ых автору медицинских авторитетов,  а  также  из  трудов
античных врачевателей, чьи рукописи, увы! - не дошли до наших дней. Латынь
я  знаю  неплохо  и  кое-какие  разделы  заинтересовали  меня.  Я  просила
лечебники буквально на день-два.
     - Их не оказалось?
     Инна Антоновна развела руками.
     - Вы просили лечебники у Новицкого?
     - Да...
     Ответила и тут же бросила на собеседника настороженный взгляд, видимо
пожалев, что ответила утвердительно. Валентин сделал вид, что  не  заметил
ее настороженности и счел за лучшее на время отойти от этой темы.
     - Боков и сейчас бывает у Яворских?
     - Последнее время он обходит их дом за версту.
     - Что так?
     - Новицкий спустил его с лестницы, - оживилась хозяйка.  -  Вместе  с
каким-то чемоданом. Хотя, возможно, чемодан был спущен  раньше,  точно  не
скажу.
     - Из-за чего произошла ссора?
     - Я уже сказала, точными  сведениями  не  располагаю,  хотя  об  этой
истории мне стало известно от самого Доната. Я встретила его в тот же день
в нашей поликлинике, куда он вынужден был обратиться  после  объяснения  с
Новицким.
     - Донат сообщил вам только о факте?
     - Он комментировал  его  и  довольно  пространно.  Но  я  не  решаюсь
повторять этот комментарий по причине  его  абсурдности  и  непристойности
содержания.
     - Что вы думаете о причине их ссоры?
     - У Новицкого давно чесались руки на Доната, но приходилось считаться
с Матвеем Петровичем.
     - И все-таки должны быть какие-то причины.
     - Их было немало: начиная от попыток увлечь Ларису, кончая импортными
вещами, которыми Донат ублажал Надежду Семеновну.
     - Не сыграли ли своей роли книги Матвея Петровича?
     - Возможно.
     - И в частности, лечебники двенадцатого века?
     Инна Антоновна развела руками, то ли  затрудняясь,  то  ли  не  желая
отвечать на этот вопрос, но затем сказала:
     - Я не присутствовала при их объяснении. Спрашивала Пашу,  но  он  не
счел нужным посвятить меня в это.
     - Во время выдворения Боков сопротивлялся?
     - Судя по синякам на физиономии Доната, такая попытка  была.  Дон  не
учел, что спорить с Пашей опасно:  когда  тот  выходит  из  себя,  его  не
остановит и танк.
     - Как реагировала на это Надежда Семеновна?
     - Была огорчена, но пришлось смириться. Паша не  часто  переходит  ей
дорогу, но если делает это, то весьма решительно.
     - Не слишком ли смело для сына?
     - Для  сына?  -  усмехнулась  Инна  Антоновна.  -  Надежду  Семеновну
передергивает, когда ей напоминают, что у нее  такой  взрослый  сын.  Паша
называет ее Надей, и это ее вполне устраивает. Странно? А  как  по-другому
называть женщину, которую ты до  своего  совершеннолетия  видел  считанные
разы, когда она возвращалась из очередной загранкомандировки и  уже  через
неделю уезжала в Ялту, Сочи, на Рижское взморье  с  чужим  дядей,  оставив
тебе ворох подарков и запах французских духов?
     - Как давно Новицкий выставил Бокова?
     - Примерно месяц назад. Погодите, сейчас скажу  точно.  В  тот  день,
когда я встретила Доната, было заседание ученого совета... 3 июня.
     Ляшенко прошелся по комнате, остановился у книжного шкафа, с  верхней
полки которого скалился лобастый череп, заглянул в пустые глазницы.
     - Конечный итог всех наших треволнений, споров, проблем, -  следя  за
ним, сказала Инна Антоновна. - Я поставила его на виду, чтобы не  забывать
об этом.
     - Кто был с Ларисой в ресторане вечером двадцать восьмого? - все  еще
глядя на череп, спросил Валентин.
     - Этого я не скажу.
     - Причина?
     - Сугубо личная.
     - Этот человек близок вам?
     - Валентин Георгиевич, побойтесь бога!
     - Так или иначе мы установим его личность.
     - Но без моей помощи. Странная позиция? А  вы  не  торопитесь  давать
оценку моей позиции. Определите лучше свою. Это не упрек - совет.
     - Что вы имеете в виду? - пристально посмотрел на нее Ляшенко.
     Она выдержала его взгляд, улыбнулась.
