производят  мои слова,  а если никакого или он меня  совсем не  станет
слушать, так я  по  крайней мере выиграю  одно  -- то, что я без  стеснения,
свободно  высказался перед одним  из сильных мира сего. А вы,  хозяйка,  при
вашем большом знании людей, при вашем жизненном  опыте, и Фрида, которая еще
вчера  была любовницей Кламма -- я не вижу никаких оснований  избегать этого
слова,  вы  обе,  несомненно,   можете  легко  найти  для  меня  возможность
встретиться с Кламмом, и если никак нельзя иначе, то надо пойти в гостиницу:
может быть, он и сейчас еще там".
     "Нет, это  невозможно, --  сказала  хозяйка, --  вижу, что  вам  просто
соображения не  хватает, никак не  можете  понять. Вы хоть скажите: о чем вы
собираетесь говорить с Кламмом?" "О Фриде, конечно", -- сказал К.
     "О  Фриде? -- непонимающе повторила хозяйка и обратилась к Фриде: -- Ты
слышишь, Фрида? Он хочет о тебе говорить с Кламмом? С самим Кламмом?"
     "Ах,  --  сказал К., -- вы такая умная, достойная уважения  женщина,  и
вдруг вас  пугает всякий пустяк. Ну да,  я хочу поговорить  с ним о Фриде, и
ничего в  этом чудовищного нет, наоборот, это само собой разумеется. Ведь вы
и тут ошибаетесь, думая, что Фрида,  с тех пор  как я появился, потеряла для
Кламма всякий интерес.  Думать так -- значит  недооценивать его.  Я  отлично
знаю,  что  с моей  стороны  большая  дерзость --  поучать  вас, но  все  же
приходится. Из-за меня отношения Кламма  с Фридой никак измениться не могут.
Либо между ними вообще никаких близких отношений не было -- так, в сущности,
считают те, которые отнимают у Фриды  право  на звание любовницы  Кламма, --
тогда  и  сейчас  никаких  отношений  нет,  или  же,  если  такие  отношения
существовали, то  можно  ли  думать, что из-за меня, из-за  такого,  как  вы
правильно выразились, ничтожества в  глазах Кламма,  они  могли  нарушиться?
Только  с  перепугу, в первую минуту в это можно поверить,  но  стоит только
поразмыслить,  и все  становится на место. Впрочем,  дадим и Фриде высказать
свое мнение".
     Задумчиво глядя  вдаль и  прижавшись щекой к  груди  К., Фрида сказала:
"Матушка, конечно, во всем права. Кламм обо мне больше и знать не желает. Но
вовсе не из-за тебя, миленький  мой, -- такие вещи на него не действуют. Мне
даже кажется, что  только благодаря ему мы с тобой  нашли друг друга, тогда,
под стойкой, и я не  проклинаю, а благословляю этот час". "Ну,  если так, --
медленно проговорил К. (ему сладко было слушать эти слова, и он даже прикрыл
глаза, чтобы они проникли в самую душу), -- ну, если так, значит, тем меньше
у меня оснований бояться разговора с Кламмом".
     "Ей-богу, -- сказала хозяйка и посмотрела  на К. сверху вниз, -- иногда
вы напоминаете моего мужа -- такое же упрямство, такое же ребячество. Вы тут
всего  несколько суток,  а  уже  хотите все знать  лучше нас, местных, лучше
меня, старой женщины, лучше  Фриды, которая столько  видела и слышала там, в
гостинице. Не отрицаю, может быть, иногда и можно чего-то добиться, несмотря
на  все законы,  на  все  старые обычаи;  сама  я никогда  в жизни такого не
видела, но говорят, есть примеры, всякое бывает;  но  уж конечно, добиваться
этого надо не  так, как вы, не тем, чтобы все время только и твердить: "Нет,
нет, нет!" -- только и пытаться  жить своим умом и никаких добрых советов не
слушать. Думаете, я  о вас забочусь!  Разве мне было  до  вас дело, когда вы
были один? Кстати,  лучше бы  я тогда вмешалась, может быть,  многого  можно
было  бы  избежать. Одно  только я  уже тогда  сказала  про вас своему мужу:
"Держись от него  подальше!" Я бы и сама вас избегала, если бы вы не связали
судьбу Фриды со своей судьбой. Только ей вы должны быть благодарны -- хотите
или не хотите --  за мою заботу,  даже за мое уважение к вам. И вы не имеете
права так просто отстранять меня, потому что передо мной, перед единственным
человеком,  который  по-матерински заботится о  маленькой Фриде,  вы  несете
самую  серьезную  ответственность.  Возможно, что  Фрида  права  и  что  все
совершилось по воле Кламма, но о Кламме я сейчас ничего не знаю, никогда мне
с ним говорить не придется, это для меня совершенно недоступно.  А вы сидите
тут, обнимаете мою Фриду, а вас самих -- зачем скрывать? -- держу тут я. Да,
я вас  держу, попробовали  бы вы, молодой человек,  если  я вас  выставлю из
своего дома, найти пристанище где-нибудь в Деревне, хоть в собачьей будке".
