орю, хо-хо! - навстречу морю,
злому морю...
   Я рад, что я один, что никто не видит моих глаз, я приник к скале,  это
моя опора, и я спокоен, что никто не подкрадется и не  станет  глядеть  на
меня со спины. Птица проносится над горой с пронзительным криком, в то  же
мгновенье чуть поодаль обрывается в море скала. А я сижу, не  шевелясь,  и
мне так покойно, сердце вдруг уютно замирает, оттого что я  надежно  укрыт
от дождя, а он все льет и льет. Я застегнул куртку и  благодарил  бога  за
то, что она у меня такая теплая. Время шло. Я прикорнул.
   Дело к вечеру, я иду домой, дождь все льет. И вот неожиданность. Передо
мной на тропинке стоит Эдварда. Она промокла до нитки, видно, долго стояла
на дожде, но она улыбается.
   Ну вот! - думаю я, и меня охватывает злость,  я  изо  всех  сил  сжимаю
ружье и, не обращая никакого внимания на ее улыбку, я иду ей навстречу.
   - Добрый день! - кричит она первая.
   Я сначала подхожу еще на несколько шагов и только тогда говорю:
   - Привет вам, дева красоты!
   Ее передергивает от этой игривости. Ах, я сам не соображал, что говорю!
Она улыбается робко и смотрит на меня.
   - Вы были в горах? - спрашивает она. - Так, значит, вы промокли. Вот  у
меня платок, возьмите, он мне не нужен... Нет! Вы не хотите меня знать.  -
И она опускает глаза и качает головой.
   - Платок? - отвечаю я и морщусь от злобы и удивленья. - Да вот  у  меня
куртка, не хотите ли? Она мне не нужна,  я  все  равно  отдам  ее  первому
встречному, так что берите, не стесняйтесь. Любая рыбачка  с  радостью  ее
возьмет.
   Я видел, что она ловит каждое мое слово,  она  вся  напряглась,  и  это
вовсе к ней не шло, у нее оттопырилась нижняя губа.  Она  так  и  стоит  с
платком в руке, платок белый, шелковый, она сняла его с шеи. Я стаскиваю с
себя куртку.
   - Бога ради, скорее наденьте куртку! - кричит она. - Зачем  вы,  зачем?
Неужто вы так на  меня  сердитесь?  О  господи,  наденьте  же  куртку,  вы
промокнете насквозь.
   Я натянул куртку.
   - Вам куда? - спросил я безразлично.
   - Да так, никуда... Не пойму, зачем было снимать куртку...
   - Куда вы подевали барона? - спрашиваю я далее. - В такую  погоду  граф
едва ли на море...
   - Глан, я хотела вам сказать одну вещь...
   Я обрываю ее:
   - Смею ли просить вас передать поклон герцогу?
   Мы глядим друг на друга. Я готов оборвать  ее  снова,  как  только  она
раскроет рот. Наконец у нее страдальчески передергивается лицо,  я  отвожу
глаза и говорю:
   - Откровенно  говоря,  гоните-ка  вы  принца,  мой  вам  совет,  йомфру
Эдварда. Он не для вас. Поверьте, он все эти дни прикидывает, брать ли вас
в жены или не брать, что для вас не так уж лестно.
   - Нет, не надо об этом говорить, ладно? Глан, я думала о вас, вы готовы
снять с себя куртку и промокнуть ради другого человека, я к вам пришла...
   Я пожимаю плечами и продолжаю свое:
   - Взамен предлагаю вам доктора. Чем не хорош?  Мужчина  во  цвете  лет,
блестящий ум. Советую вам подумать.
   - Выслушайте меня. Всего минуту...
   - Эзоп, мой пес, ждет меня в сторожке. - Я снял  картуз,  поклонился  и
опять сказал: - Привет вам, дева красоты.
   И я пошел.