     - У вас красивые глаза, Валентин Георгиевич, и они смущают  меня.  Но
не в том плане, в котором вам хотелось бы. - Улыбка исчезла с ее лица.
     Валентин вспыхнул, но  сдержался,  отошел  к  машинописному  столику,
взглянул на заложенный за валик машинки наполовину уже отпечатанный  лист.
Непривычные слова, мудреные фразы...
     - Научная статья?
     - Увы!
     - Инна Антоновна, позвольте быть бесцеремонным?
     - Любопытно, как это у вас получится... Ну что же вы? Валяйте!
     - С кем вы советовались по поводу предстоящей беседы со мной?
     Она сняла очки, положила их рядом с машинкой.
     - Считаете, что я нуждаюсь в чьих-то советах?
     - Думаю, что после того, как  мы  договорились  о  встрече,  вы  были
заняты не только статьей.
     - Вы правы, но лишь отчасти. По ряду соображений  я  не  хотела  этой
беседы и пыталась сделать  так,  чтобы  она  не  состоялась.  Но  ваш  шеф
оказался слишком принципиальным.
     - Вы ему звонили?
     - Что вы? Я бы не посмела... Да, кстати о звонках: Регина не  звонила
вам вчера, сегодня?
     - Нет.
     Ему понадобилась вся выдержка, чтобы не спросить: откуда ей известно,
что Регина собиралась позвонить ему. Не спросил, потому что  догадался:  и
Регина угодила в число ходатаев. Что ж, надо признать: люди,  которыми  он
интересуется, не сидят сложа руки.
     Он уже собирался уходить, когда Инна Антоновна спросила:
     - Вы удовлетворены нашей беседой? Я готовилась к ней,  как  к  защите
диссертации.
     - Я это понял, - серьезно сказал Валентин. - Но защищаться, очевидно,
все-таки легче, чем защищать.
     - Вы о чем?
     - Полно, Инна Антоновна! Вы все прекрасно понимаете. Скажу больше:  я
нечасто встречал таких проницательных людей. Вот только с компромиссами  у
вас не получается: вы старались не лгать,  но  и  всей  правды  не  хотели
говорить. Наивная позиция  в  разговоре  с  работником  милиции,  который,
помимо элегантности, обладает кое-какими профессиональными навыками.
     - А вы злопамятный, - натянуто улыбнулась хозяйка.
     - Возможно. Тем не менее,  передайте  Новицкому,  что  мужчине,  а  я
считаю его таковым, не пристало прятаться за спинами женщин. Я имею в виду
не только вас...


     Это хорошо, когда за тобой остается последнее слово, когда ты делаешь
правильный ход и столь  эффектно  преподносишь  его.  И  все-таки  полного
удовлетворения Валентин не испытывал: у него было такое чувство, словно  в
последний момент он допустил непростительную бестактность, чем не  столько
смутил, сколько обидел хозяйку. А она этого не заслуживала. Инна Антоновна
ничего не скрывала, кроме имени того, кто был с Ларисой  в  ресторане  тем
вечером. Но этого человека было нетрудно угадать из ее рассказа  о  других
событиях. Странно, что она не учитывала это. Хотя возможно  учитывала,  но
считала, что милиции уже все известно, и не хотела, как  говорится,  брать
на душу лишний грех. Тем более, не следовало похваляться своим  открытием,
ставить ее в неловкое положение.
     Что же до самого Новицкого, то, невзирая на старания Сторожука и Инны
Антоновны, мнение Валентина о нем не стало  лучше.  Похоже,  что  наиболее
ценные книги из библиотеки профессора Яворского попали в чужие руки не без
ведома ученика и воспитанника профессора. А это, по меньшей мере, хамство!
Не в пользу Новицкого свидетельствует и его бегство из  города.  Очевидно,
придется объявить местный розыск...
     Но Билякевич рассудил иначе:
     - На каком основании объявлять розыск Новицкого? Только  потому,  что
вам не нравятся его поступки? Мне тоже не все его поступки нравятся. Но их
нельзя брать изолированно, выводить из самих себя. Вы говорите скрылся.  А
с какой стати ему скрываться? Вечером 28-го еще никто не знал, что Зимовец
травмирован. - Новицкий догадывался.
     - О чем? Что парень ушиб голову при падении? Возможно.  Но  при  всех
способностях Новицкого он не мог  так  сразу  определить  степень  тяжести
травмы Зимовца, предусмотреть, чем это кончится. Чего было ему  опасаться?
