скрипучим  голосом.  Как  его?  Эрвино...  Что  он
сказал, когда Жиль уходил?
   - Желаю вам хорошенько повеселиться, молодой человек.
   Что было потом? Это Жиль  помнил  еще  вполне  отчетливо.  Они  сразу
поехали на улицу  Реомюра.  На  стенах,  вдоль  лестницы,  висели  очень
красивые гравюры: ла-рошельский порт в разные времена.
   -  Мой  сын  покажет  их  вам,  -   сказал   Плантель.   -   Жан   их
коллекционирует. Он у нас отлично разбирается в гравюре и живописи.
   Еще один метрдотель,  маленький  толстяк  с  редкими,  очень  черными
волосами, зачесанными на лысый череп. Почему Жиль до сих пор  видит  его
как в кривом зеркале - растянутым в ширину?
   - Если господин Жан дома, попросите его спуститься.
   И тут события  пошли  ускоренным  темпом.  Как  Жиль  сожалел  о  тех
последних минутах, когда он еще был  один  у  кладбищенской  ограды!  Он
видел торговку свечами, чей лоток стоял прямо на  тротуаре,  каменотеса,
продававшего горошки с хризантемами, старого одноногого нищего,  который
сидел на земле, выставив напоказ культю...
   Большая курительная. Поленья в  камине.  Просторные  кожаные  кресла,
запах горящих дров, сигар, ликеров.
   - Садитесь, друг мой.
   Почему теперь его взял под свое покровительство  Плантель?  Разве  он
более важная персона, чем Бабен? Толстяк тоже поехал с ними, но держится
скромней, чем раньше.
   - Алло Это вы,  Жерардина?..  Приходите  к  нам  вечерком  обедать...
Да-да, запросто. Обещаю вам приятный  сюрприз...  Ну  конечно...  Боб  в
Париже?.. Тем хуже для него.
   Снова пришлось пить. Плантель  точными  движениями  холеных  рук  сам
приготовлял коктейли в серебряном кубке.
   - Полно! Это еще никому не вредило. В ваши-то девятнадцать!..  Входи,
Жан.  Познакомься  с  нашим   другом   Мовуазеном,   Жилем   Мовуазеном,
племянником Октава.
   Тем хуже для  них!  Сами  его  напоили,  вот  и  кажутся  ему  теперь
какими-то карикатурами. Жан Плантель, высокий худой блондин лет двадцати
пяти, с редкими волосами, напомнил Жилю кузнечика. Кстати,  он  и  руки,
сухие, скрипучие, непрерывно потирает, как кузнечик передние лапки.
   - Ваше здоровье, Мовуазен!
   А тут еще тетка  Элуа,  которая  одна  разглагольствует  и  сотрясает
воздух больше всех остальных, вместе взятых!
   - Значит,  моя  бедная  сестра...  Надо  же  вспомнить  наконец  и  о
тронхеймских мертвецах. Все-таки они родители Жиля!
   - Как это случилось?
   И  Жиль,  разгоряченный,  раскрасневшийся,  с   блестящими   глазами,
бесхитростно поведал:
   - Видите ли, печка...
   Г-жа Плантель, почтенная старая дама в митенках, которые, несомненно,
носит из-за пятен на коже,  ожидала  гостей  в  столовой.  Она  одна  не
проронила ни слова за весь вечер.
   - Его надо поместить у нас, - объявила тетя Элуа. - Я сейчас  позвоню
дочерям.
   - Зачем? Он переночует здесь, в  комнате  для  гостей.  Не  забудьте,
Жерардина, что, согласно завещанию,  он  должен  поселиться  в  доме  на
набережной Урсулинок.
   - С этой женщиной?
   - Разве вы сами не знаете?
   - И зачем только Боба понесло в Париж! Он был бы так счастлив  помочь
ему!
   - Но Жан-то здесь.
