ендарях.
     - А приблизительно?
     - Четыре года тому назад. Сейчас у нас что - конец июня? А это была Пасха. Значит, четыре года и примерно два или три месяца, в зависимости от того, когда тогда была Пасха, сейчас я просто не помню.
     - А после этого? В последнее время?
     - Ни после этого, ни в последнее время. Пан Доминик избегал меня, а я - его, поэтому нам легко удалось обойтись без каких-либо контактов.
     - Но до того это было довольно близкое знакомство?
     Ушки у моей родни свисали уже чуть ли до самого стола. Я задумалась, вывалить ли все при них или же хоть чуть-чуть сохранить лицо. Не приняв никакого решения, я стала балансировать на грани умеренной правды.
     - Да. Близкое. Весьма близкое к сожительству.
     - И вы его так внезапно оборвали, как раз на Пасху четыре года назад?
     - Видите ли, об этом можно было бы долго говорить, хотя Пасха тут не при чем. Мы не руководствовались религиозными соображениями. Просто в какой-то момент после семи лет связи мы оба при шли к выводу, что продолжать ее, эту связь, не имеет смысла, и окончательно расстались. Он - сам по себе, я - сама по себе. И привет.
     - Но вы, без сомнения, могли бы что-то рассказать о господине Доминике?
     - Мочь-то я, конечно, могла бы, причем чертовски многое. Но вы можете быть железно уверены, что я ничего не скажу. Должна же быть у человека хоть какая-то порядочность, даже если это человек женского пола. Меня воспитывали на понятии рыцарской чести и прочих тому подобных глупостях, поэтому считайте, что я лишилась памяти, впала в идиотизм и нечего не знаю. О господине Доминике лучше пораспрашивайте его самого.
     - Это было бы несколько сложно, - вздохнул майор. - Спиритические сеансы не пользуются в полиции большой популярностью.
     - Что?!.
     - Я говорю, что спиритические сеансы у нас не используются...
     - Я не понимаю, о чем вы говорите, - раздраженно произнесла я, вовсе не притворяясь. - Вы хотите этим сказать, что Доминик находится на том свете? Он что - умер или как?
     - На самом деле именно это я и хочу сказать.
     Господин Доминик мертв.
     От изумления я потеряла дар речи. Смерть и Доминик представлялись абсолютно несовместимыми вещами - он всегда был здоров, как бык, берег себя с осторожностью недоверчивого кота, соблюдал рациональный образ жизни, был далек от ипохондрии, прислушивался к своему организму, словно к самому чуткому хронометру, и казался абсолютно несокрушимым. Каким это чудом он мог оказаться мертвым?
     - Это невозможно, - сказала я в остолбенении. - Почему?.. Что с ним случилось?! А вы уверены, что он мертв? Я не верю.
     - К сожалению, это факт. Пан Доминик мертв.
     - И все равно я не верю. Как, черт возьми, он мог умереть? В мое время у него было идеальное здоровье, ездил он всегда осторожно, избегал всяческого риска... От чего он умер?
     - Его убили. В его собственном доме в Лесной Тишине как раз тогда, когда вы там находились.
     Я расстроилась, но это было не слишком-то благородное чувство, полное скорее злости, а отнюдь не жалости, к тому же с добавлением эмоций по поводу сенсационности этого события. С ума он что ли сошел, всегда так невероятно остерегавшийся всего, вплоть до воздушных смерчей, такой предусмотрительный, такой самый гениальный на свете - и позволил себя убить?! Не иначе как его прикончили из пушки, из дальнобойного орудия или, вполне возможно, авиабомбой... Видно, достал он кого-то сверх всякой меры!
     - Ни в какой Лесной Тишине я не находилась и вообще не знаю, где это, - запротестовала я с легкой рассеянностью, занятая своими собственными мыслями. - Интересно, кто же это его кокнул и как?..
     - По моему мнению, будет лучше, если ты сразу же признаешься, - предупреждающе посоветовала мне бабушка ледяным тоном. - К тому же, как мне кажется, если ты проявишь раскаяние, то это может рассматриваться как смягчающее вину обстоятельство.
     - Девочка моя, а ты действительно убила того пана? - озабоченно спросил дядя Филипп.
     - Если уж ваши родственники высказываются так напрямую, то я тоже хотел бы получить ответ на этот вопрос, - крайне любезно присоединился к ним майор. - Вы убили Доминика Доминика? Должен сказать, что многое говорит за такой вариант.
