действительно нужно знать это, Хамид.
     - А знать нечего, - голос Хамида звучал тихо и рассудительно,  как  у
людей, взбиравшихся по лестнице к Зие. - И рассказывать тоже  нечего.  Что
случилось, то случилось и поправить этого нельзя.
     Он изобразил кивок, в действительности  не  кивнув,  и  повернулся  к
Фаррелу спиной.
     - Хотя многие  все  еще  пробуют,  -  ни  к  кому  в  отдельности  не
обращаясь, сказала Ловита Берд.
     Когда  Фаррел  вернулся  домой,  машина  Бена  стояла  на  подъездной
дорожке, а сам Бен вместе с Зией уже удалились в спальню, хотя  время  для
них было еще раннее. Фаррел съел яблоко,  дважды  набрал  номер  Джулии  -
весь, кроме последней цифры - испытывая мрачное довольство  собой  оттого,
что не мешает ей работать, и потратил час, уламывая  Брисеиду,  у  которой
лихорадочно блестели глаза, вылезти, наконец, из чуланчика  для  метел.  К
входной двери ее даже близко подтащить не удалось, так что они вышли через
заднюю и посидели немного в садике Бена, слушая далекое  дыхание  уличного
движения и злобную перебранку ночных птиц.





                                   XII


     Как выяснилось в ближайшие дни, сказать Бену хоть что бы то  ни  было
так же непросто, как вынудить кварк явиться  в  суд  по  повестке.  Каждое
утро, как бы рано Фаррелл ни спускался к завтраку, выяснялось, что Бен уже
успел ускользнуть, а все отличие выходного дня от рабочих свелось к  тому,
что Зия сочла нужным сообщить Фарреллу причину, извиняющую его отсутствие.
Фаррелл, хорошо знавший  рабочие  часы  Бена,  извел  два  своих  неполных
выходных, выпадавших то на один, то на другой день недели, пытаясь застать
Бена в кампусе, но оба раза услышал, что  Бен  ушел  десять  минут  назад.
Собственную способность искусно уклоняться даже  от  намеков  на  чем-либо
неудобные ему встречи Фаррелл сознавал отлично, но за Беном  он  подобного
дара никак не  подозревал  и  теперь  ему  оставалось  только  дивиться  и
гневаться. {Я-то ладно, что с меня взять, но о нем я был  лучшего  мнения.
Какой пример он подает нашему юношеству?}
     Разумеется, как ни крути, но им все же случалось  в  один  и  тот  же
вечер оказаться в одном и том же доме. Правда, не в одной и той же комнате
- насколько это зависело от Бена - и все-таки в четырех случаях они,  а  с
ними и Зия садились за один и тот же стол. Фаррелл, несколько удивляя себя
самого, не оставил ни единой из этих встреч без того, чтобы не  заговорить
о танцах в Бартон-парке, об исчезновении Бена после этих танцев, а также о
загадочной и чреватой членовредительством стычке Зии с  Эйффи  и  Никласом
Боннером. Один раз он даже припомнил им  Мак-Мануса  -  отчасти  случайно,
отчасти же потому, что начал получать истинное удовольствие от  новой  для
него роли Наказания Господня. {Желание во всем докопаться до  сути  быстро
обращается в гадкую привычку, и если не проявлять  осторожности,  способно
сбить человека на дурную дорожку.}
     Три раза из четырех Бен отражал  его  атаки  с  легкостью,  достойной
ученика  Джона  Эрне,  используя  в  качестве  щита  остроты,   лирические
отступления и без малого оскорбительные побасенки о том, как  он  перебрал
темного эля и как его после  неуклюжей  возни  ограбили  столь  же  пьяные
неумехи. Когда Фаррелл спросил, почему он держал в секрете свое членство в
Лиге Архаических Развлечений, Бен только слабо улыбнулся и пожал плечами:
     - Частью, я думаю, из-за Крофа Гранта. Стыдно было  признаться  тебе,
что я участвую в тех же играх с переодеваниями, что и этот дуралей. Ну,  а
частью и ты в этом виноват, потому что по твоим представлениям я  и  такие
переодевания - вещи  несовместные.  Получалось  вроде  бы,  что  для  тебя
связаться с чем-то наподобие Лиги дело вполне допустимое, а для меня ни  в
коем разе. Я действительно думал, что тебе за меня будет стыдно. Вероятно,
потому я тебя и не узнал.
     Фаррелл  уставился  на  Зию,  но  серые  глаза  под  тяжелыми  веками
оказались так же безжалостно пусты  -  {или  полны  вещей,  которые  я  не
способен увидеть} - как глаза Эгиля Эйвиндссона.