   Тогда она кричит, кричит в голос:
   - Нет, не разрывай мне сердце. Я пришла к тебе,  я  ждала  тебя  тут  и
улыбалась, когда тебя увидела. Вчера я чуть рассудка не лишилась, я думала
все об одном, мне было так плохо, я думала только о тебе. Сегодня я сидела
у себя, кто-то вошел, я не подняла глаз, но я знала,  кто  это.  "Я  вчера
прогреб полмили", - сказал он. "Не устали?" -  спросила  я.  "Ну  как  же,
ужасно устал и натер пузыри на ладонях", - сказал он; он  был  этим  очень
огорчен. А я думала: нашел, чем огорчаться! Потом он сказал: "Ночью у меня
под окном шептались; это ваша горничная любезничала с приказчиком". "Да, у
них любовь", - сказала я. "Но ведь в два часа ночи!" - "Ну  и  что  же?  -
спросила я, помолчала и прибавила: - Ночи  у  них  не  отнять".  Тогда  он
поправляет свои золотые очки и замечает: "Однако не кажется  ли  вам,  что
шептаться под окном посреди ночи не совсем прилично?" Я все не смотрела на
него, так мы просидели минут десять. "Разрешите, я принесу  вам  шаль?"  -
спросил он. "Спасибо, не надо", - ответила я. "И  кому-то  достанется  эта
ручка?" - сказал он. Я не ответила, мысли мои были далеко. Он положил  мне
на колени шкатулку, я раскрыла ее,  там  лежала  брошка.  На  брошке  была
корона, я насчитала в ней десять камешков... Глан, она у меня тут,  хочешь
посмотреть?  Она  вся  раздавлена,  вот   подойди,   посмотри,   она   вся
раздавлена... "Ну, а зачем мне эта брошка?" - спросила я. "Для украшения",
- ответил он. Но я протянула ему брошку и сказала: "Оставьте меня, я думаю
о другом". - "Кто же он?" - "Охотник, - ответила я. - Он подарил мне  лишь
два чудесных пера на память. А брошку свою вы заберите  себе".  Но  он  не
взял брошку. Только тут я на него поглядела, глаза  его  пронизывали  меня
насквозь. "Я не возьму  брошку,  делайте  с  ней,  что  вам  угодно,  хоть
растопчите",  -  сказал  он.  Я  встала,  положила  брошку  под  каблук  и
раздавила. Это было утром... Четыре часа я бродила по дому,  в  полдень  я
вышла. Он ждал на дороге. "Куда вы?" - спросил он. "К Глану, - ответила я,
- я попрошу его не забывать меня..." С часу я ждала тебя тут, я стояла под
деревом и увидела, как ты идешь, ты был точно  бог.  Я  смотрела,  как  ты
идешь, я видела твою походку, твою бороду и твои плечи, как я любила все в
тебе... Но тебе не терпится, ты хочешь уйти, поскорее  уйти,  я  не  нужна
тебе, ты на меня не глядишь...
   Я стоял. Когда она умолкла, я снова пошел. Я  слишком  намучился,  и  я
улыбался, я одеревенел.
   - Ах да, - бросил я, приостанавливаясь. - Вы  ведь  хотели  мне  что-то
сказать?
   И вот тут-то я надоел ей.
   - Сказать? Но я уже все сказала. Вы что, не слышали? Нет,  мне  нечего,
нечего больше вам сказать...
   Голос ее странно дрожит, но это не трогает меня.



24

   Наутро, когда я выхожу, Эдварда стоит у дорожки.
   За ночь я все обдумал и решился. Нет, больше я  не  дам  себя  морочить
этой своевольной девчонке, темной рыбачке; хватит, и так уж слишком  долго
ее имя неотступно стояло у меня в голове и мучило меня. Довольно!  К  тому
же мне казалось, что как раз насмешничая  и  выказывая  ей  равнодушие,  я
поднялся в ее глазах. И ловко же я уязвил  ее  -  она  держит  речь  целых
несколько минут, а я себе спокойно бросаю:  ах  да,  вы  ведь  хотели  мне
что-то сказать...
   Она стояла подле камня. Она была сама не  своя  и  метнулась  было  мне
навстречу, но сдержалась и стояла, ломая руки. Я притронулся к  картузу  и
поклонился молча.
