сказал Бед,--  не стоит  об этом  говорить; у  меня  уж  такая
манера. Когда  я  вижу  лэди, которая  варит что-то  в  котле,  и это ей  не
удается, я сейчас  же  иду  на  помощь. Я  однажды  сделал  то  же  самое  в
аристократическом  доме  в Нью-Йорке  в  громадной этакой высокопоставленной
харчевне  на Пятом  авеню. Индейская  лэди  напомнила  мне  об этом.  Да,  я
стараюсь быть вежливым и помогать дамам.

     Наш лагерь потребовал подробностей.

     -- Я управлял ранчо  Треугольника Б. в Панхандле,-- сказал Бед:-- оно в
то время принадлежало старику Стерлингу из Нью-Йорка. Он хотел продать его и
написал  мне, чтобы я ехал  в  Нью-Йорк  дать объяснения  о ранчо синдикату,
который  собирался купить его. И вот я посылаю в Форт-Уорт,  заказываю  себе
готовую пару за сорок долларов и пускаюсь по следу в большую деревню.
     Когда я приехал, старик  Стерлинг и его свита из кожи лезли  вон, чтобы
доставить мне удовольствие.  Дела и развлечения  у нас так перемешались, что
половину времени нельзя было понять, что у  нас  идет: пир или торговля?  Мы
подымались по зубчатке, курили сигары, посещали театры, натирали панели...
     -- Натирали?--спросил один из слушателей.
     --  Конечно,--ответил  Бед,--  разве вы  сами не делали этого?  Бродишь
кругом  и  стараешься смотреть на вышки небоскребов. Ну, мы продали ранчо, и
старик Стерлинг зовет меня к себе в дом пообедать вечером, накануне отъезда.
Это  не был званый обед--только старик да я, да его жена  и дочь. Но все они
были  очень  изящно одеты, без  всяких там... полевых лилий.  По сравнению с
ними  мастер,  изготовлявший  мою  форт-уортскую одежду,  казался  торговцем
лошадиными попонами и веревками для скота.
     Стол был  убран по-парадному, весь покрыт цветами, и у  каждой  тарелки
лежал целый  набор  инструментов.  Вы  бы подумали,  что вам  надо  ограбить
ресторан,  прежде чем получить  свою еду.  Но  я уже был  в Нью-Йорке  целую
неделю и привык к изящным манерам. Я ждал и смотрел, как другие обращались с
железными орудиями, а после с тем же оружием нападал на цыпленка.
     Не так уж трудно  ладить  с  этими  чудаками:  надо  только  узнать  их
повадки. Дело у меня шло хорошо. Мне было прохладно и приятно, и скоро я уже
болтал  совершенно  свободно о ранчо  и о Западе  и рассказывал, как индейцы
едят кашу из  кузнечиков  и змей. Вам  никогда  не приходилось видеть, чтобы
люди были так заинтересованы.

     "Но настоящей  радостью  на  этом  пире  была мисс  Стерлинг.  Это была
маленькая плутовка, не больше двух комочков табака, но весь вид ее как будто
говорил; что она -- главное лицо, и вы этому верили. Впрочем,, она совсем не
важничала и улыбалась  мне так  же, как  если бы я был  миллионером. Когда я
рассказывал  про собачий  праздник у  индейцев, она слушала, точно  это были
вести из дома.
     А после того как мы поели устриц и какой-то водянистый суп и еще блюдо,
никогда не  входившее  в  мой  репертуар,  методистский  проповедник  вносит
приспособление в роде походного очага, все из серебра, на высоких ножках и с
лампой внизу.
     Мисс Стерлинг зажигает эту машинку и начинает  что-то стряпать прямо на
столе,  где мы ужинали. Меня удивило, отчего старик  Стерланг,  имея столько
денег не мог нанять кухарку.
     Вскоре она стала раздавать какое-то кушанье, отзывавшее сыром, при  чем
уверяла, что это кролик, но  я готов поклясться,  что кроличий  хвостик и на
милю никогда не мелькал там.
     Последним  номером  в  программе  был лимонад.  Его  обносили  кругом в
небольших плоских  стеклянных чашках и ставили около каждой тарелки. Я очень
хотел пить, поэтому взял чашку и залпом выпил половину. Вот тут-то маленькая
лэди  и ошиблась!  Лимон  она положила,  а сахар позабыла. У  лучших  хозяек
бывают ошибки! Я подумал, что,  может быть, мисс Стерлинг еще только  учится
хозяйничать  и стряпать.  Можно было предположить это по кролику, и я сказал
себе: "Маленькая лэди, положили вы сахар или нет, я буду стоять за вас".

