н и стал ходить
взад и вперед по комнате.
     К счастью, Фрида скоро  вошла, ни словом не упомянув о К., пожаловалась
на слуг, а потом прошла за стойку, надеясь там найти К. Он  дотронулся до ее
ноги и  почувствовал  себя  в безопасности.  Так  как  Фрида ничего  о К. не
сказала, о нем заговорил хозяин. "А где же землемер?" -- спросил он. По всей
видимости,  он вообще  был человек  вежливый, с хорошими манерами, благодаря
постоянному и сравнительно свободному общению с  вышестоящими господами но с
Фридой он говорил особо  почтительным тоном, и это бросалось в глаза, потому
что он продолжал  оставаться работодателем, а она его служанкой,  хотя, надо
сказать,  весьма дерзкой  служанкой. "Про  землемера  я  совсем  забыла,  --
сказала  Фрида и поставила свою маленькую ножку  на грудь К.  -- Наверно, он
давным-давно ушел". "Но я его не видел,  -- сказал хозяин, -- хотя все время
стоял в передней". "А здесь его нет", -- холодно сказала Фрида. "Может быть,
он спрятался, --  сказал  хозяин. --  Судя по его виду, от него  можно ждать
чего угодно".  "Ну,  на это у него смелости не хватит",  -- сказала  Фрида и
крепче прижала К. ногой. Что-то  в ней было веселое, вольное, чего К. раньше
и  не  заметил,  и  все это  вспыхнуло  еще  неожиданней, когда она внезапно
проговорила со смехом: "А вдруг он  спрятался  тут,  внизу? -- Наклонилась к
К., чмокнула его мимоходом и, вскочив, сказала с огорчением: -- Нет, тут его
нету". Но  и хозяин удивил К., когда вдруг сказал: "Мне очень неприятно, что
я  не знаю наверняка,  ушел  он или нет. И дело тут  не только  в  господине
Кламме, дело в предписании. А  предписание касается и вас,  фройляйн  Фрида,
так же, как и меня. За буфет отвечаете вы,  остальные помещения я обыщу сам.
Спокойной ночи!  Приятного сна". Не успел он уйти из комнаты,  как Фрида уже
очутилась под стойкой, рядом с К. "Мой миленький! Сладкий мой!" -- зашептала
она,  но даже не  коснулась  К.; словно  обессилев от  любви, она лежала  на
спине,  раскинув руки; видно, в этом состоянии счастливой влюбленности время
ей  казалось  бесконечным,  и  она скорее  зашептала,  чем  запела  какую-то
песенку. Вдруг она встрепенулась -- К. все еще лежал неподвижно, погруженный
в свои  мысли, -- и  стала по-ребячески теребить его:  "Иди  же, здесь внизу
можно задохнуться!"  Они обнялись, маленькое тело горело  в объятиях у К.; в
каком-то тумане, из которого К.  все время безуспешно пытался выбраться, они
прокатились  несколько шагов,  глухо ударились  о  двери  Кламма и затихли в
лужах  пива и среди мусора  на полу. И  потекли  часы, часы  общего дыхания,
общего сердцебиения, часы, когда К. непрерывно ощущал, что он заблудился или
уже так далеко  забрел на чужбину, как до него  не забредал ни один человек,
--  на чужбину,  где самый воздух состоял из других  частиц, чем  дома,  где
можно было задохнуться от этой отчужденности, но ничего  нельзя было сделать
с ее бессмысленными соблазнами -- только уходить в них все глубже,  теряться
все  больше.  И потому, по крайней  мере  в первую минуту,  не  угрозой,  а,
скорее,     утешительным     проблеском     показался     ему      глубокий,
повелительно-равнодушный голос,  позвавший Фриду из комнаты Кламма. "Фрида",
-- сказал К. ей  на ухо, словно передавая зов. С  механическим, уже  как  бы
врожденным  послушанием  Фрида  хотела  вскочить,  но  тут  же   опомнилась,
сообразив, где  она находится, потянулась,  тихо  засмеялась и сказала:  "Да
разве  я к нему  пойду,  никогда  я к нему  больше не пойду!"  К.  хотел  ее
отговорить, хотел заставить ее пойти к Кламму, стал даже собирать обрывки ее
блузки, но сказать ничего не мог --  слишком он был счастлив, держа  Фриду в
