человечек с короткими ножками, вместо левой  руки  протез  с  холодным
железным крючком на конце.
   - С ним пусть уж вас знакомит Плантель Идемте в дом.
   В старину там, наверно, жил причт. Сразу за церковью, превращенной  в
автовокзал, опять полная  темнота.  Мощеный  двор,  обнесенный  железной
решеткой; дом очень старый, с двумя флигелями.
   - Мовуазен купил его только потому, что  особняк  принадлежал  одному
графу, у которого начинал наш дядя.
   - Кем? - спросил Жиль.
   - Шофером. Вам об этом еще напомнят - злых языков тут достаточно.
   Из окон третьего  этажа  лился  свет,  неяркий,  словно  процеженный.
Жерардина  дернула  ручку  звонка,  задребезжавшего,  как   монастырский
колокольчик, но никто долго не  появлялся.  Наконец  маленькая  старушка
открыла дверь и молча посторонилась.
   Ни с Жилем, ни с Жерардиной она не поздоровалась. Пока г-жа Элуа сама
нащупывала выключатель в коридоре, старушка заперла дверь и удалилась.
   - Когда Боб вернется из Парижа, он  вместе  с  вами  приведет  дом  в
порядок. У него прекрасный вкус. Мовуазен жил не как все люди.
   Одну за другой она распахивала двери. В огромных, давно не  топленных
комнатах пахло сыростью. Мовуазен приобрел дом со всей обстановкой и  не
удосужился переставить в нем ни одной безделушки, не перевесил ни  одной
картины.
   Гостиная с позолоченными креслами по стенам  и  хрустальной  люстрой,
зазвеневшей от шагов, могла бы сойти за танцевальный зал.
   - Здесь все надо переделывать,  -  вздохнула  Жерардина.  -  Пойдемте
наверх.
   На втором этаже тот же хаос, тот же хлам.  Октава  Мовуазена  это  не
трогало - он жил на третьем.
   - Вы тут, девочки?
   На верхней площадке мелькнула Луиза в косынке: барышни Элуа привели с
собой служанок и помогли им прибрать несколько комнат.
   Еще минута, и Жиль останется наконец один! Руки  у  него  дрожали  от
нетерпения. Голова кружилась. Он не слушал, что ему говорят.
   Разве не удивительно, что  Мовуазен,  богач  Мовуазен,  как  называли
владельца грузовиков, устроил себе в этом особняке  заурядную  мещанскую
квартирку? Поговаривали даже, что он перевез  туда  мебель,  доставшуюся
ему от родителей. В столовой стоял круглый стол, буфет в  стиле  Генриха
III, обитые кожей стулья с толстыми декоративными гвоздиками.
   Г-жа  Элуа  с  видом  женщины,  привыкшей  лично  за  всем   следить,
удостоверилась, все ли в порядке и есть ли в вазах  цветы,  которые  она
велела доставить сюда.
   -  Готово,  девочки?  Посмотрим  спальню.  Это  была  комната   дяди.
Обстановка ее когда-то украшала спальню его родителей  в  Ниель-сюр-Мер.
Крестьянская кровать под красное дерево. Продавленное кресло.  На  стене
два фотопортрета в овальных рамах -  старик  и  старуха  в  чепце.  Жиля
немало удивило, что дед его оказался невысоким  коренастым  человеком  с
могучей челюстью лесовика.
   - Мой бедный Жиль, нам...
   Не договорив, Жерардина поднесла  к  глазам  платок  с  таким  видом,
словно покидала племянника перед лицом грозной опасности.
   -  Идемте,  девочки.  Завтра  утром  я  зайду  узнать,  как  тут  вое
устроилось.
   Жиля клюнули в обе щеки, и он наконец остался один  в  доме,  который
отныне стал его домом.
   Он остался один, горло у него чуточку перехватило, и успокаивало  его
лишь будничное дребезжание посуды за стеной, в столовой,  где  накрывали
на стол.
   Отогнув темную бархатную  штору,  Жиль  увидел  погруженную  во  мрак
набережную, редкие газовые рожки, более яркую дымку над центром города и
совсем рядом, в конце левого флигеля, на том  же  самом  третьем  этаже,
слабо освещенное окно. Там живет его тетка, - он ее еще не видел.
   Который теперь час - он не знал, а взглянуть  на  свои  часы  ему  не
приходило  в  голову.  Дядина  спальня  произвела   на   него   глубокое
впечатление. Разве не странно, что  никто  не  потрудился  показать  ему
портрет этого человека? Жиль не представлял  себе,  как  выглядел  Октав
Мовуазен. Был ли он высок и несколько меланхоличен, как отец Жиля?  Или,
наоборот, напоминал собой коренастого старика с фотографии над кроватью?
