руг Донат, - усмехнулся Валентин.
     - Что вы сказали? - насторожилась хозяйка.
     - Это просто так, к слову.
     Читать нравоучения сорокапятилетней женщине было неловко. Да  и  вряд
ли в этом был какой-то смысл: при всей показной респектабельности  Надежда
Семеновна  не  отличалась  ни  критическим   складом   ума,   ни   высокой
нравственностью. О чем тут говорить!
     Наконец  Валентину  разрешили  войти   к   Ларисе.   Жена   Сторожука
предупредила:
     - Вы помягче с  ней.  Не  говоря  уже  о  синяках,  вывихе  плечевого
сустава,  у  нее  сильное  нервное  потрясение.  Удивляюсь,  как  она  еще
держится. Похоже, на одном характере. Я позвонила  доктору  Билан,  Лариса
верит ей. А это очень важно при таком ее состоянии.
     Лариса лежала на топчане, укрытая теплым одеялом. Несмотря на это, ее
знобило:  она  ежилась,  постукивая   зубами.   Ляшенко   спросил   о   ее
самочувствии.
     - Ничего, бывает хуже, -  натягивая  одеяло  до  подбородка,  сказала
Лариса. - Вы хотите спросить о лечебниках? Я не  знаю,  где  они.  Честное
слово!  Донату  соврала,  чтобы  заполучить  документ,  которым   он   мог
шантажировать...
     Она не стала уточнять, кого именно мог шантажировать  Боков,  но  это
было и так ясно.
     - Не будем говорить о документе, которого уже нет, - сказал  Ляшенко.
- Но как думаете, кто мог перепрятать лечебники?
     - Ума не приложу. Когда Паша обнаружил их исчезновение,  а  это  было
месяца два назад, он взял в оборот сначала меня, потом Надежду  Семеновну.
Но я ничего не знала, а Надежда  Семеновна...  -  Лариса  оборвала  фразу,
закрыла глаза и так лежала с полминуты, потом взмахнула ресницами, сказала
негромко, словно в раздумье: - Но сегодня она не хитрила: я это поняла  по
тому, как она растерялась, когда лечебников не оказалось там, где  она  их
припрятала... Ничего  не  могу  понять!  Только  перепрятал  их  не  Паша.
Поверьте!
     - В этом его никто не подозревает, - успокоил ее Валентин.
     - А статья в газете?
     - Пусть она останется на совести того, кто ее накропал.
     Лариса внимательно посмотрела на него:
     - Спасибо.
     - Не за что.
     Он верил ей, но  так  же,  как  она,  не  мог  понять:  куда  исчезли
инкунабулы профессора Яворского? Впрочем, этот вопрос уже  не  должен  был
занимать его. И он сказал о другом - более важном:
     - Лариса, Бокова будут судить. Он попытается представить эту  история
как семейную неурядицу, в которой оказался замешанным  в  качестве  вашего
жениха. Разумеется, это не более как позиция для самозащиты, но думаю,  он
изберет именно такую позицию - ничего другого ему  не  осталось.  С  такой
позиции легче всего выкручиваться, клеветать, шантажировать...
     - Зачем говорите об этом? - перебила его Лариса. -  На  что  способен
Донат, я уже знаю. Но я не Надежда Семеновна и  мне  плевать  на  то,  что
будут судачить по углам. Я  пойду  на  суд,  даже  если  он  состоится  на
стадионе, и  расскажу  об  этом  подонке  все.  И  о  себе  расскажу.  Как
кокетничала с ним - просто так, от нечего делать; как принимала потом  его
ухаживания. Думала Пашке на зло делаю, он его терпеть не мог, а  оказалось
- себе. Но дело не только в этом. Как жених, Донат меня вполне  устраивал:
он не торопил события и  в  то  же  время  был  внимателен:  потакал  моим
прихотям, капризам.  Он  сразу  расшифровал  мою  цыплячью  философию:  не
распускает руки - значит, уважает, не  хамит  -  значит,  воспитанный,  не
напивается до одурения - стало быть,  порядочный,  дарит  цветы  -  вообще
прелесть! Паша предостерегал меня, но я думала, что он из-за  неприязни  к
Донату так говорит. Даже когда всплыла история с "Картинками", и он выгнал
Доната из нашего дома, я все еще  не  считала,  что  он  прав.  А  сегодня
поняла: он тысячу раз прав! Я была нужна Донату как зайцу стоп-сигнал. Мой
папа был ему нужен, наши книги нужны, знакомства, связи Надежды Семеновны,
наш дом - "фирма", как он однажды выразился,  -  ему  требовались.  И  что
самое дикое: я ведь  не  слепая  была  -  видела,  слышала,  понимала.  Но
почему-то считала, что это как бы параллельно идет  и  не  влияет  на  его
отношение ко мне... Он умел быть ласковым, осторожным - с цыплятами нельзя
грубо обращаться, не то испугаются, убегут, или, чего доброго,  окочурятся
до срока. Но сегодня как раз вышел срок, и я узнала, какой он  осторожный.
