и".  Оба ехали  на большой скорости  и  с
включенными сиренами.
     На полдороге его остановил полицейский кордон. Полицейский  с фонарем в
руках, по-видимому, узнал  Иенсена: когда Иенсен опустил боковое стекло, тот
откозырял и доложил:
     --  Дорожное  происшествие.  Один  погибший. Разбитая машина  загородила
проезжую часть. Через несколько минут мы расчистим дорогу.
     Иенсен кивнул.  Он сидел, не  поднимая  стекла,  чтобы холодный  ночной
воздух  беспрепятственно врывался в машину. А  сам тем временем думал о том,
что  дорожных  происшествий  из года в  год  становится все  меньше, а число
погибших в результате аварий, наоборот,  возрастает. Эксперты в транспортном
министерстве  уже  давно  разрешили  эту статистическую  загадку. Уменьшение
числа дорожных происшествий и размеров материального  ущерба можно объяснить
улучшением  качества дорог и бдительностью регулировщиков. Но  важнее  здесь
чисто   психологический  фактор:  люди   сейчас   больше  зависят  от  своих
автомобилей,  а  потому  обращаются  с ними  бережнее  и  -- сознательно  или
бессознательно -- боятся только одного -- потерять машину.  Увеличение числа
аварий со смертельным исходом объясняется тем,  что большинство из них можно
бы по  праву квалифицировать  как самоубийства.  Но  и здесь  решающую  роль
играет психологический фактор: люди живут  вместе  со своими машинами и ради
них,  а потому хотят и умирать вместе с ними. Все это Иенсен  знал из одного
исследования,  проделанного несколько лет  назад.  Конечно, оно проходило  в
обстановке  строжайшей  секретности,  но   высшие   полицейские  чины  могли
ознакомиться с его результатами.
     Дорогу  расчистили через восемь минут. Иенсен  поднял стекло  и включил
зажигание. На  бетонированном  шоссе лежал чуть  заметный  налет изморози, а
там,  где произошла  катастрофа,  под лучами  прожекторов  четко  выделялись
отпечатки шин. Но возникли они не от юза и  не от резкого  торможения, а  от
удара  машины  о  бетонный столб  на обочине.  Сомнительно, чтобы  при таких
обстоятельствах  можно было рассчитывать на  выплату страховой премии. Хотя,
как всегда, не исключалось и самое естественное объяснение: водитель устал и
заснул за рулем.
     Иенсен чувствовал  какую-то  смутную неудовлетворенность, словно что-то
упустил или сделал не так, как  надо. Когда он пытался проанализировать  это
чувство, у него вдруг от голода засосало под ложечкой. Он отогнал машину  на
стоянку  перед седьмым домом  в третьем  ряду,  сбегал  к продовольственному
автомату  и нажатием  кнопки извлек из  него  пакет синтетического молочного
супа для диетпитания.
     У себя он прежде всего снял  и аккуратно повесил пальто и пиджак, потом
зажег  свет.  Опустив жалюзи,  он  прошел на  кухню, отмерил ноль целых  три
десятых литра воды, налил их в  кастрюлю  и высыпал  туда  суповой  порошок.
Когда смесь разогрелась, он перелил ее в большую чашку и вернулся в комнату.
Здесь он поставил чашку на тумбочку, сел  на кровать и  расшнуровал ботинки.
Часы показывали четверть третьего, и тишина кругом  стояла  полная.  Ему все
так же казалось, будто он что-то упустил или сделал не так, как надо.
     Он достал  из  пиджака  блокнот, включил бра  над  кроватью  и  погасил
верхний свет. Прихлебывая суп, он тщательно проштудировал свои заметки.  Суп
был густой, вязкий и к тому же безвкусный и какой-то затхлый.
     Когда заметки были дочитаны, Иенсен поднял взгляд и  долго рассматривал
фотографии,  сделанные  в  полицейской  школе.  Иенсен  и  себя   нашел   на
фотографии: он стоял в заднем ряду, крайний справа, скрестив руки на груди и
неуверенно улыбаясь.  Судя по всему, он что-то говорил своему соседу как раз
в ту минуту, когда фотограф щелкнул затвором.
     Затем Иенсен встал и вышел в переднюю. Здесь он открыл  двери гардероба
и взял с полки одну из бутылок, что рядами лежали вдоль стены под прикрытием
форменных фуражек.
     Из  кухни  он принес  стакан,  почти  доверху  наполнил  его спиртом  и
поставил на тумбочку около чашки с супом.
