д
конских  копыт.  К  нему  рвалось нежное, неискушенное сердечко
Мелангель, да и Рун, похоже, связывал с ним надежды на  счастье
своей  сестры -- на себя-то он уже махнул рукой. Судя по всему,
Мэтью из хорошей семьи, скорее всего,  из  мелкого  дворянства,
получил  неплохое воспитание и наверняка владеет как мечом, так
и латынью. И  эдакий  молодец  болтается  по  всей  стране  как
неприкаянныый  бродяга,  без  крыши над головой и близкой души,
если не считать умирающего приятеля.
     -- Скажи мне правду, -- попросил Кадфаэль,  --  верно  ли,
что Сиаран идет навстречу своей кончине?
     Мэтью  помедлил,  его  большие  глаза помрачнели. Затем он
негромко, с расстановкой произнес:
     -- Да, это так. Смерть уже витает  над  ним.  Если  только
ваша святая не совершит чуда, ничто не спасет его. Или меня! --
неожиданно  закончил  он  и,  повернувшись,  решительно зашагал
обратно, возвращаясь к исполнению взятого на себя послушания.

     Наступило время  ужина,  но,  вместо  того  чтобы  идти  в
трапезную,   Кадфаэль   направился   в   город.  Миновав  мост,
перекинутый через Северн, он вошел  в  городские  ворота  и  по
извилистому  Вайлю  добрался  до дома Хью Берингара. В гостях у
друга он некоторое  время  с  удовольствием  возился  со  своим
крестником   Жилем.   Пригожий,   своенравный  крепыш  уродился
светленьким  --  в  мать  и  довольно  рослым.  Не  приходилось
сомневаться,  что со временем этот малыш намного обгонит ростом
своего невысокого смуглолицего насмешливого отца. Элин принесла
угощенья и вина для мужа и гостя и уселась за шитье.  Время  от
времени  молодая  женщина с улыбкой поглядывала на беседовавших
друзей, и  вид  у  нее  был  счастливый  и  безмятежный.  Когда
сынишка,  наигравшись, уснул на коленях у Кадфаэля, Элин встала
и, бережно взяв ребенка, унесла его в спальню,  хотя  мальчуган
был, пожалуй, уже тяжеловат для нее. Ласковым взглядом Кадфаэль
проводил молодую женщину с ребенком на руках.
     --  И  как  получается,  что эта девочка хорошеет с каждым
днем, -- подивился монах. -- Знавал  я  многих  привлекательных
девиц,  чья  красота  поблекла и увяла после замужества. А Элин
семейная жизнь только красит.
     -- Что ж, женитьба, пожалуй, дело стоящее, -- с  довольным
видом  отозвался  Хью.  --  Взять,  к примеру, меня -- семейная
жизнь, как видишь, пошла мне на пользу. Правда,  чудно  слышать
все  это  от  монаха,  давшего  обет  безбрачия...  Конечно, ты
повидал свет, перед тем как надеть рясу, но, думаю, ты  был  не
слишком  высокого  мнения  о  женитьбе,  иначе и сам рискнул бы
обзавестись семьей. В монастырь ты ушел, когда тебе было уже за
сорок. Но ведь до  этого  ты  --  молодой  крестоносец,  бравый
молодец  -- вдоль и поперек исходил всю Святую Землю. Почем мне
знать, может, где-то в тайниках памяти ты хранишь  воспоминание
о  своей  Элин,  которая  дорога тебе не меньше, чем мне моя! А
может быть, и о свое Жиле, -- добавил Хью с лукавой улыбкой, --
который нынче давно вырос, и один Бог знает, где  он  теперь  и
что с ним..
     Кафаэль  отмолчался,  и,  хотя  он не подал виду, что речи
Берингара задели его за живое, чуткий и  догадливый  Хью  понял
невысказанное   предупреждение   друга.  Он  бросил  взгляд  на
призадумавшегося монаха и почел за благо сменить тему и перейти
к злободневным делам.
     --  Стало  быть,  этот  Симон  Поер  --  личность  на  юге
небезызвестная.  Ну  что  ж,  я благодарен за предостережение и
тебе, и брату Адаму, хотя  покуда  этот  тип  вроде  бы  ничего
худого не натворил. Зато те, другие, которых ты мне описал... В
таверну  Уота  наведывались какие-то незнакомцы веселого нрава.
Вполне возможно,  это  те  самые  молодцы,  о  которых  ты  мне
рассказывал.   С  ними  проводят  время  состоятельные  молодые
бездельники, о которых говорят, что имение у  них  больше,  чем
разумение.  Они  без родыха пьют да бросают кости. И Уоту очень
не понравилось, как ложатся эти кости.
