люди  должны  любить  природу. Ибо  от этого  жизнь  становится
богаче. Еще богаче.
     И снова, повернувшись к Иенсену:
     -- Вы понимаете, чего вы от нас требуете? Расходы огромные. Положение у
нас тяжелое, даже в частной жизни. Вот у меня дома после того, как последний
раз  подбили бухгалтерские итоги,  в ходу  лишь большие  коробки  спичек.  Я
говорю об этом для примера.
     -- Большие коробки?
     -- Да, из соображений экономии. Приходится экономить решительно на всем.
Большие коробки гораздо дешевле. Это здоровая экономия.
     Издатель  к  этому  времени  уже  сидел  на  столе,  поставив  ноги  на
подлокотник кресла. Он глядел на своего кузена.
     --  Если  бомбу  и  впрямь подложили,  тоже  может получиться  здоровая
экономия. Домик становится тесноват.
     Шеф глянул на него с горечью.
     -- Ну, страховка-то покроет убытки, -- сказал издатель.
     -- А кто покроет убытки страхового общества?
     -- Банки.
     -- А убытки банков?
     Издатель промолчал, и шеф вторично перенес свое внимание на Иенсена.
     -- Я полагаю, что вы по долгу службы обязаны молчать.
     -- Разумеется.
     -- Начальник полиции вас рекомендовал. Надеюсь, он знал, что делает.
     Иенсен не нашелся что ответить.
     -- Кстати, внутри здания нет полицейских в форме?
     -Нет.
     Издатель  снял ноги  с  кресла  и  скрестил  их под  собой, как  делают
портные.
     Иенсен покосился на часы. 13.36.
     -- А  если бомба есть в самом  деле,  -- сказал издатель,  --  шесть тысяч
человек... скажите-ка, господин Иенсен, какой процент составят потери?
     -- Потери?
     -- Ну да, потери в людях?
     -- Это нельзя предсказать заранее.
     Издатель пробормотал, как бы ни к кому не обращаясь:
     -- Найдутся такие,  которые  скажут, что мы нарочно дали им взлететь на
воздух. Это вопрос престижа. -- И обращаясь к кузену:  -- А о потере престижа
ты подумал?
     Шеф  устремил   затуманенную  синеву  глаз  на  город,  белый,  чистый,
кубистский. Самолет вычерчивал геометрические фигуры на ясном весеннем небе.
     -- Эвакуировать, -- сквозь приоткрытый уголок рта проронил он.
     Иенсен заметил время: 13.38.
     Рука издателя легла на внутренний телефон. Рот приблизился к микрофону.
Голос был четким и решительным:
     --  Учебная  пожарная  тревога. Провести  скоростную  эвакуацию.  Через
восемнадцать минут в доме  не должно быть ни одного  человека, кроме особого
отдела. Начинайте ровно через девяносто секунд.
     Красная лампочка погасла. Издатель встал и пояснил:
     --  Для  сотрудников тридцать  первого лучше спокойно  сидеть  у себя  в
отделе, чем гонять по лестницам. Ток будет отключен в ту самую минуту, когда
последний лифт спустится вниз.
     -- Откуда у нас  могут  быть такие  недоброжелатели? -- сокрушенно сказал
шеф.
     И ушел.
     Издатель начал обуваться.
     Иенсен вышел из комнаты вместе с директором.
     Едва за ними захлопнулась дверь, у директора сразу же опустились уголки
рта, лицо стало неподвижное и надменное, а взгляд--пронзительный и пытливый.
Когда они проходили  через секретарскую, молодые  женщины, как  по  команде,
склонились над своими столами.
     Ровно в  тринадцать часов сорок минут  комиссар Иенсен вышел из лифта и
пересек  вестибюль. Он  дал  своим людям знак  следовать  за ним  и  толкнул
вращающуюся дверь. Полиция покинула Дом.
     Позади,  перекатываясь   между  бетонными  стенами,  гремели  усиленные
микрофоном слова команды.

III

     Машина  ждала  у   ограды,  примерно  на  полдороге  между  стоянкой  и
полицейским кордоном.  Комиссар  Иенсен  сидел на переднем сиденье  рядом  с
шофером. В  левой  руке он держал секундомер, в правой  --  микрофон.  Через
небольшие  промежутки  времени  он  отдавал  краткие  энергичные  приказания
сотрудникам,   находящимся  в  радиофицированных  машинах  и   тем,  которые
перекрыли улицу. У  него была  хорошая  выправка;  густые  седые волосы были
коротко подстрижены на затылке.
