ую ты,  как  и  все  в
округе,  прекрасно  знаешь.  Она  была  там,  и  уж  ей-то  все
известно.  Хью,  дружище,  именно  я   раскопал   ее   останки,
собственными   руками   очистил   их   от  земли  и  поднял  на
поверхность, но Богом  тебе  клянусь:  с  первой  же  минуты  я
почувствовал  --  она  желает,  чтобы  ее оставили в покое. Она
лежала на крохотном, запущенном кладбище, тихом и  неприметном.
Там уже давно не хоронили, и скромные могильные холмики поросли
травой  и  луговыми цветами. Валлийская земля! А ведь блаженная
дева, как и я, была валлийкой.  Она  принадлежала  к  старинной
кельтской  церкви,  так  что  же  могло  привлечь  ее в далеком
английском графстве? И кроме того, я должен был позаботиться  о
той  парочке.  Сам  посуди: кто поверил бы им или мне, когда бы
против нас выступила  сама  церковь.  А  клирики,  сам  знаешь,
сплотились  бы для того, чтобы замять скандал, и бедному юноше,
повинному лишь в  том,  что  выступил  в  защиту  своей  милой,
пришлось бы туго. Вот я и принял свои меры предосторожности.
     Хью ухмыльнулся:
     --  Ну,  старина,  признаться, на сей раз ты меня и впрямь
удивил! Какие же, интересно, меры ты  принял?  Ведь  надо  было
как-то  объяснить  смерть  монаха  да  еще  и  умаслить  приора
Роберта...
     -- Ну, что до приора Роберта, то он, скажу тебе, вовсе  не
такой  умник,  каким  себя  мнит,  ну  а погибший монах сам мне
помог. Он то и дело пересказывал нам  послания  святой:  верно,
полагал,  что эдак и сам сподобится ореола святости. Как-то раз
он поведал нам, будто святая  желает,  чтобы  убитого  валлийца
погребли  в  оставленной ею могиле. А в другой раз он в экстазе
молился Святой Уинифред о  дозволении  навеки  распроститься  с
бренной плотью и живым вознестись в обитель вечного блаженства.
Вот  мы  и  оказали  ему  это маленькую услугу. Он отправился в
часовню на старом кладбище на ночное бдение,  а  поутру,  когда
оно  завершилось,  брат  этот непостижимым образом исчез. У его
молитвенной скамеечки лежали лишь ряса да сандалии,  в  часовне
царил аромат благоухающих цветов боярышника. Все выглядело так,
будто  небеса  откликнулись  на  его  мольбу. Во всяком случае,
приор Роберт в это поверил. Искать пропавшего брата  не  стали,
да  и  зачем?  Не  будет  же благочестивый бенедиктинский монах
носиться ночью по валлийским лесам в чем мать родила.
     -- Если я правильно тебя понял,  --  осторожно  проговорил
Хью, -- там покоится вовсе не... Ну и ну, выходит, рака не была
запечатана?  --  Черные  брови Берингара поползли вверх, хотя в
голосе особого изумления не слышалось.
     --  Ну...  --  Кадфаэль  смущенно  потер  свой   загорелый
мясистый  нос.  --  По  правде сказать, запечатана она была, но
ведь существуют  способы  незаметно  удалить  печати,  а  потом
приладить их на место как ни в чем не бывало. Я некогда знавал,
как это делается, да признаться, и по сей день не забыл. Может,
это  умение  и  не из тех, какими стоит гордиться, но тогда оно
мне здорово пригодилось.
     -- И ты снова положил святую в ее  собственную  могилу  --
туда, где уже лежал тот валлиец, ее заступник?
     --  Он  был достойным человеком и выступал в защиту святой
до последнего часа. Она  не  пожалела  бы  ему  места  в  своей
могиле.  И  мне  всегда  казалось,  --  доверительно  промолвил
Кадфаэль, -- что она была довольна тем, как мы поступили. С тех
пор она е раз являла  свое  могущество,  совершив  в  Гвитерине
множество  великих  чудес,  -- а разве стала бы она их творить,
будучи обиженной? Однако меня слегка беспокоит то, что  она  не
ниспослала  нам какого-нибудь знамения, свидетельствующего о ее
расположении и  покровительстве.  Это  донельзя  обрадовало  бы
приора  Роберта  и  успокоило  мою  душу. Правда, чудеса у нас,
конечно, бывали, но не гвитеринским чета -- все какие-то мелкие
да сомнительные. Их нельзя однозначно  расценить  как  знак  ее
милости.  А  что,  ежели я все-таки разгневал ее? Ну ладно я --
я-то знаю, кто покоится на алтаре, и коли поступил  неправильно
--  да  простит  меня  Бог. Но как быть с теми, кто в неведении
приходят к этому алтарю с мольбой и надеждой? Неужто их  чаяния
тщетны -- и все из-за меня?
