ии можно было предугадать на весьма ранней стадии.
     Он вычертил на своем листке еще несколько геометрических фигур.
     -- Мы, то есть те, кто был занят дискуссией по вопросам культуры, очень
давно начали замечать  эту  тенденцию,  хотя первоначально она проявлялась в
сфере, которая  внешне  не  имела к нам  никакого отношения. Всего очевиднее
сказывалась она в нашем судопроизводстве.  Началось с  требования строжайшей
секретности  -- чем дальше, тем чаще и тем  строже; военщина  сумела  убедить
юристов и политиканов, что все эти мелочи чрезвычайно важны для безопасности
государства. Затем  мы  заметили, что  другие  процессы  все чаще  идут  при
закрытых  дверях -- метод, который  всегда  представлялся мне сомнительным и
нелепым,  даже если речь шла  о рядовом  преступлении против нравственности.
Кончилось тем, что почти каждый  ерундовый процесс стал целиком или частично
недоступен для широкой  публики.  Объяснение давалось всегда одно  и то  же:
оградить личность от неприятных,  волнующих или пугающих фактов, которые так
или иначе могут нарушить ее душевный покой. В это же время стало известно --
вспоминаю,  с  каким удивлением  я впервые  констатировал сей  факт, --  что
различные более  или  менее  высокопоставленные  государственные  деятели  и
чиновники  получили  возможность  налагать  гриф  "Совершенно  секретно"  на
следствие  и  судебные  процессы, касающиеся  возглавляемых ими  учреждений.
Нелепейшие пустяки, как,  например, вопрос,  должны ли  наши  муниципалитеты
сами заботиться о  вывозке отходов, и тому подобные "проблемы",  окутывались
строжайшей секретностью,  и никто  даже  ухом  не повел. А  в тех  отраслях,
которые  находились под  контролем  частного  капитала,  и  прежде  всего  в
газетном  деле,  цензура была еще  невыносимее. Порой даже не по  злобе  или
недоброжелательству,  а   в   силу   того,  что   они   называют   моральной
ответственностью,
     Он допил остаток воды.
     --  Ну,  а  о  моральных  критериях  людей,  обладающих  такой  властью,
разумеется, следует говорить шепотом.
     Иенсен глянул на часы: 20.17.
     --  В  тот  момент, когда  профсоюзное движение и  частные работодатели
достигли  полного единства, создалась  концентрация  сил,  не  имеющая  себе
противовеса. И организованная оппозиция исчезла сама собой.
     Иенсен кивнул.
     --  Да  и  что  прикажете  делать  оппозиции?  Все  проблемы   решены  и
ликвидированы -- даже жилищный вопрос и нехватка стоянок для  машин. Уровень
жизни  возрастает   с  каждым  днем,   число  детей,  рожденных  вне  брака,
сокращается,  преступность  падает.  Только  горсточка  недоверчивых  людей,
диспутантов  по  призванию,  словом,  таких,  как  я,   могла   осуществлять
оппозицию, могла подвергать критике  политический фокус, на  основе которого
совершилось это  моральное и  экономическое чудо.  Горсточка таких, кто  был
способен во всеуслышание задать ряд не идущих к делу вопросов: за  счет чего
мы  достигли  материального процветания? Почему вне  брака рождается  меньше
детей? Почему уменьшилась преступность? И так далее.
     -- Ближе к делу, -- напомнил Иенсен.
     -- Ну, разумеется, к  делу,  --  сухо  отозвался  хозяин.  -- Мне сделали
конкретное   и  чрезвычайно   заманчивое  предложение.  Концерн  намеревался
издавать  в числе прочих и этот чертов журнал. Писать для  него и  выпускать
его будут "самые сильные, самые взрывные, самые динамичные из  всех деятелей
культуры, населяющих  нашу  страну". Я дословно  помню всю фразу. Меня  явно
причисляли к этой категории, и -- не скрою -- я почувствовал себя польщенным.
Мне показали список предполагаемых сотрудников редакции. Список меня изумил,
ибо в нем  я  нашел имена  людей  --  их  было примерно  двадцать  пять,  --
составлявших, на мой взгляд, культурную и интеллектуальную элиту страны. Все
мыслимые  средства будут предоставлены в наше распоряжение.  Как вы думаете,
удивился я, когда это услышал?
     Иенсен равнодушно глянул на него.