     Но  на  четвертый  вечер  первые  же   из   произнесенных   Фарреллом
вступительных слов по  поводу  исчезновений  и  посещений  заставили  Бена
вскочить на ноги и, наклонясь к нему через стол,  проорать  во  все  горло
взбешенную исповедь:
     - Черт бы тебя побрал, Джо, припадками я страдаю,  припадками!  Ты  о
припадках что-нибудь слышал? Что такое "нашло", знаешь? Слыхал,  как  люди
катаются по полу, изрыгают пену и с разбегу башкой врезаются в стены?  Как
они утром отправляются на работу, а приходят  в  себя  два  дня  спустя  в
камере для алкашей, в психушке,  в  интенсивной  терапии?  Ну,  что-нибудь
забрезжило у тебя в голове? - он заикался и трясся от гнева, мелкие  мышцы
подрагивали под  кожей,  отчего  лицо  расплывалось,  как  в  видоискателе
фотокамеры со сбитой наводкой на резкость.
     - Эпилепсия? - собственный  голос  прозвучал  в  ушах  Фаррелла,  как
приглушенная мольба о подачке. - Но ты не  пропустил  ни  одного  урока  в
школе. Это я гулял, как хотел.
     Бен потряс головой, нетерпеливо прерывая его:
     - Эпилепсия тут не при чем. Никто не может  объяснить  мне,  что  это
такое. И пока мы были мальчишками, ничего подобного со мной не  случалось,
все началось... - он запнулся лишь на мгновение, - ...после университета.
     И Бен, изумляя Фаррелла, улыбнулся,  впрочем,  то  была  лишь  губная
судорога, такая же краткая, как запинка.
     - На самом деле, у меня было два  приступа,  еще  когда  мы  жили  на
Десятой Авеню. Просто один раз ты отсутствовал, а в другой  тебя  до  того
занимала какая-то девушка, что ты бы и  летающей  тарелки  не  заметил.  И
потом, те припадки были гораздо слабее.
     Зия  нечувствительным  образом  испарилась  из  комнаты  -  когда  ей
хотелось, она умела уйти незамеченной. Фаррелл произнес:
     - Ты должен был мне сказать.
     Бен снова сел, гнев его выдохся с такой же пугающей  внезапностью,  с
какой вспыхнул.
     - Ничего я должен не был. Ничего.
     - А что я, по-твоему, воображал, глядя, как ты  ежишься,  уклоняешься
от разговора и ходишь по дому на цыпочках?  Какого  черта,  что  страшного
случилось бы, если бы ты мне сказал?
     Бен молчал, с такой силой разминая  горло,  что  на  коже  загорались
отметины от пальцев. В конце концов, он заговорил:
     - Джо, в нашем университете до сих пор не могут понять, что им делать
с женщинами, требующими равной с мужчинами оплаты. Они тут терпят черных и
чикано единственно из страха - и при этом ждут, что их за это похвалят,  -
они неприкрыто их ненавидят, они едва ли не крестятся, когда проходят мимо
единственного  во  всем  ученом  сообществе  человека,  имевшего  смелость
открыто признать, что у него диабет. Попробуй представить,  что  случится,
если они проведают о моих припадках. Я никогда и никому, кроме Зии, о  них
не говорил. И клянусь Богом, лучше бы и тебе о них было не знать.
     - Ах ты ж,  Господи,  -  сказал  Фаррелл.  И  с  сильнейшим  чувством
облегчения, вызванного  обновившейся  уверенностью  в  себе,  принялся  за
фруктовый пирог. - Да разве я проболтался, когда ты посвятил  стихи  Лидии
Мирабаль? Ее  ухажер,  Пако,  что  ни  день,  ловил  меня  после  школы  и
практиковался на мне в акупунктуре, а я все равно держал  рот  на  запоре.
Правда, все больше в пределах Восточной Двадцать  девятой  улицы,  но  все
равно, держал же.
     Бен молча глядел на него через стол. Фаррелл спросил:
     - Слушай, а на занятиях этого с тобой никогда не случалось? Вообще  в
рабочее время? - Бен  едва  заметно  передернул  сгорбленными  плечами,  и
Фаррелл счел это подтверждением. - Ну вот, ну, и что  они  могут  с  тобой
сделать? Ты же звезда, ты большой человек, на  следующий  год  ты  с  ними
подпишешь контракт и после этого вообще сможешь не появляться  в  кампусе.