Он меня ногой в живот бил. Сорочкин этот или Рубашкин - я не знаю как его,
- только разок меня по затылку треснул, да руки потом заламывал. А Донатик
ножкой меня в живот. Да с размаху, чтобы посильнее было!  Вот  как  цыплят
свежевать надо...
     Она в изнеможении откинулась на подушки.
     Вошла Инна Антоновна, сердито посмотрела на Валентина:
     - Вы соображаете, что делаете?
     - Уже ухожу, - смутился Валентин.
     - Все в порядке, Инна Антоновна,  -  не  поднимая  головы,  с  трудом
выдохнула Лариса. - У нас был неприятный, но очень  нужный  разговор.  Для
меня нужный. И я благодарна Валентину Георгиевичу за этот разговор.
     -  У  Валентина  Георгиевича  удивительная  способность  приходить  с
неприятными разговорами и оставлять приятное впечатление о себе, - все еще
строго глядя на Валентина, сказала Инна Антоновна. - Будем надеяться,  что
когда-нибудь он придет с приятным разговором.
     - Постараюсь оправдать ваши надежды, -  тушуясь  под  ее  взглядом  и
пятясь к двери, натянуто улыбнулся Валентин.
     В гостиной Мандзюк беседовал о  чем-то  с  Анной  Семеновной.  Только
сейчас Валентин разглядел ее как следует. Она была такая, какой ее  описал
Сторожук: седовласая,  прямая,  как  жердь,  с  тонкими  белыми  губами  и
сердито-настороженным взглядом старой девы. Мандзюк говорил с ней вежливо,
но Анна Семеновна то и дело обиженно поджимала тонкие  сухие  губы.  Когда
Валентин вошел в гостиную, разговор подходил к концу.
     - Не понимаю вас, Анна Семеновна, хотя это уже не столь важно, -  как
бы резюмируя все, что было перед тем сказано, заметил Мандзюк. - Но,  быть
может, вы снизойдете до моего неслужебного любопытства?
     - Мужчине этого не понять, - отрезала Анна Семеновна.
     - Возможно вы правы,  -  неожиданно  согласился  Мандзюк.  -  Мужская
логика слишком прямолинейна.
     Он  уложил  в  свой  "дипломат"  какие-то   металлические   пластины,
обернутые газетой, встал,  церемонно  поклонился  Анне  Семеновне,  сказал
Валентину:
     - Идемте, товарищ капитан. Хозяевам надо прийти в себя после волнений
сегодняшнего вечера.
     Уже в машине он чему-то улыбнулся, а затем обратился к Валентину:
     - Чего не спрашиваешь об инкунабулах Яворского?
     - Не вижу в том смысла. Завещания нет и, строго говоря,  не  было.  А
коли так, пусть наследники сами разбираются.
     - И все-таки хотя из любопытства.
     - Хочешь, чтобы я спросил, кто и куда перепрятал инкунабулы?
     - На этот вопрос не  смогу  ответить  по  той  простой  причине,  что
лечебников двенадцатого века,  некогда  составлявших  гордость  библиотеки
профессора Яворского, уже не существует.
     - Не понял, - насторожился Валентин.
     - От них остались только серебряные переплеты, кстати, очень  искусно
инкрустированные средневековыми чеканщиками. Хочешь взглянуть? Они в  моем
портфеле.
     Мандзюк потянулся за "дипломатом".
     - Потом, - остановил его Валентин. - Но что стало с самими книгами?
     - Анна Семеновна сожгла  их.  В  кафельной  печке,  что  стоит  в  ее
комнате.
     - Сожгла?
     - Еще месяц назад, когда поднялся шум  вокруг  этих  лечебников.  Она
обнаружила их случайно во время  уборки,  среди  вороха  старых  журналов.
Догадалась, что они спрятаны кем-то из членов семьи, и  решила  таким  вот
образом убрать этот камень преткновения.
     - Она сошла с ума!
     - Вначале я тоже  так  посчитал,  но  мое  суждение  было  поспешным.