   Когда часов около семи старушка, так неприветливо  встретившая  Жиля,
постучалась  к  нему,  ей  ответили  не  сразу.  Наконец   из   комнаты,
примыкавшей к спальне, донеслось:
   - Войдите.
   Она вошла, сложив руки на  животе  и  шаря  по  сторонам  удивленным,
настороженным взглядом.
   - Входите, госпожа Ренке. Мне сказали, что вас зовут  госпожа  Ренке.
Как видите.., я переехал. Забрел в эту комнату  и  решил,  что  тут  мне
будет удобней - она поменьше.
   Экономка не выразила ни одобрения, ни протеста. Она удовольствовалась
одной фразой:
   - Вы здесь хозяин... Я пришла спросить, в котором часу подавать обед.
   - Когда у вас обычно обедают?
   - В половине восьмого.
   - Вот и прекрасно. Зачем менять порядки? Ему хотелось  расспросить  о
дяде, о тетке, но он понял, что приручать экономку пока что рано.
   - В таком случае я предупрежу мадам...
   В двадцать пять минут восьмого Жиль уже стоял в столовой, недоумевая,
с какой стати он так волнуется.  В  комнате  было  тепло,  обстановка  -
уютная, успокаивающая.  Из  кухни  пахло  чем-то  вкусным  и  доносилось
шарканье войлочных шлепанцев г-жи Ренке.
   В глубине коридора скрипнул паркет, легонько,  чуть  слышно;  тем  не
менее Жиль вздрогнул, повернулся  к  дверям  и  замер.  Он  увидел,  как
поворачивается ручка. Затем одна створка открылась.
   Жиль затруднился бы ответить, какое  впечатление  произвела  на  него
тетка. Он представлял ее совершенно иной.  Входя,  она  перехватила  его
взгляд, но тут же потупилась, наклонив голову в знак приветствия.
   Затем взглянула на приборы, словно желая удостовериться, что ее место
за  столом  осталось  прежним.  Узнала   свое   салфеточное   кольцо   и
остановилась рядом со своим стулом.
   Жиль тоже не решился сесть, и сцена приобрела бы комический характер,
не войди в эту минуту г-жа Ренке с большой дымящейся супницей из  белого
фаянса.
   Сказал Жиль "добрый вечер" или нет? Толком он не  помнил.  Во  всяком
случае, губами пошевелил. Перед обедом, у себя в комнате, он долго ломал
голову, какое обращение выбрать - "сударыня" или "тетя".
   Супу она налила себе совсем немножко. Жиль не посмел ни  налить  себе
больше, ни попросить хлеба, до которого не мог дотянуться  и  который  в
конце концов Колетта сама передала ему.
   Больше всего он был, вероятно, поражен тем, что она такая  маленькая,
миниатюрная  и  молодая.  Ни  одна  женщина  не  производила   на   него
впечатление  подобной  хрупкости.  Она  показалась  ему   птичкой,   еле
прикасающейся к ветке, на которую села.
   Восхитительно  тонкие  черты  лица,  свежая  кожа,  прозрачная,   как
китайский фарфор, голубые глаза, веки в еле заметных  морщинках.  Только
они, веки, и выдавали, что ей под тридцать.
   Жиль сообразил наконец, что своим взглядом смущает  ее  и  мешает  ей
есть. Но не успел он отвести глаза, как в  свой  черед  почувствовал  на
себе робкий взгляд Колетты, украдкой посматривавшей на племянника.
   Обед прошел в полном молчании. Вдруг кровь прилила к  щекам  Жиля.  У
него же было достаточно времени, чтобы приготовить коротенькую речь!  Но
до чего трудно ее произнести! Пожалуй, не легче, чем  первое  новогоднее
поздравление, которое он продекламировал родителям, когда ему  было  три
года.
   - Сударыня... Тетя... Я хотел вас просить, чтобы.., чтобы  вы  ничего
не меняли из-за меня в домашнем укладе. Извините, что я вас...
   Она нахмурилась. Наклонила голову  -  он  уже  подметил  за  ней  эту
привычку женщин, которым довелось много страдать, - и пробормотала:
   - Вы здесь, по-моему, у себя. Она встала. Выждала  несколько  секунд,
просто так, из вежливости. Затем наклонила голову.
   - Доброй ночи, сударь!
   Он чуть было не попросил ее остаться. И потом весь  вечер  злился  на
себя, что не сделал этого. Нескольких слов, одного жеста, казалось  ему,
было достаточно, чтобы...
