманный фонарик.
     -- Ваня Курский, -- сказал за его спиной милиционер.
     Полесов и сам теперь узнал известного всей стране киноартиста.
     -- Товарищ Алейников, как же так, без пропуска же нельзя.
     -- Виноват, ребята. Друга на фронт провожал. Вот и засиделись.
     -- Там бы и остались ночевать.
     -- Нельзя, мать больная дома.
     -- Что же делать? --  огорчился Полесов. --  Ну, мы вас отпустим, другие
заберут.
     Внезапно послышался шум  мотора.  Со  стороны  Никитских ворот  ехала
легковушка.
     Степан вскочил на мостовую и поднял руку.
     -- В  чем  дело? --  из  остановившейся машины вылез военный. --  Машина
редакции "Красная звезда". Вам пропуск?
     -- Да  нет,  товарищ  корреспондент,  вы  помогите  до  дому  человеку
добраться, артисту Алейникову.
     -- Где он?
     Артист долго жал Степану руку.
     В  два  часа ночи патруль остановился перекурить на  углу сквера,  на
Патриарших прудах.  Пока все  было тихо.  Они  задержали троих без  ночных
пропусков, передали их постовым.
     От прудов тянуло сыростью, и Степан опять пожалел, что не надел плащ.
     -- Товарищ Полесов, --  сказал один из милиционеров, --  может,  посидим
немного,  а то ноги гудят от усталости.  Мы же в патруль прямо с дежурства
попали.
     -- Давайте еще раз пройдемся вокруг и тогда отдохнем. -- Степан погасил
папиросу.
     Шум  мотора он  услышал внезапно,  потом сквозь него прорвалась трель
милицейского свистка.  Из  переулка  вылетела  полуторка.  На  повороте ее
занесло, из кузова посыпались какие-то ящики.
     Степан выхватил наган и бросился на проезжую часть.
     -- Стой! -- крикнул он. -- Стрелять буду!
     Машина, не останавливаясь, мчалась прямо на него.
     Степан  поднял наган,  дважды выстрелил и  отскочил к  тротуару.  Его
обдало  жаром   и   бензиновой  вонью.   Машина  пролетела  в   нескольких
сантиметрах.
     -- Стой! -- это кричал милиционер.
     Резко  ударили  винтовочные  выстрелы.   Полуторку  занесло,   и  она
врезалась в металлическую ограду сквера.  Двое выпрыгнули из машины.  Один
из кабины, другой из кузова.
     -- Стой!


     Двое уходили в разные стороны, отстреливаясь из наганов.
     Степан бежал за  одним,  считая на  ходу  выстрелы.  Вот  неизвестный
остановился у арки ворот.  Поднял наган. Две пули выбили искры из булыжной
мостовой.
     У него оставался один патрон.  Ну,  от силы,  два.  Степан бросился в
черный провал арки.  Человек бежал,  пересекая двор по  диагонали.  Вот он
снова  повернулся и  снова  выстрелил.  Теперь не  дать  ему  перезарядить
револьвер.  Степан бросился на  неизвестного.  Нож он  увидел в  последнюю
секунду. Увернулся и сильно с ходу ударил в челюсть.
     -- Товарищ  начальник, --   к   ним,   тяжело  стуча  сапогами,   бежал
милиционер. -- Вы живы?
     -- Порядок. Помоги поднять. Как у вас?
     -- Шофер  полуторки  убит,  второй  бандит  напарника  моего  ранил  и
скрылся.


ДАНИЛОВ

     -- Так, где задержанный? -- спросил Иван Александрович. -- Этот? Значит,
фамилию не называет.  Что ж ты так,  Лебедев?  Правда, тебя узнать трудно,
челюсть распухла, но мы же с тобой друзья старые!
     -- Взяли, суки. Только я вам ничего не скажу.
     -- Где Резаный? --  спросил Данилов. -- Молчишь. Помни, Мышь, тебя взяли
с поличным --  раз,  магазин ограбил --  два, в работников милиции стрелял --
три. Для трибунала хватит. Как раз для вышки. Так что можешь не говорить.
     Иван  Александрович увидел,  как  мелко задрожали лежащие на  коленях
руки Лебедева.
     -- Оформляйте  задержание  и --  в  трибунал, --  повернулся  Данилов  к
Полесову.
     -- Стой, начальник! -- вскочил задержанный.
     -- Сидеть! -- резко скомандовал Степан.
     -- Я скажу, только мне явку с повинной оформите.
     -- Ах вот что!  Значит,  ты  на  этой полуторке прямо со склада в  МУР
приехал.  А кто милиционера ранил?  Кто вон его чуть ножом не пропорол, я,
что ли? Не будет тебе никакой явки. Ты со скупщиками краденого торгуйся, а
здесь МУР,  здесь правду говорят,  а  ее,  эту правду,  любой суд в расчет
берет.
     -- Пиши, -- дернулся Лебедев. -- Все скажу...