     Развернув список с  девятью именами, он  тоже  положил его  на тумбочку
перед собой. Положил и начал разглядывать.
     Электрические часы в кухне отметили время тремя короткими звонками.
     Иенсен открыл чистую страницу  в блокноте  и  записал: "No 6.  38  лет.
Разведенный. Отдел общественных  отношений.  В связи с  переходом на  другую
работу".
     Переписывая  адрес,  Иенсен чуть  заметно  покачал  головой.  Потом  он
поставил  будильник на  нужный  час,  погасил  свет,  разделся догола, надел
пижаму  и сел в  постели, укрывшись одеялом.  Суп разбухал в желудке  как на
дрожжах, и казалось, словно кто-то снизу давит на сердце.
     Стакан он выпил в два присеста. Шестидесятиградусный спирт обжег язык и
огненной стрелой вонзился в пищевод.
     Иенсен лежал на спине, широко раскрыв глаза, и дожидался сна.

XXIV

     Иенсен так и не смог уснуть. С  трех часов до двадцати минут шестого он
лежал  в  каком-то забытьи, не в силах ни мыслить, ни избавиться  от мыслей.
Разбитый и  мокрый от пота,  встал он по  звонку будильника, а  спустя сорок
минут уже сидел в машине.
     Путь его лежал к северу, за двести километров отсюда.  И поскольку день
был воскресный, он рассчитывал добраться туда за три часа.
     Город  был тих и безлюден,  пустые гаражи,  голые стоянки,  но  система
регулировки,  как всегда, делала свое дело, и  по дороге через  центр Иенсен
десять раз останавливался перед красным светофором.
     Дорога   была  прямая,   удобная,   пейзаж   по   обеим   ее   сторонам
незанимательный.  Изредка мелькали  отдаленные пригороды и  тянулись  к небу
"районы  самосноса". Между  линией горизонта и автострадой  торчали какие-то
сухие и унылые насаждения --  то  искривленные  деревья,  то  низкий колючий
кустарник.
     В восемь часов  Иенсен свернул к бензоколонке -- заправиться. Там же он
выпил стакан остывшего чая и позвонил по автомату в два места.
     Начальник  патруля говорил сиплым, усталым голосом, должно быть, звонок
Иенсена поднял его с постели.
     --  Это случилось девятнадцать  лет  назад, -- доложил он. -- Комендант
застрял в лифте, и его разрезало пополам.
     -- По делу велось следствие?
     -- Нет, только стандартная запись в журнале. Слишком простое дело:  его
классифицировали как несчастный случай -- элементарный обрыв на линии, из-за
которого  лифт  остановился на несколько  минут,  а потом  без  постороннего
вмешательства пришел в движение. Так что он погиб по собственной халатности.
     -- А как родственники?
     -- У него не было семьи. Он жил в гостинице для холостяков.
     -- Он что-нибудь оставил?
     -- Да. Довольно крупную сумму.
     -- Кто ее унаследовал?
     -- Никто из родственников  не объявился в установленные сроки, и деньги
отошли государству.
     -- Еще что?
     --  Пустяки, не стоящие  упоминания. Он  жил  отшельником  в  отдельном
номере, друзей не имел.
     -- До свиданья.
     Полицейского, который был откомандирован в архив периодических изданий,
Иенсен тоже застал дома.
     -- Говорит Иенсен.
     --Слушаю, комиссар.
     -- Какие результаты?
     -- Вы не получили мое донесение?
     -- Нет.
     -- Я вчера утром завез его.
     -- Доложите устно.
     -- Одну минуту, я попытаюсь все восстановить в памяти.
     -- Жду.
     -- Все  буквы для  письма взяты из одной газеты, но за разные дни.  Они
вырезаны из  двух номеров  --  за пятницу и  за субботу прошлой недели. Этот
шрифт носит название "бодони".
     Иенсен  достал  блокнот и  записал  полученные  сведения  на внутренней
стороне обложки.
     -- Что еще?
     Полицейский ответил не сразу:
     --Еще  вот  что:  искомое  сочетание букв и  текста  на второй странице
встречается не во всех экземплярах газеты, а  только в так называемом тираже
А.
     -- Что это за тираж?
     --  Другими словами,  такой  подбор букв  можно встретить только  в тех
экземплярах,  которые  печатаются   последними.  Для   городских  киосков  и
городских подписчиков.
     -- Можете  считать  расследование  законченным  и вернуться  к  обычной
работе. -- сказал ему Иенсен. -- До свиданья.