   Г-жа Ренке уже убирала со стола, не обращая внимания на Жиля.  Однако
предупредила его:
   - Если пойдете в город, не забудьте взять ключ - он висит за  дверью.
А решетка у нас никогда не запирается.
   В тот вечер у  него  создалось  впечатление,  что  атмосфера  в  доме
предельно сгущена - малейшее движение, и поверхность  разом  зарябит  от
волн. Тишина тоже угнетала его. Он слышал, как г-жа Ренке поднимается на
чердак - она, понятное дело, ночует у себе в мансарде.  Некоторое  время
она расхаживала над головой  у  Жиля,  затем  раздался  скрип  матрацных
пружин.
   В крайнем  окне,  левого  флигеля  все  еще  горел  свет.  Набережная
Урсулинок была пустынна. А когда на нее все-таки забредал прохожий,  его
шаги долго звучали в тишине; затем где-то дважды хлопала дверь.
   Жиль стал  раздеваться.  По  привычке  выложил  на  комод  содержимое
карманов и с минуту повертел в руках маленький  плоский  ключ,  с  такой
непонятной торжественностью врученный ему нотариусом Эрвино.
   Зачем ему. Жилю, этот ключ? Он все равно не знает шифра, без которого
не отопрешь дядин сейф, вделанный в стену справа от кровати, над  ночным
столиком, и такой заурядный с виду.
   Жиль полез в шкаф за пижамой, но тут же  вздрогнул:  он  услышал  шум
автомобиля, и ему показалось, что машина  остановилась  где-то  рядом  с
особняком.
   Он метну лея к окну, раздвинул шторы. В  самом  деле,  на  набережной
канала, метрах в пятидесяти от дома, стояла машина. Фары тут же потухли,
дверца  хлопнула,  и  какой-то  мужчина  быстрыми  шагами  направился  к
решетке. Открыл калитку, пересек двор.
   Жиль бросился к дверям. В  длинном  коридоре  было  темно,  но  через
секунду зажегся свет, и на лестничной площадке появилась женская фигура.
   Ну стоит ли так волноваться? Разве ему не рассказывали, что у Колетты
уже много лет есть любовник и муж се это знал.
   Однако все старания были тщетны - смятение  не  проходило.  Чтобы  не
выдать себя. Жиль выключил свет и, словно на  часах,  застыл  в  дверном
проеме.
   Он отчетливо слышал, как с гвоздя, о котором говорила ему г-жа Ренке,
снимают ключ, как осторожно  отпирают  входную  дверь.  Потом  наступила
тишина. Что они делают там, внизу? Наверное, обнимаются?
   Теперь они поднимались наверх. Лестничный  ковер  заглушал  их  шаги.
Первой показалась тетя Колетта, позади которой, держась за ее руку,  шел
мужчина; она мельком взглянула в сторону Жиля, но не увидела его.
   Затем любовники повернулись к  нему  спиной  и  скрылись  в  коридоре
левого флигеля.
   Жиль был слишком возбужден, чтобы раздумывать. Зачем  ему,  например,
понадобилось босиком красться к дверям тетки? Он и без  того  знал,  что
парочка сейчас в спальне. И какое ему было до этого дело?  Из-под  двери
пробивался свет, и звуки, доносившиеся  из  комнаты,  чем-то  напоминали
шепот в исповедальне.
   "Сейчас пойду лягу", - клялся себе Жиль.
   И все-таки не двигался с места, хотя холодел при  мысли,  что  его  в
любую минуту могут застать.
   Образумила его только усталость. Он попытался сосчитать  удары  часов
на колокольне храма Спасителя. Одиннадцать? Двенадцать? Жиль  так  и  не
разобрал.
   Измученный, мрачный, с необъяснимой тяжестью на душе, он  вернулся  к
себе и бросился на постель.
   Уснул он не сразу. Впечатления дня, как в детстве, потянулись у  него
перед глазами; увидел он и то, что было раньше,  -  девушку  и  парня  в
желтом плаще; толстые ноги Жажа в черных  шерстяных  чулках  с  красными
подвязками; тетушку Элуа, шествовавшую с таким видом, словно она отводит
племянника в пансион.
   И вдруг Жиля охватила тоска. Ему показалось, что почва  ушла  у  него
из-под ног и его, беспомощного, несет куда-то в неведомый мир.
   Последним он увидел клоуна, которого встретил  когда-то  в  одном  из
венгерских цирков: загримированный для выхода на арену, этот человек был
до странности схож с нотариусом Эрвино. Даже голос у него был  такой  же
саркастический.
 
*** 
 
   Сначала это происходило где-то на грани сна и яви. Зачем у его дверей
стоят и подслушивают, если он один и спит?