     -- Видишь, Степа, -- сказал Данилов, когда они остались вдвоем, -- опять
ушел  Резаный.  Мастер,  что  и  говорить.  Но  кое-что  нам  известно.  В
частности,   твоя  версия  насчет  Никольского  окрепла.  Там  раньше  жил
благодетель,  который нынче Резаного в Москве прячет. Придется нам с тобой
вдвоем  этим  делом  заняться.  Пока  это  единственный верный след.  Вот,
кстати, читай показания Лебедева. Да не здесь. Вот отсюда.
     -- "Широков  сколотил  банду,   в  которой  есть  люди,  пришедшие  из
окружения.  Я  сам видел у  Широкова чемодан,  в котором лежала ракетница.
Кроме того, он регулярно слушает немецкое радио".
     -- Понял,  в  чем  дело? --  Данилов  достал  папиросу. --  Был  Широков
белобандит,   а   стал  пособником  немцев.   Если  это  мы   раньше  лишь
предполагали, то сейчас знаем наверное, данные точные. Пошли к начальству,
доложим.

                            "НАЧАЛЬНИКУ МУРа"

     В  целях обмена оперативной информацией сообщаем Вам,  что,  по нашим
данным, немецкая разведслужба, система СД засылает в Москву людей из числа
лиц,  прошедших специальную подготовку в разведшколах.  Задача последних --
организация  паники  и  грабежей.  Мы  располагаем  точными  данными,  что
указанными лицами  руководит резидент,  кличка --  Отец,  имеющий  обширные
связи с уголовными элементами.

                                     Старший майор госбезопасности Сергеев
                                                      20 августа 1941 г.".