     -- Так я и думал, --  промолвил  Кадфаэль,  --  на  каждую
церковную  мессу  приходится  их, кабацкая, и они знай обдирают
наших шрусберийских дуралеев как липку.  Видать,  решили:  коли
Бог ума не дал, так и денежки им ни к чему. Наверняка так оно и
есть -- Уот мошенника издалека видит, его не проведешь.
     --  И  он  сообразил,  как избавить свое заведение от этой
заразы.  Представь  себе:  взял  и  шепнул  на  ухо  одному  из
незнакомцев,  что  за  таверной  следят,  дескать,  им  было бы
разумнее перебраться в другое место, а сам  поручил  одному  из
своих   мальчишек   приглядеть  за  ними  и  выянить,  где  они
соберутся. Если все пойдет хорошо, завтра вечером мы их накроем
и еще до праздника  очистим  город  и  обитель  от  непрошенных
гостей.

     "А  это  и городу, и обители только во благо", -- рассудил
Кадфаэль,  возвращаясь  назад  по  мосту  в  ранних  прозрачных
сумерках.  Последние  лучи  вечернего  солнца  поблескивали  на
медлительных водах Северна. Нынешним летом вода  стояла  низко,
обнажая   многочисленные   отмели,  заросшие  по  краям  густой
порослью бурых водорослей. И  не  было  ничего,  что  могло  бы
пролить  хотя  бы такой же слабый, призрачный свет на убийство,
совершенное в далеких южных краях -- тах самых,  откуда  прибыл
этот  самый  Симон  Поер.  Зачем?  Совершает паломничество ради
спасения души, как  и  подобает  почтенному  человеку?  Или  же
скрывается  от  закона,  ибо  ему  грозит наказание за что-либо
более  серьезное,  чем  надувательство  балбесов  и   ротозеев.
Правда,  Кадфаэль признавал, что ему и самому не раз доводилось
свалять дурака,  и  считал,  что  не  следует  чересчур  строго
осуждать облапошенных мошенниками бедолаг.
     Большие  ворота  аббатства  были уже заперты, но маленькая
дверца в одной из створок оставалась открытой, и сквозь нее  во
двор  проникали  лучи  закатного  солнца.  В  их  мягком  свете
Кадфаэль  столкнулся  с  каким-то  припозднившемся   гостем   и
удивился  тому,  что  тот почтительно поддержал его за локоть и
пропустил вперед.
     -- Добрый вечер, брат, -- послышался у самого  уха  монаха
звучный мелодичный голос.
     Солидный    господин   в   добротном   шерстяном   камзоле
размашистым шагом направлялся к дверям  странноприимного  дома.
Это был не кто иной, как выдававший себя за гилдфордского купца
Симон Поэр.

     Глава 6

     Утром  двадцать  первого  июня,  в канун перенесения мощей
Святой Уинифред, когда аббат Радульфус во главе причта и братии
вышел из церкви на залитый солнцем  двор  после  мессы,  чинное
шествие  процессии  было неожиданно нарушено громким, неистовым
криком. Волнение пробежало по рядам  уже  вышедших  на  площадь
паломников,  словно  круги по воде, люди поспешно расступились,
давая дорогу, и из толпы, неуклюже ковыляя  на  босых  разбитых
ногах, появился Сиаран. Глаза его горели. Бросившись вперед, он
схватил  Радульфуса  за  рукав  и  воззвал  к  нему  негодующим
голосом:
     -- Отец аббат, я прошу справедливости и защиты,  ибо  меня
ограбили! Здесь, в стенах святой обители, завелся вор!
     Аббат недоуменно уставился на искаженное горем и отчаянием
лицо молодого человека.
     -- Справедливости, святой отец, справедливости, -- твердил
тот, --  молю  тебя  о  справедливости, ибо я бессилен и уповаю
лишь на твое милосердие!
     В  этот  момент  Сиаран,  видимо,  понял,   что   подобная
напористость  едва  ли  приличествует  человеку,  умоляющему  о
помощи. Отпустив рукав, он упал на колени у ног Радульфуса.
     -- Простите мою дерзость, святой отец. Я обезуел от горя и
не ведаю, что творю!
     Переговаривавшиеся между собой паломники вмиг  смолкли  и,
вместо  того  чтобы  разойтись,  сгорая  от любопытства, тесной
стеной сомкнулись вокруг аббата и его  собеседника,  преграждая
дорогу  процессии  выходивших  из храма братьев. Тем оставалось
лишь переминаться с ноги на ногу и с тихим  укором  поглядывать
на мирян.