     Тут  я снова подымаю чашку  и выпиваю свой лимонад  до дна. И тогда все
они подымают свои чашки  и  делают  то же  самое.  А затем  я  смеюсь, чтобы
показать  мисс Стерлинг, что  смотрю на  это, как на шутку, и чтобы  она  не
огорчалась своей ошибкой.
     Когда мы  перешли в  гостиную,  она села  около  меня и некоторое время
разговаривала со мной,
     --  Это, очень любезно было с  вашей  стороны,  м-р Кингзбюри,--сказала
она,--что вы так мило покрыли мой промах.  Как глупо, что  я забыла положить
сахар.
     --Не  огорчайтесь,--  сказал  я,--  какой-нибудь  счастливец  в  скором
времени набросит свою петлю на одну маленькую хозяюшку неподалеку отсюда.
     -- Если вы говорите  про меня,-- громко рассмеялась она,-- то  надеюсь,
что он будет таким же снисходительным к моему хозяйничанью, как вы сегодня.
     -- Пустяки,-- сказал я,-- не стоит  и  говорить об этом: я  делаю  все,
чтобы угодить дамам".
     Бед  закончил  свои воспоминания.  Тогда  кто-то  спросил  его:  что он
считает самой яркой и выдающейся чертой нью-иорскских жителей?

     --  Наиболее  видной и  особенной чертой нью-иоркца,--  ответил  Бед,--
является  любовь к Нью-Йорку. У  большинства из них  в  голове Нью-Йорк. Они
слышали о  других местностях, как, например, Вако, Париж или  Горячие Ключи,
или Лондон, но они в них не верят. Они думают, что их город это -- все!
     Чтобы показать вам, как они любят его, я расскажу про одного ньюйоркца,
приехавшего в Треугольник Б., когда я там работал.
     Человек  этот  пришел искать  работы на  ранчо.  Он говорил, что хорошо
ездит верхом, и на одежде его еще видны были следы таттерсаля.
     Некоторое время  ему было  поручено  вести книги кладовой на ранчо, так
как он был мастер по цыфирной части. Но это ему скоро надоело, и он попросил
более деятельной  работы. Служащие на ранчо  любили его, но  он надоедал нам
своими постоянными  напоминаниями  о Нью-Йорке.  Каждый вечер он рассказывал
нам об Ист-Ривере,  и  Д.  П.  Моргане,  и  Музее  Эден,  и  Хетти  Грин,  и
Центральном Парке, пока мы не начинали бросать в него жестянками и клеймами.

     Однажды этот  молодец хотел  взгромоздиться  на  брыкливого  коня,  тот
как-то вскинул задом, и парень полетел  на  землю; конь отправился угощаться
травой, а всадник ударился головой о пень мескитного дерева и не обнаруживал
никакого желания  встать.  Мы  уложили  его  в палатке, где  он  лежал,  как
мертвый. Тогда  Гедеон Пиз мчится к старому доктору Слиперу  в Дог таун,  за
тридцать миль.
     Доктор приезжает и осматривает больного.
     -- Молодцы,--  говорит он,-- вы  смело  можете разыг  рать его  седло и
одежду,  потому  что  у  него проломлен  череп. Если  он проживет еще десять
минут, это будет поразительный случай долговечности.
     Разумеется,  мы  не стали  разыгрывать седло  бед  кого малого,--доктор
только пошутил. Но все мы торжественно стояли вокруг, простив ему то, что он
заговаривал нас до смерти рассказами о Нью-Йорке.

     Я никогда  не  видел, чтобы  человек, близкий  к  смерти, вел  себя так
спокойно. Глаза  его были  устремлены куда-то в пространство,  он произносил
бессвязные слова о нежной музыке, красивых улицах и фигурах  в белых одеждах
и улыбался, точно смерть была для него радостью.
     --  Он  уже  почти  умер,--сказал доктор:--  умирающим  всегда начинает
казаться, что они видят открытое небо.
     Клянусь, что, услышав слова доктора, нью-иоркец вдруг приподнялся.
     -- Скажите,-- произнес он с разочарованием,-- разве это было небо? Чорт
возьми, а я думал,  что это был  Бродуэй.  Товарищи,  подайте мое платье.  Я
сейчас встану...
     -- Будь я проклят,-- закончил Бед,-- если через  четыре дня он не сидел
в поезде с билетом до Нью-Йорка.


