т тут, между указательным и
большим? И этим царапинам?
   еужто Гонория в припадке смирения взялась стирать простыни для лазарета
и ставить клистиры бездомным котам - пациентам сестры Урсулы?
   - Да так, ваше преподобие, дело-то пустяковое, - пустился в объяснения
Антуан, успевший снова надеть личину дурня. - Прямо совестно было ваше
преподобие такой мелочью беспокоить.
   ("Вздор. Что может знать это воплощение простодушия?")
   Сестрица говорит, чтоб я, значит, верх на фургон присобачил. А то
сестра Матильда, сегодня, вроде как, в Руан собиралась, ну, с сыром, то
есть, на рынок, а погода - сами видите... е ездить бы ей, подождать...
дорога и так никуда не годная, а если еще польет, то и вовсе... Застрянем
еще где-нибудь...
   - И это все? - Гонория перевела взгляд с простецкой физиономии конюха,
на которой она, как ни старалась, больше не могла прочесть ничего
недозволенного, на открытое и честное лицо своей "девки для услуг".
   - ет, матушка. Еще я сказала Антуану, что вы, матушка, наверное,
пошлете за господином аббатом, в Валь-де-Рей... по такому случаю... так
чтобы ваша карета была готова... для вас ведь старалась, матушка!
   - Благодарю за усердие, дитя мое. Однако распоряжения здесь отдаю я!
   Марго привычно упала на колени, напустив полные глаза раскаяния и
смущения. Уловка сработала. Аббатиса продолжала тем же холодным и властным
тоном, однако в ее голосе уже не слышалось свиста плети: "Итак, Антуан,
вот тебе мои распоряжения. Сейчас ты на паре рыжих повезешь в Руан сестру
Матильду, а когда вернетесь - заложишь в карету четверку вороных и
отправишься в Валь-де-Рей.
   Выедешь после повечерия... то есть, после вечерни!
   - Слушаюсь, ваше преподобие! - обрадовавшись, что все обошлось, Антуан
заковылял в конюшню.
   - Подожди, это еще не все! - Перед тем, как обернуться, конюх тихо
чертыхнулся сквозь зубы. - Завтра утром я уезжаю в Париж. Я должна лично
известить его светлость о том, что.... - Гонория, сделав вид, будто у нее
прервался голос, поднесла к глазам белоснежный батистовый платок. о глаза
ее при этом оставались сухими. ("Хоть бы луку в платок нарезала, старая
ведьма, - глядишь, и выдавила бы пару слезинок!") - Да, завтра, сразу
после панихиды... бедная девочка! Когда пробьет час третий, ты должен быть
на козлах моей кареты, а карета - у церковных дверей!
   - Будет сделано, матушка. Так, значит, за господином аббатом - сразу
после повечерия?
   - Да, я, кажется, вполне ясно выразилась. И возвращайся лесной дорогой
- так быстрее... Постой... я сказала - повечерие? - Антуан кивнул, быстро
и многозначительно перемигнувшись с Марго. - ет, нет, я, разумеется, имела
в виду вечерню! О, Боже праведный, утрата наша так тяжела, что лишает меня
разума... о ты-то, Антуан, должен был сообразить!
   - е извольте беспокоиться, ваше преподобие. Сделаю все, как вы велели.
"Слава-те, Господи, отделался!" - проворчал про себя Антуан и поспешил
скрыться.
   Да, конечно, все как всегда. К вечерне из Руана не поспеть - это ясно,
как стакан вина. А если в Рей после повечерия - значит, сюда, дай Бог, к
ночи. И чем позже, тем лучше. Ибо чем ближе к ночи, тем меньше
вероятности, что кто-то увидит господина аббата, пробирающегося, как вор,
от кельи аббатисы к садовой калитке, чтобы, выйдя из нее, засесть в
кустах, подобно разбойнику с большой дороги, поджидая карету, каковая часа
три назад чинно-благородно выехала из главных ворот обители, направляясь в
Рей, а добравшись туда, столь же чинно выстояла приличное время перед его,
аббата д'Арнуле, домиком на Оружейной улице. Карета подберет аббата,
развернется - и пять минут спустя чинной рысцой подъедет к главным воротам.
   а то, для чего любому другому пришлось бы час-полтора трястись в
карете, господину аббату достаточно буквально нескольких шагов и пяти
минут езды. Это ли не чудо? Преподобная мать предоставила святому отцу
убежище от мирской суеты, дабы он мог без помех предаваться благочестивым
размышлениям о величии Господнем.