   Жиля ни о чем не спрашивали. Им просто распоряжались. За него строили
планы, при нем намекали на вещи, которых он не понимал и  которые  никто
не давал себе труда объяснить. Зато ему усердно подливали.
   Накладывая себе рыбу. Жиль опрокинул свой  бокал,  растерялся  и  так
сконфузился, что на добрых четверть часа перестал что-нибудь видеть,  не
замечал даже, что ест и пьет.
 
*** 
 
   Бум-бум-бум! Бум-бум-бум!
   Звонок. Шум в кухне. Шаги в коридоре, дребезжание фарфора. Видимо,  в
чью-то спальню подают на подносе завтрак. Несколькими  комнатами  дальше
напускают воду в ванную. Похоже, час уже не ранний.
   В голове у Жиля стреляет то справа, то слева, точь-в-точь  как  плохо
закрепленный груз перекатывается  в  трюме.  Где-то  рядом  должен  быть
графин с водой. Жиль протянул  руку,  но  нащупал  лишь  стену.  И  тихо
простонал:
   - Папа!
   -  Ему  хотелось  плакать.  Раньше  он  не  замечал  за  собою  такой
чувствительности. И странное  дело:  ему  все  время  вспоминался  отец.
Почему не  мать?  Он  понимал,  что  это  несправедливо.  Ведь  это  она
вырастила  его  в  невероятно  трудных  условиях,  в  лишенных   удобств
гостиничных  номерах.  Она   так   часто   грустила,   выглядела   такой
озабоченной.
   Отец, напротив, всегда делал вид,  что  у  него  хорошее  настроение,
всегда был как-то странно, трагически невозмутим.
   - Утром нашли что поесть. Вечером тоже найдем. Чего еще требовать?
   Вечером во фраке,  этой  униформе  фокусника,  с  длинными  крашеными
усами... А ведь он так мечтал стать выдающимся музыкантом!
   Жилю почудилось, что кто-то в домашних туфлях прошел  по  коридору  и
остановился, прислушиваясь, у его двери, но он не пошевелился.
   Он еще не считает их всех, включая тетушку Жерардину, своими врагами,
но кое-какие  мелочи  все  же  подметил.  Впрочем,  он,  может  быть,  и
преувеличивает, потому что был пьян.
   Как они смотрели на него после обеда в курительной, куда снова подали
напитки! У них был вид сообщников,  которые  хоть  и  не  доверяют  друг
другу, но все заодно и вместе подстерегают жертву.  У  тети  Элуа  очень
крупные зубы, поэтому, улыбаясь  -  а  улыбается  она  безостановочно  и
беспричинно: вероятно, без улыбки  лицо  у  нее  чересчур  злое,  -  она
выглядела так, словно запускает их во что-то невидимое.
   Бабен посматривал на Плантеля с циничной  безмятежностью,  как  будто
говоря: "Хоть ты и великий Плантель из фирмы "Басе  и  Плантель",  а  я,
Рауль Бабен, все же тебя обвел".
   Отказавшись от предложенной хозяином "гаваны", он вынул из кармана  и
раскурил очень крепкую сигару. Жерардина задымила сигаретой.
   - Прямо с утра займись нашим другом Жилем, - сказал сыну Плантель.
   Тут ведь есть еще одно обстоятельство: Жиль плохо одет. Они стыдились
его черного шевиотового пиджака с  чужого  плеча,  длинного,  почти  как
сюртук. И его  смущения  в  те  минуты,  когда  широкомордый  метрдотель
подавал ему незнакомые кушанья.  Все  они  заметили!  Шпионили  за  ним!
Прятали в глазах улыбку! Молча перебрасывались насмешливыми взглядами!
   Его, видите ли, намерены приодеть! Что он сам думает - это не  важно.
Затем  его  водворят  в  дом  на  набережной  Урсулинок.  Они  даже   не
удосужились рассказать, что представляет собой эта его тетка, с которой,
согласно завещанию, ему отныне придется делить кров.
   Выбрав подходящей момент, Плантель отвел  Жиля  в  угол  курительной.
