рджа
Миллеса Виктор Бриггз взялся за старое. Вернулся к прежним играм,  чтобы
понять, что на своего беззащитного жокея он больше полагаться не может.
   - Я ничего не собирался делать с письмом,  -  сказал  я.  -  Даже  не
собирался говорить вам, что оно у меня. До сегодняшнего дня.
   - Почему? Ты хотел выигрывать. Ты  мог  бы  использовать  его,  чтобы
заставить меня согласиться. Тебе ведь говорили, что ты потеряешь  работу
в том случае, если не будешь скакать, как я хочу.  Ты  знал,  что  я  не
перенесу, если меня выставят из клуба. И все  равно  ты  не  использовал
письмо. Почему?
   - Я хотел... я хотел, чтобы вы по-честному обходились с лошадьми ради
их же блага.
   Он окинул меня еще одним долгим непроницаемым взглядом.
   - Вот что я тебе скажу, - наконец начал он.  -  Вчера  я  сложил  все
призовые деньги, которые  получил  с  тех  пор,  как  Дэйлайт  скакал  в
Сандауне. Все  эти  третьи  и  вторые  места,  равно  как  и  за  победу
Шарпенера. Я прибавил выигранные по ставкам  -  за  победу  и  место.  И
оказалось, что я в последний месяц, когда ты  скакал  честно,  заработал
больше, чем в тот раз, когда ты сбил Дэйлайта с  шага.  -  Он  помолчал,
ожидая реакции, но я, поняв это, просто смотрел на него. - Я  увидел,  -
продолжил он, - что ты больше не собираешься мошенничать на  скачках.  Я
это понял. Я понял, что ты изменился. Ты стал  другим  человеком.  Более
зрелым. Более сильным. Если ты будешь по-прежнему скакать для  меня,  то
больше я не стану тебя просить проигрывать. - Он снова замолчал. - Этого
достаточно? Ты это хотел услышать?
   Я отвел взгляд, посмотрел на зимний пейзаж за окном.
   - Да.
   Помолчав еще немного, он сказал:
   - Ты знаешь, Джордж Миллес просил не денег. По крайней мере...
   - Пожертвование в пользу Пострадавших Жокеев?
   - Ты много знаешь.
   - Я узнал, - сказал я, - что Джордж вымогал деньги не для  себя.  Ему
нравилось... - я подыскал слово, - разрушать чужие замыслы.
   - И сколько он разрушил?
   - Насколько я знаю, семь. Может,  восемь,  если  вы  спросите  своего
букмекера. Он был изумлен.
   - Джорджу Миллесу, - сказал я, - нравилось заставлять  людей  ползать
перед ним. Он так со всеми поступал, хотя и не  слишком  жестко.  А  вот
тех, кого он застал на месте преступления, он унижая с удовольствием.  У
него для всех были  альтернативные  предложений...  Либо  обнародование,
либо делай то, чего требует Джордж. А в общем-то Джордж хотел просто  не
дать осуществиться злу. Не дать Ивору Ден Релгану играть  мускулами.  Не
дать Дане принимать наркотики. Не дать другим... делать другое.
   - Не дать мне, - сказал Виктор с налетом холодного юмора, -  вылететь
из клуба. - Он кивнул. - Ты, конечно,  прав.  Когда  Джордж  Миллес  мне
позвонил, я ожидал прямого шантажа. Но  тут  он  сказал,  что  я  просто
должен вести себя хорошо. Он так и сказал. "Пока вы не дурите, Виктор, -
сказал он, - ничего не  случится".  Он  назвал  меня  Виктором.  А  я  и
знаком-то с ним не был. Конечно, я знал, кто  он  такой,  но  и  только.
"Виктор, - сказал он мне, словно я был  домашней  собачкой,  -  пока  вы
будете послушным мальчиком, ничего не случится.  Но,  если  я  заподозрю
неладное, я буду следить за Филипом Нором с моей камерой, пока  не  ткну
его мордой в закон, и тогда,  Виктор,  из  вас  обоих  сделают  отбивные
котлеты".