   - Сегодня мне нужно от вас только одно, Глан, - заговорила она  быстро.
И я не двигался, просто мне захотелось послушать, что она такое скажет.  -
Я слыхала, вы были у кузнеца. Вечером. Ева была дома одна.
   Я опешил и спросил:
   - И кому вы обязаны этими сведениями?
   - Я за вами не шпионю! - крикнула она. - Я узнала  это  вчера  вечером,
мне рассказал отец. Я пришла домой вчера вечером, я вся промокла,  и  отец
меня спросил: "Ты надерзила барону?" - "Нет", - ответила  я.  "Где  же  ты
была?" - спросил отец. Я ответила: "У Глана". И тогда он мне рассказал.
   Я превозмогаю тоску и говорю:
   - Ева и тут бывала.
   - Тут? В сторожке?
   - Не раз. Я зазывал ее. Мы разговаривали.
   - И тут!
   Пауза. Спокойно! - думаю я и говорю:
   - Раз уж вы взяли на себя труд входить в мои  дела,  и  я  в  долгу  не
останусь. Вчера я предлагал вам доктора. Ну как, вы подумали?  Принц  ведь
никуда не годится.
   Глаза ее вспыхивают гневом.
   - Так знайте же, он еще как годится! - кричит она. - Он лучше вас, куда
лучше, он не колотит чашек и стаканов, и я  могу  быть  спокойна  за  свои
башмаки. Да. Он умеет себя вести, а  вы  смешны,  я  за  вас  краснею,  вы
несносны, слышите, несносны!
   Слова ее больно обидели меня, я наклонил голову и ответил:
   - Правда ваша, я отвык от общества. Будьте же добрее; вы не хотите меня
понять, я живу в лесу, в этом моя радость. В  лесу  никому  нет  вреда  от
того, что я такой, какой я есть; а когда я  схожусь  с  людьми,  мне  надо
напрягать все силы, чтобы вести себя как должно. Последние два года я  так
мало бывал на людях...
   - Всякую минуту вы можете выкинуть любую гадость, - продолжала  она.  -
Устаешь за вами смотреть.
   Как жестоко она это сказала! Мне так больно, я чуть не упал, будто  она
ударила меня. Но Эдварде этого мало, она продолжает:
   - Пускай Ева за вами и смотрит. Вот жаль только, она замужем.
   - Ева? Вы говорите, Ева замужем? - спросил я.
   - Да, замужем!
   - За кем же?
   - Сами знаете. Ева жена кузнеца.
   - Разве она не дочь его?
   - Нет, она его жена. Уж не думаете ли вы, что я лгу?
   Ничего  я  такого  не  думал,  просто  очень,  очень  велико  было  мое
удивленье. Я стоял и думал: неужто Ева замужем?
   - Так что вас можно поздравить с удачным выбором, - говорит Эдварда.
   Ну когда же это кончится! Меня всего трясет, и я говорю:
   - Так вот, подумайте-ка насчет доктора. Послушайтесь дружеского совета;
ваш принц - старый дурак.  -  И  я  сгоряча  наговорил  на  него  лишнего,
преувеличил его возраст, обозвал его плешивым, подслепым; еще  я  говорил,
что корона на запонках нужна ему исключительно на то, чтоб кичиться  своей
знатностью. - Впрочем, я не искал ближе с ним  познакомиться,  увольте,  -
сказал я. - Он ничем не выдается, в чем его суть - не поймешь,  он  просто
ничтожество.
   - Нет, нет, он не ничтожество! - кричит она, и голос  ее  срывается  от
гнева. - Он совсем не  такой,  как  ты  воображаешь,  лесной  дикарь!  Вот
погоди, он еще с тобой потолкует, о, я попрошу его! Ты думаешь, я не люблю
его, так ты скоро увидишь, что ошибся. Я пойду за него  замуж,  я  день  и
ночь буду думать о нем. Запомни,  что  я  сказала:  я  люблю  его.  Пускай
приходит твоя Ева, ох, господи, пускай ее приходит, до чего же мне это все
равно. Мне бы  только  поскорей  уйти  отсюда...  -  Она  пошла  прочь  от
сторожки, сделала несколько быстрых шажков, обернулась, белая как полотно,
и простонала:
   - И не смей попадаться мне на глаза.