Жилю  уже  было  нехорошо.  Голова  у  него  кружилась.  Тем  не   менее
подробности он запомнил.
   - Скажите, друг мой, как вы очутились у Армандины? Вы же не знакомы с
нею.
   Жиль не лгал еще ни разу в жизни.
   - Она сама узнала меня, когда я выходил с кладбища.
   - Как она могла вас узнать, если никогда не видела?
   - Я похож на отца и на дядю.
   -  Во-первых,  она  не  знала  вашего  отца,  потому  что  всего  лет
пять-шесть как приехала в Ла-Рошель. Что касается вашего дяди, я  покажу
вам его фотографию. Вы нисколько на него не похожи. Впрочем, я понимаю..
Позже я вам объясню. Видите ли, мой юный друг, вам следует  остерегаться
Бабена и вообще всех, кто...
   Пока они говорили, Бабен издали  наблюдал  за  ними,  словно  понимая
каждое их слово.
   - Я полагаю, сударь, сегодня я не лучше возвратиться в гостиницу, где
я оставил вещи.
   Жилю хотелось увидать Жажа, вернуться в свою комнатушку.
   - Вещи уже здесь. Я послал за ними слугу. На стенах  висели  огромные
портреты  людей  в  старинных  нарядах,  и  один  из  них,  нечто  вроде
мушкетера,  следил  глазами  за  Жилем,  куда  бы  тот  ни  шел.   Прямо
наваждение!
   - Выпей-ка  рюмочку  этого  старого  коньяку.  Он  вас  подкрепит,  а
утром...
   При мысли о том, что он  проведет  ночь  в  чужом  доме,  где  каждый
закоулок дышит издевательской враждебностью, Жиль так  перепугался,  что
покорно выпил.
   Тут глаза у него полезли на лоб. Он  понял,  что  это  катастрофа.  К
глотке его подкатил ком. Он не  успел  выйти,  рыдания  перехватили  ему
горло, и его вырвало на великолепный персидский ковер.
   - Зачем вы напоили его, Плантель! -  вздохнула  Жерардина.  -  Бедный
мальчик!
   Жиль видел все как в тумане - в глазах у него  стояли  слезы.  Кто-то
держал его за плечи.
   - Воды, Жан!
   - Ни в коем случае. Лучше нашатыря.
   - Извините меня! Пожалуйста, извините!
   - Бабен, позвоните Патрису, прошу вас! Как ему  ни  было  худо,  Жиль
успел запомнить имя метрдотеля с чересчур широкой рожей.
   - Не угодно ли мсье пройти со мной?
 
*** 
 
   - Можно?
   Хотя голова у Жиля по-прежнему раскалывалась от боли, он уже  оделся.
Плантеля-младшего, которому отец поручил с утра заняться гостем,  еще  в
дверях поразил его спокойный, безразличный взгляд.
   - Хорошо спалось? Почему вы не позвонили, чтобы вам подали завтрак?
   - Мне не хочется есть.
   - Отец просит извинить - ему пришлось отправиться  в  порт.  Я  навел
справки по телефону. Хотя вчера был День поминовения, некоторые магазины
открыты. Потом мы с вами  съездим  в  Бордо  или  Париж,  иначе  вас  не
приодеть - здесь не найдешь ничего приличного. Ваша тетя ждет нас  обоих
к завтраку. Вы познакомитесь с вашими кузинами.
   - А как же другая тетка? - холодно осведомился Жиль.
   - Какая?
   - Та, с которой я буду жить.
   - Колетта? Насчет нее не беспокойтесь. Видеться вам  с  ней  придется
нечасто, и это к лучшему. Она вдова вашего дяди Мовуазена. Как-нибудь  я
расскажу вам поподробней... Они с вашим дядей порвали  всякие  отношения
еще за несколько  лет  до  его  смерти.  Жили  под  одной  крышей  и  не
разговаривали. Ее поведение... Ну да ладно. Во всяком  случае,  уехав  с
набережной Урсулинок, она потеряет свою ренту.