Брось, Бен, нашел тоже о чем беспокоиться.
     Бен  коснулся  его  запястья  -  так  вяло,  что  Фаррелл   мгновенно
содрогнулся всем телом - и вышел из столовой, а Фаррелл еще  долго  сидел,
созерцая лужицу света под лампой и переставляя с места на  место  перечную
мельницу. В конце концов, почувствовав, как холодный нос Брисеиды  ткнулся
ему в лодыжку, он поднял глаза и обнаружил Зию,  мирно  поливающую  цветы.
Седые с черными волосы висели по плечам  выцветшего  монгольского  халата,
который она любила надевать по  вечерам,  и  оттуда,  где  сидел  Фаррелл,
фигура передвигавшейся по комнате Зии  выглядела  странно  молодой,  почти
девичьей. Даже когда он сказал: "Так выходит, ты все время знала об этом",
- и она с привычной уже грузностью повернулась, чтобы близоруко вглядеться
в него, он  все  еще  испытывал  страх  и  холодок  внутри,  как  если  бы
перплетенные по-двое драконы на  ее  халате  все  разом  подняли  шипастые
золотые головы и уставились на него.
     - Я знала, что с ним происходит, да, - сказала Зия, - и точно  знала,
где он. Но сделать я ничего не могла.
     - Я мог что-то сделать, - сказал Фаррелл. - Я мог привести его домой.
И в черт знает насколько лучшем виде, чем те двое.
     - Ты бы не смог его отыскать. А если б и отыскал, то, уверяю тебя, не
существует и малейшего шанса, что ты знал бы, как с ним поступить,  -  она
продолжала размеренно поливать растения. - В каком-то смысле, то, что  его
нашли те двое было наилучшим исходом. Но ожидание от этого легче не стало.
     - Да уж представляю себе, - от всего  сердца  согласился  Фаррелл.  -
Особенно если точно знаешь, где он и все такое.
     И надувшись, будто тринадцатилетний подросток, он добавил:
     - Если ты полагаешь, что я собираюсь расспрашивать тебя, от  кого  ты
получила столь конфиденциальные сведения...
     Проворное лукавство, от которого у Фаррелла еще при первой их встрече
перехватило дыхание, вспыхнуло в глазах Зии, помедлило и исчезло.
     - Да вон от нее,  -  сказал  она,  указав  подбородком  на  Брисеиду,
которая сидела у Фаррелла на ноге и крепко спала.
     Помыв тарелки, Фаррелл побрел в свою комнату. Упражнения в этот вечер
получались у него из рук вон плохо, а  всю  ночь  ему  снилось,  будто  он
вываливается то из одной, то из другой лодки. Каждый раз вместе  с  ним  в
лодке оказывались Эйффи и Бен, причем Эйффи все норовила спасти его, а Бен
ей не позволял.
     С этого вечера уже никто иной как Фаррелл чаще прочих пропускал обед,
время от времени завтрак, а  пару  раз  отсутствовал  дома  и  весь  конец
недели. Его отлучки были достаточно обоснованы - репетиции с  "Василиском"
отнимали куда больше одного  дня  в  неделю,  даже  если  не  предвиделось
никаких выступлений. Одна задача, чисто техническая, состояла в том, чтобы
переделать  все  аранжировки  ансамбля,  включив  в  них  лютню,   другая,
отличавшаяся меньшей четкостью постановки, сводилась к  необходимости  для
"Василиска" приспособиться к звуку и манере Фаррелла - и наоборот. Фаррелл
и не ожидал иного, ему уже случалось проходить через  исполнение  подобных
ритуалов. К чему он не был вполне готов, так это  к  пикникам,  отнюдь  не
напоминавшим импровизированные обеды вскладчину - с зажариванием  мяса  на
берегу Залива, игрой в волейбол и далекими прогулками с рюкзаком на  спине
- его постоянно приглашали участвовать в каждой из  этих  затей.  Он  даже
как-то пожаловался Хамиду:
     - Почему им так не терпится стать одной семьей? Мне нравится, как они
играют, но постоянное пребывание в чьих-то объятиях меня утомляет.
     - Деревенский склад мышления, - ответил Хамид. - Лига в  значительной
мере поощряет его своими  баронствами,  гильдиями,  содружествами  и  тому
подобным. Люди приучаются оперировать понятиями малых групп,  кланов,  это
значительно упрощает  восприятие  действительности,  но  потом  от  такого
подхода уже не так легко отделаться.