     --  Ну,  конечно,  они  выдвинули  свои  условия.  Журнал  должен  быть
рентабельным  или по меньшей  мере сводить концы с концами. Это  же один  из
основных  постулатов. Далее  -- личность  должна быть ограждена от  зла. Ну,
чтобы  достичь рентабельности, необходимо как можно более точно спланировать
журнал, он должен, так сказать,  найти  свою форму. А  прежде  чем он найдет
свою  форму,  надо тщательно изучить рыночную конъюнктуру. В  этой связи нам
было дозволено  выпускать  любое потребное количество пробных номеров. Чтобы
не  полагаться  на  волю  случая.  Что до содержания  и  тематики,  тут  нам
предоставлялась полная свобода действий как на время пробных выпусков, так и
позднее, когда журнал поступит в открытую продажу.
     Он с горечью улыбнулся.
     -- Далее  мне  сказали,  что  у них  существует  такое профессиональное
правило,  согласно  которому  работа  над  новыми  журналами   в  период  их
проектирования  и   становления  должна   вестись  в   условиях   строжайшей
секретности. А иначе кто-нибудь -- один бог знает, кого они имели в виду, --
может похитить всю  идею. Далее  мне  привели в  пример такие-то  и такие-то
периодические  непотребства, которые  прошли через годы  исканий, прежде чем
занять свое место в плановой продукции издательства.  Все  это подкреплялось
избитой  истиной  "тише  едешь  --  дальше  будешь",  ибо  медлительность  в
сочетании с глубокой секретностью дает  превосходные  результаты. Напоследок
мне  предложили подписать уже составленный контракт. Контракт был заманчивый
- просто на  диво.  Я  должен  был сам назначить себе  жалованье в  разумных
пределах.  Сумма,  на  которой мы остановились,  начислялась  с учетом  всех
гонораров,  буквально  за  каждую  написанную мною  строчку.  Но, даже  если
гонораров  не  хватит  для  покрытия оговоренной  суммы, она все равно будет
выплачиваться   полностью.  Разумеется,  сумма  гонораров   и   выплаченного
жалованья  не  всякий раз  будет  совпадать,  и тогда  я  окажусь  должником
издательства  -- или  наоборот.  В таких  случаях  восстановление равновесия
зависит от  меня,  и только от  меня.  Если мне  переплатят, я  должен  буду
некоторое  время   писать  больше  обычного,   если   недоплатят,   я   могу
воспользоваться  случаем  и  отдохнуть.  В  остальном  контракт  состоял  из
стандартных условий и оговорок: меня могут уволить за явную профессиональную
непригодность или умышленное причинение ущерба, я не  имею права расторгнуть
контракт, не выплатив долги издательству, и всякое другое в том же духе.
     Он потрогал ручку, не сдвинув ее с места.
     -- Ну,  я и  подписал. Контракт обеспечивал мне  гораздо  более высокий
доход,  чем  я  когда-либо  имел.  Впоследствии оказалось,  что  и остальные
подписали точно такие же контракты.  А  спустя несколько дней я приступил  к
работе в особом отделе.
     Иенсен хотел что-то сказать, но подумал и воздержался.
     --  Да,  официально он  назывался  особым.  Прозвище  "тридцать  первый"
возникло позднее. Дело в том, что мы расположились на тридцать первом этаже,
выше  всех. Первоначально на месте отдела  предполагался  какой-нибудь склад
или  чердачные помещения, так  что  многие  даже  и  не  подозревали  о  его
существовании. Лифт до тридцать первого не  ходит. Попасть туда можно только
по железной  винтовой лестнице, очень узкой.  Окон там тоже нет,  только  на
потолке два люка  для света.  Поместили нас туда, как  нам  было сказано,  с
двоякой целью. Во-первых, чтобы обеспечить нам необходимый для работы покой,
во-вторых, чтобы легче было соблюдать условия строжайшей секретности на весь
организационный  период.  Даже  часы  работы  у  нас были  другие, и, кстати
сказать,  рабочий  день  значительно  короче,  чем  у  остальных сотрудников
концерна. Тогда все это представлялось вполне естественным. Вы удивлены?
     Иенсен не ответил.
     -- Итак, мы  приступили к работе, и  сперва у  нас шла изрядная грызня.