   - Она обманула дядю?
   - Немножко! - усмехнулся Жан Плантель. - Ну, идем.  Машину  брать  не
стоит.
   Этот день оставил у Жиля меньше воспоминаний, чем предыдущий, но одно
из них оказалось все же довольно ярким.
   Они с Жаном Плантелем зашли в узкий магазинчик на маленькой  площади,
называвшейся площадью Ла Кай.  Справа  была  часовая  мастерская,  прямо
напротив - аптека, закрытая, как и накануне.
   Магазинчик  был  бельевой,  но   торговали   в   нем   и   английским
конфекционом.
   Жан  Плантель  с  привычной  непринужденностью  выбирал  вещи.  Когда
выяснилось, что черного пальто тут не найти, он заявил:
   - Вам нет нужды соблюдать полный траур - в городе  ведь  не  знают  о
вашей утрате. Этот темно-серый реглан вам, пожалуй, подойдет.  А  теперь
примерьте шляпу.
   Жиль чувствовал, что выглядит  смешным.  В  это  утро  он  был  очень
бледен. Веки у него  покраснели.  Насморк  все  еще  не  прошел,  и  нос
блестел.
   Он видел себя в синеватом  зеркале  трюмо:  длинная  тощая  фигура  с
беспомощно повисшими руками, придавленная тяжелым  регланом,  как  свеча
гасильником.
   В этот момент он поднял глаза и на втором этаже дома напротив заметил
двух хохочущих девушек. Они стояли у  окна,  на  стеклах  которого  было
написано: "Пюблекс".
   Жиль окаменел: одна из девиц, потешавшихся над ним, была незнакомка с
причала.
   - Не найдется ли у вас  светло-серых  брюк,  пока  мы  не  сшили  ему
приличный костюм? И еще нам  нужна  дюжина  сорочек,  пижамы,  перчатки,
галстуки.
   - Сейчас я все вам покажу, мсье Плантель.
   В примерочной, находившейся в  глубине  магазина,  Жиля  переодели  с
головы до ног. Он не сопротивлялся  и  с  унылым  безразличием  позволил
распоряжайся собой.
   Но он не забудет! Он ничего не забудет! Жан Плантель, изумленный  его
покорностью, решил про себя: "Да он просто кроткий дурачок!"
   Тетушка Элуа почла долгом устроить в честь  племянника  торжественный
прием. Жиль прошел через магазин,  где  очень  приятно  пахло,  особенно
смолой. Поднимаясь по  винтовой  лестнице,  на  которой  была  развешана
разная корабельная снасть, он услышал озабоченный девичий голос:
   - Живей, Луиза! Он уже здесь. Тетка не переставая улыбалась  во  весь
свой зубастый рот и называла его "мой маленький Жиль".
   - Сейчас вы увидите ваших кузин. Боже, как досадно, что Боб в Париже!
Я уверена, вы с ним...
   Здесь было поскромней, чем в  домах,  где  Жиля  принимали  накануне:
обстановка более буржуазная, цвета более темные и приглушенные.
   Кузины Жиля разоделись по-праздничному. Та, что косит, -  в  голубое,
другая - в сочно-розовое. В гостиной стоял рояль.
   - Благодарю, тетя. Я не буду пить.
   - Да не огорчайтесь вы так из-за вчерашнего.  После  всего,  что  вам
пришлось перенести, вполне естественно...
   Омара он есть не стал. На вопросы отвечал  вежливо,  но  без  единого
лишнего слова.
   Зато в свой черед задал неожиданный для всех вопрос:
   - Когда я увижу тетю Колетту?
   - Надеюсь, вы вообще не  увидитесь  с  этой  женщиной!  -  взорвалась
Жерардина Элуа. - Я хочу сказать, что вам не придется  с  ней  общаться.
Довольно того, что это дурацкое завещание вынуждает вас жить с  ней  под
одной крышей, и...
