человеческой  глыбе  неизбежно   должна
обнаружиться трещина.
   Даже страсть к деньгам или к власти, которую они дают, не  объясняла,
на взгляд Жиля, такого беспощадного одиночества, такого отказа от всякой
разрядки, от всякой раскованности.
   И вот, благодаря интуиции Колетты они теперь  знают,  какую  разрядку
позволял себе Мовуазен. Он уезжал в деревню, в  лачугу,  где  родился  и
провел детство, садился там в отцовское кресло  и  молча,  не  двигаясь,
час-другой жил жизнью бедной семьи.
   Как-то раз, однако, он заметил, хотя Анриетта не очень-то поняла -  к
чему: "Жаль, что твои дети не Мовуазены..."
   В противном случае он, несомненно, завещал  бы  состояние  им,  а  не
племяннику, которого никогда не видел...
   - А что нового здесь. Жиль?
   - Ничего существенного.
   - Эксгумация будет?
   - По-моему, да.
   Они кончили обедать. Тетка поднялась.
   - Прошу прощения, что помешала. Поверьте, Жиль, мне лучше есть  одной
наверху, как раньше. Я настолько привыкла к одиночеству...
   Жиль упрямо покачал головой.
   - Вы так веселились, когда я пришла!.. Ну, мне  пора  наверх.  Доброй
ночи, Алиса! Доброй ночи. Жиль!
   Он ждал момента, когда ее, как всегда чересчур  горячая,  рука  опять
окажется в его руке. Потом,  когда  Колетта  ушла,  наступило  молчание.
Алиса вздохнула. Жиль все еще стоял посреди  столовой,  и,  взглянув  на
него, она, видимо, инстинктивно почувствовала, что сердцем он с теткой -
провожает ее по лестнице, поднимается с ней наверх, что все эти  истории
с Мовуазенами вновь захватила его.
   - Поиграешь мне еще?
   Жиль воспользовался случаем, сел за рояль, пробежал длинными пальцами
по клавишам, и  гостиную  огласили  меланхоличные  и  страстные  пассажи
Шопена.
   Проснулся он рано, но на этот раз не осмелился встать прежде  жены  и
долго лежал, глядя на  бледный  свет  в  прорезях  ставень,  сотрясаемых
ветром. Потом  он  услышал  звонок.  Марта  отперла  входную  дверь,  но
посетитель поднялся прямо наверх и тут же снова ушел.
   Наконец полусонная Алиса протянула руку, убедилась, что муж рядом,  и
улыбнулась.
   - Ты здесь! - благодарно шепнула она. И разом стряхнула с себя сон.
   - Зажги свет. Жиль. Кажется, непогода  не  унимается.  Что  если  нам
позавтракать в постели? Я всегда об этом мечтала, да отец  не  разрешал.
Приходилось ждать, пока не заболеешь... Позвони, пожалуйста. Марте.
   У Жиля не хватило духу отказать. Однако ему стало неловко при  мысли,
что посторонняя девушка увидит его с женой в постели.
   - Что будем сегодня делать? Знаешь, что я надумала, засыпая?  Возьмем
машину и объездим все  магазины.  Я  уже  составила  список,  что  нужно
купить.
   Жиль слышал, как ходит наверху г-жа Ренке.
   - Кто приходил?
   - Почтальон, мсье. Принес заказное письмо для мадам  Мовуазен.  -  И,
сообразив, что может получиться путаница, Марта простодушно добавила:
   - Для той, что наверху.
   Лишь через  полчаса,  когда  Алиса  уселась  за  туалет,  Жиль  сумел
подняться к Колетте. Тетка была уже одета. Она протянула ему  полученное
утром официальное письмо.
   Следователь извещал ее,  что  вынесено  постановление  об  эксгумации
Октава Мовуазена, которая состоится завтра в  десять  утра,  и  что  она
имеет право присутствовать на кладбище лично или  прислать  туда  своего
поверенного.
