осещению  такой
домашний характер.  Очень жаль, но мне  нужно одеваться. Я  так ленива,  что
всегда откладываю это до самой последней минуты.

     М-с Фишер была первой крупной  сливой, которую Кинсольвийги вытащили из
общественного пирога. Долгое время сам пирог, находясь на верхней полке, был
недосягаем.  Но   кошелек  и  настойчивость  постепенно  опустили  его.   Мс
Фишер-Сюймпкинс  была гелиографом парадирующих групп высшего общества. Блеск
ее остроумия и действий проходил по всей  линии, передавая  в раек все самое
последнее и самое смелое. Первоначально ее слава и авторитет были достаточно
прочны, чтобы  не  нуждаться  в поддержке таких  фокусов, как  раздача живых
лягушек в котильоне. Но теперь  подобные штуки были необходимы для прочности
ее трона. Наступил средний возраст,  не  соответствовавший  ее  чудачествам.
Сенсационные  газеты урезали место, занимаемое  ею, с целой страницы до двух
столбцов. Ум ее стал язвительным, манеры -- грубыми  и бесцеремонными.  Она,
как  -  будто,  чувствовала  настоятельную   необходимость  установить  свою
автократию,  бросая  вызов  условностям,  связывавшим  менее  могущественных
властителей.

     Благодаря   давлению,  которое   могли   оказывать  Кинсольвинги,   она
согласилась снизойти до того,  что  удостоила их  дом  своим присутствием на
один  вечер и  ночь.  Она  отомстила  хозяйке  дома  тем,  что  со  свирепым
удовольствием  и саркастической иронией рассказывала историю о привидении  с
рогулькой на спине. Для миссис Кинсольвинг, бывшей  в восторге  от того, что
она  проникла так далеко в доселе недосягаемый круг,  этот результат  явился
страшным разочарованием. Все выражали соболезнование или смеялись, и не было
выбора между этими двумя способами реагирования.
     Надежды м-с Кинсольвинг ожили, когда ей удалось получить второй и более
куупный козырь.

     Миссис  Беллами Бэлмор приняла приглашение посетить Клиффорд и остаться
там три дня. М-с  Бэлмор  принадлежала  к более молодым  дамам.  Ее красота,
происхождение  и  богатство  обеспечивали ей  особое  место в  святая-святых
общества, и она  могла удержать это  место без особых усилий.  Она была  так
великодушна, что пожертвовала м-с Кинсольвинг поцелуй,  чего та так страстно
желала.  В то же время о.на думала: как это  понравится Тиренсу? Может быть,
это заставит его решиться.

     Тиренс был сын мс Кинсольвинг--двадцати девяти лет, достаточно красивый
и обладавший двумя или тремя  загадочными и вместе привлекательными чертами.
Во-первых, он очень любил свою мать, и это было достаточно странно для того,
чтобы обратить на себя внимание. Затем он говорил так мало, что это не могло
не раздражать, и казался или очень робким, или очень глубоким. М-с Бэлмор не
могла решить, что вернее. Вот почему Тиренс интересовал ее. Она намеревалась
изучать его более продолжительное  время, если только  не забудет  об  этом.
Если он  робок, она бросит его, так  как робость  скучна. Если же он глубок,
она бросит его, потому что глубина не надежна.