   - Она одного возраста с дядей?
   - На двадцать лет моложе.  Он  женился  на  ней,  когда  она  служила
билетершей в кинотеатре "Олимпия". Не  правда  ли,  Жан,  эта  особа  не
заслуживает, чтобы...
   Как бы то ни было,  возвратившись  на  улицу  Реомюра,  Жан  Плантель
переменил мнение о Жиле и объявил отцу:
   - Будем держать ухо востро. Этот парень  себе  на  уме.  Я  знаю  что
говорю - весь день к нему присматривался.
 
*** 
 
   Собрание состоялось на следующий день, в десять часов утра, в конторе
мэтра Эрвино.
   Председательствовал, несмотря на подагру, сам нотариус;  ему  помогал
клерк, от которого дурно пахло. Присутствовал и Рауль  Бабен  с  золотой
часовой цепочкой через все брюхо и неизменной сигарой в зубах.
   Жерардина Элуа в парадной сбруе держалась подчеркнуто скромно,  тогда
как Плантель  всем  своим  видом  показывал,  что  взял  Жиля  под  свое
покровительство.
   Был там еще высокий дряблый субъект со слезящимися глазками, которого
все именовали "господин министр": когда-то  он  действительно  несколько
дней занимал этот пост и поныне сохранял за  собой  сенаторское  кресло.
Фамилия его была Пену-Рато.
   - Итак, господа, я приступаю к официальному вскрытию завещания.
   Уж  не  для  того  ли  Эрвино  читает  так  быстро  и  невнятно,  так
подчеркивает одни слоги и глотает другие, чтобы  Жиль  почти  ничего  не
понял во всей этой юридической галиматье?
   - Итак, резюмирую. Жиль Мовуазен наследует все движимое и  недвижимое
имущество покойного  Октава  Мовуазена  при  условии,  что  поселится  в
особняке на набережной Урсулинок и не  будет  препятствовать  проживанию
там вдовы Мовуазен. Покуда последняя проживает в особняке, но  лишь  при
соблюдении  этого  категорического   условия,   я,   как   душеприказчик
покойного,  обязан  ежегодно  выплачивать  ей  на  содержание  пенсию  в
двенадцать тысяч франков, обеспеченную за  ней  Жилем  Мовуазеном...  До
достижения  им  законного  срока  совершеннолетия   опекуном   над   ним
назначается господин Плантель,  вторым  опекуном  -  его  тетка  госпожа
Элуа... Остальные  пункты  завещания  имею!  второстепенное  значение  и
явятся предметом...
   Контора нотариуса была плохо освещена: она помещалась в первом  этаже
особняка на улице Таргулло, и в окна пришлось вставить  толстые  зеленые
витражи.
   - Теперь, в присутствии всех вас - вот почему я  осмелился,  господин
министр, пригласить и вас к себе в кот ору, - я обязан вручить господину
Жилю Мовуазену запечатанный пакет, который он должен вскрыть в вашем же,
повторяю, присутствии. Вот это г пакет.
   Эрвино вынул  из  письменного  стола  конверт,  запечатанный  красным
сургучом.
   - В этом пакете содержится ключ от личного  сейфа  Октава  Мовуазена,
установленного им у себя в спальне. Указания на этот счет  даны  точные,
хотя и  несколько  странные.  Комбинация  букв,  открывающая  сейф,  мне
неизвестна  и  нигде  не  записана.  Однако  воля   покойного   выражена
совершенно категорически: сейф ни в коем случае не может  быть  взломан.
Остается лишь добавить, что господин Жиль Мовуазен получит право открыть
сейф лишь после того, как тем или иным путем узнает шифр.
   Обращаю, наконец, внимание присутствующих на то, что  дубликат  этого
ключа хранится в одном из сейфов Французского банка.  Сейчас  я  попрошу
всех подписать кое-какие  бумаги,  а  во  второй  половине  дня  займусь
формальностями, которые...
