бенно резким, как это всегда бывает "в день,
когда мы встаем слишком рано"
   - Начнем, если вы не против, - предложил Поль Ренке, поздоровавшись с
Жилем.
   Механики только что выпустили на линию первый грузовик, и под сводами
бывшей церкви стоял рев с трудом запускаемых моторов.
   - Так вот, он приходил, становился у ворот, закладывал руки за  спину
и молчал. Зимой он носил толстое черное  пальто,  то  самое,  что  изъял
вчера комиссар, летом -  темно-синий  пиджак,  несколько  великоватый  и
широкий, который он не застегивал, так что был виден жилет...
   - Насколько я понимаю, к этому часу являются только механики?
   - О нет! По утрам ворота всегда  отпирал  Пуано.  Не  забывайте,  что
именно сейчас идет заправка горючим  и  маслом,  и  если  кто-нибудь  из
водителей захочет погреть руки на..
   В эту минуту Жиль заметил выходившего из гаража Эспри Лепара, который
удивленно воззрился на молодого человека.
   - Вы никогда не говорили мне, что приходите сюда к шести утра.
   - Но я же заменяю господина Пуано.
   - А я еще задерживал вас допоздна!..
   - Пустяки!
   У оптового виноторговца открылись ставни. На  другой  стороне  канала
служанки выставляли помойные бачки на край тротуара.
   Ренке вытащил из кармана большие серебряные  часы-луковицу  и  махнул
Жилю рукой. Это означало, что им пора - пора идти в порт, как  когда-то,
в этот же час, туда ежедневно направлялся Октав Мовуазен.
   Пять дней назад, когда Колетту вызвали к следователю,  Жиль  попросил
Ренке встретиться с ним еще раз в гостиной у тестя. Свидание  состоялось
утром, часов в десять. Г-жа Лепар, повязав голову  косынкой,  занималась
уборкой: на подоконниках второго этажа проветривались матрацы.
   Жиль долго обдумывал шаг, на который отважился: этот  шаг  был  самым
трудным в его жизни.
   - Присаживайтесь, господин Ренке, и,  ради  Бога,  не  обижайтесь  на
меня, что бы вам ни пришлось услышать. От вашей сестры я  знаю,  что  вы
недовольны своим положением в полиции. Знаю, что комиссар вас не любит и
что вы давно потеряли  надежду  на  повышение.  Знаю,  наконец,  что  вы
мечтаете об отставке, которую получите только через три года...
   Жиль едва осмеливался смотреть в лицо  этому  честному,  совестливому
человеку, не сводившему с него широко раскрытых глаз.
   - Вот я и подумал, господин Ренке, не  согласитесь  ли  вы  подать  в
отставку чуть пораньше и поступить на службу ко  мне.  В  обстановке  вы
разбираетесь лучше, чем я.  У  меня  нет  никого,  кому  можно  было  бы
довериться, и город я знаю плохо. Правда, у меня была  мысль  пригласить
частного сыщика из Парижа, но у него меньше шансов на  успех,  нежели  у
вас, а у меня нет никакой гарантии, что он окажется честен...
   Я расспросил госпожу Ренке. Она сообщила мне, какое у вас жалованье и
какая будет пенсия через три года. Я сделал подсчет и полагаю, что  если
предложу вам двести тысяч франков...
   К изумлению Жиля,  Ренке  не  подскочил  на  стуле,  а  лишь  покачал
головой.
   - Для меня это не новость, господин Жиль.  Буду  с  вами  откровенен.
Вчера поздно вечером ко мне зашла сестра и все  мне  рассказала,  только
что не назвала сумму. Меня смущает одно: не будут ли мне вставлять палки
в колеса. С другой стороны, мне очень хочется помочь бедной Колетте:  ей
предстоит борьба с сильным противником.  Словом,  я  согласен,  господин
Жиль, только вот сумма чересчур велика. Понимаете, это  будет  выглядеть
так, словно я продался.
   В тот же вечер, не дожидаясь  официальной  отставки,  Ренке  испросил
отпуск и наутро явился в кабинет, который Жиль устроил себе  на  третьем
этаже особняка, напротив окон тетки.
   С тех пор Ренке целыми днями сновал  по  городу,  ведя  расследование
независимо от полиции.
   Последняя нагрянула на набережную Урсулинок и обшарила весь  особняк.
Теперь прохожие уже не  давали  себе  труда  скрывать  любопытство:  они
останавливались прямо посреди улицы и глазели на  дом,  где  совершилось
убийство.