 
Глава 6 
 
   В воскресенье днем дождь все еще шел  -  газеты  писали,  что  погода
наладится не раньше новолуния, и  Жиль  с  Алисой  отправились  в  кино.
Впереди, через несколько рядов  от  них,  сидели  "девочки",  как  Алиса
именовала  своих  подружек,  а  расположившиеся  за  ними  молодые  люди
фамильярно облокачивались на спинки их кресел.
   Среди этих молодых людей находился и Жорж, то и  дело  посматривавший
на новобрачных. Волосы у  него  были  прилизанные,  брови  черные,  кожа
матовая, взгляд, как у всякого фата, тупой и вызывающий.
   Алиса украдкой вложила свою руку в руку мужа - не для того ли,  чтобы
искупить нескончаемые поцелуи в рыболовной гавани?
   Колетта ушла на улицу Эвеко, к матери. Жиль видел  мать  своей  тетки
только  раз,  когда  она  брала  молоко  у  торговки.   Эта   невероятно
расплывшаяся женщина с опухшими от водянки ногами,  в  юбке  из  толстой
ткани, не ходила, а выступала; лицо у  нее  было  одутловатое,  бледное,
волосы того же белесого оттенка, глаза ясные, как у ребенка; на отвислых
губах застыла блаженная улыбка.
   - Ты все еще на меня дуешься?
   - За что?
   - За Жоржа...  Пойми  же,  мы  встречались  только  потому,  что  мне
хотелось отбить его у Линетты.
   Девушки, сидевшие впереди, вели себя шумно. Раздавались смешки.  Даже
в полутьме можно было различить, как они  наклоняются  друг  к  другу  и
перешептываются. Их забавлял любой пустяк. Они то и дело  поворачивались
в сторону молодоженов, и теперь Жиль с изумлением видел,  чем  была  его
жена еще несколько дней тому назад.
   - Ты меня любишь? - шепнула Алиса, ощутив долгое и нежное пожатие его
руки.
   - Люблю...
   Потом публика, толкаясь, высыпала на улицу, и они зашли в "Кафе де ла
Пе",  где  с  трудом  отыскали   свободные   места,   -   наступал   час
предобеденного  аперитива.  Алиса  была  очень  оживлена.  Она   впервые
показывалась с мужем в таком многолюдном месте и чувствовала, что на них
смотрят, отпускают на их счет замечания.
   - А я выпью портвейну. По воскресеньям  после  кино  мы  с  девочками
всегда заказывали портвейн.
   Женщины большей частью были в меховых  манто.  Принаряженные  мужчины
держались увереннее, чем  в  будни.  Однако  здесь  не  было  никого  из
знакомых Жиля, ни одного влиятельного в городе лица.
   Эти в, кафе не появлялись. Они жили в  собственных  особняках.  Может
быть, они вообще не ходят в кино?
   Здесь   собрались   мелкие    торговцы,    бухгалтеры,    приказчики,
коммивояжеры,  страховые  агенты;  несколько  служащих   "Грузоперевозок
Мовуазена" смущенно привстали, здороваясь с хозяином.
   Часов около семи, прижавшись друг к  другу,  молодожены  возвращались
под дождем домой  на  набережную  Урсулинок.  Когда  они  поравнялись  с
"Лотарингским баром", кремовая занавеска дрогнула. А когда Жиль с  женой
сделали еще несколько шагов, дверь распахнулась и чей-то голос окликнул:
   - Господин Мовуазен!
   На пороге, с черной сигарой в зубах, стоял Рауль Бабен. Он поклонился
Алисе, по-прежнему державшей мужа под руку.
   - Извините, мадам.
   Потом повернулся к Жилю и, не приглашая его зайти, добавил:
   - Я вот что хочу сказать. Может быть, сегодня вечером вам понадобится
поговорить со мной. В таком случае  вы  до  полуночи  застанете  меня  у
Армандины. Адрес помните? Городская площадь, тридцать семь.