   - И вы до сих пор помните все это слово в слове? - изумленно  спросил
я.
   - Я записал его. Я ждал его звонка.  Мне  было  нужно  доказательство
шантажа. А получил я только  высокоморальное  увещевание  и  предложение
внести тысячу фунтов в Фонд пострадавших жокеев.
   - И больше ничего?
   - Он подмигивал мне на скачках.
   Я рассмеялся.
   - Да, ужасно смешно, - сказал он. - Ты об этом?
   - Не совсем. Есть кое-что, что вы могли бы  сделать  для  меня.  Если
пожелаете. Вы кое-что знаете и могли бы рассказать мне. Кое-что, что  вы
могли рассказать бы мне в будущем.
   - О чем?
   - О наркотиках Даны.
   - Дура она. Не хотела слушать.
   - Скоро послушается. Ее еще можно... спасти. К тому же она...
   Я рассказал ему все, что я собирался сделать. Он внимательно  слушал.
Когда я закончил, он ответил мне короткой сдержанной улыбкой.
   - По сравнению с тобой, - сказал он, - Джордж Миллес просто ребенок.

***

   Виктор уехал, а я пошел назад в Ламборн через Даунс.
   "Странный человек, - думал я. - За эти полчаса я узнал о нем  больше,
чем за семь лет, и все равно это было почти ничего". И все же я  получил
от него то, что я хотел. Причем без принуждения. Он дал мне  работу  без
условий, на столько, на сколько мне понадобится. И еще кое в чем  важном
помог. И все это не потому, что у меня было то письмо.
   Идя домой среди  ветра  по  нагим  холмам,  я  подумал,  как  же  все
изменилось за последние несколько недель.
   Дело было не в Джордже и его бомбах, а в Джереми и Аманде.
   Из-за настойчивости Джереми я стал  искать  Аманду,  а  в  результате
встретился с бабкой, дядей и сестрой. Я, по крайней  мере,  хотъ  что-то
узнал об отце. Я стал ощущать корни, чего со мной не бывало прежде.
   Я нашел людей. Я нашел их, как находят другие люди.  Не  обязательно,
чтобы они любили меня или были достойными,  или  преуспевающими,  -  они
были. Я не искал их, но теперь, когда они у меня были, они закрепились в
моей душе, как основание каменной стены.
   Из-за того, что я искал Аманду, я встретил Саманту, а с ней  обрел  и
чувство целостности, связи. Я увидел свое детство как бы со стороны,  не
осколками в разбитом калейдоскопе, а непрерывной линией. Я узнал  место,
где я жил, и нашел женщину, которая знала меня, и  теперь  это  тихонько
вело меня к Чарли.
   Я больше не плыл по течению.
   У меня появились корни.
   Я добрался до вершины холма, откуда был виден коттедж, с того  самого
выступа, который я видел из окон гостиной. Я встал на выступ. Оттуда как
на ладони был виден весь Ламборн. Увидел дом Гарольда и его двор. Увидел
весь ряд коттеджей, с моим посередине.
   Я принадлежал этой деревне, я  был  частью  ее,  семь  лет  дышал  ее
тайнами. Бывал счастлив, бывал жалок. Просто бывал. Это место, которое я
называл домом. Но теперь душой и разумом я  стремился  в  другое  место.
Скоро я туда уеду. Я буду жить где-нибудь в другом месте вместе с  Клэр.
Я буду фотографом.
   Будущее затаилось в моей душе - долгожданное.  Я  принял  его.  Очень
скоро я шагну в него.