объятиях,  слишком  счастлив и слишком перепуган,  потому что  ему казалось:
уйди  от  него Фрида -- и уйдет  все, что  у него есть.  И, словно  чувствуя
поддержку К., Фрида вдруг сжала кулак, постучала в дверь и крикнула:  "А я с
землемером! А я с землемером!"  Кламм, конечно, сразу замолчал. Но К. встал,
опустился возле  Фриды на колени и оглядел комнату в  тусклом предрассветном
полумраке.  Что  случилось?  Где  его  надежды? Чего мог он теперь  ждать от
Фриды, когда  она так его выдала? Вместо  того чтобы идти  вперед осторожно,
как того требовала значительность врага  и цели,  он целую ночь провалялся в
пивных лужах -- теперь от вони кружилась голова. "Что ты наделала? -- сказал
он вполголоса. -- Теперь мы оба пропали". "Нет, -- сказала Фрида, -- пропала
только я одна, зато  я тебя  заполучила. Не беспокойся. Ты только  посмотри,
как эти двое смеются". "Кто?" -- спросил  К.  и обернулся.  На стойке сидели
оба его помощника,  немного  сонные,  но веселые; так  весело бывает  людям,
честно  выполнившим свой долг.  "Чего вам тут надо?"  -- закричал на них К.,
словно  они во всем виноваты. Он оглянулся, ища кнут, который вечером был  у
Фриды. "Должны же мы были найти тебя, -- сказали помощники, -- вниз к нам ты
не  пришел, тогда мы  пошли  искать тебя у Варнавы и  наконец нашли вот тут.
Пришлось просидеть здесь целую ночь. Да, служба у нас не из легких". "Вы мне
днем нужны, а не ночью, -- сказал К. -- Убирайтесь!" "А теперь уже день", --
сказали они, не двигаясь с  места. И действительно, уже наступил день, двери
открылись, крестьяне вместе с Ольгой, о которой К. совсем забыл, ввалились в
буфет.  Ольга  была оживлена, как вечером, и, хотя и одежда  и волосы  у нее
были в плачевном состоянии, она уже у дверей стала искать глазами К. "Почему
ты  со мной не пошел к нам? -- спросила она чуть ли не со слезами. -- Да еще
из-за такой  бабенки!" -- добавила она  и повторила эту фразу несколько раз.
Фрида,  исчезнувшая  на  минутку,  вошла с  небольшим  узелком  белья. Ольга
печально стояла  в стороне. "Ну,  теперь  мы можем идти", -- сказала  Фрида.
Было понятно, что она говорит о постоялом дворе "У  моста" и собирается идти
именно  туда. К.  встал  рядом с Фридой, за  ним -- оба помощника.  В  таком
порядке двинулись. Крестьяне с презрением смотрели на Фриду, что было вполне
понятно -- слишком строго она с ними  обходилась до сих пор. Один  даже взял
палку  и сделал вид, что не пропустит ее, если она не перепрыгнет через  эту
палку, но достаточно было  одного  ее взгляда, чтобы его отогнать. Выйдя  на
заснеженную  улицу,  К.  облегченно  вздохнул.  Такое это  было  счастье  --
оказаться на  свежем воздухе, что даже  дорога показалась  более сносной;  а
если  бы К.  снова  очутился тут один, было бы еще лучше. Придя на постоялый
двор, он сразу поднялся  в свою каморку и  лег на кровать, а Фрида постелила
себе  рядом,  на полу. Вслед за ними  в  комнату проникли  и  помощники,  их
прогнали,  но  они влезли в окошко. К.  слишком  устал,  чтобы  еще  раз  их
выгнать. Хозяйка собственной персоной поднялась наверх, чтобы  поздороваться
с  Фридой,  та  ее  называла  "мамашей";   начались   непонятно-восторженные
приветствия с поцелуями  и долгими объятиями. Вообще покоя в этой каморке не
было, то и  дело сюда забегали  служанки,  громко топая  мужскими  сапогами,
что-то приносили, что-то уносили. А  когда  им нужно  было что-то достать из
битком  набитой кровати, они  бесцеремонно вытаскивали вещи из-под лежавшего
там  К. С  Фридой они  поздоровались  как  со  своей.  Все  же,  несмотря на
беспокойство, К.  пролежал весь  день  и всю  ночь. Фрида ухаживала за  ним.