Драку затеял не он, в ходе ее сам был  травмирован.  И  травмирован  явно,
наглядно. Я  о  другом  думаю.  Для  Новицкого  Анатолий  Зимовец  не  был
посторонним. Он хорошо  знал  Анатолия,  его  родителей,  сестру,  был  их
соседом. Вы сами рассказывали, как отзывается о нем Тамара  Зимовец.  Если
принять  во  внимание  эти  обстоятельства,  то  можно  предположить,  что
причиной исчезновения Новицкого был арест Анатолия. Он не хотел усугублять
вину парня  своей  раной,  которая,  судя  по  всему,  была  не  такой  уж
пустяковой.
     Ляшенко должен был признать,  что  об  этом  не  подумал.  Ему  стало
неловко за свою горячность, но вместе с тем что-то  мешало  согласиться  с
Билякевичем.
     - Извините, Виктор Михайлович, но я не склонен объяснять все поступки
Новицкого высокими чувствами, - наконец нашелся он. -  Нельзя  забывать  о
первопричине конфликта: книгах Яворского. Лечебники, о которых  рассказала
доктор Билан, представляют большой научный интерес. Мандзюк  справлялся  в
библиотеке  медицинского  института.  Эти  книги  относятся  к   категории
инкунабул. Они уникальны, им нет цены! А первое русское  издание  "Канона"
Авиценны? Да, только ли эти книги исчезли из библиотеки  Яворских?  Боюсь,
что их список будет продолжен.
     - Я разделяю ваше опасение, кивнул Билякевич. - Но и в этой части  мы
пока не можем говорить о деликте.  Нотариально  удостоверенного  завещания
профессор Яворский не оставил.
     - Как не оставил? - растерялся Валентин.
     - Не оставил, я узнавал.
     -  Значит,  у  нас  нет  оснований  вмешиваться!  Книги   перешли   в
собственность Ларисы и Надежды Семеновны, и она вправе распоряжаться  ими,
как угодно.
     - Анатолий Зимовец так не считал.  Не  считает  так  и  автор  очерка
"Заметки книголюба", что был опубликован в областной газете  месяц  назад.
Видимо, эту публикацию имел в виду Сторожук, когда говорил вам о  сплетне,
вынесенной на страницы газет. Вот прочитайте.
     Билякевич передал Ляшенко сложенную вдвое газету.
     - Эту газету отыскал не я: ее прислал по почте некий аноним не  далее
как сегодня утром. А чтобы мы не терялись в  догадках,  он  любезно  обвел
очерк красным карандашом. Смотрите четвертую страницу.
     Ляшенко прочитал очерк, обведенный красным карандашом. Очерк был  как
очерк,  в  нем  отмечались  положительные  и   отрицательные   явления   в
деятельности местного общества любителей книги, клеймились стяжательство и
даже мошенничество некоторых личностей, поименованных в очерке  начальными
буквами (как можно было понять, указанные  личности  только  прикидывались
библиофилами  и  под  этой   удобной   маской   занимались   спекуляцией);
воздавалась хвала  тем  здравствующим  и  ныне  уже  усопшим  библиофилам,
которые за долгие годы упорного собирательства, находок и потерь, надежд и
разочарований не утратили главного - любви к  книге,  как  к  таковой,  не
забыли: что книги пишутся и издаются для того, чтобы их читали, а не таили
за семью замками; перечислялись имена тех энтузиастов,  кто  раскрыл  свои
книжные шкафы и полки для широкого  круга  читателей,  а  также  тех,  кто
передал  в  дар   общественным   и   государственным   библиотекам   плоды
многолетнего собирательства. В  числе  последних  упоминался  и  профессор
Яворский. Однако за  этим  следовало,  казалось  бы,  ничего  не  значащая
оговорка о том, что, дескать, не все завещанные покойным профессором книги
переданы библиотеке медицинского  института,  и  выражалось  сожаление  по
этому поводу. Очерк был подписан неким Верхотурцевым.
     - Значит, завещание все-таки было! - воскликнул Ляшенко.
     - Как я уже сказал, официального завещания Яворский не  оставил.  Но,
судя по всему, какое-то завещательное распоряжение было им сделано:  после
его смерти Новицкий передал библиотеке мединститута более тысячи  книг.  В
их числе довольно ценные, относящиеся к категории раритетов.