   "До конца сезона, - думал я,  -  я  буду  выступать.  Еще  пять-шесть
месяцев. Затем в мае  или  июне,  когда  придет  лето,  я  выброшу  свои
скаковые сапоги - уйду так или иначе, как и любой жокей. Скоро  я  скажу
об этом Гарольду, чтобы он успел подыскать  кого  другого  до  осени.  Я
возьму всю радость от того, что мне осталось, и, может  быть,  использую
свой последний шанс на Больших национальных. Все может быть. Кто знает?"
   Я все еще имел вкус к скачкам и был в форме. "Лучше уйти,  -  подумал
я, - пока все это не иссякло".
   Я без сожалений спустился с холма.

ГЛАВА 21

   Двумя днями позже на поезде приехала Клэр, чтобы взять  из  картотеки
нужные ей снимки. Она сказала, это необходимо для  того,  чтобы  сделать
портфолио. Теперь, когда она стала моим агентом, она будет двигать дело.
Я рассмеялся. Это серьезно, сказала она.
   В тот день у меня заездов не было. Я договорился, что заберу  Джереми
из больницы и отвезу его домой и  что  Клэр  поедет  со  мной.  Также  я
позвонил Лэнсу Киншипу, сказать, что дубликаты его снимков уже  сто  лет
как готовы, и что я просто не мог с ним встретиться, и не хочет  ли  он,
чтобы я забросил их к нему домой, потому как мне почти что по дороге.
   "Было бы неплохо", - сказал он. "Днем, пораньше", - предложил я, и он
сказал "ладно", опять проглотив  "о"  "И  еще  я  хотел  бы  кое  о  чем
попросить", - сказал я.
   - Да? Хорошо. Все, что угодно.
   Джереми выглядел значительно лучше, сероватая бледность  с  его  лица
сошла. Мы помогли ему забраться на заднее  сиденье  машины,  закутали  в
плед,  который  он  тут  же  сдернул,  негодующе  заявив,  что   он   не
какой-нибудь там престарелый инвалид, а вполне себе живой адвокат.
   - Тут вчера, - сказал он,  -  ко  мне  заезжал  дядя.  Боюсь,  дурные
новости для тебя. Старая миссис Нор умерла в понедельник ночью.
   - О, нет! - охнул я.
   - Ты же знал, - сказал Джереми, - что это только вопрос времени
   - Да, но...
   - Мой дядя привез тебе два конверта. Они где-то у  меня  в  портфеле.
Найди их, прежде чем мы тронемся.
   Я достал их из портфеля. Пока я читал, мы сидели в машине на  стоянке
у больницы.
   В одном конверте было письмо. В другом - копия ее завещания.
   "Я, Лавиния Нор, находясь в здравом уме и трезвой памяти, сим отменяю
все свои прежние завещания..."
   Дальше следовало много всякой  законоведческой  рутинной  трепотни  и
какие-то сложные договоренности  насчет  пенсии  для  старой  кухарки  и
садовника, а затем два последних очень простых параграфа:
   "...половину оставшегося  своего  состояния  я  оставляю  моему  сыну
Джеймсу Нору..."
   "...половину оставшегося своего  состояния  я  оставляю  моему  внуку
Филипу Нору, чтобы оно принадлежало только ему, без каких бы то ни  было
стальных удил".
   - В чем дело? - спросила Клэр. - У тебя такой мрачный вид.
   - Старая ведьма... она одолела-таки меня.
   Я вскрыл второй конверт. Внутри лежало  письмо,  написанное  от  руки
пляшущим почерком, без начала и без конца. В нем говорилось:

   "Я думаю, ты и вправду нашел Аманду, и не сказал мне, потому что  это
не доставило бы мне радости.
   Она что, монашка?
   Можешь делать с моими деньгами, что  захочешь.  Если  тебя  от  этого
тошнит, как ты однажды сказал, то БЛЮЙ.
   Или отдай их моим генам
   Розы дрянные".

   Я отдал завещание и письмо Клэр и Джереми. Они молча  прочли  их.  Мы
немного посидели в задумчивости, затем Клэр сложила письмо, положила его
в конверт и отдала мне.