     Как-то днем, на третий день  пребывания  мс Бэлмор, Тиренс  искал  ее и
нашел в уголке, где она рассматривала альбом.
     -- Так  мило с вашей  стороны,-- сказал он,--  что  вы  приехали сюда и
вернули  нам  солнечный  свет.  Я  думаю,  что  вы  слышали,  как м-с  Фишер
продырявила судно прежде,  чем высадиться. Она рогулькой  выбила целую доску
из  днища. Моя  мать больна с  горя. Не можете ли вы, мс Бэлмор, постараться
увидеть  привидение,  пока  вы  здесь? Шикарное, пышно одетое привидение,  с
коронкой на голове и чековой книжкой под мышкой.
     --  Какая  скверная старуха, Тиренс,  рассказывает  такие  истории!  --
сказала мс Бэлмор. --  Может  быть, вы  слишком хорошо накормили ее  ужином?
Неужели ваша мать серьезно огорчилась этим?
     -- Кажется, да, -- ответил  Тиренс.  -- Можно подумать, что все кирпичи
из рогульки упали  на нее. Мамочка моя -- славная, и  мне тяжело видеть, что
она  огорчена. Надо  надеяться, что  дух принадлежит  к  союзу  каменщиков и
устроит забастовку. Если этого не случится, то в нашей семье не будет покоя.
     -- Я ночую в комнате привидения,-- задумчиво сказала м-с  Бэлмор,-- она
такая  хорошенькая, что я  не хотела менять ее,  даже  если бы боялась духа,
чего на самом  деле  нет.  Пожалуй,  не  хорошо  будет рассказывать подобную
историю, хотя бы и с более аристократическим оттенком, не  правда ли? Я бы с
удовольствием  сделала  это,  но  боюсь, что это  найдут  слишком  очевидным
противоядием к... первоначальному рассказу и не поверят.
     -- Правда,-- сказал  Тиренс, запуская в задумчивости два  пальца в свои
курчавые темные волосы,-- из  этого ничего не выйдет.-- Что, если бы увидеть
снова  того  же деда,  минус  блуза  и  с золотыми кирпичами в рогульке? Это
вознесло бы призрак из области унизительного  труда в финансовые  сферы. Как
вы думаете: это будет достаточно респектабельно?
     --  У вас был предок, сражавшийся против англичан, не так ли? Ваша мать
говорила что-то в этом роде.
     -- Кажется, что был. Один из этих стариков в камзоле юбкой и панталонах
для гольфа. Для меня все это великолепие само по  себе не имеет значения. Но
мать моя очень любит помпу и родословные, и пиротехнику, а я желаю видеть ее
счастливой.
     -- Вы хороший сын, Тиренс,-- сказала м-с Бэлмор, подбирая свое шелковое
платье к одной стороне.-- Это  хорошо, что  вы  не допускаете вашу  мать  до
волнений.  Садитесь рядом со мной и давайте  вместе  осматривать альбом, как
это делали двадцать лет назад.  Рассказывайте мне о каждом  из них. Кто этот
высокий, важный джентльмэн, прислонившийся к задней стене и держащий руки на
коринфской колонне?
     --  Старик  с  длинными ногами?  -- спросил  Ткренс,, нагибаясь:--  это
двоюродный дед, О'Бренниган. Он содержал пивную на Бауэри-Стрит.
     --  Я просила  вас  сесть, Тиренс.  Если вы  не будете  занимать меня и
слушаться, то я  утром заявлю, что видела привидение в фартуке,  несущее две
кружки пива.
     Ну вот, так лучше. В ваши годы, Тиренс, стыдно быть таким робким.

     За  завтраком,  в  последний  день пребывания,  м-с Бэлмор  поразила  и
заинтересовала  всех присутствующих  категорическим заявлением,  что  видела
духа.
     -- Была у него..? -- в ожидании  и  волнении  м-с Кинсольвинг не  могла
выговорить слова.
     -- Нет, напротив.
     Остальные присутствующие за столом хором забросали ее вопросами:
     --И вы не  испугались? -- Как оно выглядело? --  Как оно было одето? --
Сказало оно что-нибудь? -- Вы не закричали?
     -- Постараюсь ответить на все сразу,-- сказала  мс Бэлмор с героическим
видом.--  Хотя  я ужасно голодна! Что-то разбудило меня; не знаю, был  ли то
шум, или прикосновение,-- и призрак стоял около меня.
     -- У меня никогда не горит свет ночью, так что  комната была совершенно
темной,  но я  ясно  видела его.  Это не был  сон. Предо мной стоял  высокий
человек, окутанный белым туманом от головы до ног. На нем был  полный костюм
старого  колониального  времени:  напудренные  волосы,  широкополый  камзол,
кружевные  манжеты и шпага.  Он казался  неосязаемым,  светился  во  мраке и
совершенно беззвучно  двигался.  Да, сперва я была немного испугана, вернее,
поражена. Это -- первое  привидение, какое мне случилось  когда-либо видеть.
Нет, я ничего  не сказала ему. Я не кричала.  Я  поднялась на  локте, а  оно
безмолвно проскользнуло мимо меня и исчезло в дверях.

     М-с Кинсольвинг была на седьмом небе.
     -- Это -- портрет капитана Кинсольвинга из армии генерала Грина, одного
из наших предков! -- сказала она, и голос ее  дрожал от волнения и гордости.
-- Мне приходится извиниться за нашего призрачного родственника, м-с Бэлмор;
боюсь, что он сильно нарушил ваш покой.