   И, попрощавшись жестом, который  показался  Жилю  ироническим,  Бабен
вернулся в бар, служивший ему штаб-квартирой.
   - Что он имел в виду?
   - Не знаю.
   Через несколько минут Жиль, озабоченный и слегка встревоженный, отпер
своим ключом дверь  особняка  на  набережной  Урсулинок.  Алиса  тут  же
устремилась вверх по лестнице, отфыркиваясь и отряхивая снятую  на  ходу
шляпу.
   На площадке второго этажа их ждала г-жа Ренке.
   - Мсье Жиль...
   Она помолчала, не решаясь продолжать при Алисе, которая  проследовала
мимо нее к себе в спальню, чтобы поскорей переодеться в сухое.
   - Мне нужно сказать вам два слова, пока не вернулась госпожа Колетта.
Только что я получила записку от брата. Он предпочитает больше  сюда  не
ходить: это может навлечь на  него  неприятности  -  он  ведь  служит  в
полиции. Он хочет с вами встретиться: у него  для  вас  важные  новости.
Спрашивает, не могли бы вы зайти сегодня к вашему тестю. Брат  живет  на
улице Журдана, через два дома от Лепаров, и без труда  сумеет  незаметно
увидеться с вами, В конце он пишет, что предупредил господина  Лепара  и
тот вас ждет... Со своей стороны я считаю, что до встречи с  ним  вы  не
должны ничего говорить госпоже Колетте - она и без того изнервничалась.
   В половине восьмого вернулась тетка, и все сели за стол. Жизнь в доме
начинала входить в русло. Чтобы не докучать Алисе своими делами, Колетта
попросила ее пересказать фильм, который та смотрела днем.
   Затем молодожены, словно давние супруги, оделись и  вышли  на  улицу.
Они пересекли город  под  хлещущим  ветром  и  дождем,  у  которого  был
солоноватый привкус, - с  моря  несло  водяной  пылью.  Алиса  не  стала
звонить, а просто постучала о почтовый ящик, как делала в детстве, и  ее
отец открыл дверь.
   Новобрачные разделись у бамбуковой вешалки, и Алиса тут  же  порхнула
на кухню, застекленная дверь которой виднелась  в  глубине  коридора,  а
Жиля провели в гостиную.
   Хотя Лепаров поздно предупредили о визите, они не преминули выставить
на стол поднос с угощением - напитки, рюмочки с золотым  ободком,  сухие
птифуры. Как всегда по воскресеньям, Эспри Лепар был в черном костюме  и
накрахмаленной манишке; но ни лысый череп, блестевший при  свете  лампы,
ни густые брови, ни внушительные усы не мешали ему выглядеть тем, чем он
был на самом деле - честным маленьким человеком без гроша за душой.
   - Господин  Ренке  просил  меня  постучать  к  нему,  как  только  вы
появитесь... Садитесь, пожалуйста. Надеюсь, нальете себе сами?
   На кухне раздался смех Алисы, затем отворилась входная дверь, которую
Лепар не захлопнул за собой, и в гостиную, без  пальто  и  шляпы,  вошел
инспектор полиции Поль Ренке.
   Мужчина он был крупный, но дряблый и тусклый. Он принадлежал к той же
породе,  что  Эспри  Лепар:  к  маленьким   людям,   чья   единственная,
приправленная горечью радость -  сознание  исполненного  долга  и  своей
безупречной честности.
   Эта тайная встреча смущала его. Ему было стыдно. Он искал  оправданий
своему поступку.
   - Понимаете, моя сестра жизнь за госпожу Колетту отдать  готова.  Вот
почему, невзирая на профессиональную тайну...
   Лепар деликатно встал и хотел было уйти на кухню к жене.