     О.Генри. Новый Конэй

     --  В  будущее  воскресенье,  --  сказал  Деннис  Карнаган,--  я  пойду
осматривать новый остров Конэй, который вырос, как птица Феникс, из пепла. Я
поеду туда с Норой  Флин, и мы будем жертвою всех его мануфактурных обманов,
начиная с красно - фланелевого  извержения  Везувия до розовых шелковых лент
на курячьем самоубийстве в инкубаторах.
     Был ли я там раньше? Был! Я был там в прошлый вторник.
     Видел ли я достопримечательности? Нет, не видел!
     В прошлый  понедельник я  вошел в союз кладчиков  кирпича;  и, согласно
правилам, мне в  тот  же день было приказано бросить  работу, чтобы выразить
сочувствие   бастующим   укладчицам   консервированной  лососины  в  Такоме,
Вашингтон. Ум и чувства  у  меня были  расстроены  вследствие потери работы.
Вдобавок  было тяжело на душе  от  ссоры с  Норой Флин,  неделю назад, из-за
резких слов, сказанных на полугодичном балу молочников и поливальщиков улиц.
Слова же эти были вызваны ревностью,  ужасной  жарой и  этим  дьяволом  Энди
Коглин.
     Итак, говорю я, я поеду на  Конэй во вторник, и если американские горы,
смена  впечатлений и  кукуруза не развлекут  меня и не вылечат, тогда  уж не
знаю, что и  делать. Вы, верно, слышали, что  Конэй перестроен и в моральном
отношении?  Старый Бауери,  где вас силой  заставляли сниматься на  жестяной
пластинке, и где вам давали  "по шее", не прочитав даже линии на вашей руке,
теперь называется  Биржей. Киоски  с  венскими сосисками обязаны  теперь  по
закону  иметь  телеграфное  бюро,   а  орехи  в   меду  каждые  четыре  года
осматриваются  отставным мореходным  инспектором.  Голова негра,  в  которую
прежде   бросали   шары,  теперь  признана  нелегальной  и   по   приказанию
полицейского комиссара заменена головой шофера.
     Я  слышал,  что прежние  безнравственные  увеселения  запрещены.  Люди,
любившие приезжать из Нью-Йорка, чтобы посидеть на  песке и  поплескаться  в
волнах  прибоя,  теперь покидают свои  дома для того,  чтобы  пролезать чрез
вертящиеся рогатки и смотреть на подражание городским пожарам и наводнениям,
нарисованным  на  холсте. Говорят, что  изгнаны  все  достойные порицания  и
развращающие  учреждения, позорившие старый  Конэй, как-то: чистый  воздух и
незастроенный  пляж.  Процесс чистки заключается будто бы втом, что повышена
цена с 10 до 25 центов, и что для  продажи билетов приглашена блондинка,  по
имени Модди, вместо Микки, плутовки из Бауери.  Вот что говорят; я сам точно
ничего не знаю.

     Итак, я отправился в Конэй  во вторник. Я  слез  с  воздушной  железной
дороги и направился к блестящему зрелищу. Было очень красиво.
     Вавилонские   башни   и   висячие   сады  на  крышах  горели   тысячами
электрических  огней,  а улицы были полны народа. Правду  говорят, что Конэй
равняет людей всех положений.
     Я видел миллионеров, лузгающих кукурузу и толкущихся среди народа.
     Я  видел  приказчиков из магазина готового  платья,  получающих  восемь
долларов  в месяц, в красных автомобилях, ссорящихся теперь из-за  того, кто
нажмет гудок, когда доедут до поворота.