     Он положил трубку, сел в машину и поехал дальше.
     Ровно в десять он миновал по-воскресному  безлюдный  рабочий район, где
тысячи совершенно  одинаковых  домов правильным  четырехугольником обступили
фабрику. Из фабричных труб валили лохматые клубы желтого дыма. Поднявшись на
несколько  сот метров, они сливались  в сплошное облако отработанных газов и
медленно падали вниз, на дома.
     Еще через пятнадцать минут он был у цели.
     Итак, время он  рассчитал правильно, поскольку  лишние пятнадцать минут
ушли на заправку и телефонные разговоры.
     Перед  ним был  вполне современный спортивный  домик: стены из  стекла,
крыша  из рифленого пластика. Он стоял в трех километрах от автострады и был
со всех сторон окружен деревьями. Внизу, под обрывом, плескалось озеро. Вода
в нем была мутная, серая, а воздух пропитан дымом фабричных труб.
     На бетонированной площадке перед домом стоял полный  мужчина в домашней
куртке  и тапочках.  Вид  у  него был заспанный и  вялый,  и  посетителя  он
встретил без особого воодушевления. Иенсен показал ему свой значок.
     -- Я Иенсен, комиссар шестнадцатого участка.  Я веду следствие по делу,
касающемуся вашей прежней должности и прежнего места работы.
     -- Что вам угодно?
     -- Несколько вопросов.
     -- Тогда войдите.
     Всевозможная   мебель   из  стальных   трубок,   пепельницы   и  ковры,
составлявшие убранство обеих комнат, выглядели так, словно их взяли напрокат
в издательстве.
     Иенсен достал блокнот и ручку.
     -- Когда вы ушли оттуда?
     Хозяин  сделал вид, что подавляет  зевок, и  повел глазами по сторонам,
словно желая от чего-то уклониться.
     -- Три месяца тому назад, -- сказал он под конец.
     -- Почему вы ушли?
     Хозяин перевел взгляд на Иенсена, и в  его серых глазах мелькнула искра
раздумья. Казалось, он раздумывает:  стоит ему отвечать или нет.  Наконец он
неопределенно развел руками и сказал:
     -- Если вы хотите посмотреть мой диплом, предупреждаю: здесь у меня его
нет,
     Иенсен промолчал.
     -- Диплом остался у... у моей жены, в городе.
     -- Почему вы ушли?
     Хозяин наморщил  лоб,  словно  пытаясь  сосредоточиться. И  -- опять не
сразу -- ответил:
     --  Поймите, все, что вы слышали, и все, что вы вбили себе в голову, не
соответствует действительности. Больше ничем не могу служить.
     -- Почему вы ушли?
     Молчание продолжалось несколько секунд.  Хозяин  уныло подергал себя за
кончик носа.
     -- Собственно говоря, я даже  и  не  уходил. Правда, срок  контракта уже
истек, но я до сих пор связан с концерном.
     -- Чем вы занимаетесь?
     Иенсен  обвел глазами холодную  комнату.  Хозяин следил за направлением
его взгляда.
     После молчания, еще более длительного, чем предыдущее, хозяин сказал:
     -- Послушайте, для чего вы это затеяли? Я ничем не могу вас порадовать.
А диплом остался в городе, клянусь вам.
     -- Почему вы думаете, что мне нужен ваш диплом?
     -- Не знаю. А вообще нелепо  тащиться за двести километров  ради  такой
чепухи! -- И хозяин покачал головой. --  Сколько вы сюда ехали? -- Он спросил
это не без любопытства, но Иенсен ему не  ответил, и тогда он впал в прежний
тон. -- Мой  лучший  результат -- один час пятьдесят восемь минут,  -- мрачно
сказал он.
     -- Телефон у вас есть?
     -- Нет.
     -- Дом принадлежит вам?
     -- Нет.
     -- А кому?
     -- Концерну. Я просто снял его, чтобы отдохнуть, прежде чем  приступить
к выполнению новых задач.
     -- Каких задач?
     Все длиннее становился промежуток между вопросом и ответом. На этот раз
он, казалось, вообще никогда не кончится.
     -- Вам здесь удобно?
     Хозяин поглядел на Иенсена, как бы что-то прикидывая.
     -- Послушайте,  я уже говорил  вам,  что вы ошибаетесь.  Мне решительно
нечем вас порадовать. Все эти истории не стоят выеденного яйца.
     -- Какие истории?
     -- А я почем знаю, какие вы слышали.