   - Останьтесь, папа, -  остановил  его  Жиль.  -  От  вас  у  нас  нет
секретов, не так ли, господин Ренке?
   Инспектор,  склонный  к  некоторой  торжественности,   сделал   жест,
означавший: "Вам одному судить..."
   Сесть на маленький раззолоченный стульчик он не решался.
   - Капельку спиртного?
   И Лепар, как  и  полагается  радушному  хозяину,  наполнил  крошечные
рюмки. На то, чтобы все освоились и атмосфера потеплела, ушло  несколько
минут.
   - Так вот, господин Мовуазен. Вам известно, что вскрытие вашего  дяди
было поручено доктору Виталю. А  любой  подтвердит  вам,  что  Виталь  -
приятель господина Плантеля и обедает у него каждую пятницу. Однако  при
вскрытии присутствовал и адвокат доктора Соваже. Упоминаю о нем  потому,
что это исключает известные гипотезы. Внутренности,  как  вы  понимаете,
были отправлены в  Париж,  в  Институт  судебной  медицины.  Официальное
заключение в ла-рошельскую прокуратуру еще не поступило. Зато к  нам,  в
полицию, был звонок...
   Ренке держал в руке рюмочку с золотым ободком, не решаясь ни поднести
ее к губам, ни поставить на стол.
   - Я был в кабинете у комиссара, когда ему позвонили, и тут  же  решил
предупредить  вас,   господин   Мовуазен.   Экспертиза   обнаружила   во
внутренностях мышьяк.
   Эспри Лепар  потупился.  Из  кухни  по-прежнему  доносилась  болтовня
Алисы.
   - Вы хотите сказать, что мой дядя действительно отравлен?  -  спросил
Жиль.
   - Так показывает экспертиза... А первыми нас предупредили потому, что
теперь расследование неизбежно приобретет новый размах.
   На мгновение перед глазами Жиля встала  легкая  фигурка  Колетты.  На
мгновение он засомневался, и кровь отхлынула у него от лица.
   - Ничего не понимаю! Немыслимо, чтобы...
   - Я тоже так считаю... Уже  завтра  госпожу  Колетту,  без  сомнения,
вызовут на допрос.  Полиции  дано  задание  восстановить  картину  жизни
Октава Мовуазена в последние дни перед смертью. К сожалению, это трудно,
может быть, вовсе невозможно - с тех  пор  прошло  больше  полугода.  Во
всяком  случае,  предположение,  будто  доктор  Соваже   собственноручно
отравил вашего дядю, начисто отпадает: ходу на набережную Урсулинок  ему
больше не было, и с Мовуазеном он не встречался.
   И Поль Ренке продолжал:
   - Вы позволите мне поделиться с вами своими  соображениями,  господин
Жиль? Я человек маленький - всего лишь инспектор полиции - и  не  больно
ученый. Но Ла-Рошель я знаю. Я бываю в местах, куда вы не  ходите,  -  в
маленьких кафе, в барах, на рынках - всюду, где люди ведут  разговоры  и
не слишком меня опасаются. До сегодняшнего вечера  я  полагал,  что  вас
хотят вывернуть наизнанку.
   - Вывернуть наизнанку? - переспросил Жиль,  силясь  понять,  что  это
значит.
   - Выражение из жаргона спортсменов. Когда с соперником не справиться,
с ним начинают поступать так подло, ему делают столько мелких  гадостей,
что он теряет хладнокровие, выходит из себя  и  в  конце  концов  падает
духом.  Вам,   конечно,   известно,   что   в   Ла-Рошели   есть   лица,
заинтересованные в том, чтобы удалить вас отсюда.
   Лепар поднял голову и растерянно уставился на собеседников: всю жизнь
он был скромным служащим и вот теперь, к замешательству своему, оказался
впутан в дела сильных мира сего.
   Инспектор решился наконец отхлебнуть из рюмочки.