   Днем эта великодушная женщина делит с ним кров и пищу, ночью - ложе.
Это ли не истинно христианская любовь к ближнему своему?
   Вот только не все души столь чисты и возвышенны, чтобы правильно
истолковать чудеса подобного рода, а посему - procul este, profani !
   Все с вами ясно, матушка-настоятельница.
   .... - Вот, видите, матушка: вас этот дуралей сразу понял! А бедной
сестре Маргарите пришлось про то же самое битый час толковать! - Сестра
Доротея считала пропавшим тот день, когда ей не удавалось кому-нибудь
напакостить.
   - А ведь и в самом деле! - в глазах аббатисы снова появился пугающий
ледяной блеск. - Ты мне не все рассказала, Маргарита!
   у, признавайся, что вы еще тут делали с этим... архангелом от вожжей?
   - ("у, я тебе это припомню, шавка подворотная! ичего, вывернемся - не
впервой...") А еще, матушка, мы беседовали...
   - Час от часу не легче! Позволено ли мне будет узнать предмет вашей
ученой беседы?
   - Мы говорили о грехе, матушка.
   - Весьма подходящая для сестры Маргариты тема! - сьязвила привратница.
   - Матушка, - продолжала Марго, не обращая внимания на Доротею, - если
господин аббат сегодня вечером приедет, так, выходит, надо будет
исповедаться... этого-то я и боюсь... - аббатиса насторожилась, и Марго
это заметила, но, разумеется, не подала виду. - Сон я видала сегодня
ночью, да такой, что если расскажу, аббат со стыда лопнет!
   - ("Всего лишь сон!") Расскажи мне, дитя мое - я не лопну, -
снисходительно поощрила ее аббатиса, и только потом сообразила, что с ее
уст сорвалась неприличная двусмысленность.
   Марго с самым глупым видом присунулась к уху аббатисы, - Доротея, не
смея подойти вплотную, изо всех сил по-гусиному вытягивала шею, силясь
хоть что-то уловить. При этом привратница возмущенно шипела себе под нос,
что усиливало ее сходство с жирной гусыней.
   "Только вам, как на духу, матушка, - шептала Маргарита. - Снилось мне,
будто взял меня на ночь в Монтобане не кто-нибудь, а сам Гаспар... ну, то
есть, адмирал. Будто легли мы с ним в каком-то обозном фургоне на куче
тряпья... ну и хват же он был, я вам доложу, матушка, - даром, что старый!
А тут - бац! абат! И я знаю во сне, что это Гиз идет по наши души со своей
Лигой, и знаю, что у нас на фургоне здоровый белый крест... я, значит,
говорю адмиралу: надо бы вылезти, да крест этот стереть, а он - нет,
Господь нас защитит!
   Уперся, как бык... А пальба все ближе, ближе... А я лежу под ним и
думаю: да как же это, ведь они ж, то есть, адмирал с Меченым, -
давным-давно мертвецы! Смотрю - а адмирал уже исчез... удрал, не
расплатившись, старая гугенотская перечница! Матушка, а вот ежли я во сне
увидала, будто грешу, - это как, считается за грех?"
   - ("Гаспар? Крест? Мертвецы? Удрал, не расплатившись? Что за намеки?
еужели и она что-то видела?") у, хватит, Марго.
   Довольно болтать глупости. Идем, поможешь мне собраться в дорогу.
Сестра Доротея! Позаботьтесь о том, чтобы нас не беспокоили, иначе я
непременно что-нибудь забуду. Боже милосердный, у меня просто голова
кругом идет!
   ...Заперев дверь кельи, Гонория упала в кресло, и жестом указала Марго
на низкий табурет. Маргарита села, вытянув длинные ноги.
   Женщины выжидающе разглядывали друг друга, как две кошки, готовые
сцепиться и покатиться по полу визжащим и царапающимся клубком.
   Воистину, лишь три вещи не оставляют после себя следов, и преступление
к их числу не относится. И кого Господь хочет наказать, того лишает
рассудка. Уж не совершила ли она, Гонория, год назад роковой ошибки, когда
"во имя милосердия" приказала впустить в обитель верзилу-солдата,
опиравшегося на аркебузу, как на костыль, и девку с перевязанной головой?