   - Что будешь делать? - спросила она.
   - Не знаю. Прослежу,  чтобы  Аманде  никогда  не  пришлось  голодать,
наверное. Кроме этого...
   - Радуйся, - сказал Джереми. - Старуха любила тебя.
   Я услышал иронию в его голосе и спросил себя - правда ли? Любить  или
ненавидеть.  Любить  и  ненавидеть.  Может,  она  чувствовала   ко   мне
одновременно и то, и другое, когда составляла свое завещание...

***

   Мы поехали из Суиндона в Сент-Олбанс, сделав  небольшой  крюк,  чтобы
передать снимки Лэнсу Киншипу.
   - Извините, - сказал я, - но это ненадолго.
   Похоже,  им  было  все  равно.  Мы  без  особого  труда  нашли   дом.
По-киншиповски типичный загородный  дом,  квазигеоргианский,  с  большим
помпезным фронтоном, входом с колоннами, узкой подъездной дорожкой.
   Я вынул пакет с фотографиями из бардачка и позвонил в дверь.
   Лэнс сам отворил дверь. Сегодня он был одет не в костюм  деревенского
джентльмена, а в белые джинсы, сандалии на веревочной подошве и футболку
в  поперечную  красно-белую  полоску.   "Этакий   международный   костюм
кинорежиссера, - поставил я диагноз. - Только мегафона не хватает".
   - Входите, - сказал он. - Я вам за них заплачу.
   - Ладно. Только недолго, мои друзья меня ждут.
   Он бросил короткий взгляд на мою машину, из окон которой  выглядывали
любопытные физиономии Клэр и Джереми,  и  пошел  в  дом,  а  я  двинулся
следом. Он вошел в большую гостиную с паркетными  просторами  и  слишком
большим количеством черной лакированной мебели. Столы из  хромированного
металла и стекла. Светильники в стиле арт деко.
   Я протянул ему пакет с фотографиями.
   - Посмотрите лучше, - сказал я, - чтобы  удостовериться,  что  все  в
порядке. Он пожал плечами.
   - С чего бы им не быть в порядке?
   И все же он открыл конверт и вынул содержимое.
   На  первом  снимке  был  он  сам,  в   своем   прикиде   деревенского
джентльмена,  глядящий  прямо  в  камеру.  Очки.  Широкополая  шляпа.  И
снисходительно-властный вид.
   - Переверните, - сказал я.
   Он удивленно поднял брови и перевернул. И  прочел  то,  что  написала
миссис Джексон: "Это тот самый налоговый инспектор..."
   Произошедшее в нем мгновенное изменение можно было сравнить только  с
тем, как будто бы одна личность покинула эту оболочку и  в  нее  тут  же
влезла другая. Он  сбросил  личину  самоуверенности,  на  лице  возникли
смятение и злоба. Яркая одежда, подходившая к одной личности, на  другой
казалась гротескной, словно подарочная  обертка  на  ручной  гранате.  Я
увидел того Лэнса Киншипа, о существовании которого только  догадывался.
Не слегка нелепый  позер,  старающийся  казаться  важнее,  чем  есть,  а
перетрусивший психопат, который любой ценой  старается  сохранить  маску
благопристойности.
   Я  подумал,  что  настоящая  опасность  состоит  как   раз   в   этом
несоответствии. В его  удаленности  от  реальности.  В  его  театральном
способе мышления, которое  заставляет  его  рассматривать  убийство  как
решение всех проблем.
   - Прежде чем вы что-нибудь скажете,  -  сказал  я,  -  посмотрите  на
остальные снимки в этом конверте.
   Дрожащими от злости пальцами он вынул их. Обычные снимки...  а  также
черно-белая глянцевая фотография списка наркотиков  Даны  ден  Релган  и
письмо, которое я нашел на диазобумаге.