   - Понимаете, господин Мовуазен, ваш дядя сумел занять важное, пожалуй
слишком важное, место в здешней деловой жизни. Не знаю, вправе ли я...
   - Прошу вас...
   - Его ненавидели все - и люди большие, и люди маленькие. Ни одна душа
в городе не вспомнит о нем добрым словом. Конечно, люди маленькие ничего
не могли. Тем не менее к нам шли анонимные письма, где утверждалось, что
ваш дядя - вор и место ему в тюрьме.
   Дорого бы дал Лепар, чтобы оказаться сейчас на кухне вместе с семьей!
Он не понимал смелости инспектора, не понимал, почему мелкая сошка вроде
него позволяет себе так говорить.
   - Когда, например, он повысил целы на перевозки, в городе только  что
не вспыхнул бунт, и полиция целых две недели охраняла дом на  набережной
Урсулинок. На дороге в Лозьер толпа опрокинула и даже  пыталась  поджечь
один из его грузовиков. Но...
   - Но?
   - Жаль, что вы так мало знаете Ла-Рошель.  Есть  вопросы,  которых  я
предпочел бы не касаться... Больше всего вашего дядю ненавидели,  потому
что боялись его, люди из синдиката. Слышали вы о таком?
   Жиль кивнул. Потом помолчал и спросил:
   - Вы полагаете, господа из синиквта убрали его?
   - Прошу вас, господин Мовуазен, не приписывать мне того,  чего  я  не
говорил. Господин Плантель, безусловно,  не  способен  на  преступление.
Бабен тоже. Пену-Рато - сенатор и лучший друг префекта.  Мэтр  Эрвино  -
сын... Понимаете, я не знаю, как поточнее выразиться... Если принять  на
веру то, что болтают в разных маленьких кафе, выходит, что вы,  простите
за  выражение,  свалились  этим  господам  как  кирпич  на  голову.  Вас
изображают человеком, не желающим ни с чем считаться, и, как  говорится,
оригиналом. А у нас оригиналов не любят.  Даже  ваш  брак...  -  Пытаясь
загладить промах, Ренке повернулся к Лепару и пробормотал:
   - Прошу прощения, господин Лепар... Так вот,  я  хотел  сказать,  что
вашего дядю ненавидели. А когда вы явились сюда, получили  наследство  и
попытались жить своим  умом,  наперекор  советам  этих  господ..  Вы  не
сердитесь на меня за...
   - Продолжайте, пожалуйста...
   - Я почти кончил. На мой взгляд, история  с  эксгумацией  и  все  эти
слухи пущены в ход для того, чтобы  отделаться  от  вас.  Чтобы,  как  я
выразился, вывернуть вас  наизнанку.  Вы  со  своими  миллионами  можете
убираться куда угодно, а эти господа". Словом, вы меня понимаете...  Вот
почему я был так ошеломлен звонком из Парижа. Если ваш дядя в самом деле
отравлен, тут уж придется искать виновного: Октав Мовуазен был  не  чета
жене доктора Соваже - он не стал бы жечь себя на медленном огне!
   Теперь Жиль уразумел и причину внезапного появления Бабена  в  дверях
"Лотарингского бара", и смысл его таинственных слов. Бабен уже  в  курсе
дела. От кого он узнал? От комиссара? Или у него в Париже есть  человек,
информирующий сначала его, а уж потом ла-рошельские власти?
   - Подумайте, не следует ли подготовить госпожу Колетту  к  тому,  что
ждет ее завтра... Видите ли, господин Жиль, моя сестра редко  ошибается.
Образования у нее не больше, чем у меня, но еще ребенком я понял - ее не
обманешь. Так вот, моя сестра уверяет, что госпожа Мовуазен не могла...
   Самым удрученным из всех троих  выглядел  Лепар:  он  был  не  просто
подавлен - он остолбенел.  Он  столько  лет  с  непоколебимым  упорством
трудился за стеклами своей конторки; уважал любого хозяина  уже  потому,
что тот хозяин, отказывался верить своим глазам, когда видел мерзости; и
вот как раз в тот момент, когда его дочь так удачно вышла замуж...