     Он улыбнулся на присущий ему манер - долгой, обнажавшей лишь  краешки
зубов улыбкой, от которой почему-то становилось не по себе - и прибавил:
     - Собственно, Средние  Века  этим  и  отличались.  Тогда  можно  было
прожить всю жизнь, не выходя за пределы нескольких квадратных миль.
     - Они на самом деле прекрасные музыканты, - сказал Фаррелл. - И у них
есть, чему поучиться, я уже несколько раз  выступал  с  ними.  На  прошлой
неделе мы играли для гостей герцога Клавдио и его жены. Странное  какое-то
ощущение, я так и не понял, понравилось мне или нет. Никто ни на минуту не
вышел из роли, даже когда зазвонил телефон или  взорвался  предохранитель,
они нас и кормили-то на кухне, как положено кормить  музыкантов.  Спасибо,
хоть конюшен у них нет.
     Улыбка Хамида стала шире:
     - А вот подождите, пока вам  не  придется  играть  в  местечке  вроде
Дол-Амрота или  Сторисенда,  -  Фаррелл  признал  названия  из  Толкина  и
Кабелла. Хамид с нарочитой неторопливостью покачал головой и  изящно  сдул
нечто с кончиков пальцев. - В таких местах и вправду начинаешь гадать,  на
каком ты свете.
     От дальнейших распросов он уклонился, да и Джулия, к которой  Фаррелл
обратился за разъяснениями, сообщила ему немногим больше.
     - Ну, что-то наподобие многосемейных поместий, - сказала  она.  -  Их
всего четыре или пять - четыре, по-моему, Дольн  постоянно  распадается  и
учреждается заново. Живут там примерно так же,  как  в  сельских  общинах,
разве что менее организованно. Люди сообща  платят  за  аренду  жилья,  по
очереди готовят, делают покупки, ковыряются в огородах и спорят о том, кто
на этой неделе обязан менять кошачью  подстилку.  Мы  оба  жили  в  дюжине
подобных мест.
     - С той только разницей, что там не играли  все  вместе  постоянно  в
одну и ту же игру.
     В ответ Джулия попросту рассмеялась ему в лицо.
     - Да неужто? Брось, пожалуйста. Там, где мы с тобой  жили,  только  и
разговоров было, как взорвать Пентагон или хотя бы намертво забить  в  нем
канализацию. А в  других  местах  шли  великие  поиски  совершенной  формы
коллективного брака или безупречной  позиции  по  отношению  к  Кубе,  или
какого-нибудь гуру на все времена, или универсального удобрения. Здесь  то
же самое, Джо, это просто такая обязательная для все униформа. И либо  она
тебе приходится впору, либо ты перебираешься в какую-то другую компанию.
     - И Пресвитер Иоанн, стало быть,  перебрался?  -  в  последнее  время
Фаррелл пристрастился использовать это имя  в  качестве  глубинной  бомбы,
злонамеренно подбрасывая его в безбурный поток  разговора  с  кем-либо  из
членов Лиги и наблюдая  за  тем,  как  под  мирно  мерцающей  поверхностью
начинает бурлить и содрогаться вода.
     Но Джулия сказала только: "Возможно",  -  продолжая  вставлять  новый
патрончик с грифелями в один из своих  рисовальных  карандашей.  Когда  же
Фаррелл попытался еще немного нажать на нее, голос Джулии стал  высоким  и
монотонным, постанывающим от напряжения, как  металлическая  изгородь  под
током.
     - Оставь его в покое, Джо, у него просто поехала крыша. Он переборщил
с этими играми, принял слишком большую дозу всего сразу и превратился  еще
в одного психа с Парнелл-стрит - это тебя устроит? Оставь его в покое.
     В глазах ее вскипали слезы, нижняя  губа  дрожала,  и  Фаррелл  пошел
заваривать чай.
     С  того  дня,  когда  они  вместе  побывали  на  танцах,  Джулия   не
сопровождала Фаррелла на какие бы  то  ни  было  сборища  Лиги,  кратко  и
бесцеремонно отговариваясь либо усталостью,  либо  срочной  работой.  Леди
Хризеида пригласила его раз в неделю играть в ее  танцевальном  классе,  а
один  раз  он  посетил  ярмарку   ремесел,   устроенную   оружейниками   и
мастеровыми, и провел целый день, беседуя  с  молодыми  людьми,  носившими
длинные, собранные в хвостик волосы, и способными отличить южно-германские
латы от миланских и работу Пефенгаузера от  работы  Кольмана,  а  также  с
бывшим профессором химии, который теперь мастерил полные доспехи, весившие
восемьдесят фунтов и продававшиеся за три тысячи долларов.  Кроме  них  он
познакомился с двумя кузнецами-оружейниками и со  специалистом  по  боевым
молотам и бичам, а еще  один  новый  знакомец  изготавливал  исключительно
огромные латные рукавицы с мягкой внутренней набивкой. Фаррелл узнал,  что
непревзойденным пока инструментом, используемым для пропихивания набивки в
рукавицу, являются палочки, которыми едят китайцы,  и  что  для  турнирной
булавы лучше всего брать свинцовое грузило весом в один фунт.