Вообразите  себе  две   дюжины  отъявленных   индивидуалистов,  две   дюжины
непокорных  умов,  не  приведенных  заблаговременно  к  общему  знаменателю.
Главным   редактором   у  нас  был  абсолютно  безграмотный   тип,   который
впоследствии  занял  в  концерне весьма  видное  положение.  Я могу  отлично
пополнить имеющийся у  вас запас анекдотов, если расскажу,  что  ему удалось
сделать такую карьеру в журналистике именно потому, что он точно так же, как
шеф  и  издатель,  страдает  алексией, то  есть словесной слепотой. Впрочем,
тогда он не  задирал нос. Первый номер был подписан  в  набор только месяцев
через восемь,  отчасти потому,  что  нас очень  задерживал  производственный
отдел. Номер получился что надо --  резкий,  смелый, и, к нашему величайшему
удивлению,  он встретил самый благосклонный прием у руководителей  концерна.
Хотя  большинство статей было написано в резко критическом тоне и подвергало
критике решительно все, включая  еженедельники самого  концерна,  по  поводу
содержания мы не услышали ни одного худого слова. Нам просто  указали на ряд
технических погрешностей и прежде всего предложили повысить  темпы. Ибо пока
мы не можем гарантировать выпуск  двух номеров в  месяц, нечего  и думать об
открытой публикации. И это тоже казалось вполне естественным.
     Хозяин приветливо взглянул на Иенсена.
     --  Прошло  не менее двух лет, прежде  чем мы  с  нашими возможностями,
неповоротливыми наборщиками и несовершенной печатью сумели давать два номера
в месяц. Журнал выходил регулярно. Мы делали десять пробных оттисков каждого
номера и отдавали их в переплет для архива. Из-за строжайшей секретности  мы
не  могли  взять  на  вынос  ни  один номер.  Ну, когда  мы  добились  такой
периодичности, руководство концерна выразило живейшее удовлетворение и, я бы
даже  сказал,  удовольствие и заявило,  что  теперь осталось  только одно --
разработать новый макет  журнала, придать журналу современную форму, которая
поможет ему справиться с жестокой конкуренцией  на открытом  рынке. И хотите
верьте,  хотите  нет, но  лишь после  того,  как  некая таинственная  группа
экспертов восемь месяцев бесплодно прозанималась  поисками этой  современной
формы, мы начали...
     -- Что начали? -- спросил комиссар Иенсен.
     -- ...начали наконец  постигать их замысел во всей его глубине. А когда
мы стали  возражать, они  в два счета укротили нас обещанием увеличить тираж
пробного выпуска до пятисот экземпляров  якобы затем, чтобы рассылать  их по
редакциям  ежедневных газет и  по всяким высоким инстанциям. Со  временем мы
догадались, что  нас обманули, но только со временем.  Когда мы,  к примеру,
совершенно точно установили, что название нашего журнала никому не известно,
что  содержание его никем не комментируется, и по этим признакам догадались,
что никуда его не  рассылают. Что его  используют в качестве коррелята, или,
другими  словами, в  качестве указателя, как и о чем не следует  писать.  Мы
по-прежнему получали свои десять экземпляров. Ну, а дальше...
     -- Что дальше?
     -- А дальше сохранялось это чудовищное положение -- куда ни кинь, всюду
клин.  Изо  дня в день, из  месяца в месяц, из  года в год  культурная элита
страны, последние из могикан, сидели в этих мрачных катакомбах и с убывающим
энтузиазмом  выжимали из себя очередной номер, который, несмотря ни на  что,
оставался единственным во всей стране  журналом, достойным своего звания.  И
единственным во всей  стране журналом, никогда  не увидевшим света... За это
время мы выслушали тысячи объяснений на тему, почему все  должно быть именно
так,  а   не   иначе.   Окончательная   форма   представлялась   не   совсем
удовлетворительной,  темпы  выпуска  --  недостаточно  высокими, не  хватало
типографских  мощностей.  Ну  и  так  далее.  Только содержание  никогда  не
вызывало нареканий,
     Он постучал указательным пальцем по краю стола.
     -- А содержание могло бы многое изменить. Оно могло  бы пробудить,  пока
не  поздно,  сознание  народа, некоторых оно могло  бы  попросту  спасти.  Я
уверен, что это так.
     Он поднял руку, как бы желая отвести неначатую реплику.