   Ренке не решался раскурить трубку с кривым роговым черенком,  которую
держал в руке - Поверьте моему опыту, господин Мовуазен, это дело зайдет
далеко, очень далеко. Может быть, дальше, чем  думают  .  Когда  госпожа
Соваже отравилась, - а я и еще кое-кто убеждены, что  она  сама  приняла
яд, - бедняжка не подозревала, какие последствия повлечет  за  собой  ее
поступок.  Она  хотела  отомстить  мужу,  и  только.  Это  была  женщина
ненормальная или почти ненормальная и,  уж  во  всяком  случае,  глубоко
несчастная. А они повернули это  дело  против  вас.  Сенатор  Пену-Рато,
выступающий лишь на громких процессах, принял предложение сестры госпожи
Соваже  представлять  частное  обвинение.  Возможно   даже,   инициатива
исходила от него самого: родственники покойной - люди небогатые... И тут
пошли разные слухи.  Всплыли  на  поверхность  вещи,  о  которых  раньше
помалкивали. Город почувствовал, что Мовуазены под ударом, и перестал их
бояться. За  последние  дни  мы  получили  десятки  анонимных  писем.  Б
некоторых из них...
   Инспектор умолк на полуслове, досадуя, что брякнул лишнее.
   - Говорите, господин Ренке.
   - Прошу меня  извинить,  но  лучше,  чтобы  вы  знали.  -  Он  бросил
досадливый  взгляд  в  сторону  Эспри  Лепара.  -  В  некоторых  из  них
утверждается, что по вечерам был виден свет...
   - Какой свет?
   - Вы не представляете, господин Жиль, что такое провинция. Здесь чего
не знают, то выдумывают. Короче, говорят,  что  кто-то  ходил  с  лампой
между вашей спальней и спальней вашей тетки.  Одним  словом,  что  вы  с
ней.. И делают соответствующие выводы. Поймите, вы  -  наследник  Октава
Мовуазена. И как только люди  сочли,  что  настал  момент  броситься  на
вас...
   - Что вы советуете предпринять?
   - Не знаю... Нет, не знаю.
   Но произнес  Ренке  эти  слова  с  видом  человека,  который  кое-что
придумал. В самом деле, для приличия помолчав и раскурив наконец трубку,
он отвел глаза и рискнул:
   - Совершенно очевидно, что если б эти господа согласились... Они ведь
все заодно, не так ли? Каждый имеет влияние на остальных.  Могу  вам,  в
частности, сообщить, что нынче  вечером  прокурор  обедает  у  господина
Пену-Рато, а нотариус Эрвино, невзирая на подагру, отправился...
   - Если моего дядю убили...
   - Я убежден, что его убили.
   - Самое простое -  найти  убийцу,  верно?  Ренке  заерзал  на  стуле.
Вздохнул. Сделал несколько затяжек. Итак, он битый час говорил  впустую!
Жиль ничего не понял! А ведь инспектор постарался расставить  все  точки
над "i". Он резко поднялся.
   - Разумеется... Но подлинного ли убийцу найдут?.. А теперь мне  пора.
Иногда начальник звонит мне по вечерам. Если меня  не  окажется  дома...
Все останется между нами, так ведь, господин Мовуазен?  Если  что-нибудь
узнаю,  записку  на  набережную  Урсулинок  посылать  не  буду,  -   это
становится слишком опасно, - а просто предупрежу мсье или мадам Лепар.
   - Еще рюмочку ликера!  -  машинально  предложил  тесть  Жиля.  -  Ну,
пожалуйста! Он у меня не крепкий.
   С минуту Жиль и отец Алисы посидели в гостиной  одни,  не  зная,  что
сказать друг