   Что касается Колетты, то  она,  целых  три  раза  побывав  во  Дворце
правосудия,  сохраняла,  несмотря  на   свае   лихорадочное   состояние,
неожиданное хладнокровие. Вот только за  столом  их  разговоры  с  Жилем
почти прекратились. Тетка и племянник избегали смотреть друг на друга  и
порой, прощаясь перед сном, даже не обменивались рукопожатием.
   - По-моему, ты с ней не слишком  любезен.  Жиль,  -  заметила  как-то
Алиса.
   Что мог он ответить жене?
   - Иногда кажется, что ты тоже ее подозреваешь.
   - Клянусь, Алиса, нет!
   - Тогда я ничего не понимаю. Как раз в тот момент, когда ей  особенно
нужна поддержка... К столу она выходит в самую последнюю минуту и всякий
раз  отыскивает  предлог,  чтобы  уйти  сразу  же  после  еды...   Ренке
что-нибудь раскопал?
   - Еще нет.
   - Ты считаешь, что они решатся забрать Колетту?
   Покамест, во всяком случае, ее не  арестовали.  Зато  полиция  изъяла
личные вещи  Октава  Мовуазена  и  все  бумаги,  хранившиеся  в  бюро  с
цилиндрической  крышкой  Вокруг  особняка  и  гаража  постоянно  шныряли
агенты, и накануне г-жа Ренке была в свой черед вызвана к следователю.
   В это утро Жиль и Ренке решили по мере возможности воспроизвести день
Октава Мовуазена.
   По  заключению   экспертов,   последний   был   отравлен   постепенно
возраставшими дозами мышьяка в течение нескольких недель.
   С другой стороны, врач, лечивший  Мовуазена,  показал,  что  покойный
страдал болезнью сердца. Вот почему он  всегда  носил  в  левом  кармане
жилета круглую картонную коробочку с пилюлями, в состав  которых  входил
дигиталин. Однако аптекарь Боке с угла площади Ла Кай, изготовлявший эти
пилюли, утверждал, что никогда не добавлял в них ни грана мышьяка.
 
*** 
 
   - Как видите,  господин  Жиль,  мы  с  точностью  до  минуты  следуем
распорядку  дня  вашего  дяди.  Выяснить,  каков  был  этот  распорядок,
оказалось нетрудно. Во-первых, потому, что Октава Мовуазена все знали  и
все с ним здоровались. Во-вторых, потому, что он никогда ничего не менял
в своем, так сказать, образе жизни. Для пущей точности мне следовало  бы
зайти в гараж, заглянуть в застекленную конторку и просмотреть вчерашние
счета. Выговоров он никому не делал, но если что-то  ему  не  нравилось,
вытаскивал из кармана толстый красный карандаш и писал  несколько  слов,
редко больше. И каждый до смерти боялся обнаружить у себя на  столе  его
записку...
   Большинство траулеров  вернулось  в  порт  еще  ночью,  но  несколько
моторных и парусных баркасов еще тянулись вереницей между двумя башнями,
направляясь к причалу вблизи маленького кафе Жажа.
   -  В  тот  час  ваш  дядя  выкуривал  первую  трубку...   Парикмахер,
подметавший салон, дверь которого была распахнута, проводил их взглядом.
   - Смотрите-ка, с вами не здороваются!  А  вот  с  Октавом  Мовуазеном
здоровались все, хотя и знали, что он не светит Разве что буркнет  нечто
невнятное.
   И молодой длинноногий Жиль пошел тяжелым медленным шагом,  как  Октав
Мовуазен во время утренней прогулки.
   На улицах еще было безлюдно, но около  рынка  уже  царило  оживление:
туда один за другим подъезжали грузовички рыботорговцев. Жажа,  упершись
руками в бедра, во весь голос переговаривалась  с  экипажем  только  что
причалившего судна, палуба которого была заставлена котиками с рыбой.
   - А, вот и ты! - вскричала она, завидев Жиля. - Что ты тут делаешь  в
такую рань? Кофе-то хоть пил? Зайди, пропусти стаканчик - ты же  посинел
от холода.
   Она затащила его к себе. За мраморными столиками замаривали  червячка
кумушки с рыбного рынка, ожидавшие, когда зазвонит колокол.
   - Иди-ка сюда. Я тебе кое-что покажу Жажа увела Жиля в кухню.
   - Правда, что ты взял этого к себе на службу? Ренке остался  ждать  у
входа в кафе.
   - Не знаю, правильно ли ты поступил. В общем-то, я не  люблю  шпиков.