     Завидя  Сиарана,  Кадфаэль  тут же огляделся по сторонам в
поисках  его  неотлучного  спутника   и   увидел,   что   Мэтью
проталкивается  к  другу  сквозь толпу. Похоже, молодой человек
был ошарашен -- он даже рот разинул от удивления. Остановившись
всего в нескольких шагах от аббата и Сиарана,  Мэтью  переводил
недоуменный  взгляд  с  одного  на  другого,  очевидно, пытаясь
понять, чем вызвана эта суматоха.
     "Чудно, -- подумал Кадфаэль, -- неужто  с  одним  из  этой
парочки могло приключиться что-то такое, о чем не знал другой?"
     -- Встань, -- промолвил, как всегда, прямой и невозмутимый
аббат  Радульфус. -- Незачем стоять на коленях. Расскажи, в чем
дело, а уж я позабочусь о справедливости.
     Разговоры  стихли,  над  монастырским  двором   воцарилась
напряженная  тишина.  Те,  кто  собирался  покинуть  аббатство,
вернулись  от  самых  ворот  и  пристроились  в  задних  рядах,
поднимаясь  на  цыпочки  и  вытягивая  шеи,  чтобы  хоть что-то
увидеть или услышать. Сиаран  поднялся  с  колен  и,  не  успев
выпрямиться, обрушил на аббата целый водопад слов.
     --  Святой  отец,  у  меня  был  перстень  -- точная копия
церемониального перстня епископа Винчестерского, с его гербом и
девизом. Такие перстни он дает  тем,  кого  посылает  по  своим
поручениям   в   знак   того,   что   посланец   заручился  его
благословением.  Это  своего   рода   охранная   грамота,   она
обеспечивает защиту и кров. И этот персень у меня пропал!
     -- Ты получил его от самого Генри Блуа? -- поинтересовался
Радульфус.
     --  Нет,  святой отец, не от него самого. Я состоял писцом
на  службе  у  приора  аббатства  в  Хайде,  а  когда  у   меня
обнаружился  смертельный недуг и я принес обет провести остаток
дней в Абердароне, наш приор -- а, как известно,  в  Хайде  вот
уже  несколько  лет  нет  аббата  -- попросил епископа дать мне
перстень, дабы облегчить путешествие...
     "Так вот откуда двинулся в путь этот  босоногий  паломник,
--  сообразил  Кадфаэль, -- почитай что из самого Винчестера --
оттуда до Хайдской обители рукой подать". Раньше этот монастырь
находился в самом городе, но лет  тридцать  назад  братья  были
вынуждены  покинуть  Вестминстер  и обосноваться в Хайд Мде, на
северо-западных окраинах. Особой любви между Хайдской общиной и
епископом нет и никогда не было,  ибо  именно  по  его  милости
обитель  долгие годы была лишена аббата. Епископ лелеял надежду
прибрать  монастырь  к  рукам  и  подчинить  своей  власти.  Он
постоянно  строил  различные  козни для достижения этой цели, а
Хайдский приор с тем же  постоянством  расстраивал  его  планы.
Генри,    понятное   дело,   будет   только   на   руку,   если
распространится слух о том, что он  оказал  милость  неизлечимо
больному  служителюнепокорной обители, -- авторитет епископа от
этого   только   выиграет.   Путник   же,    находящийся    под
покровительством   папского   легата,   может  беспрепятственно
путешествовать повсюду, где сохраняет свою силу закон, опасаясь
разве что отпетых разбойников.
     -- И этот перстень, отец  аббат,  украли  у  меня  сегодня
утром.  Он  был  привязан  с  помощью  шнурка  к суме, и шнурок
оказался обрезанным!
     Сиаран протянул аббату светло-коричневую полотняную  суму,
крепившуюся у пояса, и показал два болтавшихся, очень аккуратно
обрезанных коца веревки.
     --  Орудовали чем-то острым. У кого-то здесь имеется такой
кинжал, им-то и срезан мой перстень.
     К тому времени за плечом аббата уже маячил приор.  На  сей
раз Роберту изменила привычная сдержанность, и он взволнованным
голосом подтвердил:
     -- Да, отче, этот человек говорит правду. Он показывал мне
этот перстень,  пожалованный, дабы обеспечить ему кров и защиту
в его скорбном и  благочестивом  паломничестве.  Если  перстень
пропал,  надобно организовать поиски. Может быть, стоит немедля
закрыть ворота?