     Сзади  сидел директор --  человек  в шелковом  галстуке и  со скользкой
улыбкой. Лоб у  него взмок  от пота, он суетливо ерзал  на  сиденье. Теперь,
когда   поблизости  не  было  ни  выше-,  ни  нижестоящих,  он  мог  наконец
предоставить отдых своему лицу. Черты его как-то сразу обмякли и расплылись,
а между губами то и  дело мелькал  кончик разбухшего языка. Он явно не учел,
что Иенсен может наблюдать за ним в зеркало заднего вида.
     --  Вам вовсе  незачем оставаться, если  вам  это неприятно,  -- сказал
Иенсен.
     -- Я обязан.  Шеф  уехал,  издатель  тоже.  Таким  образом я становлюсь
ответственным лицом, так сказать, шефом.
     -- Понимаю.
     -- А это опасно?
     -- Едва ли.
     -- Но если рухнет все здание?
     -- Маловероятно.
     Иенсен поглядел на секундомер. 13.51.
     Он перевел взгляд на  Дом. Даже  отсюда,  с  расстояния почти  в триста
метров,  монолитная  глыба  устрашала   и  подавляла   своими   грандиозными
размерами.  Четыреста  пятьдесят  кусков  стекла,  оправленных  в  четыреста
пятьдесят  одинаковых  металлических  рам,  отражали белый  солнечный  свет,
голубая облицовочная плитка на стенах создавала впечатление  холода, блеска,
неприступности. Иенсену вдруг показалось, что Дом может рухнуть и без всякой
бомбы, просто земля  прогнется  под этим непомерным грузом, просто давление,
распирающее изнутри эти стены, разорвет их.
     Из главного  подъезда лился нескончаемый  людской поток.  Он  не  спеша
петлял между рядами  автомобилей на стоянке, просачивался  сквозь проходы  в
высокой  стальной ограде, стекал  вниз по склону холма  и  потом наискось по
серым бетонным плитам порта. За грузовыми причалами и низким длинным зданием
пакгауза  поток  дробился,  представал  серой безликой массой,  человеческой
туманностью. Несмотря  на расстояние,  Иенсен успел заметить, что по меньшей
мере две трети персонала составляют женщины и что большинство из них одето в
зеленое. Должно быть, потому, что зеленое -- цвет весны.
     Две большие красные  машины  с  брандспойтами  и  подъемными лестницами
тронулись со стоянки и  подъехали к входу.  Пожарники сидели вдоль бортов, и
их стальные каски сверкали на солнце. Но ни сирены, ни колокола не издали ни
звука.
     В тринадцать  часов  пятьдесят  семь  минут поток поредел,  спустя  еще
минуту из стеклянных дверей выходили лишь отдельные лица.
     А  спустя  еще  немного  в  дверях  остался один-единственный  человек.
Напрягая зрение, Иенсен  смог  узнать  его.  Это  был начальник гражданского
патруля.
     Иенсен взглянул на секундомер. 13.59.
     Слышно было, как за спиной нервически возится директор издательства.
     Пожарники сидели  на  своих местах. А начальник патруля исчез.  Дом был
пуст.
     Иенсен в  последний  раз  взглянул на  часы,  потом на  здание  и начал
отсчет.
     Когда перевалило за пятнадцать, секунды как будто сделались длинней.
     Четырнадцать...  тринадцать...  двенадцать...  одиннадцать... десять...
девять... восемь... семь... шесть... пять... четыре... три... два... один...
     -- Ноль, -- сказал комиссар Иенсен.

IV

     -- Это неслыханное преступление, -- сказал начальник полиции.
     -- Но  бомбы-то мы не обнаружили.  И  вообще ничего не произошло. Ровно
через  час  дали отбой пожарной тревоги, и люди  снова приступили  к работе.
Задолго до четырех все уже шло своим чередом.
     --  И  все-таки  это неслыханное  преступление, --  повторил  начальник
полиции.
     Голос его звучал внушительно,  но  не  совсем твердо, словно он пытался
убедить не только своего собеседника, но и самого себя.
     -- Преступника надо задержать.
     -- Следствие продолжается.
     --  Но  я  не  советовал  бы  вам  вести  следствие  обычными  методами.
Преступника надо найти во что бы то ни стало.
     -- Понял.
     --  Выслушайте  меня внимательно. Я  далек  от  мысли  критиковать ваши
методы...