     Я ошибся, -- подумал я: -- мне нужен не Конэй. Когда человеку  грустно,
ему требуются не  сцены веселья. Для него было бы  гораздо  лучше  предаться
размышлениям  на кладбище или присутствовать  на богослужении в Райском Саду
на  крыше.  Когда  человек  потерял  свою  возлюбленную,  для него не  будет
утешением  заказать себе горячую  кукурузу  или видеть,  как  убегает лакей,
подавший  ему  стклянку   с   сахарной  пудрой  вместо   соли,  или  слушать
предсказания  Зозоокум,  цыганки - хиромантки, о том, что у него  будет трое
детей,  и  что  ему  надо  ожидать еще  одной  серьезной напасти:  плата  за
предсказание двадцать пять центов.
     Я ушел далеко, вниз на берег, к развалинам старого павильона, близ угла
нового  частного парка Дримлэнд. Год  тому  назад этот  павильон  еще  стоял
прямо, и слуга за  мелкую монету швырял вам на стол недельную порцию клейкой
рыбешки  с  сухарями  и   дружески   называл  вас   "олухом";   тогда  порок
торжествовал, и вы возвращались в Нью-Йорк, имея достаточно денег в кармане,
чтобы сесть в  трамвай на мосту. Теперь, говорят, на  берегу подают кроликов
по-голландски, а  сдачу  вы получаете в кинематографе.  Я  присел  у  стены,
старого павильона, глядел на прибой, разбегавшийся по берегу, и думал о  том
времени,  когда прошлым летом я сидел на том же месте с Норой Флин. Это было
до  реформы  на  острове,  и  мы  были  счастливы.  Мы снимались на жестяных
пластинках, ели рыбу  в притонах разврата, а  египетская волшебница, пока  я
ждал у двери, по руке предсказала Норе,  что для нее было  бы счастьем выйти
замуж за рыжеволосого малого, с кривыми ногами.
     Я  был вне себя от  радости, услышав этот намек. Здесь, год тому назад,
Нора Флин положила  обе  свои руки в мою руку, и  мы говорили  о квартире, о
том, что она умеет стряпать, и о разных  других любовных  делах, связанных с
такого рода событиями.
     Это был  тот  Конэй,  который мы  любили,  и  на  котором  лежала  рука
Сатаны,--Конэй, дружественный и  веселый и всякому по  средствам,--Конэй без
забора вокруг океана, без излишнего количества электрических огней,  которые
освещают теперь рукав всякого  пиджака из  черной  саржи, обвившийся  вокруг
белой блузки.

     Я  сидел  спиной  к  парку,  где  у  них  были  и  луна,  и  грезы,   и
колокольни--все вместе и  тосковал по старому  Конэй.  На  берегу  было мало
народа. Большинство бросало  центы в автоматы,  чтобы видеть в кинематографе
"Прерванное ухаживание", другие дышали морским воздухом в каналах Венеции, а
кое-кто вдыхал дым морского сражения  между настоящими военными кораблями  в
бассейне, наполненном водой. Несколько человек на песчаном берегу любовались
водой и  лунным светом. И  на сердце у меня было  тяжело  от новой морали на
старом острове, а оркестры позади меня играли, и океан впереди меня ударял в
турецкий барабан.

     Я  встал и прошелся  вдоль старого павильона и вдруг вижу, что с другой
стороны, на  половину в тени, на поваленных бревнах сидит тоненькая  девушка
и,-- честное слово! -- плачет в одиночестве.

     -- Вас что-то огорчает, мисс?--говорю я:-- чем я могу помочь вам?
     -- Это не ваше дело, Денни Карнаган,-- говорит она, выпрямляясь.
     И это был ничей иной голос, как голос Норы Флин.
     -- Не мое, так  как вам  будет угодно! -- говорю  я.-- Хороший  сегодня
вечер, мисс Флин. Видели вы все зрелища на  новом Конэй? Предполагаю, что вы
для этого приехали сюда.
     -- Я  все  видела,--ответила она:--  мама и  дядя Тим  ждут меня там. Я
провела очень приятный вечер и видела все, что нужно.
     -- Вы совершенно правы,-- сказал я Норе:-- и я не знаю, когда  мне было
так весело, как сегодня. После посещения  самых забавных и весьма  приличных
атракционов я  пошел на берег подышать свежим воздухом. А  видели вы Дурбар,
мисс Флин?
     --  Да,-- ответила она, подумав,-- но я думаю небезопасно спускаться по
откосам вниз в воду.
     -- А как вам понравилось стрелять по движущейся цели?
     -- Я боюсь ружей,-- сказала Нора.-- У меня от них шумит в ушах. Но дядя
Тим стрелял и выиграл сигары.
     Мы сегодня очень веселились, м-р Карнаган!
     -- Я рад,  что  вам  было весело,--сказал  я.--Думаю, что вам доставили
громадное удовольствие все здешние зрелища. А как вам понравились инкубаторы
и вся эта чертовщина и ресторанчики?
     --  Я не была голодна,--сказала смущенно Нора.-- Но мама ела везде. Мне
очень  нравятся  все  эти  интересные  вещи  на  новом Конэй,  и я давно  не
проводила такого счастливого дня, как сегодня.
     -- Видели вы Венецию?--спросил я.
     -- Да,--ответила она:-- какая красавица! Она была одета во все красное,
и...
     Я более не слушал Нору Флин, а подошел к ней и схватил ее в объятья.
     -- Какая  вы выдумщица,  Нора Флин,--  сказал  я.-- Вы  видели на новом
острове  Конэй  не  больше  моего.  Сознайтесь  теперь, вы  приехали,  чтобы
посидеть  около старого  павильона  у волн, где вы  сидели прошлым  летом  и
сделали Денни Карнагана счастливым человеком? Отвечайте, но говорите правду.
     Нора уткнулась носом в мою жилетку.
     -- Он мне противен, Денни! -- сказала она, чуть не плача.-- Мама и дядя
Тим пошли  осматривать  выставки, а я пришла сюда думать  о  вас. Я не могла
переносить  огни  и толпу.  Вы  простили  меня, Денни, за  ссору,  которую я
начала.
     - Это была  моя вина,  -- сказал я.-- Я пришел  сюда по той же причине.
Посмотрите на огни, Нора,--сказал  я, поворачиваясь спиной к морю: разве они
не красивы?
     -- Очень красивы,-- сказала Нора, и  глаза ее загорелись:--  а  слышите
вы, как играют оркестры? О, Денни, мне хотелось бы все это посмотреть.
     --  Старый Конэй  умер,  дорогая,-- сказал я  ей  -  все  на свете идет
вперед. Когда человек счастлив ему нужны не грустные зрелища.
     Этот новый Конэй лучше  старого, но мы не могли оценить его, пока у нас
было подходящего настроения.