     - Однако не инкунабулы!
     - Этот факт уже трудно отрицать. Но все дело в том,  что  неизвестно,
какие из завещанных профессором книг не были переданы институту.
     - А Верхотурцев намекает, что это ему известно. Любопытно только,  из
каких источников? Кстати, кто такой Верхотурцев?
     - Бывший секретарь общества любителей книги, журналист. Это ответ  на
ваш второй вопрос. А на первый мы не скоро получим ответ. После того,  как
был опубликован очерк,  Верхотурцев  уехал  в  творческую  командировку  в
Восточную Сибирь. Отыскать его не так-то просто.
     Ляшенко взволнованно заходил по кабинету.
     - Тонко сработанно, ничего не скажешь.  Скромненько,  но  со  вкусом.
Никто персонально не назван,  но  людям,  знающим  семью  Яворских,  такое
уточнение не требуется, они сразу поймут, кто именно огорчил этого болвана
Верхотурцева!
     - Зачем же так грубо?
     - А затем, что это наилучший эпитет  для  него!  Он  сварил  в  своей
журналистской кастрюле то, что ему подсунули, даже не попробовав на вкус.
     - Почему так считаете?
     - Вы сказали, что официального  завещания  Яворский  не  оставил.  Об
устном завещательном распоряжении могли знать  только  близкие  профессору
люди, в числе которых Верхотурцев, насколько понимаю, не входил. Возникает
вопрос: каким образом он узнал о предсмертной воле Матвея Петровича?
     - Видимо, кто-то проинформировал его.
     -  И  информировал  тенденциозно!  Очерк  бьет  по   Новицкому.   Это
совершенно очевидно.
     - В таком случае можно предположить, что Зимовец был ориентирован  на
Новицкого: те же книги, те же  упреки  только  в  более  резкой  форме,  -
заметил Билякевич. - И еще. Если мы правильно рассуждаем, то и в первом, и
во втором случаях за спиной действующих лиц стоял человек, который  хорошо
знает, что делалось и что делается в семье Яворских.
     - Этим человеком может быть только Боков!
     - Если может, значит, уже не только, - сдержанно улыбнулся Билякевич.
- Поэтому давайте все-таки отправляться от  исчезнувших  книг,  так  будет
вернее. В первую очередь надо установить, как  "Канон"  Авиценны  попал  к
Зимовцу. Не менее важно выяснить судьбу средневековых лечебников. Поручите
это Мандзюку. Пусть займется лично...


     Алексей Мандзюк был человеком действия.  Он  томился  на  оперативных
совещаниях, где  анализировалось  предполагаемое  поведение  преступников,
обсуждались меры противодействия их, варианты задержания, изобличения, что
очень редко реализовывались в  первозданном  виде  -  в  последний  момент
приходилось  что-то  менять,  дополнять,  импровизировать,  сообразуясь  с
конкретной обстановкой. Но когда Алексей оказывался в такой обстановке, он
чувствовал себя, как рыба в воде.
     Дело Зимовца поначалу не заинтересовало его:  на  первый  взгляд  оно
казалось простым, обыденным -  драка  на  почве  ревности  не  ахти  какое
преступление. Оперативнику в таких делах простора нет, тут все  становится
ясным  после  первого  допроса.  Когда  Алексей  понял,  что  ошибся,   то
выложился, как говорится, весь, но результата не достиг. Это  дело  нельзя
было брать с наскока. Он был зол на Новицкого, хотя интуиция  подсказывала
ему, что эту кашу заварил кто-то другой, осторожный и изощренный,  и  едва
стала проявляться фигура Доната Бокова, как Мандзюк понял: тут  будет  над
чем поработать.
     Зацепка была одна - "Медицинский Канон". Мандзюк  считал,  что  книга
попала к Зимовцу не без стараний Бокова, у которого были какие-то счеты  с
Новицким. Сыграть на чувстве  уважения  к  покойному  профессору,  разжечь
обиду, а быть может, и ревность  вспыльчивого  паренька,  напоить  его,  а
затем спровоцировать, для Бокова было все равно,  что  чихнуть.  Но  каким
образом Донат реализовал столь изощренную комбинацию?