     -- Я знаю,  вы  сейчас спросите:  почему  мы не ушли оттуда? Нет  ничего
проще: мы не могли.
     -- Объясните.
     --С удовольствием. Наш контракт был составлен так, что все мы оказались
в  неоплатном  долгу перед  концерном.  Проработав  всего лишь  год,  я  уже
задолжал примерно  половину  того, что получил.  Через пять лет цифра  долга
соответственно  выросла в  пять  раз,  через  пятнадцать  лет  она  достигла
астрономических размеров -- во всяком случае, для людей с обычными доходами.
Это был так называемый "технический долг". Мы регулярно получали извещение о
том, на какую именно сумму он возрос.  Но  никто  с нас  не требовал выплаты
долга.  И не собирался требовать до той минуты,  пока кто-нибудь  из нас  не
вздумает уйти из тридцать первого отдела.
     -- Но вы-то ушли?
     --  Да,  но  благодаря  счастливой  случайности.  Нежданно-негаданно  я
получил  наследство.  И  хотя наследство  было  весьма  значительное,  почти
половина   его  ушла   на  то,   чтобы  выплатить   концерну  задолженность.
Задолженность, которая  с помощью  различных махинаций продолжала возрастать
до той самой  минуты, когда я проставил сумму на чеке. Но  я  вырвался. Я бы
вырвался даже в том случае, если бы на это ушло все мое состояние. Если бы я
знал,  как это делают, я мог бы украсть или  ограбить  кого-нибудь, лишь  бы
добыть нужную сумму.
     Он усмехнулся.
     -- Кража, грабеж -- это все такие занятия, которые вряд ли пользуются в
наши дни большой популярностью.
     -- Признаете ли вы...
     Хозяин не дал ему докончить.
     -- Вы  постигли  весь  смысл  того, о  чем  я  вам  рассказал? Это  было
убийство,  духовное убийство,  куда более страшное  и подлое,  чем  убийство
физическое,  убийство  бесчисленных  идей,  убийство  способности   мыслить,
убийство свободы  слова.  Преднамеренное  убийство  по  первому  разряду  --
убийство целой  области нашей культуры. А причина убийства --  самая гнусная
из всех мыслимых причин: гарантировать народу душевный покой, чтобы приучить
его покорно  глотать все,  чем его пичкают. Вы понимаете -- беспрепятственно
сеять равнодушие, вводить в организм  отраву, предварительно убедившись, что
в стране не осталось ни врачей, ни противоядия.
     Он проговорил это взволнованно, торопливо и потом, не переводя дыхания,
продолжал:
     -- Конечно, вы  можете  возразить,  что  в  общем  и  целом  нам жилось
недурно,  если  не  считать  тех девятерых, которые  помещались,  умерли или
покончили  с собой. И что концерну недешево  обошлось удовольствие регулярно
вкладывать деньги в журнал,  так никогда и не увидевший света. Но деньги для
них --  тьфу! Когда финансовые  декларации составляют у них такие  ловкачи и
когда в  налоговом управлении служат эти  же...  -- Он  не  покончил и вдруг
сказал с  неожиданным спокойствием:  -- Простите, я  прибегаю  к недостойной
аргументации. Ну, разумеется, я  все признаю. Вы ведь знали с самого начала,
что так оно и  будет. Но во-первых, я  решил предварительно отвести душу,  а
во-вторых,  я проделал  эксперимент  местного значения.  Я хотел посмотреть,
сколько времени можно протянуть не сознаваясь.
     Он снова засмеялся и сквозь смех заметил мимоходом:
     -- Нет у меня таланта на вранье.
     -- Объясните, почему вы это сделали.
     -- Когда  мне  удалось живым  уйти  оттуда,  я  решил по  меньшей  мере
привлечь к этому делу хоть  какое-нибудь внимание. Но почти  сразу я  понял,
что нечего  и надеяться  написать и  опубликовать где-нибудь хоть строчку. И
тогда  я подумал, что в народе могла сохраниться способность реагировать  по
крайней  мере на проявления жестокости и сенсационные происшествия.  Тут я и
послал  письмо. Разумеется,  я  поступил неправильно. Как раз в тот день мне
разрешили наконец  посетить  одного из моих прежних коллег, который  сидит в
сумасшедшем  доме,  что напротив концерна.  И  вот  я  стоял и  смотрел, как
полиция  перекрывает  улицу, как  съезжаются  пожарные  машины, как персонал
покидает здание. Но о событии  не  было сказано ни звука, не было напечатано
ни слова, не говоря уже о каких-нибудь комментариях.