   В этом и состояла для него главная опасность.
   Он бросил на пол снимки великого режиссера, и они рассыпались вокруг,
как цветные листья размером десять на восемь дюймов, и  он  стоял  среди
них, держа в руках три черно-белых снимка. На лице его явственно читался
страх.
   - Она же говорила... - прохрипел он, - она клялась, что их у вас нет.
Клялась, что вы не понимали, о чем она говорила...
   - Она говорила о наркотиках, которыми вы  ее  снабжали.  С  датами  и
ценами. Этот список, который вы держите в руках,  на  котором  прекрасно
распознается ее почерк,  был  первоначально  написан  на  целлофане.  И,
конечно, как вы видите, там не раз упоминается ваше имя.
   - Я вас убью, - проговорил он.
   - Нет. Вы упустили свой шанс. А теперь слишком поздно.  Если  бы  газ
убил меня, то с вами все было бы в порядке. Но не вышло.
   Он даже не спросил: "Что за газ?" Он сказал:
   - Все пошло не так. Но это не имеет значения. Я думал... это не имеет
значения. - Он беспомощно посмотрел на черно-белые снимки.
   - Вы думали, что это не имеет значения, потому что услышали  от  Даны
ден Релган, что у меня нет этого списка. А если у меня  нет  списка,  то
нет и письма. Что бы я там ни  получил  от  Джорджа  Миллеса,  письма  и
списка у меня нет. Так вы думали? И  если  их  у  меня  нет,  то  больше
незачем и пытаться убить меня. Так?
   Он не ответил.
   - Сейчас слишком поздно, - сказал я, - потому что  во  многих  местах
существует много копий. Есть еще и  копии  вашего  снимка,  подписанного
миссис Джексон. Банк, адвокаты, несколько моих  друзей  -  все  получили
указания передать все это в полицию, если я вдруг случайно погибну. И  в
ваших интересах с нынешнего момента заботиться о моей жизни.
   Смысл сказанного доходил до него с трудом. Он  в  сомнении  переводил
взгляд с меня на снимки.
   - Письмо Джорджа Миллеса, - сказал он.
   Я кивнул. Собственноручное письмо Джорджа гласило:

   "Уважаемый Лэнс Киншип!
   Я получил от Даны ден  Релган  очень  интересный  список  наркотиков,
которые вы ей поставляли  в  течение  последних  нескольких  месяцев.  Я
уверен, что точно понял, что вы являетесь постоянным поставщиком в  этих
противозаконных операциях.
   В определенных кругах также хорошо известно, что в  благодарность  за
приглашения в  определенные  места,  что  льстит  вашему  самолюбию,  вы
платите за удовольствие марихуаной, героином и кокаином.
   Конечно, я мог бы показать список  Даны  ден  Релган  соответствующим
властям. Однако я скоро позвоню вам с альтернативным предложением.
   Искренне ваш
   Джордж Миллес".

   - Я получил его в печатном виде, - тупо выговорил Лэнс  Киншип.  -  Я
сжег его.
   - Когда Джордж позвонил, - сказал я,  -  он  рассказал  вам  об  этом
альтернативном предложении?
   Киншип начал отходить от потрясения. Теперь в нем разгоралась злоба.
   - Я ничего вам не скажу.
   - Джордж Миллес сказал вам, - не обращая на него внимания,  продолжил
я, - чтобы вы прекратили распространять наркотики... и внесли  деньги  в
Фонд Пострадавших Жокеев?
   Он открыл рот и злобно захлопнул его.
   - Он позвонил, - спросил я, - или назвал условия, когда приехал сюда?
Напряженное молчание.
   - И вы что-то насыпали... что-то из своего потайного шкафчика  ему  в
виски?
   - Докажите! - с тошнотворным торжеством прокричал он.