Когда он  наконец встал  на следующее  утро, освеженный  и  отдохнувший, уже
пошел четвертый день его пребывания в Деревне.

--------

        4. Первый разговор с хозяйкой

     Он охотно  поговорил бы с Фридой  наедине, но  помощники,  с  которыми,
кстати,  и Фрида то и дело перешучивалась и пересмеивалась, своим назойливым
присутствием мешали ему. Спору нет, они были нетребовательными, пристроились
в уголочке, на двух старых женских  юбках. Как они все время говорили Фриде,
для них это дело чести -- не мешать господину землемеру и занимать как можно
меньше места, поэтому они  все  время, правда  с  хихиканьем  и  сюсюканьем,
пробовали  пристроиться потеснее,  сплетались  руками и ногами,  скорчившись
так, что в сумерках в углу виднелся только один большой клубок. К сожалению,
днем  становилось ясно, что они весьма внимательные наблюдатели и  все время
следят  за  К., даже когда они, словно  в детской игре, приставляли к глазам
сложенный кулак в виде подзорной трубы и выкидывали всякие другие штуки или,
мельком  поглядывая на  К., занимались своими бородами  --  они, как  видно,
очень ими гордились и непрестанно сравнивали,  чья длиннее и гуще,  призывая
Фриду в судьи.
     К.  поглядывал,  лежа  на  кровати,  на  возню  всех  троих   с  полным
равнодушием.
     Теперь, когда он почувствовал себя  окрепшим и решил встать с  постели,
все трое наперебой начали за ним ухаживать. Но  он  еще не  настолько окреп,
чтобы  сопротивляться их  услугам. И  хотя он понимал, что это  ставит его в
какую-то зависимость  от  них  и может  плохо кончиться,  он ничего  не  мог
поделать. Да  и  не так  уж  неприятно было пить  вкусный  кофе, принесенный
Фридой, греться у печки,  которую истопила Фрида,  и посылать полных  рвения
помощников неуклюже бегать взад и вперед по  лестнице за водой для умывания,
за мылом, гребенкой и зеркалом и даже, поскольку К. об этом  обмолвился,  за
рюмочкой рому.

     И  вот в то  время,  когда его обслуживали, а  он командовал,  К. вдруг
сказал,  больше от  хорошего настроения, чем  в надежде на успех:  "А теперь
уходите-ка вы оба, мне пока ничего не нужно, и я хочу  поговорить с фройляйн
Фридой наедине".  И, увидев по их лицам,  что они особенно сопротивляться не
станут, добавил им в утешение: "А потом мы все втроем отправимся к старосте,
подождите меня внизу". К его  удивлению,  они  послушались,  только,  уходя,
сказали: "Мы могли  бы и  здесь подождать",  на что К. ответил: "Знаю, но не
хочу".