     --  Сдается  мне,  --  сочувственно  промолвил Хью, -- что
брату Марку стоило бы  поторопиться  с  принятием  сана,  чтобы
освободить  тебя  от  бремени.  Если  только,  --  добавил он с
лукавой улыбкой, -- сама  Святая  Уинифред  не  сжалится  и  не
пошлет тебе знамение.
     --  Сколько  я  об  этом  ни  думаю,  --  размышлял  вслух
Кадфаэль, -- вижу, что лучшего выхода тогда не  было.  А  такой
результат   устроил  всех  и  там,  в  Гвитерине,  и  здесь,  в
аббатстве.  Молодые  получили  возможность  сыграть  свадьбу  и
зажить  счастливо,  селение  не лишилось своей святой, а она --
своих паломников. Роберт получил что  хотел  или  считает,  что
получил,  а  это в конечном счете одно и то же. А Шрусберийское
аббатство обрело громкую славу, и теперь  устраивает  праздник,
рассчитывая на толпы паломников и немалые барыши. Все довольны,
и  никто  не  в обиде. Если б только она, хотя бы намеком, дала
мне понять, что я не ошибся.
     -- И ты никогда, никому об этом не проговорился?
     -- Ни словечком не обмолвился. правда,  гвитеринцы  и  так
все  знают,  --  ответил Кадфаэль и усмехнулся, вспомнив о том,
как прощался с сельчанами. -- Им никто  не  рассказывал,  да  и
нужды  в  этом не было -- они сами сообразили. Когда мы увозили
раку, они, все как один, явились  на  проводы,  сами  вызвались
поднести  и  даже  помогли нам снарядить маленький возок, чтобы
везти раку  с  мощами.  Приор  Роберт  возомнил,  что  это  его
заслуга,   что   именно   он  уломал  гвитеринцев,  даже  самых
несговорчивых, и радовался от всей души. Вот уж воистину святая
простота. Узнать правду было бы для  него  ударом  --  особенно
сейчас,  когда  он пишет книгу о житии Святой Уинифред и о том,
как сопровождал ее мощи на пути в Шрусбери.
     -- У меня ни за  что  не  хватило  бы  духу  так  огорчить
беднягу,  -- сказал Хью. -- Будем и дальше держать рот на замке
-- так но лучше для всех. Слава Богу, я  не  имею  отношения  к
церковному  праву;  мое  дело -- следить за соблюдением мирских
законов, что далеко не просто в стране,  где  закон  попирается
чуть и не на каждом шагу.
     Не  приходилось  сомневаться  в  том,  что  Кадфаэль может
рассчитывать  на  сохранение  своего  секрета.   Впрочем,   это
подразумевалось само собой.
     -- Вы оба -- и ты, Кадфаэль, и святая -- говорите на одном
языке, и надо полагать, прекрасно понимаете друг друга даже без
слов.  Когда,  ты  сказал,  начнется  ваш  праздник -- двадцать
второго июня? Вот и посмотрим: вдруг она сжалится над  тобой  и
ниспошлет чудо.

     А   почему  бы  и  нет,  размышлял  Кадфаэль  час  спустя,
направляясь к вечерне по зову колокола.  Сам-то  он  навряд  ли
заслуживает   такую   честь,   но  среди  множества  паломников
наверняка найдется и  достойный  особой  милости  --  тот,  чью
молитву  по справедливости невозможно отвергнуть. И если святая
совершит чудо ради этого страждущего,  он,  Кадфаэль.  смиренно
примет  это  как знак ее одобрения. Пусть ее останки покоятся в
восьмидесяти милях отсюда -- что с того? Она ведь  и  в  земной
жизни  претерпела  мученическую  смерть и была чудесным образом
воскрешена.   Что   может   значить   расстояние   для    столь
могущественной  святой?  Она,  будь на то ее воля, вполне могла
бы, оставаясь в одной могиле с Ризиартом  на  старом  кладбище,
где   в  зарослях  боярышника  мирно  щебечут  пташки,  незримо
бестелесным духом присутствовать и здесь,  в  раке,  скрывающей
кости  недостойного  Колумбаноса,  пролившего  кровь ближнего в
угоду собственному суетному тщеславию.