   Когда Жиль выбрался на улицу Гаргулло -  магазины  в  этот  день  уже
торговали, и на ней было людно, -  в  кармане  у  него  лежал  маленький
плоский ключ, которым, судя по тому, что  он  услышал,  ему  никогда  не
придется воспользоваться.
   - Надеюсь, господин министр, что вы, равно как и наш друг  Жерардина,
не откажетесь позавтракать с нами.
   Завтрак сильно смахивал на поминки. Бабен извинился и ушел. Министр с
дряблым животиком говорил мало, лаза у него слезились.
   - Поздравляю вас, молодой человек,  с..,  с  этим..,  и  надеюсь,  вы
докажете, что достойны доверия, оказанного вам вашим дядей, который  был
нашим общим другом, и...
   Теперь настал их черед почувствовать себя неловко в присутствии этого
молодого человека, который, все еще мучаясь от насморка,  поглядывал  то
на одного из них, то па другого, но никому не давал прочесть свои мысли.
   А думал он о девушке с причала, о двух существах, прильнувших друг  к
другу в желтоватом тумане сумерек и целовавшихся до тех пор, пока у  них
не пресекалось дыхание.
   Теперь он знал, где она служит.
   Но она вместе с подружкой смеялась над его новыми пальто и шляпой.
 
Глава 4 
 
   Они шли с  тетушкой  Элуа  по  набережной  в  сумерках,  расцвеченных
неяркими  огнями.  Жерардина  была  возбуждена,  как   мамаша,   впервые
провожающая сына в школу. Весь день ей не сиделось на месте. Двух  своих
служанок  и  обеих  дочерей  она  отправила  в  особняк  на   набережной
Урсулинок, а затем что ни час  вспоминала  еще  о  какой-нибудь  мелочи,
звонила еще одному поставщику, посылала приказчика за покупками.
   - Насколько все было бы проще, мой бедный Жиль, если бы вы поселились
у нас!
   Они перешли через канал, подведенный к  гавани.  Впереди  открывалась
тихая набережная, вымощенная мелкой круглой  брусчаткой,  на  которой  -
видимо, перед складом  оптового  виноторговца  -  шеренгами  выстроились
бочонки.
   Это и была набережная  Урсулинок,  где  предстояло  поселиться  Жилю.
Темные пятна  в  вечерней  светотени  -  это  грузовики  Мовуазена,  как
называют  здесь  тяжелые  зеленые  фургоны,  снующие  между  городом   и
окрестными деревнями.
   Вокруг них толпились люди с пакетами  и  корзинами.  На  крыши  машин
наваливали  поклажу,  и  все  это  происходило  в   странной   полутьме:
набережная не освещалась,  и  желтоватые  фары  автомобилей  можно  было
различить лишь с большим трудом; красные задние огни видны были лучше  и
казались издали огоньками гигантских сигар.
   Погода была сырая, холодная, и  тетушка  Элуа  решила,  что  вся  эта
суетня в липкой мгле производит на Жиля тягостное впечатление.
   - Вам почти  не  придется  заниматься  грузовиками.  Дело  идет,  так
сказать, само собой. Всем ведает управляющий, изрядное животное. Как раз
то, что нужно, чтобы держать этих людей в узде.
   Огромное здание  на  набережной.  Бывшая  церковь.  Двери  распахнуты
настежь  -  сейчас  здесь  гараж  для  грузовиков   Мовуазена.   Направо
застекленные кабины с окошечками.  Мужчина  средних  лет  в  люстриновых
нарукавниках, прячущий под густыми бровями добрые боязливые глаза.
   У  колонн  бывшей  церкви  штабеля  сельскохозяйственного  инвентаря,
ящиков,  бочек,  разложенных  по  местам  назначения;  рев   запускаемых
моторов; под когда-то священным сводом всего две лампы без  отражателей;
дым, вонь бензина и, наконец, управляющий, о котором говорила г-жа Элуа,
-