     К.  не  понравилось,  но в каком-то  смысле и обрадовало то, что Фрида,
сразу  после  ухода помощников севшая к нему  на колени, сказала:  "Милый, а
почему ты  так настроен против помощников? У  нас  не  должно  быть  от  них
секретов, они люди верные". "Ах, верные! -- сказал К. -- Да они же все время
за мной подглядывают, это бессмысленно и гнусно". "Кажется, я тебя понимаю",
-- сказала  она и крепче  обхватила его  шею, хотела что-то сказать,  но  не
смогла,  и,  так  как стул  стоял у самой  кровати,  они  оба, покачнувшись,
перекатились туда.  Они  лежали вместе, но  уже  не в  той одержимости,  что
прошлой ночью. Чего-то искала она, и чего-то искал он, бешено, с искаженными
лицами, вжимая головы в  грудь друг друга, но их  объятия, их вскидывающиеся
тела не приносили им забвения, еще больше напоминая, что их долг  -- искать;
и как собаки неистово роются в земле, так зарывались они в тела друг друга и
беспомощно, разочарованно,  чтобы  извлечь хоть  последний остаток  радости,
пробегали  языками  друг  другу  по  лицу.  Только  усталость  заставила  их
благодарно затихнуть.  И тогда  снова  вошли служанки.  "Гляди, как они  тут
разлеглись!" -- сказала одна и прикрыла их из жалости платком.
     Когда К. немного  погодя  высвободился  из-под платка  и оглянулся, его
ничуть не удивило,  что в  своем углу  уже сидели его помощники и,  указывая
пальцами  на К., одергивая друг друга,  салютовали ему; кроме  того, у самой
кровати сидела хозяйка и вязала чулок; эта  мелкая работа никак не  шла к ее
необъятной фигуре, почти затемняющей свет  в  комнате. "Я уже долго жду", --
сказала она,  подняв широкое, изрезанное  многими старческими  морщинами, но
все же при всей массивности еще свежее и, вероятно, в прошлом красивое лицо.
В ее  словах звучал упрек,  совершенно неуместный по той причине,  что К. ее
сюда вовсе и не звал. Он ответил на ее  слова  коротким  кивком и поднялся с
кровати. Встала и  Фрида и, отойдя от К., прислонилась  к  стулу хозяйки. "А
нельзя  ли,  госпожа  хозяйка,  -- рассеянно  сказал  К.,  --  отложить  наш
разговор; подождите, пока я  вернусь от  старосты. Мне с ним  надо  обсудить
важные дела".  "Это  дело  еще важнее, поверьте  мне, господин  землемер, --
сказала хозяйка, -- там дело касается работы, а тут -- человека, Фриды, моей
милой служаночки". "Ах  так,  -- сказал  К. -- Ну, тогда конечно. Только  не
понимаю, отчего бы не предоставить это  дело нам с нею".  "Оттого, что  я ее
люблю,  забочусь о ней", -- сказала хозяйка и притянула к себе голову Фриды:
та, стоя, доставала  только до  плеча  сидящей хозяйки.  "Раз  Фрида так вам
доверяет, -- сказал К., -- то  придется и мне. И так как Фрида только сейчас
назвала моих помощников верными людьми, значит, мы тут все  друзья. Так вот,
хозяйка,  должен  вам сказать,  что,  по-моему,  лучше  всего нам  с  Фридой
пожениться, причем как можно скорее. Жаль, очень жаль, что я  никак не смогу
возместить Фриде то, что она из-за меня потеряла, -- и место  в гостинице, и
покровительство  Кламма".  Фрида подняла  голову,  глаза  у  нее наполнились
слезами, от  победного  выражения  не  осталось и следа.  "Почему я?  Почему
именно  мне это  выпало на  долю?"  "Что?"  --  в один голос  спросили  К. и
хозяйка. "Растерялась  бедная девочка, -- сказала хозяйка,  --  растерялась,
столько счастья и  столько  горя сразу!"  И  словно в подтверждение ее  слов
Фрида бросилась  на  К.,  осыпая  его безумными  поцелуями,  будто в комнате
никого не  было, и,  прижимаясь к нему,  разрыдалась и  упала  перед  ним на
колени. И  в то время,  как  К.  обеими  руками  гладил  Фриду по голове, он
спросил  хозяйку: "Вы, кажется, меня оправдываете?" "Вы честный  человек, --
сказала хозяйка, тоже со слезами в голосе; вид у нее был расстроенный, и она
тяжело дышала,  однако нашла в  себе силы  добавить:  --  Теперь надо только
обдумать,  какие гарантии  вы должны  дать Фриде,  ведь,  как  бы  я  вас ни
уважала, все-таки вы чужой человек, сослаться  вам не на кого, ваше семейное
положение нам неизвестно. Значит, дорогой мой господин  землемер,  вы должны
понять, что  гарантии необходимы, ведь вы сами подчеркнули, как много  Фрида
все же теряет от связи с вами". "Разумеется, гарантии, конечно, -- сказал К.