     "Спасибо, -- сказал  К. -- Вы очень откровенны, и я верю каждому вашему
слову.  Значит, вот до чего непрочное у меня положение, и, значит, положение
Фриды тоже".
     "Нет! -- сердито  закричала  на него хозяйка. -- У Фриды  совсем другое
положение, ничего общего с вами тут у  нее нет.  Фрида -- член моей семьи, и
никто не смеет называть ее положение непрочным".
     "Хорошо, хорошо, -- сказал К. -- Пусть вы и тут правы, особенно потому,
что Фрида по неизвестной  мне причине  слишком вас боится  и  вмешиваться не
хочет. Давайте поговорим только обо мне. Мое положение чрезвычайно непрочно,
этого вы не отрицаете, наоборот, всячески стараетесь доказать. Вы и тут, как
и  во  всем,  что вы сказали, по большей части правы, однако  с  оговорками.
Например, я знаю место, где я мог бы отлично переночевать".
     "Где это? Где?"  --  в  один  голос закричали Фрида и  хозяйка  с таким
пылом, словно у обеих была одинаковая причина для любопытства.
     "У Варнавы!" -- сказал К.
     "У  этих  нищих! -- крикнула хозяйка.  -- У  этих опозоренных нищих!  У
Варнавы! Вы слышали? -- И она обернулась к  углу, но  помощники  уже вылезли
оттуда  и,  обнявшись,  стояли  за  хозяйкой, и  та, словно  ища  поддержки,
схватила одного из них за руку. -- Слышали,  с кем  водится этот господин? С
семьей Варнавы! Ну конечно,  там ему устроят ночевку, ах, да лучше бы он там
ночевал, чем в гостинице! А вы-то где были?"
     "Хозяйка,  --  сказал  К., не  дав  помощникам  ответить,  --  это  мои
помощники, а  вы с ними обращаетесь, будто они вам помощники, а мне сторожа.
В остальном я готов самым вежливым образом обсуждать все ваши мнения, но это
никак не касается моих помощников, тут все слишком ясно. Поэтому попрошу вас
с  моими помощниками  не  разговаривать,  а  если моей  просьбы  мало, то  я
запрещаю моим помощникам отвечать вам".
     "Значит,   мне  с  вами  нельзя  разговаривать!"  --  сказала  хозяйка,
обращаясь к помощникам, и все трое засмеялись: хозяйка -- ехидно, но гораздо
снисходительней,  чем  мог  ожидать  К.,  а  помощники  --  с обычным  своим
выражением, которое было  и  многозначительным,  и  вместе  с  тем ничего не
значащим и показывало, что они снимают с себя всякую ответственность.
     "Только не сердись, -- сказала Фрида, --  и пойми правильно, почему  мы
так взволнованы. Если угодно,  мы с  тобой  только благодаря Варнаве и нашли
друг друга. Когда я тебя первый раз увидела в буфете -- ты вошел под ручку с
Ольгой, -- то  хотя я кое-что  о тебе уже  знала,  но ты мне  был совершенно
безразличен. Вернее, не только ты мне был совершенно безразличен, почти все,
да  все  на  свете мне  было  безразлично. Правда,  я и  тогда  многим  была
недовольна, многое вызывало злобу, но  какое же это было недовольство, какая
злоба!  Например, меня мог обидеть какой-нибудь посетитель в буфете  --  они
вечно  ко мне приставали,  ты сам видел  этих парней, но приводили и похуже,
Кламмовы слуги были не самые плохие,  ну и  обижал меня кто-нибудь, а мне-то
что? Мне казалось, что это случилось сто  лет  назад, или случилось вовсе не
со мной, а кто-то мне об этом рассказывал, или я сама уже все позабыла. Нет,
не  могу описать, даже не могу  сейчас представить себе, как  оно  было,  --
настолько все переменилось с тех пор, как Кламм меня бросил".