     Так или иначе,  а  к  вечерне  Кадфаэль  явился  в  добром
расположении  духа:  ему  заметно  полегчало  от  того,  что он
поделился  своей  тайной  с  другом.  Некогда  Кадфаэль  и  Хью
Берингар встретились как противники, и каждый испробовал немало
изощренных  уловок, стараясь перехитрить другого. Соперничество
позволило им  оценить  друг  друга  и  понять,  что  у  них  --
немолодого  монаха,  а  наедине с собой Кадфаэль признавал, что
лучшая пора его жизни уже миновала,  и  находившегося  в  самом
начале  пути  честолюбивого дворянина -- довольно много общего.
Господь наделил Хью незаурядным умом  и  проницательностью,  и,
несмотря  на молодость, он успел многого добиться в жизни. Хотя
король Стефан был лишен власти и пребывал в заточении, никто не
оспаривал у  Берингара  права  занимать  пост  шерифа  графства
Шропшир,   а   отдохнуть  от  бремени  общественных  забот  сей
государственный  муж  мог  на  островке  семейного  счастья,  в
собственном  городском доме на холме возле церкви Святой Марии,
где его всегда ждала любящая жена и годовалый сынишка.
     Кадфаэль   улыбнулся,   вспомнив   своего   крестника   --
крепенького,  непоседливого  чертенка,  уже  вовсю бегавшего по
комнатам и умевшего самостоятельно залезать на колени крестному
отцу, которого с радостным лепетом без устали тормошил.  Каждый
мужчина   просит  у  Всевышнего  сына.  Хью  Берингара  Господь
наградил сулившим радостные надежды  наследником,  Кадфаэлю  же
послал крестного сынишку -- шалуна и любимца.
     В  конце  концов,  размышлял  монах, мир устроен так, что,
несмотря на жестокость, алчность и постоянные  раздоры,  в  нем
все  же находится место для простого человеческого счастья. Так
повелось испокон веку, и так будет  всегда,  покуда  в  сердцах
людских не угаснет неукротимая искра любви.
     Закончился ужин, и после короткой благодарственной молитвы
братья,  отодвигая  лавки,  стали  подниматься  со своих мест в
трапезной. Первым  встал  из-за  стола  приор  Роберт  Пеннант.
Худощавый,  более  шести  футов  ростом, с суровым аскетическим
лицом цвета слоновой кости и тонзурой,  окруженной  серебряными
сединами, он выглядел величественно, как и подобает прелату.
     --  Братья,  --  промолвил  приор,  --  я получил еще одно
послание от отца аббата. Он уже доехал до Варвика и надеется  к
четвертому  июня  быть  в обители. Отец аббат наказывает нам со
всем  усердием  готовиться  к  празднованию  перенесения  мощей
Святой Уинифред, всемилостивейшей нашей покровительницы.
     Вполне  вероятно,  что  приор,  как  ему  и  полагалось по
должности, получил от аббата такого рода указания, однако приор
Роберт всячески выпячивал свою роль, выставляя себя чуть ли  не
благодетелем   святой   покровительницы   аббатства.  Он  обвел
взглядом столы, останавливаясь на тех  братьях,  которые  более
других были заняты подготовкой к празднеству.
     --  Брат  Ансельм,  ты  отвечаешь  за  музыку.  У тебя все
готово?
     Брат  Ансельм,  регент  монастырского  хора,  все  помыслы
которого  были  посвящены  мелодиям,  песнопениям и музыкальным
инструментам, рассеянно  поднял  голову  и  уставил  на  приора
широко раскрытые глаза:
     --  весь  ритуал  продуман  и  разработан,  -- ответил он,
слегка  удивляясь  тому,  что  его  спрашивают  о  само   собой
разумеющемся.
     -- А ты, брат Дэнис, подготовил все необходимое для приема
гостей?  Сумеем  ли  мы  разместить и накормить такое множество
паломников? Думаю, нам потребуется каждый  свободный  уголок  и
каждая миска.
     Брат  Дэнис,  попечитель  странноприимного дома, привыкший
принимать и обустраивать гостей и  уверенно  управлявший  своим
хлопотным   хозяйством,   подтвердил,   что   все   необходимые
приготовления  сделаны,  припасов  заготовлено  в  достатке   и
паломники  --  сколько  бы  их  ни прибыло -- будут приняты как
должно.
     -- Наверняка следует ожидать больных  и  увечных,  которым
потребуются  уход и лечение, -- продолжил приор, -- ведь за тем
они к нам и приходят.