     -- Я  избрал  единственно  возможный путь. Риск был  слишком велик.  На
карту были поставлены сотни  человеческих жизней, а то и больше. Если бы Дом
загорелся,  мы  вряд ли смогли  бы  что-нибудь  сделать.  Пожарные  лестницы
достают  только до седьмого,  максимум до восьмого  этажа.  Словом,  команда
возится внизу, а огонь лезет вверх. Далее: высота Дома сто двадцать  метров,
а выше чем на тридцать метров брандспойты не достают.
     -- Конечно, конечно, я вас понимаю. И  вообще  я не осуждаю вас,  как я
уже сказал. Но они ужасно возмущаются.  Остановка  производства  обошлась им
почти  в два миллиона. Шеф лично связался с  министром внутренних  дел. Я не
сказал бы, что он принес жалобу...
     Пауза.
     -- Слава богу, это не назовешь жалобой в обычном смысле слова...
     Иенсен промолчал.
     --  Но  он  возмущен, его возмущают  как убытки, так и гнусные происки,
жертвой которых он стал. Да, да, я цитирую дословно: происки.
     -- Слушаю.
     -- Они настаивают на немедленной поимке преступника.
     -- Нужно время. Мы располагаем только письмом.
     -- Я знаю. Но преступление должно быть раскрыто.
     -- Слушаю.
     -- Дело довольно щекотливое и, как я уже сказал, спешное. Все остальные
дела можно  отложить. Чем бы вы ни занимались до этого, можете  все  считать
несущественным.
     -- Понял.
     --  Сегодня  у нас понедельник.  В  вашем  распоряжении неделя --  и  ни
секунды больше. Семь дней, понимаете!
     -- Понимаю.
     -- Займитесь  этим делом лично. Можете пользоваться услугами всех наших
лабораторий, но не посвящайте  их в суть дела. А если захотите  с кем-нибудь
посоветоваться, обращайтесь непосредственно ко мне.
     -- Должен сообщить вам, что гражданский патруль уже в курсе.
     -- Очень жаль. Прикажите им хранить молчание.
     -- Постараюсь.
     -- Все важные допросы проводите лично.
     -- Понял.
     -- И еще одно: следствие  никак не должно  мешать  им. Они  чрезвычайно
дорожат  временем.  Если  уж  вам  непременно  понадобится  получить  от них
какие-либо  сведения, они  предпочитают  давать  их через  шефа-исполнителя,
первого директора издательства.
     -- Понял.
     -- Вы с ним уже знакомы?
     -Да.
     -- Иенсен!
     -- Слушаю.
     -- Желаю вам удачи. Это прежде всего в ваших интересах.
     Комиссар Иенсен положил трубку. Поставил локти на зеленое сукно стола и
уронил  голову на  ладони. Коротко остриженные волосы больно кололи  пальцы.
Рабочий день Иенсена начался  пятнадцать часов назад.  Сейчас  было уже  без
малого десять, и Иенсен очень устал.
     Иенсен встал  из-за стола,  расправил  плечи и  спустился  по  винтовой
лестнице вниз, в  дежурную часть.  Комната выглядела  очень старомодно.  Все
здесь было  выкрашено в ядовито-зеленый цвет, как и двадцать пять лет назад,
когда  Иенсен  был  еще  постовым  полисменом.  Через  всю  комнату  тянулся
деревянный  барьер,  а за  ним скамьи, прикрепленные к стене, и  кабины  для
допроса со стеклянными оконцами и до блеска  отполированными ручками дверей.
Сегодня в дежурке  большого наплыва не было. Несколько пьяниц да оголодавших
проституток, все  средних  лет  или  чуть  постарше.  Они сидели кто  где  и
дожидались, когда их  вызовут на допрос, а за  барьером виднелась непокрытая
голова полицейского. На полицейском  был полотняный  китель защитного цвета.
Он нес  дежурство у телефона. Время от времени доносился рев машин, с  шумом
въезжавших во двор.
     Иенсен открыл стальную дверцу в стене и спустился в подвал. Помещение у
шестнадцатого участка было старое, пожалуй, единственное старое в этой части
города, да к тому же оно не содержалось в  должном порядке. Зато камеры были
оборудованы по  последнему  слову техники. Потолки белые,  пол  белый, стены
тоже, решетчатые двери сверкают под резким, безжалостным светом ламп.
     У ворот  стоял серый  полицейский автобус. Задние  дверцы  у него  были
распахнуты, и несколько человек в форме выгружали оттуда группу пьяниц. Надо
сказать,  что с задержанными  они не  церемонились, но Иенсен  уже знал, что
причиной тому не столько жестокосердие, сколько отчаянная усталость.