И не совершилась ли вторая ошибка, под стать первой, когда эта парочка,
залечив раны, так и осталась в обители? И ведь монахини были против, -
ах-ах, мужчина в священных стенах, ах-ах, невинность пансионерок, ах-ах,
обет целомудрия! Ей, Гонории, всего два года назад принявшей бразды
правления после кончины матушки Магдалины, - восьмидесятилетней ханжи,
которая даже в молитвеннике заклеила миниатюры, изображавшие мужчин, и
довела хозяйство до полного упадка, - пришлось проявить немалую твердость
и даже прибегнуть к помощи своего кузена-архиепископа. И Гонория настояла
на своем.
   В результате все остались довольны. Бывший солдат, так и оставшийся
хромым, несмотря на все снадобья Сильвии, и обозная Венера, чьи лучшие
годы миновали, обрели желанную тихую пристань. Гонория подтвердила свою
репутацию набожной и милосердной особы и обзавелась преданной и усердной
служанкой, хоть и не отличавшейся остротой ума; притом, служанка эта
официально считалась монахиней, а значит, ей не нужно было платить
жалованье; монастырь получил превосходного конюха и кучера, который,
казалось, ничем не интересовался, кроме конюшни и каретного сарая.
   А Гонория продолжала тихо, но твердо вести свою линию. И как-то
незаметно оказалось, что в обители не один, а целых семь еще не старых
мужчин - скотник, плотник, пастух, садовник с помощником, органный
служитель (с его появлением орган наконец-то зазвучал в полную силу, к
радости Беаты и Теодорины), и Антуан, к тому времени уже ставший "своим".
"Их семь, по числу смертных грехов!"
   - шипели "непримиримые". Однако большинство обитательниц Фонтен-Герира
быстро оценило все преимущества нового положения дел.
   Разумеется, девам, давших обет целомудрия, не полагается даже издали
видеть мужчин. И, будь жив святой Бенедикт, он, чего доброго, отлучил бы
Гонорию от церкви. о Бенедикт Бенедиктом, а ведь кто-то все-таки должен
чинить целомудренным девам дверирамы-скамейки, вскапывать грядки, колоть
дрова, резать свиней... да мало ли для чего в хозяйстве может пригодиться
мужчина! А что до греха... у, скажите на милость, какая здравомыслящая
монахиня станет грешить с немытой деревенщиной? А если какая и оступится
по скудоумию, так ведь грех - не грех, если молва о нем не вышла за ворота
обители!
 
   Прочь, непосвященные! (лат)
   Кстати, фактически, мужчин в монастыре было не семь, а девять.
   Восьмым был священник, отец Клеман, живший в отдельном домике у
северной стены, - маленький седенький старичок, полуглухой, полуслепой и
наполовину впавший в детство, как утверждали монастырские сплетницы, - а,
впрочем, безобидный, как младенец.
   Ему частенько случалось сослепу приносить в церковь вместо требника
кулинарную книгу, подсунутую озорными белицами, которых посылали убираться
в его домике, или по рассеянности служить пасхальную мессу вместо обычной,
к удовольствию пансионерок. Он выползал из своей норки только на время
службы и не вызывал у своей паствы ни враждебных, ни теплых чувств - в нем
видели лишь привычный предмет церковной утвари. И если бы нашлась такая
дура и ханжа, которая имела бы глупость причислить это существо к мужскому
полу, весь монастырь дружно осмеял бы ее.
   Девятый, хоть и не жил в Фонтен-Герире, зато прекрасно знал дорогу не
только в обитель, но и в келью настоятельницы. Этот девятый был Гаспар
д'Арнуле, монастырский духовник, двадцатитрехлетний красавчик-аббат с
ухватками лихого вояки, которого Гонория представила насельницам, как
своего племянника. Элементарная логика подсказывала, что отец Гаспар для
целомудрия монахинь гораздо опасней, чем семеро работяг, вместе взятые, -
но кто бы осмелился вслух назвать мужчиной духовного наставника насельниц,
да еще и близкого родственника настоятельницы?
   "... ет, Антуан, этот солдафон-деревенщина, разумеется, спал, и ничего
не видел. о Маргарита... что, если она не так простодушна и глупа, как
казалось ее госпоже? Что она могла видеть? И что с ней делать? Прогнать,
вместе с ее любовником (а конюх, наверняка, ее любовник)? о, выйдя за
монастырские ворота, они не лишатся языков! Попробовать привлечь Маргариту
на свою сторону? Да, это будет лучше: поговорить с ней не как госпожа с
прислугой, а как женщина с женщиной... видимость доверия... плюс ощутимая
сумма..."
   - Скажи, Маргарита... ты что-нибудь видела... этой ночью? е во сне, а
наяву? апример, меня или Гасп.... господина аббата?