-- И вероятно,  правильнее всего будет  заверить их у нотариуса, впрочем,  в
это, быть может, вмешаются и другие учреждения графской службы. Впрочем, мне
необходимо до свадьбы закончить  еще кое-какие дела. Мне надо переговорить с
Кламмом". "Это невозможно! --  сказала Фрида, привставая и крепче прижимаясь
к К. -- Что за странная мысль!"
     "Нет,  это необходимо,  -- сказал К.,  -- и  если я сам не  смогу этого
добиться, то тебе придется помочь". "Не могу, К., не могу, -- сказала Фрида,
-- никогда Кламм с  тобой  разговаривать  не станет. И  как ты только можешь
подумать,  что  Кламм  будет  с  тобой  говорить!"  "А  с  тобой  он  станет
разговаривать?" -- спросил К. "Тоже нет, -- сказала Фрида, -- ни со мной, ни
с  тобой.  Это совершенно невозможно.  -- Она обернулась к  хозяйке, разводя
руками:  --  Подумайте,  хозяйка,  чего  он требует". "Странный вы  человек,
господин землемер,  -- сказала хозяйка,  и  страшно  было смотреть, как  она
вдруг  выпрямилась  на стуле,  расставив  ноги,  и мощные  колени проступили
сквозь тонкую юбку. -- Вы требуете невозможного". "А почему это невозможно?"
-- спросил К. "Сейчас я вам  все  объясню,  -- сказала хозяйка таким  тоном,
словно она не  последнее  одолжение делает человеку, а уже налагает на  него
первое взыскание. -- Сейчас я вам с удовольствием все объясню. Конечно, я не
имею  отношения к Замку,  я только женщина, только  хозяйка этого захудалого
двора -- возможно, что он и не из самых захудалых, но недалеко ушел,  -- так
что вы, может статься, моим словам никакого значения не  придадите, но я всю
жизнь смотрела в оба, со  всякими людьми встречалась, всю тяжесть  хозяйства
вынесла на своих плечах --  хоть  муж у меня и  славный малый,  но хозяин он
никуда не годный, и  ему никак не понять, что такое ответственность. Вот вы,
например, только благодаря  его ротозейству -- я в тот день устала до смерти
-- сидите у нас в Деревне, тут, на  мягкой постели, в  тепле и  довольстве".
"Как это?" -- спросил  К.,  очнувшись от  некоторой рассеянности и  волнуясь
скорее  от  любопытства,  чем  от раздражения.  "Да,  только  благодаря  его
ротозейству!"   --  снова  повторила  хозяйка,  тыча  в  К.  пальцем.  Фрида
попыталась ее успокоить. "Чего  тебе? -- сказала хозяйка, повернувшись к ней
всем телом.  -- Господин  землемер  меня  спросил,  и я должна ему ответить.