     Брат Эдмунд, ведавший лазаретом, не дожидаясь, когда приор
Роберт обратится к нему, со знанием дела заявил, что у него все
учтено -- постелей  и  снадобий  хватит  на  всех  немощных,  и
добавил, что брат Кадфаэль заготовил в избытке настоев и мазей,
какие могут потребоваться.
     -- Это хорошо, -- одобрил приор Роберт и продолжил: -- Так
вот, у  отца  аббата  есть  к нам еще одно, особое указание. Он
повелел впредь до его возвращения  на  каждой  мессе  возносить
молитву  за  упокой  души одного доброго человека, пытавшегося,
как и подобает истинному христианину,  примирить  враждующих  и
павшего в Винчестере жертвой предательского убийства.
     Поначалу  брату  Кадфаэлю,  как,  наверное,  и большинству
монахов, показалось, что гибель одного, пусть даже и достойного
человека,   далеко   на   юге   едва   ли   заслуживает   столь
исключительного  внимания  в  стране, где насильственная смерть
стала обыденным явлением.  Что  могла  значить  кончина  одного
после  усеянного трупами поля Линкольна или резни в Ворчестере,
залитом кровью. Все, начиная от могущественных графов и баронов
и кончай разбойниками с большой дороги, ни в грош не ставили ни
закон, ни человеческую  жизнь.  Но  потом  Кадфаэль  постарался
взглянуть  на  это  событие  глазами  аббата. Хорошего человека
убили в том самом городе, где прелаты и бароны вели  переговоры
об   установлении   мира,   убили   при  попытке  предотвратить
кровопролитие. Чуть ли не у ног папского легата.  Воистину  это
черное  злодеяние  --  кощунство,  почти  такое же, как если бы
несчастного растерзали  перед  алтарем.  Несомненно,  Радульфус
усмотрел в этом случае горестный символ попрания закона и отказ
от  надежды  на  достижение  мира,  а потому и повелел поминать
убиенного в молитвах, возносимых в его обители. Это должно было
послужить знаком признания заслуг покойного  и  обеспечить  ему
воздаяние на небесах.
     --  Отец  аббат  наказывает  нам, -- возгласил приор, -- в
благодарность за явленное стремление к справедливости возносить
молитвы за упокой души Рейнольда Боссара -- рыцаря,  служившего
императрице Матильде.

     --  Ну  и  дела,  велят молиться за врага, -- с сомнением,
покачав головой, промолвил молоденький послушник, когда  братия
принялась обсуждать наказ своего пастыря.
     В  Шропшире привыкли держать сторону короля Стефана, что и
не мудрено: уже четыре года графство находилось в  его  власти,
управлялось в соответствии с его указами назначенным им шерифом
и  при  этом счастливо избежало многих невзгод, обрушившихся на
иные провинции Англии.
     --  Ты  не  прав,  --  мягко  укорил  паренька   наставник
послушников  брат  Павел, -- добрый и достойный человек не враг
нам, пусть даже в  этой  распре  он  и  принял  противоположную
сторону.  Мы,  монахи, не приносим вассальной присяги, но когда
беремся судить о мирянах, должны иметь ее  в  виду  и  почитать
тех,  кто верен ей так же, как и мы своим обетам. Никому нельзя
поставить в вину то, что он хранит верность, неважно --  королю
или  императрице.  А  покойный  наверняка  заслуживал уважения,
иначе отец аббат не велел бы нам поминать его в молитвах.
     Брат Ансельм, сидевший на  каменной  скамье  тем  временем
отбивал на ней ритм и нараспев повторял имя убиенного: Рейнольд
Боссар, Рейнольд Боссар, Рейнольд Боссар...
     Наложившееся на ритм, многократно повторяемое имя засело в
голове  у Кадфаэля, хотя ему, как и всем остальным, ни о чем не
говорило: ни о внешности, ни о привычках, ни о характере.  Одно
лишь  имя,  которое  все  равно  что душа без тела или тело без
души. Однако оно продолжало звучать в душе монаха и  когда  тот
ушел  в  свою  келью  и, прочитав молитву на сон грядущий, снял
сандалии и улегся в постель. Имя это, по-видимому, не  оставило
Кадфаэля и в дреме, во всяком случае, о наступлении грозы монах
узнал  по  двойной  вспышке  молнии,  полыхнувшей как бы в такт
распеву. Молния разбудила Кадфаэля. Лежа с  закрытыми  глазами,
он прислушивался в ожидании громового раската, которого не было
так  долго,  что  монах  подумал,  уж  не пригрезилась ли ему и
молния, но тут гром все же послышался -- отдаленный, тихий,  но
как-то   по-особенному   зловещий...   За   опущенными   веками
вспыхивали и  гасли  молнии,  а  гром  доносился  с  опозданием
откуда-то издалека...