25

   Желтеют  листы,  картофельная  ботва  цветет  высокими  кустами;  снова
разрешили охоту, я стрелял куропаток, глухарей и  зайцев,  раз  подстрелил
орла. Пустое, тихое небо, ночи прохладны, звонкие звуки, легкие шумы ходят
полями и лесом. Покойно раскинулся божий мир...
   - Что-то господин Мак больше  не  поминает  двух  чистиков,  которых  я
подстрелил, - сказал я доктору.
   - А это вы благодарите Эдварду, - ответил он, - я знаю, я  сам  слышал,
как она за вас заступалась.
   - Что мне ее благодарить, - сказал я.
   Бабье лето... Тропки располосили желтый лес, что ни  день,  нарождается
по  новой  звезде,  месяц  плавает  тенью,  золотой  тенью,  обмокнутой  в
серебро...
   - Господь с тобой, ты замужем, Ева?
   - А ты не знал?
   - Нет, я не знал.
   Она молчит и стискивает мою руку.
   - Господь с тобой, дитя, что же нам теперь делать?
   - Что хочешь. Ты ведь еще не едешь. Пока ты тут, я и рада.
   - Нет, Ева.
   - Да, да, только пока ты тут!
   Она очень жалка, она все стискивает мою руку.
   - Нет, Ева, ступай! Все кончено.


   Проходят ночи, приходят дни. Вот уж три дня прошло с того разговора. Из
лесу идет Ева с тяжелой вязанкой. Сколько дров перетаскала за лето  бедная
девочка!
   - Положи вязанку, Ева, дай мне глянуть в твои глаза. Они синие,  как  и
прежде?
   Глаза у нее были красные.
   - Ну улыбнись же, Ева! Я не  могу  больше  тебе  перечить,  я  твой,  я
твой...
   Вечер. Ева поет, я слушаю ее песню, к горлу подкатывает комок.
   - Ты поешь сегодня, Ева?
   - Да, я так рада.
   И она поднимается  на  цыпочки,  чтобы  меня  обнять,  ведь  она  такая
маленькая.
   - Ева, у тебя руки в ссадинах? Что бы  я  дал,  чтоб  на  них  не  было
ссадин!
   - Это не важно.
   И так чудесно сияет ее лицо.
   - Ева, ты говорила с господином Маком?
   - Один раз.
   - О чем же вы говорили?
   - Он к нам  переменился,  заставляет  мужа  день  и  ночь  работать  на
пристани, меня тоже заставляет работать без отдыха. Он задает мне  мужскую
работу.
   - Отчего он так?
   Ева смотрит в землю.
   - Отчего он так, Ева?
   - Оттого, что я люблю тебя.
   - Но откуда он мог это узнать?
   - Я ему сказала.
   Пауза.
   - О господи, хоть бы он подобрел к тебе, Ева!
   - Да это не важно. Мне теперь все не важно.
   И голос ее дрожит, словно тонкая песенка.


   А листы все желтеют, дело к  холодам,  народилось  много  новых  звезд,
месяц  кажется  уже  серебряной  тенью,  обмокнутой  в  золото.   Еще   не
примораживало, только прохладная тишь стояла  в  лесу,  и  повсюду  жизнь,
жизнь. Всякое дерево призадумалось. Поспели ягоды.
   Потом наступило двадцать второе августа,  и  были  три  ночи,  железные
ночи, когда по северному календарю лету надо проститься  с  землей  и  уже
пора осени надеть на нее свои железа.



26

   Первая железная ночь.
   В девять часов заходит солнце. На  землю  ложится  мутная  мгла,  видны
немногие звезды, два часа спустя мглу прорезает серп месяца.
   Я иду в лес с моим ружьем, с моим псом, я  развожу  огонь,  и  отблески
костра лижут стволы сосен. Не приморозило.