     Тиренс послал своей матери  улыбку поздравления и  довольствия. Наконец
мс Кинсольвинг достигла цели, ему было приятно видеть ее счастливой.
     --  Мне, вероятно,  следовало бы стыдиться  сознания,-- Сказала  миссис
Бэлмор,  с  удовольствием кушавшая свой  завтрак,--что я  не  была  особенно
смущена. Мне, кажется, нужно было кричать или упасть в обморок, чтобы все вы
забегали вокруг меня в живописных костюмах.
     Но, когда прошло первое удивление,  я, право,  не могла довести себя до
паники. Призрак  удалился со сцены мирно и спокойно, завершив свой небольшой
обход, и после того  я снова заснула.  Почти все слушали,  вежливо  принимая
рассказ  мс  Бэлмор  за  выдумку,  великодушно преподнесенную  в  противовес
злостному видению мс Фишер-Сюймпкинс.  Но  один или  двое из  присутствующих
заметили,   что  утверждения   ее   носили  искренний  характер.   Правда  и
чистосердечие сквозили в каждом ее слове. Даже насмехающийся над привидением
--  если бы он  был  очень наблюдателен -- должен был бы допустить, что она,
действительно,  видела  волшебного  посетителя,  хотя  бы  во   сне.  Вскоре
горничная м-с  Бэлмор начала укладывать ее вещи. Через  два часа  должен был
прибыть автомобиль, чтобы отвезти гостью на станцию.
     Когда Тиренс  прогуливался по западной террасе, м-с  Бэлмор  подошла  к
нему с конфиденциальным блескрм в глазах.
     -- Я  не хотела рассказывать всем  остальным,--сказала  она,--но вам  я
скажу. Мне  кажется,  вы некоторым образом за это ответственны.  Вы  знаете,
каким образом призрак разбудил меня вчера ночью?
     -- Он гремел цепями? --  спросил Тиренс, -- или стонал? Они обыкновенно
делают то или другое.
     --   Не   знаете   ли   вы,--продолжала   м-с   Бэлмор   с    внезапной
непоследовательностью, -- не похожа ли я на какую-нибудь родственницу вашего
беспокойного предка, капитана Кинсольвинга?
     --  Не думаю, -- ответил  Тиренс  с  чрезвычайно  удивленным  видом. --
Никогда не слыхал, чтобы которая-нибудь из них была известной красавицей.
     -- Тогда  почему же  это привидение  поцеловало меня в чем я совершенно
уверена? -- спросила мс Бэлмор. глядя серьезно в глаза молодого человека.
     -- Боже мой!--воскликнул Тиренс,  широко раскрыв глаза  от удивления.--
Не может быть, м-с Бэлмор! Неужели он, действительно, поцеловал вас?
     -- Я сказала  "оно",--  поправила  мс Бэлмор.-- Надеюсь, что  безличное
местоимение употреблено правильно.
     -- Но почему вы сказали, что я ответствен?
     -- Потому что вы -- единственный живой мужской потомок духа.
     --  Понимаю! До третьего и четвертого колена!  Но серьезно!  Правда, вы
думаете, что он или оно--как вы..?
     --  Думаю, как всякий думает. Я  спала и это  разбудило  меня: я в этом
почти уверена.
     -- Почти?
     -- Да, я проснулась как раз тогда. Неужели вы не понимаете,  что я хочу
сказать?  Когда что-нибудь  внезапно  разбудит вас,  вы  не  совсем уверены:
видите ли это вы во сне, или на-яву, и все-таки вы  знаете, что... боже мой,
Тиренс,  неужели мне нужно анализировать самые  элементарные ощущения, чтобы
удовлетворить ваш невероятно практический ум?
     -- Относительно  поцелуев  привидений,--  сказал смиренно  Тиренс,--  Я
нуждаюсь  в самом элементарном обучении. Я  никогда не  целовал духа.  Какое
это..?
     -- Ощущение?-- сказала м-с Бэлмор, с предумышленным, слегка насмешливым
ударением.--  Если  вы ищете  знаний, то  могу вам сказать, что это -- смесь
материального с духовным.
     -- Должно  быть,-- сказал Тиренс, внезапно став серьезным,--это был сон
и нечто вроде галлюцинации. Никто в наше время не верит  в  духов.  Если  вы
рассказали эту  историю  по  доброте  сердечной,  м-с  Бэлмор,  то  не  могу
выразить,  как  я  признателен.  Это  совсем  осчастливило   мою  мать.  Ваш
революционный предок -- изумительная идея.
     М-с Бэлмор вздохнула.
     -- Моя участь общая Со всеми духовидцами,-- покорно сказала  она.-- Моя
изумительная  встреча с духом приписывается салату  из омаров  или обману. У
меня по  крайней  мере осталось от видения одно  воспоминание--  поцелуй  из
невидимого мира.  Вы  не  знаете, Тиренс, был  ли капитан  Кинсольвинг очень
смелым?
     -- Он, кажется,  был  убит при Иорктоуне, -- сказал Тиренс, припоминая.
-- Говорят, что он удрал со своей ротой после первого сражения.
     --  Мне  кажется, он был робок,-- рассеянно произнесла мс Бэлмор:--  он
мог бы выдержать второй.
     -- Второй бой?--тупо спросил Тиренс.
     --  О чем же другом  я  могла бы говорить? Теперь мне пора  собираться,
автомобиль будет здесь через час.
     Какое прекрасное утро,-- не правда ли, Тиренс?