     Откуда?  Уж не из прославленного ли города Винчестера, где
важные лорды вершили судьбу страны, города,  которого  Кадфаэль
отроду  не  видал  и,  возможно,  никогда  не увидит. Что могла
означать исходившая оттуда угроза -- не обрушил  же  отдаленный
гром стены Шрусбери? Но как бы то ни было, засыпая, Кадфаэль не
мог    отделаться    от   беспокойства,   вызванного   недобрым
предчувствием.

     Глава 2

     Третьего июня аббат Радульфус, сопровождаемый своим писцом
и капелланом братом Виталием, въехал в ворота аббатства  Святых
Петра и Павла и был встречен всею своею паствой -- пятьюдесятью
тремя    братьями,   семью   послушниками,   шестью   учениками
монастырской школы, а также управителями и служками  из  мирян.
Аббат  --  высокий, подтянутый мужчина с худощавым аскетическим
лицом и проницательным взглядом человека, искушенного в  ученых
материях,  --  был  настолько  деятелен  и  неутомим, что, едва
спешившись, тут же направился к мессе, даже и не подумав о том,
чтобы отдохнуть или освежиться после долгоо путешествия верхом.
Не преминул  он  напомнить  братии  о  необходимости  вознести,
согласно  его  предписанию,  молитву  за  упокой души Рейнольда
Боссара, злодейски  убиенного  в  Винчестере  вечером  в  среду
девятого  апреля  в  лето господне 1141. Итак, минуло почти два
месяца с того дня, как в далеком Винчестере погиб этот  рыцарь,
но  до  сих пор оставалось неясным, какое отношение его кончина
имеет к городу Шрусбери и, паче того, к здешней  Бенедиктинской
обители.
     Рассказ   о  достопмятном  совете,  где  решалось  будущее
страны, аббат  отложил  на  следующий  день,  приурочив  его  к
утреннему собранию капитула, однако, когда в обитель явился Хью
Берингар  и  попросил  у  Радульфуса аудиенции, ему не пришлось
долго ждать. Состояние  дел  в  государстве  требовало  тесного
сотрудничества  между  духовной  и  светской властями, и именно
благодаря   такому   сотрудничеству   в   графстве    удавалось
поддерживать относительный порядок.
     Безыскусное,  скромное  убранство  приемной  аббата  в его
личных покоях соответствовало  строгому,  аскетическому  облику
самого  Радульфуса.  Сквозь два узеньких зарешеченных оконца на
устланный каменными плитами пол паали лучи солнца, стоявшего  в
этот  час  в зените. Свежий ветерок раскачивал ветви деревьев в
маленьком отгороженном садике; тени и блики  света,  причудливо
переплетаясь,  играли  на темных деревянных резных панелях. Хью
сидел в тени, глядя на высвеченный  солнцем,  резко  очерченный
профиль аббата.
     -- Вам, отец аббат, прекрасно известна моя приверженность,
-- промолвил  Хью,  любуясь  благородными чертами невозмутимого
лица духовного пастыря, -- так же, каак мне -- ваша. По  многим
вопросам   мы   придерживаемся  одного  мнения.  Я  внимательно
выслушаю все, что вы соблаговолите сообщить мне  о  событиях  в
Винчестере, ибо мне необходимо знать об этом.
     --  А  мне  -- осмыслить, -- с печальной улыбкой отозвался
Радульфус. -- Я отправился в Винчестер, повинуясь  распоряжению
того,  кто  имеет  право  созывать прелатов, и отправился туда,
зная, как обстоят дела: король в плену, а большая  часть  южных
графств  оказалась  в руках императрицы, которая получила таким
образом возможность претендовать на верховную власть  по  праву
сильного.  Думаю,  мы  оба  -- и вы, и я -- догадывались, о чем
пойдет разговор, но я расскажу вам обо всем, чему мне  довелось
стать  свидетлем,  так,  как  я  это понял. Мы съехались туду в
понедельник,  седьмого  апреля,  но  делами  в  тот   день   не
занимались  --  весь  он  был  потрачен  на  церемонию  встречи
приезжавших прелатов, а также на оглашение писем с  извинениями
от  тех,  кто предпочел отсидеться дома, а таких тоже набралось
немало.