   - Первая железная ночь, - говорю я  вслух  и  весь  дрожу  от  странной
радости. - Какие места, какое время, как хорошо, боже ты мой...
   Люди, и звери, и птицы, вы слышите меня? Я благословляю одинокую ночь в
лесу, в лесу! Благословляю тьму и шепот бога в листве,  и  милую,  простую
музыку тишины у меня в ушах, и зеленые листья, и желтые!  И  сплошной  шум
жизни в этой  тиши,  и  обнюхивающего  траву  пса,  его  чуткую  морду!  И
припавшего к земле дикого кота, следящего  воробушка  во  тьме,  во  тьме!
Благословляю блаженный покой земного  царства,  и  месяц,  и  звезды,  да,
конечно, их тоже!
   Я встаю и вслушиваюсь. Нет, никто меня не слыхал. Я снова сажусь.
   Благодарю за одинокую ночь, за горы! За гул моря  и  тьмы,  он  в  моем
сердце. Благодарю и за то, что я жив, что я дышу, за то, что я живу в  эту
ночь! Тес! Что это там, на востоке, на западе, что это там? Это  бог  идет
по пространствам! Тишь вливается в мои уши. Это кровь кипит у вселенной  в
жилах, это работа кипит в руках у творца, я и мир у него в  руках.  Костер
озаряет блестящую паутинку, из гавани слышен всплеск весла, вверх по  небу
ползет северное сиянье. От всей своей бессмертной души  благодарю  за  то,
что мне, мне дано сидеть сейчас у костра!
   Все тихо. Глухо падает на землю сосновая шишка. "Вот  шишка  упала!"  -
думаю я.  Высоко  стоит  месяц,  костер  дрожит,  догорает,  скоро  совсем
загаснет. И на исходе ночи я иду домой.
   Вторая железная ночь. Та же тишь и теплынь. Я все думаю, думаю.  Я  сам
не замечаю, что делаю, я подхожу  к  дереву,  надвигаю  на  лоб  картуз  и
прислоняюсь спиной к стволу, сложа руки на затылке. Я смотрю  на  огонь  и
думаю, пламя слепит мне глаза, а я  не  чувствую.  Я  долго  стою  в  этом
нелепом положении и смотрю на огонь; но вот  ноги  устают,  подкашиваются,
затекают, и мне приходится сесть. Только сейчас я понимаю, как глупо  себя
веду. И зачем я так долго смотрел на огонь?
   Эзоп поднимает голову и слушает, он слышит шаги, из-за стволов  выходит
Ева.
   - Мне сегодня так грустно, меня одолели думы, - говорю я.
   И она жалеет меня и молчит.
   - Три вещи я люблю, -  говорю  я  ей.  -  Я  люблю  желанный  сон,  что
приснился мне однажды, я люблю тебя и этот клочок земли.
   - А что ты больше всего любишь?
   - Сон.
   Снова тихо. Эзоп узнал Еву, он склонил голову на бок и смотрит на  нее.
Я почти шепчу:
   - Сегодня я повстречал одну девушку, она шла  рука  об  руку  со  своим
милым. Девушка показывала на меня глазами и едва  удерживалась  от  смеха,
пока я проходил мимо них.
   - Над чем же она смеялась?
   - Не знаю. Верно, надо мной. И почему ты спрашиваешь?
   - А ты ее узнал?
   - Да, я поклонился.
   - А она тебя узнала?
   - Нет, она прикинулась, будто  меня  не  узнает...  Но  зачем  ты  меня
выпытываешь? Это гадко. Все равно я не назову ее имени.
   Пауза.
   Я снова шепчу:
   - Над чем было смеяться? Она  ветреница;  но  над  чем  было  смеяться?
Господи, ну что я ей сделал?
   Ева отвечает:
   - Это гадко смеяться над тобой.
   - Нет, не гадко! - кричу я. - Не смей на нее наговаривать, она  никогда
ничего не делает гадкого, она совершенно права, что надо мной  посмеялась.
О, проклятье, да замолчи же ты, и оставь меня в покое, слышишь!