     Иенсен прошел через помещение  для регистрации алкоголиков, разглядывая
по пути их бессмысленные тоскливые лица.
     Хотя пьянство на улицах преследовалось строжайшим образом,  и  с каждым
годом  все строже, хотя правительство совсем  недавно  приняло  новый закон,
запрещающий  злоупотребление  алкоголем  даже в  домашних  условиях, полиция
совершенно  изнемогала от непосильной нагрузки: каждый вечер она задерживала
от двух до трех тысяч человек, находящихся в более или менее глубокой стадии
опьянения. Из них примерно половину составляли  женщины. Со времени постовой
службы  Иенсен  помнил,  что тогда  три  сотни задержанных в субботний вечер
считалось чрезвычайным происшествием.
     Рядом с автобусом стояла санитарная машина, а подле нее молодой человек
в спортивной шапочке и белом халате -- полицейский врач.
     -- Пятерых надо отправить в больницу для  промывания желудка. -- сказал
он.  --  Оставить  их  здесь я  не  рискну.  Не могу  взять  на  себя  такую
ответственность. Иенсен кивнул.
     --Черт знает что получается,--продолжал врач.--Сперва облагают спиртные
напитки  огромным  налогом  --  пять  тысяч процентов,  потом  создают такие
условия  жизни, которые толкают  человека к пьянству,  и после всего этого в
одном  только  нашем городе государство ежедневно зарабатывает на штрафах за
пьянство триста тысяч.
     -- Советую вам держать язык за зубами, -- ответил Иенсен.

V

     Жил  комиссар Иенсен по теперешним  временам сравнительно  недалеко  от
центра, в  южном районе  застройки, и на  машине  он добрался до своего дома
меньше чем за час.
     В центре на улицах было все так же шумно: не закрылись еще кинотеатры и
кафе-автоматы, и люди сновали по тротуарам вдоль  освещенных витрин. Лица  у
них были белые и напряженные, словно их измучил холодный колючий свет реклам
и фонарей.  Кое-где  встречались  группки  праздношатающейся  молодежи.  Они
собирались  вокруг  фургонов,  где  продавали  жареную  кукурузу,  или перед
витринами.  Стояли  по большей  части  тихо, даже  друг  с  другом  почти не
разговаривали.   Лишь   изредка   кто-нибудь  равнодушно  провожал   глазами
полицейскую машину.
     Преступность  среди молодежи,  считавшаяся  прежде  чрезвычайно  важной
проблемой,  за  последнее  десятилетие почти сошла на нет.  И  вообще теперь
совершалось  гораздо меньше  преступлений,  возрастал  только алкоголизм. По
дороге через  центр Иенсен неоднократно  наблюдал полицейских при исполнении
ими  служебных  обязанностей.  В  неоновом свете  отливали  белым  резиновые
дубинки, когда полицейские запихивали пьяниц в автобусы.
     Перед   министерством   внутренних   дел   машина   Иенсена  нырнула  в
восьмикилометровый туннель и вынырнула в  пустынном  заводском районе, потом
проехала через мост и продолжала свой путь по шоссе к югу.
     Иенсен  устал,  и  в правом  подреберье у него засела боль,  тяжелая  и
тягучая.
     Пригород,  где  он жил, состоял из тридцати шести  восьмиэтажных домов,
выстроенных  в четыре параллельные  линии. Между этими линиями располагались
места  для  стоянки автомобилей, цветочные  газоны, а для  детей --  игровые
павильоны из прозрачной пластмассы.
     Иенсен остановил  машину перед седьмым домом в третьей  линии, выключил
зажигание и вылез под  холодное  звездное небо. Хотя часы  показывали  всего
пять  минут одиннадцатого, в доме было темно. Иенсен сунул  монету в автомат
при стоянке, повернул рычажок с красной часовой стрелкой и пошел к себе.
     Он зажег свет, снял плащ, ботинки, галстук, пиджак, расстегнул рубашку,
прошелся  по  комнате,  окинул  взглядом  ее  безликую  обстановку,  большой
телевизор и снимки -- еще из полицейской школы, -- развешанные по стенам.
     Потом опустил жалюзи на  окнах, снял брюки и  погасил  свет.  В темноте
прошел на кухню и достал  из холодильника  бутылку. Прихватив еще  и  рюмку,
отогнул одеяло и простыню и уселся на постели.
     Так он сидел и пил -- в полной темноте.