                             МОСКВА. Сентябрь

     Этот  сентябрь  не  был  похож  на  осень.  После  дождливого августа
установилась теплая,  ясная погода. Но все же в этой ясности чувствовалось
увядание. Осень давала о себе знать, особенно за городом.
     Иван Шарапов не любил это время года.  Осень всегда предвещала зиму --
пору,  не  особенно веселую для  хлебопашцев.  И  хотя он  давно уже жил в
городе,  забыл даже,  как выглядит его хата в селе,  осень он все равно не
любил.  Зима и для милиционера не подарок. Намерзся он за службу: в санях,
будучи сельским участковым, на посту в Загорске, в муровских засадах.
     Нет,  не любил Иван Шарапов осень -- и все тут. Ну а этот сентябрь был
для него вдвойне горше.  Немцы шли на Москву.  И  как шли!  Казалось,  нет
силы, способной остановить их.
     Было  в  этом что-то  пугающее.  Одновременно страшное и  непонятное.
Страшно становилось,  когда прочитаешь в газете длинный список оставленных
городов,  и  непонятно,  как  могло произойти такое.  Иван вспоминал кадры
кинохроники,   журнальные  фото,  графики,  доклады.  "...И  от  тайги  до
британских морей  Красная  Армия  всех  сильней".  Так  почему  же  список
оставленных городов все больше и больше?
     Помнишь парад первомайский?  Единственный,  на котором ты был. Пехота
шла,  винтовки "на  руку".  Сапоги  яловые,  гимнастерки зеленые,  крепкие
ранцы,  каски...  Потом кавалерия.  По мастям,  лошади так и пляшут... Над
Красной площадью летят "ястребки"... Маршал Буденный в усы улыбается.
     Где же вся сила эта? Где?
     Но  такие мысли Иван от  себя гнал.  Нельзя ему,  работнику органов и
большевику, думать так. Нельзя. Он не мальчик. Сам в гражданскую мотался в
полях вместе с  остатками кавбригады.  А  остатков всего два эскадрона еле
набралось.   Лихо   порубала  их   под   Калачом  особая  группа  генерала
Покровского.  Но ничего,  через месяц оправились,  обросли людьми,  ошибки
учли и... Здорово бились на берегу Хопра. Казаки еле ушли за реку.
     Убежденность у Ивана была крепкой.  Верил он партии,  верил, что если
партия и народ решили коммунизм построить, --  значит,  построят. А война --
это испытание,  только отсрочка.  Он не участвовал в войне.  Он работал. А
насколько важна  его  служба,  понял по-настоящему только за  эти  военные
месяцы.
     Думал Иван  раньше и  верил,  что  нет  при  социализме совсем плохих
людей.  Даже  с  ворами  обходился он  жалостливо.  Выполнял  службу,  как
положено,  но жалел этих, не сумевших ничего понять людей. И верил он, что
настанет такой день, когда милиция не нужна вовсе будет.
     Войну он принял без страха и  смятения.  Она вызвала у него небывалый
подъем патриотических чувств.  Поэтому и  написал он заявление с  просьбой
отправить  его  на  фронт.   Но  именно  тогда  столкнулся  он  с  вещами,
поразившими его, заставившими заново осмыслить происходящие события и свое
место в них.
     Иван  никак  не  мог  понять,  из  каких щелей вдруг вылезли все  эти
шептуны, паникеры. Они торговали рассыпными папиросами у вокзалов, скупали
в палатках спички,  трусливо и жадно шептались в бомбоубежищах и "скулили"
в трамваях.
     Иван,  по  натуре  добрый  и  беззлобный человек,  ненавидел их  пуще
немцев, считал врагами номер один.
     Когда  он  пришел к  Данилову и  рассказал о  своих  опасениях,  Иван
Александрович долго хохотал.
     -- Ну,  Шарапов,  насмешил ты меня. Ну где ты эти легионы увидел? Есть
всякая сволочь,  я  знаю,  только их  в  городе --  всего  ничего.  Мы  вот
социализм построили,  а обыватель остался. Живуча эта человеческая особь --
обыватель. Только его бояться не надо. Его сущность -- трусость, понимаешь?
Крикни сильнее,  и он в свою щель спрячется. Залезет -- и молчок. Нам нужно
обывателя от  врага отличать.  А  это  труднее.  Так  что  помни об  этом,
Шарапов, крепко помни.
     Не стал тогда Иван спорить с  начальником.  Он все равно считал,  что
обыватель и враг -- одно и то же.
     Два  дня  назад он  ехал в  трамвае двадцать шестой линии.  Дело было
утром,  около восьми, народу в вагоне немного. Иван сидел впереди. Дремал,
навалившись плечом на вагонное стекло.  Проснулся он от шума драки. Двое в
промасленных спецовках били тщедушного, худого мужичонку.
     -- Стой! -- крикнул Иван. -- Прекратить!
     Он  бросился к  дерущимся,  на  ходу  доставая из  кармана  муровское
удостоверение.
     -- В чем дело?
     -- А  в   том, --   ответил  один  из  рабочих  и  тяжело  поглядел  на
тщедушного, -- в том, что это шпион немецкий. Слухи пускает, панику.
     -- Давайте выйдем, дойдем до отделения, разберемся.
     В  управлении Иван сам  допросил задержанного и  свидетелей,  рабочих
механического завода.
     Они  ехали  со  смены  и  услышали,  как  на  площадке  этот  человек
рассказывал женщинам о  том,  что  немцы высадили в  Талдоме десант и  уже
захватили Дмитров.
     Через час  протокол допроса лег  на  стол  начальника МУРа.  Из  трех
страниц,  исписанных убористым Ивановым  почерком,  он  подчеркнул красным
карандашом самое главное.
     В о п р о с: Ваша  фамилия,  имя,  отчество,  год   рождения,   место
жительства?
     О т в е т: Маслов Юрий Филиппович,  1895 года рождения,  проживаю  по
адресу: Зоологический переулок, дом шесть, квартира тридцать восемь.
     В о п р о с: Где и кем работаете?
     О т в е т: В   тысяча   девятьсот   тридцать   втором   году  получил
инвалидность,  с тех пор работаю надомником-трафаретчиком в  артели  номер
шесть Советского района.
     В о п р о с: Откуда  вам  стало  известно  о  высадке   под   Москвой
фашистского десанта?
     О т в е т: Услышал об этом от одной женщины в гастрономе на Пресне.
     Далее  Шарапов предупреждал задержанного об  ответственности за  дачу
ложных показаний.  Шли ничего не значащие вопросы и ответы. Только в самом
конце протокола было главное.
     О т в е т: Мне сказал об этом мой сосед  по  дому  Харитонов  Николай
Егорович. Кроме того, он сообщил, что сведения точные, переданы по радио.
     -- Любопытно, --   начальник  еще   раз  проглядел  протокол. --   Очень
любопытно.
     -- Обыкновенная "утка", -- устало сказал Данилов.
     -- Нет,  не "утка".  Три дня назад под Талдомом действительно высадили
десант. Небольшой. Уничтожили его. Но операция прошла строго секретно. Так
что любопытно, как об этом узнал гражданин Харитонов Николай Егорович.
     -- По  нашим  сведениям,   товарищ  начальник, --   поднялся  начальник
секретно-оперативного отдела  Серебровский, --  Харитонов Николай Егорович,
бывший директор лесного склада,  был осужден за хищение, срок отбыл в 1940
году,  от  военной  службы  освобожден  по  состоянию  здоровья,  работает
заведующим фотографией.
     -- Ну  что  ж, --  начальник  угрозыска протянул  протокол  Данилову. --
Навести его, Иван Александрович, сегодня же навести.