     Тут Фрида оборвала  свой рассказ,  печально  склонила  голову и сложила
руки на коленях.
     "Вот видите, -- сказала хозяйка с таким выражением, будто говорит не от
себя, а подает голос вместо Фриды; она пододвинулась поближе и села вплотную
к Фриде. --  Вот видите, господин землемер, к чему привели  ваши поступки, и
пусть ваши помощники -- ведь  мне  не разрешается с  ними разговаривать,  --
пусть и для них это будет наукой! Фрида была счастлива, как никогда в жизни,
и вы ее вырвали из  этого состояния, но вам это удалось  только потому,  что
Фрида  по-детски  все  преувеличила и пожалела  вас  --  ей было  невыносимо
видеть,  как вы  вцепились  в руку Ольги  и, значит,  попали  в лапы к семье
Варнавы. Вас она спасла, а собой пожертвовала. А теперь, когда так случилось
и Фрида отдала все,  что у  нее было, за  счастье сидеть у вас  на  коленях,
теперь вы вдруг  выкладываете как самый ваш главный  козырь, что у вас, мол,
была возможность переночевать у Варнавы! Видно, хотите  показать,  что вы от
меня не зависите? Конечно, если бы вы и впрямь переночевали у  Варнавы,  так
уж, наверно, перестали  бы от меня  зависеть  -- я  бы  вас вмиг, немедленно
выставила из моего дома".
     "Никаких грехов я за семьей Варнавы  не знаю, -- сказал К. и, осторожно
подняв Фриду, которая сидела как неживая, медленно усадил  ее  на кровать, а
сам встал. -- Может быть, тут вы и правы, но  и я безусловно был прав, когда
я просил вас предоставить нам с Фридой самим решать свои дела. Вы тут что-то
упоминали о любви и заботе, но я-то их не заметил, больше тут было высказано
ненависти,  и  насмешки, и  угроз  выставить  меня из дому. Если вы задумали
отпугнуть Фриду от меня  или  меня от Фриды,  то вы ловко за это взялись, но
думаю, что это вам не удастся, а если бы и удалось, то -- разрешите и мне на
этот раз, хоть и туманно, пригрозить вам -- вы в этом горько раскаетесь. Что
касается  квартиры,  которую вы  мне предоставили, --  ведь  речь может идти
только об этой отвратительной конуре?  --  то ничем не доказано, что вы  это
сделали по собственной воле, должно быть, вам были даны указания от графской
канцелярии. Я туда и доложу, что вы мне  отказали,  а если мне укажут другое
жилье,  вы,  наверно, вздохнете с  большим  облегчением,  но  я  вздохну еще
глубже. А теперь я отправляюсь к сельскому старосте -- и по этому делу, и по
другим делам; а вы, пожалуйста, хотя  бы позаботьтесь о Фриде -- смотрите, в
какое состояние ее привели ваши, так сказать, материнские речи!"
     И он повернулся к помощникам. "Пошли!" -- сказал он, снял письмо Кламма
с  гвоздика и  двинулся  к выходу. Хозяйка  смотрела на него молча и только,
когда он уже взялся за дверную  ручку, сказала: "Господин землемер, хочу еще
дать вам совет на  дорогу, потому что, какие речи вы бы  ни вели, как  бы вы
меня, старую женщину, ни обижали, вы все же будущий муж Фриды. Только потому
я и говорю  вам: вы  находитесь в  ужасающем неведении  насчет наших здешних
дел, просто  голова кружится, когда вас слушаешь, когда мысленно сравниваешь
ваши  слова  и ваши утверждения  с  истинным  положением вещей.  Сразу  ваше
непонимание не исправишь, а может, и вообще тут ничего не сделаешь, но будет
лучше во многих  отношениях,  если вы хоть немного  доверитесь мне и  будете
знать,  что  вы  ничего не  знаете.  Тогда вы,  к примеру,  станете  гораздо
справедливее  ко мне  и хоть  немного  поймете,  какой  страх  мне  пришлось
пережить -- я до сих пор  от него не избавлюсь,  -- когда я узнала, что  моя
милая крошка оставила, можно  сказать,  орла и связалась со  слепым  кротом,
причем ведь на самом деле все обстоит куда хуже,  я только стараюсь  об этом
забыть, не то я не могла  бы вымолвить ни слова. Ну вот вы  опять сердитесь.