Скандал-то уже начался, и кто-то должен был  подумать,  чем  он  кончится.
Анна Семеновна подумала. Хорошо ли, худо ли, но подумала.
     - Она призналась тебе?
     - Еще месяц назад, сразу после того,  как  были  сожжены  книги,  она
написала об этом в газету, которая опубликовала очерк Верхотурцева. Но  по
каким-то соображениям  не  отправила  письмо.  А  сегодня,  едва  я  завел
разговор об исчезнувших лечебниках, передала мне письмо и  переплеты,  как
доказательство  содеянного.  Письмо  маловразумительное:   свои   действия
объясняет антибиблиофильскими настроениями. То же самое говорила  мне.  И,
видимо, это отчасти так.
     - Но эти книги бесценны! - не мог успокоиться Валентин. -  Она  -  не
безграмотная женщина, должна была соображать!
     - Она не очень сильна в юриспруденции  и,  имея  это  в  виду,  можно
понять ее опасения. Даже мы  -  юристы  -  не  сразу  разобрались  в  этой
довольно запутанной истории с завещанием. Чего уж  от  нее  -  акушерки  -
требовать! Знаешь, Валентин,  женщины  иногда,  я  подчеркиваю  -  иногда,
понимают сердцем больше, чем мужчины  умом.  Анна  Семеновна  очень  любит
сестру, племянника, ради них пожертвовала многим: институтом, возможностью
создать свою семью. А что по сравнению с этим какие-то старые книги,  будь
они даже отлиты из золота.


     Эпизод драки у ресторана  "Сосновый  бор"  был  выделен  в  отдельное
производство. По этому делу, кроме Новицкого, были привлечены Донат  Боков
и Рубашкин. Им вменялось в вину подстрекательство. Боков  все  отрицал  и,
как предвидел Ляшенко,  пытался  опорочить  свидетелей:  Ларису  Яворскую,
Тамару Зимовец, Романа Гулько (уличная кличка Бим) и даже своего сообщника
Рубашкина. Но  он  переборщил:  Рубашкин  обиделся  на  него  (в  судебном
заседании Донат нелестно отозвался о его умственных  способностях,  назвал
Сорочкиным) и рассказал о том, как он, по наущению  Бокова,  спровоцировал
Анатолия Зимовца на конфликт. Гулько тоже не стал упорствовать  и  поведал
суду о клеветнических измышлениях о Ларисе, Анатолии и  Новицком,  которые
распространял за обещанное  Боковым  вознаграждение.  На  суде  всплыла  и
подоплека подстрекательства.  Дело  было  не  только  в  книгах  покойного
профессора Яворского - Новицкий уличил Бокова в  вымогательстве  взяток  у
больных, пригрозил разоблачением.
     На    вопрос    председательствующего,    почему    он    ограничился
предупреждением  и  не  поставил  об  этом  в  известность   администрацию
больницы, руководство кафедры, Новицкий сказал:
     - Неловко было: все-таки коллега. Кроме  того,  он  был  вхож  в  дом
Яворских, считался женихом моей сводной сестры. Я поговорил с ним, как мне
казалось, достаточно серьезно. Думал, он поймет...
     Участь Новицкого предрешили  медицинские  эксперты,  приглашенные  из
соседней области, которые единодушно заявили, что  невозможно  определить,
когда Зимовец получил  опасную  для  жизни  травму:  во  время  падения  с
мотоцикла, или в последующей затем драке на автостоянке. И хотя  прокурор,
ссылаясь на показания самого Новицкого, утверждал, что у  обвиняемого  был
умысел на нанесение Зимовцу телесного повреждения, судьи не согласились  с
ним:  объективно  действия  Новицкого  не  вышли  за  пределы  необходимой
обороны. Дело в отношении него  было  прекращено  за  отсутствием  состава
преступления - вынести оправдательный приговор судьи все-таки не решились.
Зато Боков и Рубашкин получили предельные сроки. И это было только началом
возмездия:  велось  следствие  по  делу  о  попытке  ограбления   квартиры
Яворских, краже личной собственности, мошенничестве, спекуляции в  крупных
размерах, вымогательстве  взяток,  соучастии  в  махинациях  со  списанием
ценных книг по библиотеке Дома ученых.