     Вернувшись к себе, Данилов позвонил Шарапову.
     Шарапов пришел сразу,  сел  и  вопросительно посмотрел на  начальника
группы.
     -- Маслов этот --  злостный  паникер.  Но  он только передатчик слухов.
Видишь? -- Данилов взял листок бумаги,  нарисовал кружок, поставил букву М.
Потом  сделал  еще  несколько  кружков  и протянул к ним чернильные вожжи.
Рядом  еще  с  одним  поставил  букву  Х,  другие   же   украсил   жирными
вопросительными знаками.
     -- Вот что мы  имеем:  паникера Маслова,  некоего Харитонова,  который
слушает радио,  и  несколько неизвестных.  Может быть,  неизвестных вообще
нет.  Есть просто два сплетника --  и все.  Тогда это не страшно.  Но может
быть и иначе.
     -- Я так понимаю,  Иван Александрович, что разговор этот не случайный.
Видать, начальство знает что-то?
     -- Правильно  понимаешь.   Но  начальство  ничего  не  знает,   только
предположения. Надо проверить. И вот что, Шарапов, нам весь район доверен,
от  улицы Горького до  Краснопресненских прудов,  одним ничего не сделать.
Надо на фабрики сходить,  в  депо,  по квартирам походить.  Надо с  людьми
поговорить, рассказать рабочим...
     -- Рабочих-то почти не осталось. Одни бабы.
     -- Значит,  с женщинами говорить надо.  Там, где мы недосмотрим, народ
поможет.
     -- Сегодня же пойду.
     -- Сходи, сходи. Прямо к этим, что Маслова задержали, на механический.
Начни с них.
     В  проходной  механического  завода  Шарапова  остановила  необъятных
размеров женщина-вахтер.  Она долго,  придирчиво читала его удостоверение,
потом  минут десять куда-то  звонила,  остервенело крутя ручку старенького
висячего телефона. Наконец, видимо получив разрешение, протянула Ивану его
красную книжечку и шагнула в сторону.  Шарапов еле протиснулся между ней и
до блеска вытертым железным турникетом.
     Ступив во  двор,  он  почувствовал прежнюю уверенность и  бросил,  не
оборачиваясь:
     -- Вы бы,  гражданочка,  кобуру застегнули,  а  то наган украдут, --  и
зашагал к зданию заводоуправления.
     Секретаря  партячейки  на  месте  не  было,   в   цех  его  провожала
председатель завкома, пожилая женщина в синей спецовке.
     -- Вы,   товарищ,  удачно  пришли.  У  нас  сейчас  обеденный  перерыв
начнется,  вот как раз лекцию и прочитаете.  А то давно уже к нам никто не
приходил.
     -- Да я, собственно, не лекцию...
     -- Понятно, понятно... У нас народ хороший, товарищ уполномоченный.
     Они  шли  мимо  стеллажей,  на  которых лежали  большие металлические
поплавки.
     -- Это что? -- спросил он у провожатой.
     -- Мины.  Мы их в токарном цехе делаем,  а рядом слесаря стабилизаторы
для   них