Не говорю уж о том, что ходят слухи,  будто  его  сестрица...  Послушай,
сынок. Это, конечно, не мое дело. Но я вижу, как ты бродишь тут,  тощий,
словно бездомный кот, и у меня сердце разрывается, когда  я  слышу,  что
болтают. Говорят, эта Ренке долго жила со своим хозяином в надежде,  что
он не забудет ее в завещании. Уверяют, что она  вполне  могла  подмешать
ему кой-чего в кофе. Делай как знаешь, но будь хотя бы настороже...  Чем
тебя угостить? Рюмочку? Нет-нет, выпьешь! Чокнись с Жажа!
   Она без разговоров налила ему рюмку - А теперь беги. У  меня  дел  по
горло. - И крикнула в зал:
   - Иду, иду, детки! Не ворчите!..
   Жиль  и  Ренке  проталкивались  через  кишевшую   на   рынке   толпу,
перешагивая через окровавленных акул и скатов, шлепая по кучам потрохов.
Люди оборачивались и глядели им вслед. С особенным любопытством смотрел!
они на Мовуазена-племянника. Подумать только, такой молодой!  И  все  же
кумушки отнюдь не выражали симпатии к нему.
   Рыбаки волокли тяжелые корзины с рыбой и расставляли их  на  каменных
столах.
   -  С  товаром  остается  хозяин  баркаса,  -  пояснил  Ренке.  -   Он
обязательно  присутствует  при  распродаже,  а  матросы,  вымыв   судно,
отправляются к Жажа или в другой бар, чтобы пропустить  стаканчик...  На
вашего дядю эти люди смотрели еще враждебнее, чем на вас.
   Жиль знал почему. С помощью тестя он составил почти  полный  перечень
капиталовложений Октава Мовуазена.
   Некоторые открытия не удивили его. Мовуазен, например, владели сорока
процентами акций фирмы "Басе и Плантель"; доля его в  "Рыбных  промыслах
Бабена" выражалась примерно такой  же  цифрой.  Несколько  раз  принудив
Жерардину  нотариально  признать  свой  долг,  он  сделался  практически
безраздельным хозяином торгового  дома  Элуа.  Неожиданностью  для  Жиля
оказалось то, что в таком же положении  находились  другие  предприятия,
например  гараж  на  Рошфорском   шоссе,   многие   бензоколонки,   одна
электростанция и склад минеральных удобрений. Точно так же дело обстояло
и с небольшим местным банком Уврара на улице Дюпати.
   Обладатель нескольких  десятков  миллионов,  Мовуазен  не  брезговал,
однако, и  делами  помельче:  он  был  совладельцем  значительной  части
рыбачьих баркасов,  так  что  неуклюжие  их  хозяева  в  синих  свитерах
являлись, по существу, простыми его служащими.
   - Зачем он ходил сюда?  -  спросил  Жиль,  которому  становилось  все
больше не по себе под провожавшими их взглядами.
   - Чтобы смотреть. Только смотрел он  по-особенному.  В  гараже  разом
замечал малейшую неполадку Здесь с одного взгляда  определял,  хорош  ли
улов и по какой цене пойдет треска или рыба соль.  Попробовал  бы  после
этого какой-нибудь хозяин баркаса или рыботорговец надуть его!..
   В тот момент, когда они огибали один  из  каменных  столов,  отчаянно
зазвонил  колокол.  Началась   распродажа,   толпа   сгрудилась   вокруг
аукционщика.
   - Идемте. Дольше вашему дяде незачем было смотреть.
   Они снова прошли по набережным до Большой часовой башни, нырнули  под
нее и заглянули в лавочку на углу, торговавшую табаком и газетами.
   - В это время здесь продают только  местные  газеты.  Ваш  дядя  брал
"Птит Жиронд", "Франс де Бордо" и "Уэст-Эклер".
   Старая торговка в черном  так  пристально  уставилась  на  Жиля,  что
забыла дать сдачу, - Восемь утра.  Открываются  магазины.  Парикмахер  с
улицы Дю Пале снимает с окон ставни... Ваш дядя заходил, оставлял  шляпу
на вешалке и со вздохом удовлетворения располагался в кресле.  Во  время
бритья парикмахер непрерывно болтал, но Мовуазен не разжимал губ.
   Одни и те же повторяющиеся, как припев, слова:
   "Октав Мовуазен молчал... Октав Мовуазен слушал, не разжимая губ..."
   Куда бы и в какое время дня они ни заглядывали, повсюду им попадались
его следы, но это были следы отшельника.
   Это казалось сущим бредом. Как мог человек провести всю жизнь в таком
абсолютном одиночестве? Неужели он никогда не  испытывал  потребности  в
разрядке, в общении с себе подобными?
   Даже в Ниель, в дом кузины, где он родился,  Мовуазен  ездил  не  для
того, чтобы узнать,  как  живут  родственники  или  поговорить  с  ними.