     Иенсен не сводил с  него  глаз. Было тихо. Фабричный дым чувствовался в
комнате не меньше, чем на улице.
     -- Кем вы были в концерне?
     -- Спросите лучше, кем я не был. Сперва спортивным обозревателем. Потом
главным редактором в разных журналах. Потом перешел на рекламу. Много ездил,
писал, по большей части спортивные репортажи со всего  света. Потом служил в
филиале концерна за границей; ну и ездил повсюду и... учился.
     -- Чему вы учились?
     -- Всему понемножку. Изучал общественные отношения и прочее.
     -- Что такое "общественные отношения"?
     -- Это трудно объяснить.
     -- Значит, вы много путешествовали?
     -- Да, я бывал почти всюду.
     -- Языками владеете?
     -- У меня нет способностей.
     Теперь замолчал Иенсен. Он молчал и не сводил глаз с человека в куртке.
Наконец он спросил:
     -- А журналы часто публикуют спортивные репортажи?
     -- Нет.
     Вид у хозяина сделался совсем пришибленный.
     --  Никто в  наши  дни  не  интересуется спортом, разве что  смотрят по
телевизору.
     -- И все-таки вы путешествовали и писали спортивные репортажи?
     -- Я не умел писать ни о чем другом. Пробовал -- не получилось.
     -- Почему вы ушли?
     -- Наверное, потому, что это слишком дорого стоило.
     Хозяин задумался на несколько секунд.
     --  Вообще-то они народ прижимистый, несмотря ни на что, --  сказал  он
совсем уж замогильным тоном и покосился на мебель из стальных трубок.
     -- Какое у вас почтовое отделение?
     Хозяин  растерялся,  поглядел, ткнул  пальцем в окно. За лесом, на  том
берегу озера, висела над фабрикой желтая дымная туча.
     -- Такое же, как у них... почтальон, во всяком случае, приходит оттуда.
     -- А почту разносят каждый день?
     -- Кроме воскресений.
     И опять не было слышно ничего, только неровное дыхание да автомобильные
гудки с отдаленного шоссе.
     -- Вам очень нужно мучить меня? Все равно это ничего не даст.
     -- Вы знаете, зачем я приехал?
     -- Не имею ни малейшего представления.
     Хозяин беспокойно задергался. Казалось, молчание угнетает его.
     -- Я самая заурядная личность, просто я потерпел неудачу, -- сказал он.
     -- Неудачу?
     -- Да, неудачу. Все, напротив, утверждают, что я великий удачник. Но вы
же сами  видите,  если  человек сидит здесь  один-одинешенек  и  покрывается
плесенью, о какой удаче может идти речь?
     -- Чего же вы хотите?
     -- Ничего. Я просто  не желаю никого обременять.  Молчание, длительное,
гнетущее молчание. Хозяин раз-другой покосился на Иенсена, но тут же  быстро
отвел глаза.
     -- А теперь прошу вас оставить меня, --  глухо  сказал  он.  -- Клянусь
вам, что диплом в городе. У жены.
     -- Вы, должно быть, тяготитесь своим пребыванием здесь?
     -- Я этого не говорил.
     -- А работой вы не тяготились?
     --  Нет,  нет, конечно, нет. Да и  не с  чего. Я получал там  все,  что
хотел.
     Он погрузился в бесплодные размышления. Потом сказал:
     -- Вы ничего не поняли. Вы наслушались всяких историй и  вообразили бог
весть  что. Нельзя  верить  всему,  что  говорят  люди.  Они  могут  сказать
неправду, точнее, они не всегда говорят правду.
     -- Итак, все, что говорят о вас, -- это неправда?
     --Ну  ладно,  не  будем спорить, шеф, конечно,  струхнул и выскочил  за
борт. Но я здесь ни при чем.
     -- Когда это было?
     --  На прошлой регате.  Вы  это и сами  знаете  не хуже, чем я.  Нечего
сказать, нашли  сенсацию. Меня потому только и взяли, что  он думал, будто я
умею  ходить  под парусом. Ему  хотелось,  конечно, получить  приз.  А когда
налетел шквал и я вскочил на планшир, чтобы вычерпать воду, он решил, что мы
сейчас перевернемся, взвизгнул да как  сиганет в озеро. А мне что оставалось
делать? Я пошел дальше.
     Он мрачно взглянул на Иенсена.