     -- Вы не откажетесь повторить свое признание в присутствии свидетелей?
     --  Конечно, не откажусь, --  рассеянно откликнулся хозяин. --  Кстати,
если вам нужны вещественные доказательства, нет ничего проще. Они все здесь.
     Иенсен кивнул. Хозяин встал и подошел к одной из полок.
     -- Сейчас  я достану  первое  вещественное доказательство. Итак,  перед
вами номер несуществующего журнала. Последний из выпущенных при мне.
     Журнал был превосходно оформлен. Иенсен полистал его.
     -- Хотя все это сломило нас, мы не настолько лишились зубов, чтобы  они
рискнули выпустить нас на свободу. Мы  поднимали любые вопросы. Табу для нас
не существовало.
     Содержание  журнала потрясло Иенсена, хотя лицо  его по-прежнему ничего
не  выражало.   Он   принялся   изучать  разворот,   посвященный   выяснению
физиологической  стороны  вопроса:   почему  падает  рождаемость  и   растет
импотентность? По обе стороны  текста были помещены  две большие  фотографии
голых женщин. Женщины  явно  олицетворяли два  различных женских типа.  Одна
напоминала картинки из заклеенного конверта, который попался Иенсену в столе
главного редактора. У нее была стройная, но не худая фигура и узкие бедра. А
на втором снимке  Иенсен  узнал  номер четыре, женщину,  в  квартире которой
ровно сутки тому назад он стоял, прислонясь к дверному косяку, и даже  выпил
стакан  воды. Она держалась прямо и  просто, чуть  расставив ноги  и  свесив
руки. У нее были большие черные соски, широкие бедра и округлый живот.
     --  Это совсем  недавний снимок,  -- пояснил хозяин.  -- Нам  нужен  был
именно такой,  но, пока  мы его добыли, пришлось попотеть. Вероятно,  сейчас
этот тип встречается еще реже, чем прежде.
     Иенсен  продолжал перелистывать журнал, потом  сложил его и взглянул на
часы: 21.06.
     -- Соберите все, что нужно, и следуйте за мной.
     Человек в очках кивнул.
     В машине они продолжили разговор.
     -- Должен сделать еще одно признание.
     -- Слушаю.
     -- Завтра  в то же самое время они получат точно такое же письмо. Я как
раз ходил опускать его перед вашим приходом.
     -- Зачем?
     --  Так просто я не сдамся. Боюсь только, что на этот раз они вообще не
станут заниматься моим письмом.
     -- Что вы знаете о взрывном деле?
     -- Меньше, чем первый директор издательства о Гегеле.
     -- Другими словами?
     -- Другими  словами -- ничего. Я не был  даже на  военной службе.  Я уже
тогда был пацифистом.  Если бы в  мои руки попал целый склад боеприпасов,  я
все равно не смог бы создать из него что-нибудь взрывчатое. Вы мне верите?
     -- Верю.
     На полдороге к шестнадцатому участку Иенсен спросил:
     -- А у вас случайно не мелькала мысль и в самом деле взорвать здание?
     Задержанный  ответил  лишь тогда,  когда машина  уже  въехала  во  двор
участка.
     -- Да, мелькала. Если  бы  я  был в состоянии  изготовить бомбу и  знал
наверняка, что ни один человек не пострадает, я возможно, взорвал  бы Дом. А
теперь бомба носит чисто символический характер.
     Когда машина  остановилась, он  еще добавил,  как бы  для  собственного
сведения:
     -- Так или иначе, но я все выложил. И кому? Полицейскому!
     Потом он повернулся к своему спутнику и спросил:
     -- Процесс, конечно, будет идти при закрытых дверях?
     -- Не знаю, -- ответил Иенсен.
     Он нажал кнопку  на приборном  щитке  --  выключил магнитофон, вылез из
машины,  обошел  ее  кругом  и  распахнул  другую  дверцу.  Потом  он  отвел
задержанного  на  регистрацию,  а сам поднялся  к себе в  кабинет и позвонил
начальнику патруля.
     -- Адрес записали?
     -- Да.
     --  Возьмите с  собой еще  двоих и  выезж