Колетта рассказывала: он тяжело опускался в кресло у камина и неподвижно
сидел, пока его двоюродная сестра чистила овощи или прибиралась.
   Девять  утра.  Банк  Уврара.  Узкое  помещение,  разделенное   надвое
балюстрадой из светлого дуба. Объявления о  выпуске  ценных  бумаг.  Две
машинистки, и в кабинете, дверь которого  распахнута,  сам  Жорж  Уврар,
маленький лысый попрыгунчик с боязливым взглядом.
   - Я думаю, нам нет смысла еще  раз  выспрашивать  его,  -  вполголоса
бросил Ренке. - У меня с ним был  долгий  разговор.  Мовуазен  появлялся
одновременно со служащими. Шляпы не снимал. Он вообще никогда не обнажал
головы,  словно  считал  это  унизительным  для  человека,  чья  фамилия
Мовуазен. Он распахивал дверцу, проходил за балюстраду и  склонялся  над
почтой, которую начинали  разбирать.  Потом  садился  в  кресло  Уврара,
почтительно остававшегося стоять, и  пробегал  телеграфные  сообщения  о
курсе бумаг на иностранных биржах. Иногда все тем,  же  толстым  красным
карандашом набрасывал приказ...
   Неужели пройдет целый день, а  они  так  и  не  обнаружат  ни  одного
человеческого порыва, ни одного перебоя в ритме этой неумолимой машины?
   Жиль не посмел поинтересоваться у  тетки,  как  она  познакомилась  с
Октавом Мовуазеном. Вопросы  на  этот  счет  задавал  ей  Рейке,  и  она
ответила с полной откровенностью.
   К тому времени ее мать уже стала полным инвалидом. Восемнадцатилетняя
Колетта служила билетершей в кинотеатре "Олимпия", что  на  Плас  д'Арм.
Одевалась она с ног до головы в черное, и это подчеркивало хрупкость  ее
фигурки под белокурой шапкой мягких волос.
   Каждую неделю, по пятницам,  когда  в  кино  меньше  всего  зрителей,
Мовуазен входил в зал после начала сеанса. Билетерши группкой  стояли  у
входа с электрическими фонариками в руках.
   Мовуазена отводили в ложу. Иногда он переходил  в  атаку  немедленно.
Брал билетершу за рукав и шептал:
   - Останьтесь.
   Иногда выжидал, потом приоткрывал дверь ложи, делал знак...
   Вот и все, что было известно о его сексуальной жизни.  Правда,  успех
сопутствовал ему не всегда. От Колетты, например, он ничего не  добился,
хотя возобновлял свои попытки в течение нескольких недель Однажды  утром
в домике на улице Эвеко  раздался  звонок.  Это  был  один  из  служащих
Мовуазена. Открыла ему Колетта, занимавшаяся уборкой.
   - Здесь живет блондинка-билетерша из "Олимпии"?
   - Да, сударь. А что?
   - Ничего. Благодарю вас.
   Так Мовуазен узнал адрес Колетты Узнал он и время, когда  она  уходит
на работу Теперь он поджидал ее на  улице,  тяжелый,  невозмутимый.  Это
тянулось еще несколько недель. Тем временем Мовуазен сумел  купить  дом,
где Колетта с матерью были всего лишь квартирантками.
   - Если бы вы были полюбезней...
   В тот вечер, когда он, прижав  ее  к  каким-то  воротам,  сделал  это
предложение, она убежала. Месяц спустя он  попросил  ее  выйти  за  него
замуж.
   - Я не знала что делать, - призналась Колетта Полю Ренке.  -  Он  мог
согнать нас с квартиры В его власти было выставить меня из кинотеатра  и
помешать мне найти другое место...
   Мовуазен ничего не изменил ради  нее  ни  в  особняке  на  набережной
Урсулинок, ни в своем образе жизни.  Она  спала  в  большой  супружеской
кровати, рядом с толстым, одышливым человеком. В шесть утра слышала, как
он встает и совершает туалет. Видела его только за едой.
   Однажды  зимой  Колетта  подхватила  тиф,  и   Мовуазен,   смертельно
боявшийся заразиться, переселил ее в одну  из  комнат  правого  флигеля,
которую она занимает до сих пор.
   К ней пригласили доктора Соваже. Много недель подряд  он  навещал  ее
дважды в день, а когда она пошла на поправку, родилась их большая любовь
Вспоминал ли Мовуазен о ясене, к которой даже не  заглядывал  из  боязни
заразиться?