     Да что они все - с ума посходили, что ли?!
     - Я вообще себе не представляю, каким это образом я могла бы его убить, - разозлилась я. - Выстрелить в него из ружья? С большого расстояния, с телеобъективом.., нет, извините, как его там... с оптическим прицелом, или, может быть, это как-то иначе называется... Но зачем?
     - Вот этого я не знаю. Цель, равно как и причины убийства, известны вам, а не нам.
     - Ничего мне не известно. Вздор. Делать мне больше нечего, как только убивать Доминика. Кто придумал этот идиотизм?
     - А откуда вы знаете, что его убили из ружья?
     - А что, в самом деле?.. Ниоткуда не знаю, просто другого способа я и представить себе не могу.
     Ножом и с близкого расстояния - исключено, разного вида единоборствами он владел в совершенстве.
     Яд отпадает, он ел и пил исключительно свое. Из чужих рук он бы и куска не взял, точь-в-точь хорошо выдрессированный пес. Что-то ему на башку сбросить.., тоже нет, у него была реакция летучей мыши...
     Только огнестрельное оружие, причем с большого расстояния, со всем остальным он бы справился.
     - А вы умеете стрелять?
     - В общем-то умею. Но разбирать эти штуки по частям, заряжать, взводить, чистить - это уж нет.
     Тут, как с автомобилем - ты ездишь, а сервис ухаживает за машиной. Так что кому-то пришлось бы это за меня сделать.
     - А вы пробовали?
     - Нет. То есть да, один раз попыталась переломить двустволку, а еще раз - вытащить что-то там с патронами из пистолета...
     - Не из револьвера?
     - Нет, у револьвера - барабан, а пистолет - плоский, это же каждый ребенок знает. Царские офицеры крутили барабан, когда играли в свою самоубийственную рулетку, да и в кино у всех ковбоев всегда были револьверы, если я правильно помню. Не знаю, кто и когда придумал пистолет с.., вспомнила, обойма! Это называется обойма. Я попыталась, но все это так ужасно тяжело ходит, а у меня нет столько силы в пальцах, так что на первой же попытке все и закончилось.
     - А откуда вы взяли оружие?
     - Ниоткуда не брала, мне его сунули в руку.
     - Кто сунул?
     Ничего не поделаешь, не могла же я им соврать, все это в общем-то вполне можно проверить, пришлось говорить правду.
     - Доминик, - призналась я с мрачной неохотой.
     - Когда?
     - Откуда я знаю? Давно. Сейчас, дайте подумать...
     Лет девять тому назад.
     - Где?
     - Что где?
     - Где это всовывание произошло?
     - Где-то в Тухольских Борах, на какой-то полянке, которую я бы ни за что на свете не нашла. Что-то там стояло, какой-то сараи или овин, и в этот овин я и стреляла.
     - А откуда пан Доминик взял оружие?
     - Вынул из машины. Целый арсенал.
     Все стали разглядывать меня еще более напряженно.
     - Что именно он вынул? - заинтересовался майор.
     - Ну тут вы от меня точного ответа не дождетесь, - вежливо предупредила я его. - Разные вещи.
     Двустволку я опознала по двум стволам, а остального просто не помню, я даже и не пыталась во всем этом разобраться.
     - Но длинноствольное оружие от короткоствольного вы отличите?
     - Если они заметно различаются, то да. Но я иногда видела в кино нечто среднее, не длинное и не короткое, так в этом я не секу.
     - А он какие вынул?
     - Больше длинных, чем коротких, а всего их там штук шесть было. Но даже если бы вы мне все это показали на фотографиях или вообще живьем, я бы тоже не была уверена. Во всяком случае, все это стреляло.
     - А у него было на них разрешение?
     - Он говорил, что есть. И думаю, что говорил правду, потому что если бы у него разрешения не было, он бы не стал возить все это в машине и показывать бабам. Он всегда старательно избегал выносить на публику какие-либо нелегальные вещи.
     - А сколько раз вы стреляли из его оружия после этого?
     - Ни разу. Больше никогда.
     - А из чего стреляли?
     - Не из чего. То есть да, конечно, из чего-то такого в тире в парках аттракционов. Но тоже редко.
     - Тогда откуда же вы знаете, что умеете стрелять?
     - Если я попадала туда, куда хотела попасть, то, наверное, умею, да? В выбранные сучки того овина и во всякие там разные фитюльки в тирах парков.