   Жиль отогнал от себя образ клоуна и попытался не слышать его  голоса,
чтобы отчетливей разобраться в шорохах, тихих, как топотание мыши.
   И вдруг у него перехватило горло. Он проснулся. Ощущение было  такое,
что рядом кто-то есть. Вот что-то сдвинулось, что-то шаркнуло по мрамору
комода.
   Револьвера у Жиля отродясь не было. Ему стало страшно. Разом взмокнув
от  пота,  он  лежал  под  простынями  и  спрашивал  себя,   где   здесь
выключатель, но никак не мог вспомнить.
   К тому же, если это грабитель, стоит ли ему мешать? Прийти на  помощь
некому - дом пуст. С Жилем без труда  сумеют  покончить.  Он  представил
себе, как его душат - долго, мучительно...
   Он был уверен, совершенно уверен, что не спит и что одна из дверей  -
вероятно, та, которая ведет в дядину спальню, - приоткрыта.
   И тут он потерял способность рассуждать. Заметался в постели,  словно
отбиваясь от врага. Замахал руками,  что-то  задел,  и  тишину  особняка
разорвал грохот.
   Разбил Жиль, однако, всего лишь ночник опалового  цвета,  принесенный
тетушкой Элуа  из  дома:  племянник  имел  неосторожность  сказать,  что
находит его изящным.
   Шум так перепугал Жиля, что он вскочил. Под  дверью  дядиной  спальни
был виден свет.
   Жиль забыл всякую осторожность. Ему было слишком страшно. Им  двигала
смутная потребность узнать все и обрести наконец  покой.  Он  ринулся  к
двери, опрокинул стул. Ушиб ногу и невольно вскрикнул:
   - Ай!
   Он  был  уверен,  абсолютно  уверен,  что   это   не   сон.   И   вот
доказательство: как раз в тот момент, когда он распахнул дверь в  дядину
спальню, там еще горел свет. Правда, он тут же потух, и  Жиль  не  успел
ничего увидеть.  Он  только  услышал  шаги  человека,  натыкавшегося  на
мебель, и  другая  дверь  -  та,  что  выходила  в  коридор,  -  тут  же
захлопнулась.
   Жиль упустил время. Он ничего не видел. И еще слишком плохо знал дом,
чтобы безошибочно найти дорогу в темноте.
   Когда он выбрался в коридор, там уже никого не было; и все-таки  Жиль
не ошибся, потому что лампы еще горели.
   - Кто здесь? - зазвенел в пустоте его голос. Никакого ответа.  Полная
тишина.
   - Кто здесь?
   Жиль кинулся в левый флигель. Постоял у дверей тетки, прислушался, но
постучать не посмел.
   Когда, обескураженный и напуганный, он возвращался к себе,  навстречу
ему по лестнице, ведущей на  чердак,  спустилась  г-жа  Репке  в  черном
капоте, но без чулок.
   - Что тут стряслось? - осведомилась она.
   - Сам не знаю. Мне послышался шум. Экономка включила свет  в  комнате
Жиля, увидела разбитый ночник, опрокинутый стул.
   - Сдается мне, вы сами и нашумели. Часто вы бродите во сне?
   Жиль не ответил. Он  расширенными  глазами  глядел  на  комод:  среди
вещей, выложенных им с вечера из карманов, недоставало одной - ключа  от
сейфа.
   Он выдавил наконец:
   - Не знаю.
   - Приготовить вам горячий отвар?
   - Нет. Благодарю.
   - Теперь вы успокоились? Я могу идти спать?  Ему  удалось  изобразить
подобие улыбки.
   - Конечно. И прошу прощения.
   Когда г-жа Ренке ушла, Жиль подбежал к  окну.  Машина  с  потушенными
фарами стояла на месте. Мужчина, без сомнения, еще не вышел из дома.  Он
где-нибудь спрятался, может быть, даже в спальне  Колетты,  и  выжидает,
пока Жиль заснет.
   Жиль поймал себя на том, что бормочет вполголоса:
   - На худой конец во Французском банке есть второй ключ. - И несколько
раз повторил:
   - Почему? Почему? Почему?
   Он весь взмок от пота, как в тот вечер, когда  напился.  И  с  трудом
сдерживал слезы.
   - Я проторчу у окна сколько потребуется. Я увижу его. Я буду знать!
   Но Жиль ничего не увидел, потому что проснулся утром  в  постели,  на
которую его свалила усталость.
   Грузовики  Мовуазена  уже  выезжали  из  бывшей  церкви,   и   машина
незнакомца  давно  исчезла  в  холодном   рассвете,   занимавшемся   над
набережной Урсулинок.