Иначе  ему не понять то, что нам понятно само  собой: господин Кламм никогда
не будет с  ним разговаривать, да  что я говорю "не будет", -- он не может с
ним разговаривать. Слушайте, господин землемер! Господин Кламм -- человек из
Замка, и это уже  само по себе, независимо  от места, какое  Кламм занимает,
очень высокое звание. А что такое вы, от которого мы так униженно добиваемся
согласия  на  брак? Вы  не из Замка,  вы не  из  Деревни. Вы  ничто.  Но,  к
несчастью, вы все же кто-то, вы чужой, вы всюду лишний, всюду мешаете, из-за
вас у  всех постоянные  неприятности, из-за вас пришлось выселять  служанок,
нам  ваши  намерения  неизвестны,  вы соблазнили  нашу  дорогую крошку, нашу
Фриду, -- и теперь ей, к  сожалению, придется выйти за вас замуж. Но я вовсе
вас  не  упрекаю.  Вы  такой, какой  вы есть;  достаточно я  в  жизни  всего
насмотрелась,  выдержу  и  это.  А  теперь,  представьте  себе,  чего  вы, в
сущности,  требуете.  Такой  человек, как Кламм, --  и  вдруг должен с  вами
разговаривать! Мне  и  то  больно  было  слышать,  что  Фрида разрешила  вам
подсмотреть в глазок, видно, раз она на это пошла,  вы ее уже соблазнили.  А
вы мне скажите, как вы вообще выдержали вид Кламма? Можете не отвечать, знаю
-- прекрасно  выдержали. А  это потому, что вы и не можете видеть Кламма как
следует, нет, я вовсе не преувеличиваю, я  тоже не могу. Хотите, чтобы Кламм
с  вами  разговаривал,  -- да он даже с местными  людьми из Деревни  и то не
разговаривает, никогда он сам еще не заговаривал ни с одним жителем Деревни.
Для Фриды было большой честью -- и я буду гордиться  за нее до самой смерти,
-- что он окликал ее по имени и что она когда угодно могла к нему обращаться
и  даже получила разрешение пользоваться глазком, но  разговаривать он с ней
никогда не разговаривал. А то, что он иногда звал Фриду, вовсе не имеет того
значения, какое люди хотели бы этому придать, просто он окликал ее: "Фрида",
а  зачем -- кто  его знает? И то, что Фрида тут же  к нему бежала, -- это ее
дело; а то, что ее к нему допускали без  возражений,  --  это уж добрая воля
господина Кламма, никак нельзя утверждать, что  он  звал ее к  себе. Правда,
теперь  и  то,  что  было,  кончено  навсегда.  Может  случиться,  что Кламм
когда-нибудь и скажет: "Фрида!"  Это возможно,  но  уж пустить ее, девчонку,
которая с вами путается, к нему никто не пустит. И только  одно, только одно
не понять бедной  моей  голове  -- как девушка, о которой говорили, что  она
любовница Кламма --  хотя я считаю, что это сильно преувеличено, --  как она
позволила вам дотронуться до себя?"
     "Да, удивительное дело, -- сказал К. и посадил  Фриду к себе на колени,
чему  она не сопротивлялась, хотя  и опустила голову, --  но  это, по-моему,
только доказывает, что все обстоит совсем не так, как вы себе представляете.
С одной стороны, вы, конечно, правы, утверждая, будто я перед Кламмом ничто;
но  если  я теперь  и требую разговора с  Кламмом и даже все ваши объяснения
меня  не  отпугивают, то  этим  еще не сказано,  что  я смогу выдержать  вид
Кламма, когда между нами не будет двери,  вполне возможно, что при одном его
появлении  я  выскочу  из комнаты.  Но  такие,  хотя и  вполне  оправданные,
опасения еще не основание для отказа от попытки добиться своего.  И если мне
удастся  не  оробеть перед  ним,  тогда  вовсе  не  надо,  чтобы  он со мной
разговаривал, достаточно будет  и  того, что я увижу,  какое  впечатление на
него