     -- Если бы я умел держать язык за зубами, ничего и не случилось бы. Но я
сдуру решил,  что  это  очень забавное приключение.  Вдобавок мне  стало так
тошно, когда я понял, что мне нарочно дают всякие интересные задания, только
чтобы держать подальше от дома. И я не сумел промолчать, хотя...
     Он вздрогнул и потер нос.
     --  Не  занимайтесь  вы такими  делами.  Обычная болтовня.  Это моя жена
постаралась -- она всегда  поступает  как ей  вздумается.  А  кроме того, мы
потом разошлись. Но я не  жалуюсь, ради бога, не подумайте, что я жалуюсь. -
И после короткой паузы он повторил: -- Нет, я не жалуюсь.
     -- Покажите мне телеграмму.
     Хозяин с ужасом взглянул на Иенсена.
     -- Какую телеграмму? Нет у меня никакой телеграммы.
     -- Не лгите.
     Хозяин сорвался с места, подбежал к  окну, сжал  кулаки, постучал одним
кулаком о другой.
     -- Нет, --  сказал он. -- Не пытайтесь подловить меня. Больше я  ничего не
скажу.
     -- Покажите телеграмму.
     Хозяин обернулся. Руки у него по-прежнему были сжаты в кулаки.
     -- Не выйдет, -- сказал он. -- Нет у меня телеграммы.
     -- Вы ее уничтожили?
     -- Не помню.
     -- Что в ней было сказано?
     -- Не помню.
     -- Кто ее подписал?
     -- Не помню.
     -- Почему вы ушли оттуда?
     -- Не помню.
     -- Где живет ваша бывшая жена?
     -- Не помню.
     -- Где вы находились в это время неделю назад?
     -- Не помню.
     -- Не здесь?
     -- Не помню.
     Хозяин  все так же стоял спиной к  окну  и все так же сжимал кулаки. На
лице  у  него  выступили  капли  пота,  в глазах притаились страх  и детское
упрямство.  А Иенсен смотрел на него без всякого выражения. Выждав с минуту,
не меньше,  он спрятал блокнот в карман, взял фуражку и направился к дверям.
С порога он задал последний вопрос:
     -- Что такое тридцать первый отдел?
     -- Не помню.
     Когда он подъехал к фабрике, часы  показывали четверть двенадцатого. Он
зашел в полицейский участок и позвонил оттуда начальнику патруля.
     -- Да, они в  разводе.  Узнайте  ее  адрес, съездите  к ней  и  найдите
диплом. Если диплом надорван, захватите его с собой.
     -- Понял.
     -- Поторопитесь. Я буду ждать вас здесь.
     -- Понял.
     -- Еще одно.
     -- Слушаю.
     --  Он  вчера  или  сегодня  утром  получил  телеграмму.  Откомандируйте
человека на почту за копией.
     -- Понял.
     Помещение здесь было мрачное и унылое, с желтыми кирпичными стенами. На
окне висели синтетические  гардины. В  задней  части  дома были  расположены
арестантские камеры с блестящими решетками на дверях.  Некоторые камеры были
уже заняты.
     За барьером сидел полицейский в зеленой  форме и  перелистывал  папку с
донесениями.
     Иенсен сел у окна и поглядел на  тихую пустынную площадь. Желтая  туча,
казалось, задерживает в себе тепло солнечных лучей и пропускает только свет,
какой-то безжизненный и плоский. От фабрики несло удушливой вонью.
     -- Здесь всегда так пахнет?
     -- По будням еще хуже, -- ответил дежурный.
     Иенсен кивнул.
     --Привыкнуть можно.  Газ  совершенно  безвредный,  но,  по моей теории,
людей это подавляет. Многие кончают жизнь самоубийством.
     -- Понятно.
     Телефон зазвонил через пятьдесят минут.
     -- Она была  очень любезна, -- доложил начальник патруля. -- И сразу же
показала диплом.
     -- Ну и?..
     -- В целости и сохранности. Оба листа на месте.
     -- У вас нет оснований подозревать, что его обменивали или подновляли?
     -- Подписи были не новые. Чернила уже старые.
     -- А в самой квартире вы были?
     -- Нет, она вынесла нам диплом. И встретила нас очень любезно, как я уже
говорил. Словно ждала нас. Вообще довольно элегантная молодая женщина.
     -- А телеграмма?
     -- Я послал человека на телеграф.
     -- Верните его.
     -- Копия больше не нужна?
     -- Нет.
     Иенсен помолчал, затем добавил:
     -- Вероятно, она не имеет никакого отношения к делу.
     -- Комиссар!