   Призадумался он лишь два месяца  спустя.  Однажды,  тяжело  ступая  и
задевая плечами за стены коридора,  он  проследовал  в  правый  флигель.
Слышав взрывы смеха, он нахмурился,  а  когда  распахнул  дверь,  увидел
перед собой счастливых молодых любовников.
   - С тех пор он ни разу не заговорил со мной. Он потребовал,  чтобы  я
ела за одним столом с ним. Каждый месяц я  находила  на  своей  салфетке
конверт с тысячью франков пенсии, которую, женившись на мне, он назначил
моей матери...
   Одним словом, брак тоже не вывел Мовуазена из его одиночества.
   - Я никогда не знала, о чем он думает, - добавила Колетта. -  Вначале
я полагала, что он просто скуп, но затем поняла,  что  это  нечто  более
страшное.
   Нечто более страшное!..
   Утро было ясное Жиль шел с Ренке по улице Дюпати к Почтовой  площади,
и солнце играло на древних камнях ратуши.
   В этот час, еще не омраченный  дневными  трудами  и  заботами,  город
казался веселым и радостным. Молодые служанки, не жалея  воды,  намывали
окна квартир и каменные плиты  парадных,  и  за  распахнутыми  навстречу
солнцу рамами угадывалась интимность спален, еще теплых после ночи.
   Вот так же своим ровным шагом шел куда-то Мовуазен,..
   - Сюда, господин Жиль. Сейчас половина десятого, Ваш дядя садился вот
здесь, а зимой заходил в кафе и занимал угловой столик..
   Маленькую терраску кафе "У почтамта" окаймляли подстриженные  самшиты
в зеленых ящиках. Хозяин, еще не умытый и не причесанный, бросил чистить
кофеварку и поспешил к дверям. Посреди  площади,  на  цоколе  из  белого
камня, мелодраматически высилась  статуя  мэра  Гиттона  в  мушкетерской
шляпе с пером - Что прикажете, мсье?
   - По стакану белого вина.
   Из соседних учреждений доносилось  стрекотание  пишущих  машинок.  На
втором этаже почтамта, где центральный  переговорный  пункт,  заливались
телефонные звонки. Какой-то мужчина, без пиджака, судя по сантиметру  на
шее - портной, вышел подышать утренним воздухом.
   - Так вот, здесь он пробегал три свои газеты и выпивал стакан белого.
Он-то добавлял в него "виши", но я подумал, что вам это придется  не  по
вкусу...
   Обстановка, атмосфера, шумная городская жизнь  -  все  располагало  к
оптимизму, но Октав Мовуазен не улыбался, никогда не улыбался. Рабочие в
голубых комбинезонах, взваливая мешки на  плечо,  разгружали  машину  со
льдом.
   - Прочтите надпись на грузовике, - негромко посоветовал Ренке.
   "Океанские холодильники".
   Шестьдесят процентов акций. Еще одно предприятие, где дядя  Жиля  был
почти безраздельным хозяином.
   И  Жиль  почувствовал,  что  начинает   понимать.   Все   эти   люди,
отправлявшиеся делать свою работу, видели только внешнюю сторону вещей -
гладкие  голубоватые  глыбы  льда,  грузовики,  неторопливо  катящие  по
неровной мостовой...
   Октав Мовуазен, где бы он ни находился,  всегда  оставался  в  центре
событий. Он знал, что в эту самую минуту Уврар  говорит  по  телефону  с
Парижем и клерк записывает для маклера  биржевые  приказы,  которые  он,
Мовуазен, несколькими минутами раньше нацарапал  своим  толстым  красным
карандашом.
   Сорок грузовиков Мовуазена циркулировали по дорогам  департамента,  и
на всех перекрестках их ожидали люди, и у  каждого  почтового  отделения
водители сбрасывали почтарям мешки с корреспонденцией.
   Когда одетый с иголочки  Плантель  торжественно  водворялся  в  своем
кабинете красного дерева, там мысленно  присутствовал  и  Мовуазен,  уже
знавший, какие траулеры вернулись  ночью  в  порт,  уже  прикинувший  на
клочке бумаги, велик ли улов трески-Вагоны вот-вот  уйдут...  Рабочие  и
служащие наспех перекусывали, сдавали смену, возвращались домой, спешили
на работу, беспокойно поглядывая на уличные часы...
   Мовуазен одиноко сидел на залитой солнцем терраске, потом  швырял  на
столик монету, расплачивался за выпитое и ровно в десять уходил.
   Его знал каждый. Он внушал страх даже тем, кто не  работал  на  него.
При встрече с ним люди боязливо приподнимали шляпу,  хотя  заранее  были
уверены, что услышат в ответ лишь невнятное бурча