     О.Генри. Закон и порядок

     Недавно я очутился в Техасе и осмотрел все старые места.
     В овечьем ранчо, где я жил несколько  лет тому назад, я  остановился на
неделю. И,  как все посетители, я  с головой  ушел в текущую работу, которая
оказалась купаньем овец. Этот процесс  настолько отличается от обыкновенного
крещения человека, что нуждается в пояснении.
     Громадный железный котел с разведенным  под ним огнем -- половина всего
адского  огня  -- частью наполняется водой,  которая скоро начинает неистово
кипеть. Затем туда бросают известь, концентрированный щелок и серу; все  это
должно тушиться и выкипать до тех  пор, пока это  чортово варево  не  станет
таким  крепким, что могло бы обжечь руку ведьме. Это конденсированное варево
затем  смешивается  в  длинном,  глубоком  чане  с  несколькими  кубическими
галлонами горячей  воды; овец ловят за задние  ноги  и бросают в эту  смесь.
После основательного  погружения  при  помощи  вилкообразного шеста  в руках
специально   для   этого   приставленного  джентльмэна,   овцам  разрешается
выкарабкаться по наклонным доскам в  корраль и высохнуть там, или околеть, в
зависимости от того, что им подскажет состояние их организма.
     Если  вам  приходилось  когда-нибудь  ловить  здорового  двухгодовалого
барана за задние ноги, и чувствовать те  750 вольт пинков, которые  он может
пропустить  через вашу руку, прежде чем  удастся  швырнуть  его  в чан,  вы,
конечно, семнадцать раз пожелаете, чтобы он лучше околел, чем высох.

     Все это сказано для того только, чтобы объяснить, почему  Бед Оклей и я
после  купанья   овец   радостно  растянулись  на   берегу  charco,  радуясь
благоприобретенному аппетиту  и  чудесному соприкосновению  с  землеq  после
утомительной мускульной работы.
     Стадо было не большое, и мы закончили купанье в три часа пополудни. Бед
вытащил  из morral`я на луке своего седла кофе и  кофейник,  а также большой
каравай хлеба и ветчину.
     М-р  Мильс, владелец ранчо  и мой  давнишний приятель  уехал  обратно в
ранчо, в сопровождении рабочих из мексиканских trabajadores.
     В то время  как  ветчина,  поджариваясь, приятно пела, за нами раздался
стук  лошадиных  подков. Шестизарядный револьвер Беда находился в  кобуре на
расстоянии десяти футов  от  него, но  мой товарищ  не обратил  ни малейшего
внимания на приближающегося всадника.

     Такое отношение техасского  ранчмэна было  настолько отлично от прежних
обычаев,  что  я  удивился.   Инстинктивно  обернувшись,   чтобы  разглядеть
возможного врага, угрожавшего нам с тыла, я увидел всадника в черной одежде,
который мог быть адвокатом или пастором, или же купцом. Он мирно ехал рысцой
вдоль ручья.

     Бед увидел мое движение и улыбнулся саркастически и печально.
     --  Вы слишком долго  отсутствовали,-- сказал он.-- Вам больше не нужно
оборачиваться  в  этом  штате,  когда  кто-нибудь  скачет  сзади  вас,  пока
что-нибудь не ударит вас в спину; но даже и в этом случае вам может угрожать
только пачка брошюр или протест против трестов -- для подписи.
     Я  даже не посмотрел на hombre  проехавшего мимо, но готов прозакладать
четверть о