     Хамид и Ловита сводили Фаррелла на первый в его  жизни  турнир,  тоже
происходивший в Бартон-парке, хоть и не на той лужайке,  где  праздновался
День Рождения Короля. То было одно из редких мероприятий Лиги, на  которое
допускалась публика - посторонние люди в нормальной одежде толпились между
ярких,  как  в  мульфильмах,  шатров  и  чудовищных,   расшитых   способом
аппликации стягов, а  с  натянутой  между  деревьями  проволоки  над  ними
свисали полотнища с гербами.  Фаррелл  увидел,  как  Симон  Дальнестранник
зарубил трех новичков, пытавшихся  заслужить  рыцарские  шпоры,  и  как  в
поединке на боевых молотах, напоминавшем медленный танец,  с  удивительным
проворством  оборонялся  король  Богемонд.  Гарт   де   Монфокон   победно
выскользнул  из  ревущей  melee,  оставив  четырех  или   шестерых   своих
противников хромать и хватать ртом воздух, и стоявший на цыпочках  Фаррелл
замер,  глядя  как  смешной  усач  рыщет   по   арене,   сощурясь,   почти
зажмурившись, как его худощавое тело пульсирует, подобно телу  хорька  или
какой-то иной твари, способной найти вас по запаху даже под землей.  Толпа
завопила, приветствуя Гарта, и в тот же миг глаза  его  отыскали  в  толпе
Фаррелла, и он с насмешливым вызовом поднял меч.  Фаррелл  знал,  что  это
всего лишь ротанг, но длинный отполированный клинок блестел на солнце, как
настоящий меч, как Весельчак, и когда  Гарт  отвернулся,  Фаррелл  испытал
облегчение. {Коррективное чтение. Даррелл Слоут. Нет, не помогает.}
     Он привел Джулию на обед в дом Зии и пожалел об этом  еще  до  стого,
как закончил представлять их друг дружке. Женщины встретились впервые, что
не мешало им реагировать друг на дружку с  мгновенной  непосредственностью
людей, состоящих в застарелой вражде. Фаррелл  провел  вечер,  в  отчаянии
вытягивая из  Бена  детские  воспоминания,  чтобы  хоть  чем-то  заполнить
молчание, и наблюдая, как Зия испытует гостью, прощупывая ее и  расставляя
ей ловушки с грубостью, какой он никогда  прежде  за  ней  не  замечал,  а
Джулия отвечает ей все более краткосложными  сарказмами.  Она  ушла  домой
рано,  с  головной  болью,  и  в  следующие  два  дня  с  Фарреллом   едва
разговаривала. Самое длинное ее высказывание по  поводу  этого  знакомства
было таким:
     - Мы не захотели друг другу понравиться. Пусть оно так и останется.
     В канун летнего солнцестояния они вместе отправились на происходившее
под открытым небом венчание санитара из психиатрической клиники, носившего
имя сэр Тибальт Воинственный, с леди  Алисон  де  ла  Форе,  работавшей  в
университете помощницей лектора. Венчание  происходило  в  закатных  лучах
посреди пляжа, купание на котором было запрещено на неопределенный срок по
причине загрязнения сточными водами. Во время церемонии, совершаемой босым
приором из нищенствующего ордена, играл "Василиск", затем Хамид пел "Любим
я  иль  нет,  но  долг  мой  -  любить  ее  или  погибнуть",   а   Фаррелл
аккомпанировал ему, и костюмированные гости, заключив новобрачных в  круг,
медленно танцевали. Затем Фаррелл с Джулией отправились на свадебный  пир,
и дорогу им показывали два итальянских  наемника,  один  Друид  и  парочка
соблазнительно декольтированных елизаветинских шлюшек -  вся  эта  публика
ухитрилась втиснуться в Мадам Шуман-Хейнк. Фаррелл вел автобус,  повинуясь
лишь тем указаниям,  каковые  являлись  результатом  консенсуса  названной
буйной шатии, пока крутой закрытый поворот не вывел его на широкую аллею с
разбросанными вдоль нее коттеджами на