     Когда боль поутихла, Иенсен отставил рюмку на тумбочку и лег.
     Уснул он почти мгновенно.

VI

     Комиссар Иенсен проснулся в половине седьмого. Вылез из постели, прошел
в  ванную  комнату,  там вымыл лицо, руки и шею  холодной  водой, побрился и
почистил зубы.
     От полоскания долго кашлял.
     Потом, вскипятив воды  с медом, он  постарался выпить  ее, пока она  не
остыла.  Между  делом  просмотрел  газеты.  Ни  одна из  них  ни  словом  не
обмолвилась о событиях, которые занимали его со вчерашнего дня.
     На шоссе было оживленное  движение, и, даже  включив  сирену,  он  смог
добраться до участка только в тридцать пять минут девятого.
     Через десять минут позвонил начальник полиции.
     -- Следствие ведется?
     -- Да.
     -- По каким направлениям?
     -- Послано на анализ вещественное доказательство  -- бумага.  Психологи
изучают текст. Откомандировал человека на почту.
     -- Имеются результаты?
     -- Пока нет.
     -- У вас есть какая-нибудь версия?
     -Нет.
     Молчание.
     -- Мои сведения об этом издательстве недостаточны, -- сказал Иенсен.
     -- Желательно их освежить.
     -- Да.
     -- Еще желательнее, чтобы вы нашли источники информации вне концерна.
     -- Понял.
     --  Я порекомендовал  бы  вам обратиться в  министерство,  например,  к
государственному секретарю по вопросам печати.
     -- Понял.
     -- Вы читаете их журналы?
     -- Нет. Но я начну.
     --  Хорошо,  только  ради  бога  постарайтесь не  вызывать нареканий со
стороны шефа и его кузена.
     -- Если я назначу кого-нибудь из патруля в личную охрану,  вы не будете
возражать?
     -- Для кого охрану? Для шефа с братом?
     -Да.
     --Без их ведома?
     -Да.
     -- Вы считаете такой шаг обоснованным?
     -Да.
     -- И вы думаете, ваши люди справятся с таким щекотливым поручением?
     -Да.
     За этим последовало столь продолжительное молчание, что Иенсен невольно
взглянул  на  часы.  Он  слышал,  как   дышит  начальник,  слышал,  как  тот
постукивает чем-то по столу, скорей всего авторучкой.
     -- Иенсен!
     -- Слушаю!
     -- С этой  минуты следствие целиком передоверено вам. Я не желаю ничего
знать ни о ваших методах, ни о ваших действиях.
     -- Понимаю.
     -- За все отвечаете вы. А я на вас полагаюсь.
     -- Понял.
     -- Общие установки ясны?
     -- Да.
     -- Желаю удачи.
     Комиссар Иенсен пошел в туалет,  набрал там воды в бумажный стаканчик и
вернулся  к своему  столу. Выдвинув  ящик  стола, достал  оттуда  пакетик  с
питьевой  содой, отсыпал в  стаканчик  ложки три  -- на глазок -- и размешал
ручкой.
     За двадцать пять лет службы в полиции Иенсен видел начальника один раз,
а не говорил с ним ни  разу -- до вчерашнего дня. Зато со вчерашнего они уже
успели поговорить по телефону пять раз.
     Соду он выпил  залпом,  стаканчик смял  и  кинул  в корзинку для бумаг,
потом позвонил в лабораторию. Лаборант отозвался сухим, официальным тоном:
     -- Отпечатки пальцев не обнаружены.
     -- Вы уверены?
     --Разумеется, уверен.  Но для нас еще ничего  не ясно. Мы  прибегнем  к
другим методам.
     -- Конверт?
     -- Из самых обычных. Ничего нам не даст.
     -- А бумага?
     -- Вот бумага особой выработки, И кроме того, надорвана по одному краю.
     -- Это может служить какой-то нитью?
     -- Допускаю.
     -- Еще что?
     -- Ничего. Мы продолжаем работу.
     Иенсен  положил   трубку,   подошел  к  окну   и   поглядел   вниз   на
цементированный  двор  участка. У  входа в подвал  стояли двое полицейских в
резиновых сапогах  и непромокаемых  комбинезонах.  Они  разматывая шланги --
собирались мыть камеры.  Иенсен распустил ремень, чтобы легче  было  дышать,
пока газы, распиравшие желудок, не выйдут через пищевод.
     Зазвонил телефон. Это звонил полицейский, который был откомандирован на
почту.
     -- Боюсь, что с