     --  Быть  по  сему,  --  отозвался  Радульфус,   проследив
взглядом  за  тем, как сопровождавший приора брат Жером со всех
ног бросился выполнять приказ. Повернувшись  к  Сиарану,  аббат
промолвил:
     --  Соберись  с  духом,  сын  мой, и успокойся, ибо вор со
своей добычей не мог уйти далеко. Стало быть, ты носил перстень
не на пальце, а в суме на шнурке -- наверное,  думал,  что  так
надежнее?
     --  Да,  святой  отец. Слов не нахожу, чтобы выразить свое
горе: этот перстень так много для меня значил!
     -- А когда ты видел его в последний раз?
     -- Отец аббат, я уверен, что еще сегодня утром он  был  на
месте.  Пожитков  у  меня немного: все, что имею, ношу с собой.
Разве мог я не заметить, что шнурок перерезан, если бы перстень
украли ночью, пока я  спал?  Нет,  сегодня  утром  все  было  в
порядке,  как  и  вчера.  А  с  утра  я никуда не ходил -- брат
травник велел мне поберечь ноги -- и был только  в  церкви,  не
решившись  пропустить мессу. И здесь, в святом храме, при таком
собрании благочестивых паломников кто-то, презрев все  божеские
заповеди, срезал у меня перстень.
     "И  впрямь,  --  подумал  Кадфаэль,  внимательным взглядом
обегая кольцо  ожидающих,  любопытствующих  лиц,  --  в  эдакой
толчее  немудрено  нащупать  шнурок,  вытянуть  за него из сумы
перстень, срезать его да и улизнуть, затерявшись в  толпе.  Сам
обворованный  ничего не заметит, а уж о других-то и говорить не
приходится. Ловко обделано это дельце, если даже Мэтью, который
глаз не спускает с друга, и тот проглядел кражу".
     А это было, по всей видимости, так, ибо,  судя  по  всему,
Мэтью  выглядел совершенно ошарашенным таким поворотом событий.
Его непроницаемое лицо казалось спокойным,  однако  прищуренные
глаза тревожно перебегали с аббата на Сиарана, в зависимости от
того,  кто  из  них  вступал в разговор. Кадфаэль приметил, как
Мелангель  украдкой  приблизилась   к   молодому   человеку   и
нерешительно  тронула  его  за  рукав.  Мэтью,  хотя и не видел
стоявшей сзади  девушки,  безусловно,  догадался,  кто  к  нему
прикоснулся.  Он  нащупал  ее  руку и взял в свою, не сводя при
этом глаз с Сиарана. Где-то позади, неподалеку от  них,  стоял,
опираясь  на  костыли,  Рун,  и  вид  у юноши был озабоченный и
хмурый, зато находившаяся рядом тетушка Элис  раскраснелась  от
любопытства.
     "Сколько народу тут собралось, -- задумался Кадфаэль, -- и
ведь кто  из  них  знает,  что  у  другого  на  уме: чужая душа
потемки. Неизвестно ни кто украл перстень,  ни  чем  эта  кража
может обернуться для тех, кто сейчас слушает да дивится".
     --  Может  быть,  ты  заметил,  кто стоял рядом с тобой во
время службы? -- спросил приор Роберт. -- Хотя трудно поверить,
чтобы нашелся святотатец,  способный  столь  дерзко  осквернить
святую мессу...
     --  Отец  приор,  я  смотрел  только на алтарь, -- отвечал
Сиаран.
     Молодого человека  било,  словно  в  лихорадке.  Суму,  из
которой  пропал  перстень,  он  держал  перед  собой,  так  что
разглядеть его скудные пожитки Кадфаэль не мог.
     -- Меня стиснули со всех  сторон...  церковь  была  набита
битком,  что и не мудрено в канун праздника... Мэтью был рядом,
как всегда, стоял у меня за спиной. Почем мне  знать,  кто  еще
мог оказаться вблизи в эдакой-то тесноте?
     --  Это  правда, -- подтвердил приор Роберт, которому было
приятно лишний раз  услышать  о  том,  что  обитель  привлекает
множество  паломников.  --  Но, отец аббат, монастырские ворота
сейчас закрыты, а все, кто  был  у  месы,  находятся  здесь,  в
аббатстве.  И разумеется, все мы желаем, чтобы восторжествовала
справедливость.
     --  Все,  кроме  одного,  --  сухо  поправил   его   аббат
Радульфус,  --  того,  кто  заявился сюда с ножом или кинжалом,
достаточно острым, чтобы незаметно перерезать прочный шнурок. С
ножом за пазухой и еще Бог весть какими  черными  замыслами.  Я
призываю его задуматься о содеянном и раскаяться. Приор Роберт,
--  обратился  он  к  приору, -- этот перстень непременно нужно
найти. Я уверен,  что  ни  один  из  собравшихся  здесь  добрых
христиан не откажется показать, что у них с собой. Тому, кто не
совершил  ни  воровства,  ни  святотатства,  скрывать нечего. И
проследи, чтобы  всех  опросили:  не  пропало  ли  еще  у  кого
что-нибудь  ценноеВедь  если  кража  всего  одна, значит, и вор
среди нас только один.