     Алексей не стал гадать, начал действовать. Рассудил  просто:  Зимовец
был пьян, возбужден, озлоблен вечером 28 июня. Если это связано с  книгой,
то, очевидно, он заполучил ее в конце дня, поскольку до 16:30 находился  в
училище, и  его  товарищи  утверждают,  что  настроение  у  Анатолия  было
нормальное.  Книги  у  него  при  себе  не   было,   учащиеся-полиграфисты
непременно обратили бы внимание на такую книгу. Стало быть,  он  заполучил
ее где-то после 16:30. Дома Анатолий появился около 20 часов, заскочил  на
несколько минут. Сестры не  было,  мать  купала  внука,  отец  работал  за
верстаком. От разговора с отцом Анатолий уклонился, на предложение  матери
поужинать что-то буркнул  в  ответ,  когда  умывался,  едва  не  опрокинул
выварку с бельем. Если к тому же учесть, что  через  15-20  минут  он  уже
метался на перекрестке Харьковской и Пасечной улиц в  поисках  транспорта,
то можно смело утверждать - разволновался и выпил  он  еще  до  того,  как
заскочил домой. Значит, надо установить, где он был и с кем  встречался  с
16:30 до 20 часов. И здесь Мандзюку недолго пришлось ломать голову -  один
из товарищей Анатолия надоумил  его:  28  июня  в  сквере,  что  на  улице
Валовой, был книжный базар, а Анатолий не пропускал таких базаров.
     Все это Алексей  установил,  не  дожидаясь  указаний  свыше.  В  едва
таковые поступили, отложил все другие дела и разыскал  капитана  Чопея  из
ОБХСС, с которым уже говорил о Бокове, поделился своими  заботами.  Внешне
Чопей никак не походил  на  офицера  милиции:  долговязый,  нескладный,  с
костистым бледным лицом и близорукими  глазами,  он  скорее  сошел  бы  за
школьного учителя или ревизора-бухгалтера. Но Чопей  был  знатоком  своего
дела:  в  необозримом  книжном  море  ориентировался  не  хуже   городских
библиофилов, а спекулянты книгами были объектами его служебных рвений.
     Выслушав Мандзюка, Чопей призадумался и  некоторое  время,  близоруко
щурясь, смотрел куда-то за окно.
     - Толика я знал,  -  наконец  сказал  он.  -  Любители  называли  его
Переплетчиком, дельцы - Корешком.
     - Дельцы - это спекулянты?
     - Не только. Среди книжных дельцов встречаются мошенники, даже  воры.
А чему удивляться? Наша страна по праву считается самой читающей  в  мире.
Вы можете назвать человека, у которого нет десятка-другого книг? А я  знаю
людей, у каждого из которых по нескольку тысяч томов,  и  они  не  считают
свои библиотеки полными. Спрос на книги растет из года в год.  Бумажная  и
полиграфическая  промышленность  пока  не  могут   за   ним   поспеть.   А
неудовлетворенный спрос, как известно, рождает ажиотаж, взвинчивание  цен,
спекуляцию и прочие аномалии. Но суть не в правовой оценке этих  аномалий:
для дельца книга представляет  интерес  только  как  средство  наживы,  ее
познавательная, нравственная, эстетическая ценность ему, как говорится, до
лампочки... Покажите еще раз эту книгу.
     Мандзюк передал ему "Канон". Чопей открыл книгу на титульном листе:
     - ...Авиценна. Санкт-Петербург... Это не первое  издание  на  русском
языке, есть  более  раннее.  Но  книга  редкая.  Сотни  полторы-две  может
потянуть. Если, конечно, на соответствующего любителя.  Делец  вам  больше
четвертной не даст, такую книгу не просто сбыть, далеко  не  все  любители
интересуются   историей   медицины.   За    переплет    могут    набросить
десятку-другую... Толика работа?
     - Его.
     - Способный был паренек,  что  и  говорить...  В  общем  ваши  заботы
понятны. Постараюсь помочь. Надо кое с кем встретиться.
     - Если можно, не затягивайте, - попросил Мандзюк.
     - Я не волокитчик. Договоримся так, в пятнадцать часов ждите  меня  в
кафе "Мороженое" на Валовой. Вы любите мороженое?
     - Не очень.
     - Тогда заказывайте себе кофе, а мне - пломбир с орехами.
     Мандзюк не ограничился разговором с Чопеем: снова побывал в областной
больнице,  разговаривал  с  доктором  Самсоновым,   младшей   кадровичкой,
медсестрой второго отделения и  таким  образом  уточнил  место  нахождения
Доната Бокова, а также  координаты  его  дачи.  Затем  посетил  библиотеку
медицинского института, букинисти