   Конечно, не докажешь. Джорджа кремировали, взяв пробу крови только на
алкоголь. На наркотики не проверяли.  Как  и  на  возможные  не  имеющие
запаха  транквилизаторы,  которые  в  достаточном  количестве  наверняка
смогут усыпить водителя.
   "Джордж, - с сожалением подумал, я,  -  слишком  сильно  наступил  на
хвост очередной жертве. Он-то думал, что  это  червяк,  и  не  распознал
кобру. Если он хотел посмотреть, как эта жертва начнет извиваться, когда
он придет со  своими  условиями,  то  он  совершил  смертельную  ошибку.
Джорджу и не снилось, что эта жалкая тварь будет кусать насмерть,  чтобы
защитить  свой  убогий  образ  жизни.  Он  не  понимал  до  конца,   как
фанатически Лэнс Киншип обожает это панибратство с  элитой,  которая  в,
лучшем  случае,  терпела  его  общество.  Наверное,  Джордж  наслаждался
яростыо Лэнса Кингшипа. Наверное, ехал домой и смеялся. Бедняга Джордж".
   - А вы не подумали, - спросил я, - что Джордж  оставил  копию  своего
письма?
   Судя по его лицу, нет. Я решил, что  он  действовал  импульсивно.  Он
почти не промахнулся.
   - Когда вы узнали, что Джордж шантажировал  других  людей...  включая
Дану... вы тогда стали думать, что письмо у меня?
   - Я слышал, - бешено проговорил он,  -  я  слышал...  в  клубах...  у
Филипа Нора есть письма... он сломал ден  Релгана...  вышвырнул  его  из
Жокейского клуба... Думаете, я стал бы ждать,  когда  вы  доберетесь  до
меня?
   - К несчастью, - медленно произнес я, - нравится  это  вам  или  нет,
теперь я до вас добрался.
   - Нет.
   - Да, - ответил я. - И я прямо скажу, что мне, как и Джорджу Миллесу,
деньги не нужны.
   Это его не слишком успокоило.
   - Я еще вот что вам скажу - вам не повезло, что моя  мать  умерла  от
героина.
   - Я не знал вашей матери, - растерянно сказал он.
   - Конечно. Я  и  не  спрашиваю,  поставляли  ли  вы  когда-нибудь  ей
наркотики...  Просто  у  меня  давнее  и  стойкое  предубеждение  против
поставщиков наркотиков. И вы с таким же успехом можете понять, почему  я
хочу... чего я хочу.
   Он конвульсивно шагнул ко мне. Я вспомнил о том коротком каратистском
ударе, которым он уделал ден Релгана в Кемптоне,  и  подумал,  будут  ли
столь же эффективны его  сандалии  на  веревочной  подошве  на  паркете.
Интересно, вправду  ли  он  что-то  умеет...  или  это  просто  витрина,
прикрывающая пустоту?
   Вид у него был нелепый, но не опасный.  Немолодой,  но  и  не  старый
мужчина, лысеющий с макушки, в очках... и в  пляжном  костюме  -  это  в
декабре-то.
   Человек, загнанный в угол. Человек, который  убивает,  если  надавить
слишком сильно. Убивает не непосредственно, если подумать, а издалека  -
наркотиками и газом.
   Он так и не достал меня, какой бы удар он ни задумывал в своей слепой
мстительной злобе. Он наступил на одну из  фотографий  и  поскользнулся,
тяжело упав на колено.  Эта  беспомощная  унизительная  поза,  казалось,
окончательно сломала еще остававшуюся у него самоуверенность, поскольку,
когда он поднял взгляд, я увидел не ненависть, не непокорность, а ужас и
отчаяние.
   - Я не хочу того, чего хотел Джордж, - сказал я. - Я не стану просить
вас прекратить распространять наркотики. Я хочу, чтобы вы  сказали  мне,
кто поставляет героин.
   Он, шатаясь, поднялся. Лицо его было полно ужаса.
   - Я не могу... Не могу.
   - Да чего