Нет, не уходите, выслушайте хоть эту просьбу: куда бы вы ни пришли, помните,
что вы тут самый несведущий человек, и будьте осторожны: тут, у нас, где вас
защищает  от  беды  присутствие  Фриды, можете  болтать  сколько  вашей душе
угодно,  например, здесь  можете  изображать перед нами,  как вы собираетесь
разговаривать с Кламмом, но на самом деле, на самом деле -- очень, очень вас
прошу -- не делайте этого!"
     Она встала  и, споткнувшись от волнения, подошла к К., схватила  его за
руку и умоляюще посмотрела на него. "Хозяйка, --  сказал К., --  не понимаю,
почему из-за такого дела вы унижаетесь, просите меня. Если, как вы говорите,
мне с Кламмом  поговорить  невозможно, значит, я этого и не добьюсь, просите
меня  или  не  просите. Но  если  это  все  же  возможно,  почему  бы  и  не
воспользоваться  такой возможностью,  тем более что тогда  отпадут  все ваши
основные возражения и всякие ваши страхи будут малообоснованны. Да, конечно,
я  нахожусь в неведении, это правда, и для меня это очень  печально, но есть
тут и то  преимущество,  что человек в  своем неведении  действует смелей, а
потому я охотно останусь при своем неведении и, пока есть силы,  готов  даже
нести  все дурные  последствия,  а  их, наверно,  не  избежать. Но ведь  эти
последствия  в  основном  коснутся  только  меня,  вот почему  мне  особенно
непонятны все ваши  просьбы. О Фриде вы, несомненно,  позаботитесь, а если я
совсем  исчезну  из ее жизни, то, с вашей точки зрения, это  для  нее  будет
просто счастьем. Чего же вы тогда боитесь? Уж не боитесь ли вы, -- К. открыл
двери, --  а при моей  неосведомленности все  кажется возможным,  --  уж  не
боитесь  ли вы за  Кламма?" Он  торопливо  сбежал  по  лестнице,  за ним его
помощники; хозяйка молча посмотрела ему вслед.

--------

        5. У старосты

     К его собственному удивлению,  предстоящий  разговор  со старостой мало
беспокоил К. Он  это объяснял себе тем, что до сих пор,  как  показал  опыт,
деловые  отношения с графской администрацией  складывались  для него  совсем
просто.  Происходило  это  оттого,  что,  по-видимому, в отношении него была
издана определенная,  чрезвычайно  для него выгодная инструкция, а с  другой
стороны,  все инстанции  были  удивительным образом  связаны  в одно  целое,
причем это особенно четко ощущалось там, где на первый взгляд такой связи не
существовало.  Думая  об  этом, К.  был готов считать свое положение  вполне
удовлетворительным,  хотя  при  таких  вспышках  благодушия  он  спешил себе
сказать, что в этом-то и таится главная опасность.
     Прямой контакт с властями был  не так затруднен, потому что эти власти,
при всей их превосходной организации,  защищали от имени далеких и невидимых
господ далекие и невидимые дела, между тем как сам К. боролся за нечто живое
-- за  самого себя,  притом,  пусть только  в первое время  боролся по своей
воле, сам шел на приступ; и не только он боролся за себя, за него боролись и
другие силы --  он их не знал,  но по мероприятиям властей мог предположить,
что  они существуют. Однако  тем, что  власти  до  сих  пор охотно  шли  ему
навстречу -- правда, в мелочах, о крупных вещах до  сих пор речи не было, --
они отнимали у него  возможность  легких  побед,  а одновременно  и законное
удовлетворение  этими  победами  с  вытекающей  отсюда  вполне  обоснованной
уверенностью, необходимой  для дальнейших, уже более серьезных боев.  Вместо
этого власти пропускали К. всюду, куда он хотел -- правда, только в пределах
Деревни, -- и этим размагничивали и ослабляли  его: уклоняясь от борьбы, они
вместо  того включали  его во внеслужебную,  совершенно непонятную, унылую и
чуждую ему жизнь. И если  К. не будет все время начеку, то  может случиться,
что в один прекрасный день, несмотря на предупредительность местных властей,
несмотря  на  добросовестное  выполнение  всех  своих  до  смешного   легких
служебных обязанностей,  обманутый той  внешней благосклонностью, которую  к
нему  проявляют,  К.  станет  вести  себя  в  остальной  своей  жизни  столь
неосторожно,  что  на  чем-нибудь  непременно  споткнется, и  тогда  власти,
по-прежнему любезно и мягко, как будто не по своей  воле, а во имя какого-то
незнакомого ему,  но всем известного закона, должны будут вмешаться и убрать
его с дороги. А  в чем, в сущности,  состояла его  "остальная" жизнь  здесь?