     Суд по второму  делу  состоялся  только  в  октябре:  Донат  Боков  и
Рубашкин получили сполна. Ляшенко не довелось присутствовать на этом суде:
его   вызвали   в   Киев,   где   он    был    включен    в    специальную
оперативно-следственную  бригаду  по  многоэпизодному  делу  о  квартирных
кражах  с  двумя   убийствами   и   поджогом,   что   совершались   хорошо
организованной группой воров-гастролеров. Преступников  удалось  задержать
уже в конце сентября, но хлопоты оперативников на этом не  кончились:  еще
больше месяца ушло на поиски похищенных вещей, ценностей, трупа одного  из
преступников, которого сообщники убили в пьяной ссоре.
     Домой Валентин вернулся накануне ноябрьских  праздников.  Его  ожидал
приятный сюрприз: пришел приказ о  присвоении  ему  майорского  звания,  а
начальник Управления  внутренних  дел  объявил  ему  несколько  запоздалую
благодарность  за  изобличение  Бокова,   Рубашкина,   и   весьма   кстати
предоставил недельный отпуск за неиспользованные в  командировке  выходные
дни. Сказать по правде, Валентин порядком намотался за эти месяцы, и отдых
был ему необходим.
     Но отойти напрочь от служебных забот он не сумел и в первый  же  день
по приезде позвонил Алексею Мандзюку: поинтересовался служебными делами, а
заодно спросил о Новицком и Ларисе. Алексей мог  сказать  только  то,  что
Новицкий перевелся в районную больницу, кажется, в ту самую, в которой  он
уже работал, а Лариса  взяла  в  институте  академический  отпуск  и  тоже
куда-то выехала.
     Более полную информацию о них  Валентин  надеялся  получить  от  Инны
Антоновны, но не торопился звонить ей по двум причинам. В канун праздников
такой звонок поставил бы ее в неловкое положение: она могла подумать,  что
он - чего доброго - напрашивается в гости, а у  нее,  верно,  были  другие
планы на эти дни. Вторая причина заключалась в том, что Валентин ожидал из
Киева светокопии с текста лечебника ХV века,  которые  обещали  сделать  и
прислать ребята из научно-технического  отдела  министерства.  Что  же  до
самого лечебника, то  его  владельцем  был  известный  профессор  судебной
медицины,  с   которым   Валентину   довелось   познакомиться   во   время
командировки,  и  который  любезно  разрешил  снять  светокопии  со  своей
инкунабулы.
     Бандероль со светокопиями Валентин получил 10 ноября - в День милиции
- и сразу позвонил Инне Антоновне на кафедру. Повезло - застал.
     Она не удивилась его звонку: и по ее тону  -  приветливому,  веселому
Валентин понял, ей приятно, что он позвонил.
     - Я знала, что вы позвоните сегодня, - сказала она.
     - Телепатия? - улыбнулся он.
     - Как все колдуны, я обладаю даром ясновидения.
     - Вы колдунья?
     - Увы! Поэтому осталась без мужа: я читала его мысли, а  это  ему  не
нравилось.
     Она весело рассмеялась, поздравила Валентина с праздником милиции,  а
затем сказала:
     - Вы не поздравили меня седьмого,  чтобы  не  показаться  навязчивым.
Угадала?
     - Это не совсем так, - растерялся Валентин.
     - Не лгите. Я читаю мысли даже по телефону, так вот, ваша хитрость не
удалась: я все-таки приглашаю вас к себе. У вас есть девушка?
     - Строго говоря, нет.
     - Тогда берите ту, которая вам нравится больше других, и приходите  к
семи часам. Но непременно с ней.
     - Что-то не совсем понимаю.
     -  Объясняю  по  элементам.  Вы  хотите  встретиться  со   мной,   не
отпирайтесь - я знаю. Я тоже этого хочу. Но чтобы наши  желания  не  зашли
слишком далеко, приглашаю вас с девушкой. Теперь понятно?
     - Инна Антоновна, можете быть  уверены.  -  Чувствуя,  что  краснеет,
начал было Валентин. Но она перебила его:
     - Я не уверена в себе. Такая  постановка  вопроса  не  задевает  ваше
самолюбие? Вот и отлично! Берите свою девушку и приходите. Нам есть о  чем
поговорить.
     Валентин раздумывал  недолго  -  позвонил  Галине  Юрко.  Предстоящий
разговор с Инной Антоновной должен был заинтересовать ее. К тому же они не
виделись  больше  двух  месяцев,  и  Валентину  хотелось  увидеть  Галину:
порасспросить о суде по делу  Бокова-Рубашкина,  управленческих  новостях,
просто так поболтать о пустяках - с ней всегда приятно говорить.