   Говори открыто, здесь нас никто не слышит. у же: ты видела нас?
   Ты хочешь выдать меня?
   - ("е видела ли я ее с Гаспаром? Странно. Еще вчера ей было наплевать,
что монашки о ней болтают. Этой ночью? у да, правильно, этой ночью
свершилось "Божье чудо"... И если тут ничего не кроется, пускай черт
сварит из моей задницы гороховый суп!") Выдать вас, матушка? Да что я,
совсем, что ль, дура дубовая? Да и кто же меня станет слушать? - Марго
отчаянным усилием воли удерживала на лице маску простушки.
   - о все-таки, что ты об этом думаешь? - аббатиса нервно мяла в руках
край покрывала. - Что тебе известно? ("Кто станет слушать?
   Значит, ей действительно есть, что порассказать!")
   - ("Черт! Куда она клонит?") Да что ж я могу думать, матушка?
   Моего ли это ума дело?
   - е строй из себя дуру, Марго!! - вместо властного окрика у Гонории
вырвался истерический вопль. Казалось, она вот-вот расплачется.
   - ("Ладно, не хочешь дуру - не надо"). Маргарита встала и безо всяких
церемоний уселась на подлокотник кресла. Обняла Гонорию за плечи,
притянула к себе и зашептала, будто утешала товарку по ремеслу, которую
бросил солдат: "Сдается мне, что Антуан с тем же успехом может и не гонять
вороных в Рей, а всего-то навсего проехать вдоль стены до садовой калитки.
Только бы не забыл придержать лошадок на том месте.... ну, господин аббат
знает... где кусты... ичего, матушка Гонория, бывает и хуже..."
   - Это еще что такое!? - Это снова был голос прежней, непроницаемой,
холодной и властной Гонории, грозы всей обители. Аббатиса, услышав про
садовую калитку, явно воспряла духом. о что же она в таком случае ожидала
услышать?
   Обвинение в убийстве? Во всяком случае, теперь ясно, что она тут
замешана... и крепко замешана! И Гаспар - вместе с ней, ну правильно, муж
и жена - един дух и едина плоть. Марго мигом очутилась на полу в
молитвенной позе, уткнувшись носом в ковер и понимая, что пущенное ею ядро
угодило, куда следует: она достаточно разъярила противника, чтобы
заставить его нарушить маскировку, и в то же время не настолько его
допекла, чтобы он двинул в бой главные силы. Теперь следовало ждать
епитимьи, да не какой-нибудь... но дело того стоило. еожиданно она
почувствовала, как холодная рука скользнула ей на голое плечо, под
нагрудник.. и тихонько погладила. Черт подери, это что-то новенькое! Она
нерешительно подняла глаза на аббатису. Гонория улыбнулась... как-то
непонятно улыбнулась... поднесла палец к губам, и, подвинувшись в широком
кресле, молча указала служанке на место рядом с собой. Марго повиновалась,
гадая, что же за этим последует. - Ты сказала: бывает хуже. Выходит, ты не
осуждаешь мое прегрешение? Или, может, для тебя это вовсе не грех? -
Теперь в глазах Гонории светилось нечто вроде надежды, голос потеплел, -
задница Господня, да никак преподобная матерь просит у солдатской девки
отпущения! е иначе, небеса готовятся сверзиться на землю! Так-так,
понятно... Она боится меня, она вообразила, будто я что-то видела.... И
решила заключить со мной союз? От своего имени.... И от имени своего
кукленка-аббатика!
   Ладно, дорогуша, будет тебе союзница, и еще какая!
   - Hу, Маргарита, что ж ты молчишь? Ведь ты же сама...
   - А что тут такого, матушка? Ежели с умом, да со всей осторожностью?
Это ж вовсе не вы грешите, а ваша... ну, как говорится... младшая
сестренка... ну, которая у вас под юбками прячется. Этой малютке надо
давать конфетку, хоть по великим праздникам, если не хотите, чтобы она
своим нытьем вас с ума свела. Эти наши сестренки, матушка, - они ведь, что
твои рейтары:
   не хочешь, чтобы они кидались на кого попало - изволь точно в срок
платить им жалованье. Без этого не бывает, дорогая моя, - вкрадчиво,
ласково, будто ободряя клиента-девственника, шептала Марго, незаметно
перейдя на "ты" - ибо союзники должны говорить на равных. - е бывает
ветчины без свиньи, а свиньи - без грязи.