Нигде еще К. не видел такого переплетения служебной и личной жизни, как тут,
-- они до  того  переплетались, что  иногда  могло показаться, что служба  и
личная  жизнь поменялись  местами. Что  значила, например,  чисто формальная
власть, которую проявлял Кламм в отношении служебных дел  К., по сравнению с
той реальной властью, какой Кламм обладал в спальне К.?  Вот и выходило так,
что более  легкомысленное поведение,  большая  непринужденность были уместны
только при непосредственном соприкосновении с властями,  а в остальном нужно
было постоянно проявлять крайнюю осторожность, с оглядкой во все стороны, на
каждом шагу.
     Встреча  со  старостой вскоре  вполне  подтвердила,  что  К.  правильно
представил  себе  здешние  порядки.  Староста,  приветливый,  гладковыбритый
толстяк, болел -- у него был тяжелый  подагрический припадок -- и принял К.,
лежа в постели. "Так  вот,  значит,  наш  господин  землемер", -- сказал он,
попробовал приподняться, чтобы  с  ним  поздороваться, но  не  смог  и снова
опустился на подушку, виновато показывая на свои ноги. Тихая женщина, больше
похожая на  тень  в  сумеречном  освещении  от  крохотных  окон, к  тому  же
затемненных занавесками,  принесла  для  К.  стул и  поставила  его  у самой
постели. "Садитесь,  садитесь, господин  землемер,  -- сказал староста, -- и
скажите  мне, какие у  вас будут пожелания?"  К. прочел ему  письмо Кламма и
добавил от  себя кое-какие  замечания. И  снова у  него  появилось  ощущение
необыкновенной  легкости общения с  местной  властью. Они буквально брали на
себя все трудности, им можно было поручить  что угодно, а самому остаться ни
к чему не причастным и свободным. Староста как будто почувствовал в  нем это
настроение  и  беспокойно  завертелся на кровати.  Наконец  он  сказал:  "Я,
господин  землемер,  как  вы,  вероятно, заметили, уже давно обо всем  знаю.
Виной тому, что я сам ничего еще не сделал, во-первых, моя болезнь, и потом,
вы так долго не  приходили,  что я уже подумал: не отказались ли вы от этого
дела? Но теперь,  когда вы так любезно сами пришли  ко мне, я должен сказать
вам всю правду, и довольно неприятную.  По  вашим  словам,  вас  приняли как
землемера, но, к сожалению, нам землемер не нужен.  Для землемера у  нас нет
никакой,   даже  самой  мелкой  работы.  Границы  наших  маленьких  хозяйств
установлены, все аккуратно размежевано. Из рук  в  руки имущество  переходит
очень  редко,  а небольшие споры из-за  земли  мы улаживаем сами.  Зачем нам
тогда землемер?" В  глубине души  К., правда того не  ведая, уже был готов к
такому  сообщению.  Поэтому  он  сразу  и  сказал:   "Это  для  меня  полная
неожиданность. Значит, все мои расчеты рухнут? Могу  лишь надеяться, что тут
произошло какое-то недоразумение". "К сожалению, нет, -- сказал староста, --
все  обстоит именно так, как я  сказал". "Но как же  можно! -- крикнул К. --
Неужели  я проделал  весь этот долгий путь,  чтобы меня отправили  обратно?"
"Это  уже  другой вопрос,  --  сказал  староста,  --  не мне его решать.  Но
объяснить вам,  как произошло недоразумение, -- это я могу. В таком огромном
учреждении, как  графская канцелярия, может всегда случиться, что один отдел
даст одно распоряжение, другой -- другое. Друг о  друге они ничего не знают,
и хотя контрольная инстанция  действует безошибочно, но в силу своей природы
она  всегда опаздывает,  потому  и  могут  возникнуть всякие  незначительные
недоразумения. Правда, обычно это сущие пустяки, мелочи вроде вашего дела. Я
еще никогда не  слыхал, чтобы делали ошибки в серьезных  вещах, но, конечно,
все эти мелочи -- тоже штука неприятная. Что же касается вашего случая, то я
не  стану  делать из него служебную  тайну -- я  ведь  совсем не чиновник, я
крестьянин  и крестьянином останусь,  и  я вам откровенно  расскажу, как все
вышло.  Давным-давно  --  прошло всего несколько месяцев,  как  я вступил  в
должность старосты, -- я получил распоряжение, уж не помню из какого отдела,
где  в  самом  категорическом тоне  -- эти  господа  иначе не умеют --  было
ска