     Галина  сразу  согласилась,   но   почему-то   зарделась,   а   потом
засуетилась:
     - Надо что-то понести. Так неудобно. Я сбегаю в гастроном.
     Валентин смотрел на нее как бы другими глазами. Может потому, что  не
видел ее больше двух месяцев, а возможно,  потому  что  за  все  время  их
знакомства они, кажется, впервые обсуждали неслужебный вопрос. Но  как  бы
то ни было, он ловил себя на том, что любуется ее порозовевшим от волнения
лицом, которое до  этого  считал  кукольным,  но  которое  вовсе  не  было
кукольным, - просто  оно  было  бесхитростным,  непосредственным  и  очень
милым.
     - Лучше цветы, - предложил он. - Будем идти мимо цветочного магазина,
что-нибудь выберем.
     Они купили хризантемы.
     Инна Антоновна встретила их радушно, обняла Галину,  с  которой  была
уже знакома - их познакомила Лариса во время многодневного процесса Бокова
и Рубашкина, и они как-то сразу почувствовали расположение друг  к  другу;
шепнула Валентину: "Я знала, что вы придете с ней.  Когда  она  говорит  о
вас, у нее  зажигаются  глаза";  восхитилась  хризантемами:  "Мои  любимые
цветы!", ахнула, когда он преподнес ей светокопии:  "Валентин  Георгиевич,
вы меня убили наповал! Это то, о чем я грезила наяву".
     Стол был уже накрыт. Инна Антоновна  попросила  Валентина  откупорить
шампанское. Когда бокалы были наполнены, хозяйка произнесла тост за гостей
и их праздник.
     Так получилось, что разговор сразу пошел о деле, к которому  все  они
имели непосредственное отношение, и которое все  еще  занимало  их  мысли,
чувства.
     Инна Антоновна попросила разъяснить ей понятие  необходимой  обороны,
внимательно слушала Валентина и Галину, которые наперебой  трактовали  это
понятие, его составные элементы,  такие,  как  интенсивность  нападения  и
защиты,  реальная  и  нереальная  угроза,  момент   начала   и   окончания
посягательства. Она не задавала вопросов, и Валентин  уже  решил,  что  ее
любознательность удовлетворена, когда Инна  Антоновна,  еще  раз  пригубив
свой бокал, сказала:
     - Объяснить можно  все.  В  наш  интеллектуальный  век  мы  научились
объяснять даже непонятные нам самим вещи. Недостаточная эрудиция  ставится
в укор. Есть такой анекдот о фаргелете. Не слышали?  Один  старичок-возник
аккуратно посещал все лекции на научно-популярные темы и неизменно задавал
вопрос: что такое фаргелет? Разные лекторы отвечали  по-разному.  А  потом
выяснилось, что старичок с похмелья прочитал наоборот вывеску телеграфа...
Так и с Пашей  получилось.  Мы  считали,  что  знаем  его  и  были  о  нем
наилучшего мнения. А те его поступки, что были непонятны,  объясняли,  как
лекторы из анекдота: кто депрессией, кто негативным биоритмом момента, кто
еще каким-то наукообразным словом. И все было приемлемо, пока не произошел
этот дикий случай. Как юристы, вы уже разобрали его по косточкам, дали ему
оценку, и я не спорю с ней.  А  теперь,  если  не  возражаете,  попытаемся
рассмотреть эту историю с точки зрения общей психологии. Я не настаиваю на
точных определениях: чем  проще  -  тем  лучше.  Спорить  тоже  не  будем.
Выскажем мнения и дело с концом. Ну, кто первый?
     - Новицкий - эгоист! - Тотчас же выпалила Галина. - Я сказала об этом
прямо в глаза. Конечно, Толика спровоцировали,  да  характер  у  него  был
далеко не ангельский. Но как мог Новицкий - взрослый человек,  врач  -  не
понять,  что  парень  не  просто  пьян,  выведен  из  себя,  что  причины,
заставившие его так резко говорить со старшим, очень серьезны? Да,  он  не
хотел понимать! Посчитал ниже своего достоинства  вникнуть  в  то,  о  чем
говорил честный порядочный паренек, возмущенный подлостью взрослых. А  как
он ударил Толика на автостоянке? Это был  жестокий,  можно  даже  сказать,
садистский удар человека, который знает силу своих мышц, знает, как и куда
бить! Кстати, он не скрывал  этого  даже  на  суде...  Честность?  Ну,  уж
извините - подальше от такой честности! Знаете, что он  сказал  мне  после
суда? "Гуманность хороша до известного предела, переступив  через  который
она станови