     -- Все  будет  исполнено,  отец  аббат,  --  воодушевленно
воскликнул  приор  Роберт.  --  любой  честный,  богобоязненный
паломник с готовностью  окажет  нам  необходимую  помощь.  Ведь
никому из них не захочется ночевать под одной крышей с вором.
     По   рядам   столпившихся   вокруг   гостей  и  паломников
прокатился гул одобрения. Они собрались  сюда  со  всех  концов
Англии,   познакомились  и  подружились  уже  здесь,  в  стенах
обители. Никому из них и в голову не  приходило,  что  в  таком
святом   месте  нужно  опасаться  воров,  а  теперь  кто  может
поручиться за то, что его ближайший сосед безгрешен?
     -- Святой отец, -- взывал  дрожащий  и  покрывшийся  потом
Сиаран, -- вот моя сума, а в ней все мои пожитки. Больше у меня
ничего  нет,  и  пришел  я  сюда  босой.  Пусть суму осмотрят и
удостоверятся, что я и вправду ограблен. И мой друг  Мэтью  так
же  охотно  покажет  содержимое  своей  сумы и тем самым подаст
добрый пример всем  остальным.  Я  думаю,  никто  не  откажется
очиститься от подозрений.
     Услышав это, Мэтью резко отпрянул от Мелангель и схватился
за висевшую  у  него  на поясе выцветшую матерчатую суму, очень
похожую на суму Сиарана. Тем временем  приор  осмотрел  скудные
пожитки  Сиарана,  сунул  их  обратно  в  суму  и вопросительно
взглянул туда, куда направлял  его  горестный  взгляд  молодого
паломника.
     --  Я  вручаю  ее  вам  со  всей  охотою,  отец  приор, --
промолвил Мэтью и, отстегнув суму, протянул ее Роберту.
     Приор принял ее, открыл и тщательно  осмотрел  содержимое.
Правда,  большую  часть того, что находилось внутри, он не стал
ни вынимать, ни показывать, а лишь повертел  в  руках.  В  суме
лежала сменная чистая рубаха, застиранные холщевые подштанники,
скромные  туалетные  принадлежности  -- бритва да кусочек мыла,
тощий  кошель  и   какая-то   свернутая   расшитая   лента   --
по-видимому,  реликвия.  Кроме  того, в суме хранился требник в
кожаном переплете. Извлек приор лишь один предмет, который счел
необходимым продемонстрировать окружающим, -- кинжал в  кожаных
ножнах, какой люди благородного сословия обычно носят у бедра.
     --  Да, это мой кинжал, -- признал Мэтью, глядя Радульфусу
примо в глаза, -- но не им был разрезан тот шнурок. Я вообще не
доставал его из сумы с тех пор,  как  ступил  на  землю  вашего
аббатства.
     Радульфус  перевел  взгляд  с  кинжала  на  ео владельца и
кивнул:
     -- Я согласен, что ни один разумный человек не пустится  в
дорогу,  не  захватив  средства  защиты,  тем  более,  если ему
предстоит заботиться и о безопасности безоружного  друга.  Твои
побуждения, сын мой, мне вполне понятны, но тем не менее в этих
стенах никто не должен носить оружия.
     --  Как  же  мне  надлежало  поступить?  -- спросил Мэтью.
Держался он прямо, и в голосе его слышался чуть ли не вызов.
     -- То, чтто следовало  сделать,  ты  сделаешь  сейчас,  --
заявил  Радульфус.  --  Отдай кинжал на сохранение привратнику,
как поступили со своим оружием остальные гости, а когда  будешь
уходить, получишь его обратно.
     Мэтью  ничего не оставалось, как склонить голову, что он и
сделал -- учтиво, но явно без особой радости.
     -- Я поступлю, как ты велишь, отец аббат, и прошу простить
меня за то, что я не спросил совета ранее.
     -- Но, святой отец, -- умоляющим голосом напомнил  о  себе
Сиаран,  -- как же мой перстень? Как мне исполнить данный обет,
если я лишен знака покровительства и защиты?
     -- Твой перстень будут искать по всей  обители,  и  всякий
честный  человек, -- здесь аббат возвысил голос, дабы его могди
слышать даже в задних рядах, -- охотно покажет весь свой скарб.
Позаботься об этом, Роберт! -- добавил он, обращая