 
Глава 5 
 
   Ни  одно  из  событий  наступившего  дня  не  было   само   по   себе
сколько-нибудь примечательным, но  совокупность  их  повлекла  за  собой
такие важные последствия, что эта дата стала одной  из  самых  важных  в
жизни Жиля Мовуазена.
   Доказательством этого с самого  начала  явились  кое-какие  признаки,
неуловимые мелочи, над которыми лень задуматься и которые  поражают  нас
позднее, когда мы  наконец  отдаем  себе  отчет  в  том,  что  они  были
предзнаменованием.
   Например, этот смягченный утренний свет... Этот серо-белый  мир,  где
все  звуки,  и  прежде  всего  пароходные   гудки,   казались   особенно
пронзительными, более  того  -  душераздирающими.  Они  напоминали  Жилю
Тронхейм и еще множество северных городов, в каждом из  которых  он  вот
так же просыпался в гостиничных номерах,  неразличимо  похожих  друг  на
друга.
   Посмотрев на себя в зеркало, обрамленное черным с золотом, он  нашел,
что лицо у него уже не такое  опухшее,  а  черты  более  отчетливы,  чем
раньше: насморк прошел. Усталость после  тревожной  ночи,  беспорядочные
хождения по городу, многодневная неопределенность - все это  сказывалось
теперь в тусклом  цвете  кожи,  заострившемся  носе,  поджатых  губах  и
суженных зрачках, которые темными  блестками  посверкивали  сквозь  щели
век.
   Что-то в Жиле изменилось: наверное,  поэтому  он  открыл  чемодан  со
своими вещами и, как нередко делал при жизни родителей, когда они втроем
останавливались  в  очередном  безликом  номере,   принялся   перебирать
содержимое: карточки, заткнутые за рамки зеркала; коробку из-под конфет,
которую когда-то подарили его матери и в  которой  он  держал  галстуки;
красивую шаль, перекупленную Мовуазенами у одного восточного жонглера.
   Жиль замкнулся в себе. Особняк на набережной Урсулинок как бы исчез -
от него осталась лишь эта комната.  Ла-Рошель  уменьшилась  до  размеров
пейзажа, обрамленного квадратом окна: край канала, кусок набережной, две
далекие башни,  замыкающие  порт,  и,  слева,  окно  Колетты  с  еще  не
отпертыми ставнями.
   Когда тетушка Элуа ворвалась к нему, он покраснел, а заметив, что она
взирает на него с удивлением и не без упрека, покраснел еще больше.
   - Вы перебрались в другую комнату?
   Губы у Жиля чуть дрогнули, как у каждого робкого человека,  когда  он
принимает решение.  И  голосом,  сколь  возможно  более  безразличным  и
отчетливым, объявил:
   - Да. Эта мне нравится больше, и я собираюсь  обставить  ее  на  свой
вкус.
   - Но я же телеграфировала Бобу в Париж, чтобы он возвращался. У  него
есть знакомый художник-декоратор, и мы решили...
   - Нет, у себя я хочу устроиться по-своему. Это  был  первый  сюрприз,
преподнесенный Жилем всем, с кем он общался в последние дни. Держался он
по-прежнему скромно, почти застенчиво; тем не менее  чувствовалось,  что
воля его непреклонна.
   - Как у вас вчера прошла встреча с этой женщиной?
   - Прекрасно.
   - Накормили вас по крайней мере прилично?
   - Госпожа Ренке превосходная кухарка.
   - Что она говорила?
   - Госпожа Ренке?
   - Ваша тетка.
   - Ничего особенного.
   Жиль притворился, будто не замечает, как встревожена Жерардина Элуа.
   - Кстати, наш друг Плантель приглашает вас к завтраку. Он хочет  хотя
бы предварительно ввести вас в курс дел вашего дяди, а теперь ваших.
   Почему бы не пойти до конца?  Негромко,  но  с  упорством  капризного
ребенка Жиль отчеканил:
   - Передайте господину Плантелю, что я не смогу позавтракать у него. Я
очень утомлен. Кроме того, мне надо кое-что сделать.
   - Я помогу вам. Вы же знаете, Жиль: я в  полном  вашем  распоряжении.
Мои дочери тоже. Они уже вас обожают. Что касается Боба, то  я  уверена:
вы с ним столкуетесь, как будто дружили всю жизнь.
   - Разумеется, - уклончиво проронил он.
   - Чему вы намерены посвятить день?
   - Трудно сказать, тетя. Разным мелочам. Понимаете, за короткий срок я
перезнакомился со столькими людьми, что мне ну