     По дороге на станцию  мс  Бэлмор вынула  из саквояжа  шелковый  носовой
платок и  загадочно взглянула на  него.  Затем  завязала  на  нем  несколько
крепких узелков  и  бросила  его, в  подходящую  минуту, через скалу,  вдоль
которой вилась дорога.

     Тиренс, в своей комнате, отдавал приказания лакею Бруксу:
     -- Заверните весь этот хлам  в пакет и отправьте по адресу,  указанному
на этой карточке.
     Это была  карточка нью-йоркского костюмера. "Хлам"  состоял из мужского
костюма XVIII века, белого атласа с серебряными пряжками,  из белых шелковых
чулок и белых же лайковых туфель. Пудренный парик и шпага дополняли костюм.
     -- Поищите,  Брукс,  -- немного тревожно прибавил Тиренс, -- не найдете
ли вы шелковый платок с  моей  меткой  в углу?  Я, должно быть,  обронил его
где-нибудь.

     Месяц  спустя  м-с  Бэлмор с  одной  или  двумя  дамами из  элегантного
общества  составляла   список  приглашенных  на  поездку  в  экипажах  через
Котскайль. Она просматривала список для окончательной цензуры. В нем  стояло
имя  Тиренса  Кинсольвинга.   М-с  Бэлмор  слегка  провела  по  имени  своим
цензорским карандашом.
     -- Слишком робок, -- мило прошептала она в виде об'яснения.


     О.Генри. Дверь, не знающая отдыха

     Я сидел час,  по  солнцу, в кабинете  редактора "Еженедельной  Трубы" в
Монтополисе.
     Редактором был я.
     Шафранные лучи  убывающего солнечного света  пробивались сквозь хлебные
скирды на садовом  участке Микаджа-Виддеп и бросали янтарное сияние  на  мой
горшочек с клейстером.
     Я  сидел  перед  конторкой  на невращающемся  винтовом  стуле  и  писал
передовицу  против олигархии.  Комната  с  единственным окном  уже  делалась
добычей  сумерек. Моими острыми  фразами я срезал,  одну  за другой,  головы
политической   гидры  и  в  то  же  время,  полный  благожелательного  мира,
прислушивался к  колокольчикам бредущих домой коров и  старался угадать, что
м-с Фланаган готовит на ужин.
     И вдруг из сумеречной тихой  улицы появился  и склонился над углом моей
конторки младший брат  старика Времени. Его безбородое лицо было  сучковато,
как английский орешник. Я никогда не видел одежды, подобной той, что была на
нем. Рядом с ним одежда  Иосифа показалась бы одноцветной.  Но не красильщик
создал эти цвета. Пятна,  заплаты, действие солнца и ржавчины были  причиной
их разнообразия. На его грубых сапогах ясно лежала пыль от тысячи пройденных
лиг. (лига  --  три  мили.Прим,  перев.)  Я не могу дольше описывать его, но
скажу еще, что он был небольшого роста, хил и стар, -- так стар, что я  стал
считать его годы столетиями.  Да, я помню еще,  что чувствовался запах, едва
ощутимый запах, похожий на  алоэ  или  мирру или, возможно,  на кожу, -- и я
подумал о музеях.

     Я  схватил бювар  и  карандаш,  потому что  дело  не ждет,  а посещения
древних обитателей,  --  посещения  почетные  и  священные, --  должны  быть
занесены в хронику.
     -- Рад видеть вас, сэр, -- сказал я. -- Я хотел бы предложить вам стул,
но, видите ли,-- продолжал я: -- я  прожил в Монтополисе всего три  недели и
знаком  с немногими  из здешних граждан.-- Я кинул неуверенный взгляд на его
покрытые пылью сапоги и заключил газетной фразой:
     -- Предполагаю,  что вы живете в  нашей среде. Мой посетитель пошарил в
своей одежде, вытащил
     засаленную  карточку и  неуверенно  вручил  ее  мне. На ней простым, но
нечетким почерком было написано имя "Майкоб Адер".
     -- Я рад, что вы зашли, м-р Адер, -- сказал  я. -- В качестве одного из
наших старейших горожан, вы с гордостью должны смотреть на  рост Монтополиса
за  последнее время. Среди других улучшений я,  кажется,  могу обещать,  что
город будет снабжен живой, интересной газетой.
     -- Знакомо  вам  это имя на  карточке?  -- спросил  посетитель, прервав
меня.
     -- Нет, мне не приходилось его слышать.
     Снова  он  поискал в  своей  древней  одежде.  На этот  раз он  вытащил
вырванный из какой-то книги  листок, потемневший  и тонкий  от  времени.  На
верху  страницы  стояло  название  "Турецкий  Шпион",  старомодным  шрифтом.
Напечатано было следующее:

     "В 1643 году  в Париж является человек, который утверждает, что жил все
эти  шестнадцать  веков. Он рассказывает  про  себя,  что был  сапожником  в
Иерусалиме  во время распятия. Что  имя его Майкоб Адер  и что, когда Иисус,
мессия христиан, был осужден Понтием Пилатом,  римским наместником, он, неся
крест к месту  распятия, остановился отдохнуть у дверей дома Майкоба  Адера.
Сапожник  ударил Иисуса  кулаком, сказав: "Иди,  чего  ты мешкаешь?" На  что
мессия ответил ему: "Я ухожу, но ты будешь ждать, пока я не приду".
     Этим он  обрек  его  жить  до судного дня. Он  живет  вечно, но в конце
каждого  столетия  с  ним случается припадок  или транс,  после  чего к нему
возвращается возраст, в  каком он был  во время страданий Христа, а было ему
тогда около тридцати  лет. Такова  история  Майкоба Адера --  Вечного  Жида,
который говорит..."
     Здесь рукопись обрывалась.

     Я, должно-быть, что-нибудь громко произнес насчет  Вечного Жида, потому
что старик заговорил громко и с горечью.
     --  Это  ложь,--сказал он, --  как  девять десятых того, что называется
историей. Я -- язычник, а не  еврей. Я пришел пешком из Иерусалима, сын мой.
Но   если   зто   делает  меня   евреем,  тогда  все,   что  выливается   из
бутылки,--детское молоко.  Мое имя -- на карточке, которая у вас в руках. Вы
прочли также  кусок газеты, называемой  "Дурацкий Шпион", которая напечатала
это известие, когда я вошел в ее редакцию в  19-й день июня в 1643 году. Это
произошло почти так же, как я посетил вас сегодня.

     Я положил  карандаш и бювар. Ясно, что из этого ничего не выйдет. Могло
бы выйти кое-что для столбца местных  известий в "Трубе". Но такой  материал
не подойдет. Однако отрывки мыслей, касающихся этой  невероятной "личности",
стали пробегать  по  моему специфическому мозгу. "У  дяди Майкоба  такие  же
проворные ноги, как у  юноши  тысячи  лет  или около  того"...  "Наш великий
посетитель рассказывает, что Георг Вашинг... нет, Птоломей Великий качал его
на коленях в  доме его  отца". "Дядя  Майкоб  говорит,  что наша сырая весна
ничто в сравнении с  сыростью, которая  погубила урожай  вокруг горы Арарат,
когда он был мальчиком". Но нет, нет, из этого ничего не выйдет.
     Я старался найти тему разговора, которая  могла бы заинтересовать моего
посетителя, и колебался  между состязанием в ходьбе и  плиоценовым периодом,
как вдруг старик начал горько и мучительно плакать.
     --  Ободритесь, м-р Адер,--сказал  я, несколько  смущенный.  -- Все это
может  выясниться через  нерколько сот лет. Уже  наступила  явная  реакция в
пользу Иуды Искариота, полковника Берра  и известного  скрипача Нерона. Наше
время -- время обеления. Вам не следует падать духом...
     Сам  того  не  сознавая,  я  затронул  в   нем  слабую  струну.  Старик
воинственно сверкнул глазами сквозь старческие слезы.
     --  Пора,--сказал  он,--чтобы  лжецы  кой-кому  воздали  должное.  Ваши
историки--то  же  самое,  что кучка  старух, болтающих на паперти храмов. Из
людей, носивших сандалии, не  было человека лучше  императора Нерона. Я  был
при  пожаре  Рима.  Я  хорошо знал  императора, так как  в  те  времена  был
известным  лицом. Тогда почитали  человека, который живет вечно. Но я  хотел
рассказать вам об императоре Нероне.  Я вошел в Рим по Аппиевой дороге ночью
июля 16  года 64.  Я только  что  прибыл в Италию через Сиб