   И Ева испуганно умолкает. Я смотрю на нее и тотчас жалею о своих грубых
словах, я бросаюсь перед ней на колени и ломаю руки.
   - Иди домой, Ева. Больше всего я люблю тебя, неужели бы я  стал  любить
какой-то сон, сама посуди? Я просто пошутил, а люблю я тебя. Только теперь
иди домой, я приду к тебе завтра; помни, я ведь твой, смотри не забудь  об
этом. Доброй ночи.
   И Ева идет домой.


   Третья ночь, самая  трудная.  И  хоть  бы  чуть  приморозило!  Но  нет,
никакого мороза, воздух еще  держит  дневное  тепло,  ночь  словно  парное
болото. Я разложил костер...
   - Ева, бывает, тебя тащат за волосы, а ты  радуешься.  Странно  устроен
человек. Тебя тащат за волосы по горам и долинам, а если кто спросит,  что
случилось, ты ответишь вне себя от восторга: "Меня  тащат  за  волосы!"  И
если спросят: "Помочь тебе, освободить?" -  ты  ответишь:  "Нет".  А  если
спросят: "Смотри, выдержишь ли?" - ты ответишь: "Да, выдержу, потому,  что
люблю руку, которая тащит меня..." Ты знаешь, Ева, что такое надежда?
   - Мне кажется, знаю.
   - Видишь ли, Ева, надежда очень странная  вещь,  да,  удивительная  это
вещь - надежда. Выходишь утром на дорогу и надеешься  встретить  человека,
которого любишь. И что же? Встречаешь? Нет.  Отчего  же?  Да  оттого,  что
человек этот в то утро занят и находится совсем в другом месте... В  горах
я повстречался со старым слепым лопарем. Пятьдесят восемь лет  уже  он  не
видит белого света, сейчас ему восьмой десяток. Ему представляется, что со
зрением у него дело идет на лад, что он видит все лучше и  лучше.  И  если
ничего не случится, он через несколько лет будет различать солнце.  Волосы
у него еще черные, а глаза белые, как  снег.  Пока  мы  курили  у  него  в
землянке, он рассказал мне обо всем, что перевидал до того, как ослеп.  Он
силен и здоров, у него ничего не болит, он  живуч  и  не  теряет  надежды.
Когда я уходил, он вышел со мною и стал тыкать пальцем в  разные  стороны.
"Вон там север, - говорил он, - а там юг. Ты  пойдешь  сначала  вон  туда,
потом немного спустишься и повернешь туда". "Совершенно верно", -  ответил
я. И тогда лопарь рассмеялся и сказал: "А ведь я не знал этого лет сорок -
пятьдесят назад, глаза мои поправляются, я вижу все лучше и лучше".  И  он
согнулся и заполз в свою землянку, свое земное прибежище. И  снова  сел  у
огня, полный надежды, что если ничего не случится, через несколько лет  он
будет различать солнце... Ева, поразительная это вещь -  надежда.  Вот  я,
например, все надеюсь, что забуду человека,  которого  не  встретил  нынче
утром.
   - Как странно ты говоришь.


   - Уже третья железная ночь. Обещаю тебе, Ева,  завтра  я  стану  совсем
другим человеком. А теперь  я  побуду  один,  ладно?  Завтра  ты  меня  не
узнаешь, я буду смеяться и целовать тебя, девочка  моя  хорошая.  Подумай,
ведь всего одна ночь, и я стану другим человеком, всего несколько часов, и
я стану другим. Доброй ночи, Ева.
   - Доброй ночи.
   Я ложусь поближе к костру и смотрю на  огонь.  Еловая  шишка  падает  с
ветки, падает один сухой сучок, потом другой. Ночь как бескрайняя глубина.
Я закрываю глаза. Скоро меня одолевает, меня проникает тишина,  я  уже  не
могу себя от нее отделить. Я гляжу на полумесяц, он  висит  в  небе  белой
скорлупой, он возбуждает во мне нежность, я чувствую, как краснею.
   - Месяц, - говорю я тихо и