   - Ты говоришь, бывает хуже? Что же, по-твоему, есть вещи хуже разврата?
- произнесла аббатиса, без малейшего гнева, как если бы она сидела в
салоне и беседовала о предметах, совершенно ее не касавшихся. ("еужели
здесь кто-то еще завел шашни?")
   - ("у вот, опять! ичего, еще немного дожать, и она - моя, с
потрохами!") Разврат, Оноретта, дорогая моя, - роли поменялись:
   теперь уже не Гонория наставляла на путь заблудшую монахиню, а Марго
просвещала начинающую товарку. - Разврат, это когда ты делаешь то, на что
естество тебя толкает, и плевать тебе, можно это или нельзя. А вот кто
естества не слушает, у тех оно все едино свое берет... вот только вкривь и
вкось, не так, как ему природой назначено. Селину, вон, пирожными не
корми, а дай покуражиться над тем, кто сдачи ей не может отвесить. Августе
дай волю - так она свой собственный расстрел проспит. Доротея в навоз по
уши готова влезть - лишь бы не в свое дело. Гертруда за денье родную маму
подвязкой задушит, а за экю сама на осине повесится. - При каждом имени
аббатиса согласно кивала, ее тонкие губы тронула улыбка, глаза блестели.
Маргарита знала, что делает: лучшим способом завоевать доверие и
расположение аббатисы было наговорить гадостей про четырех ненавистных
Гонории мегер. - А отчего, думаешь? Да все от того же. А у тебя, Оноретта,
всего-то навсего есть любимый племянник. Который обожает свою милую
тетушку. Ведь не запрещал же святой Бенедикт любить свою родню! - Они уже
сидели обнявшись и нежно прижавшись друг к другу, причем аббатиса нежно
склонила голову на плечо Марго. о та опытной рукой чувствовала, как
напряжено тело новоявленной подружки, - ларчик открылся просто, но в нем,
определенно, было второе дно!
   - Так что же, Маргарита, ты на моей стороне? - аббатиса пристально
взглянула в глаза молодой женщины ("А она умна. И может быть весьма
полезна. Должна быть полезна!")
   - Ясное дело, на твоей, а на чьей же еще? Я тоже женщина, и знаю, что
за штука любовь. Ведь ты любишь своего... родственничка? - последнее слово
Марго произнесла тоном заговорщицы, и подмигнула Гонории.
   - А вы, сестра Маргарита? Вы любите конюха Антуана? В конюшне, на
сеновале? ("Эта девка, похоже, совсем забыла, с кем разговаривает!")
   - ("Ага, водичка остывает, пора вылезать из ванночки! Вот теперь
порядок, комедия кончена и я снова узнаю нашу мамашу!")
   Антуан - мой друг. Старый боевой друг. Все равно, что брат. Он для меня
все сделает. - Марго убрала руку с плеча Гонории. И, встав с кресла,
закончила, уже привычным тонким и подсиропленным голосом: "А я все сделаю
для вас, матушкаблагодетельница! Так прикажете уложить для вас саквояж на
завтра?"
   Аббатиса удовлетворенно кивнула: "Да, сестра Маргарита. Для меня... и
для вас. Я приказываю вам сопровождать меня". Такого удара Марго не
ожидала. Почему она? Почему не кто-нибудь из пожилых благочестивых сестер
с незапятнанной репутацией?
   - Мне, матушка?! Мне ехать с вами?! В Париж?!! Ах, матушка!!! - Марго
схватила руку аббатисы и осыпала ее звонкими благодарными поцелуями, в
душе посылая Гонорию намного дальше столицы: какой Париж, когда она,
Марго, поклялась найти убийцу, и отомстить! А следы остывают быстро.
Значит, Маргарита должна любой ценой найти способ остаться в обители.
   - Да успокойтесь же, Маргарита. Да, вы едете со мной в Париж, не вижу в
этом ничего удивительного. Ведь не Антуана же мне звать, чтобы он помог
мне одеться! Итак, решено, мы едем завтра, сразу после панихиды. Да,
кстати, сестра Маргарита, - подойдя к секретеру, аббатиса извлекла из
ящичка кожаный мешочек, весьма увесистый на вид. Мешочек соблазнительно
звякнул, когда Гонория встряхнула его на ладони. - Я давно наблюдаю за
вами, и пришла к выводу, что ваше усердие заслуживает вознаграждения.
   Обитель снабжает каждую из нас всем жизненно необходимым...
   но ведь наши потребности этим не ограничиваются, - усмехнувшись,
аббатиса повела рукой во