     А я всегда попадаю, благодаря чему пользуюсь большим уважением собственного сына.
     - А этот, как вы его называете, арсенал был у пана Доминика до конца жизни? Он от него не избавился? Не поменял?
     - А я откуда знаю? В лесной чащобе не выбросил, это точно. А после этого я его никогда больше не видела. Да и он ничего на эту тему не говорил, поэтому я понятия не имею.
     Майор наконец-то отцепился от огнестрельного оружия и перешел к другой теме, по крайней мере, мне так показалось.
     - Когда вы в последний раз были в кабинете покойника?
     В какой-то мере он застал меня врасплох, и некоторое время я просто не понимала, о чем он говорит.
     - Секундочку, секундочку, не запутывайте меня.
     Я так понимаю, что вы имеете в виду Доминика. В каком кабинете?
     - Его. В его доме. В его личном кабинете.
     - Я все еще не могу понять, о чем вы говорите.
     У него ничего такого не было.
     - А что у него было?
     - Двухкомнатная квартира, в одной комнате - спальня, в другой - нечто вроде гостиной. Никаких кабинетов там не было.
     - Похоже, что мы говорим о разных домах. Где находились эти две комнаты? По какому адресу?
     - Аллея Независимости, сто восемнадцать... Вот черт, номер квартиры не помню. Во всяком случае - на четвертом этаже.
     - И это была его единственная квартира?
     - Если у него и была какая-то другая, мне о ней ничего не было известно, - помолчав, ответила я голосом, который явно свидетельствовал о моем родстве с бабушкой. По сухости я с ней почти сравнялась.
     - И теперь тоже не известно?
     Я не сменила тона, в нем даже начали поскрипывать бабушкины деревяшки.
     - Ни о чем подобном я не знаю. После разрыва сожительства до меня доходили какие-то сплетни, вроде бы как у него было не одно жилье, но меня это не интересовало. У него могло быть сто дворцов - не моей это бабки тапки...
     Я не успела прикусить себе язык.
     - Что такое?!. - со смертельной обидой осведомилась бабушка.
     Я чуть было не подавилась, но майор, по всей видимости, заметил мое faux pas , и в нем шевельнулась жалость, а, может быть, плевать ему было на наши семейные распри, и он просто не захотел прекращать свой перекрестный допрос, в общем, он не сделал ни малейшей паузы.
     - В таком случае почему вы послали ему письмо на совершенно другой адрес?
     - Какое письмо?
     - Обыкновенное. Нормальное письмо. На адрес Ружана, дом три, квартира шестнадцать. Посмотрите, это ведь ваше письмо?
     Не известно когда он вынул из кармана довольно помятый конверт, показал написанный от руки адрес, вынул из него листок бумаги и подсунул мне под нос. Мне даже не нужно было его разглядывать, я узнала это письмо.
     Оно было довольно коротким. Всего четыре слова:
     "Я обдумала. Не хочу".

***

     Я и вправду не хотела. Не лежало у меня сердце к этому последнему разговору, ко всем упрекам и попрекам. Меня охватило уныние. За каким чертом я должна была говорить с пнем, объяснять могильной плите, что она - холодная и бездушная! И что несчастная плита могла с этим поделать?
     Последнее поручение Доминика, которое он выдал мне, уже спускаясь по лестнице, звучало так:
     - Обдумай все это и сообщи мне.
     Вот этим-то письмом я как раз и сообщила ему, что больше не хочу. Не хочу его видеть, не хочу ничего исправлять, ничего не хочу выяснять, не хочу стараться и пытаться, не хочу даже устраивать ему скандала. Очарование прошло, обожание сдохло, и то счастье, которым он давил на меня семь лет подряд, у меня уже из ушей вылазит!
     Ведь даже эту стрельбу тогда в лесу он устроил только ради того, чтобы продемонстрировать мне все мое ничтожество по сравнению с ним. Чтобы доказать, что я вообще ничего не умею, а он умеет все и поэтому должен пользоваться безоговорочным почитанием. Его чуть удар не хватил от скрытой ярости, когда я четырьмя выстрелами выбила четыре сучка из большого овина, а потом упрямо попадала в десятку на большой стрелковой мишени, которую он там повесил на гвозде. Он был в бешенстве и резко раскритиковал меня за полное отсутствие какого-либо понятия об оружии, а я-то, идиотка, ждала, что он меня похвалит!
     Он доминировал и владел, проклятый супермен, а я видела в этом заботу и опеку. Он хлестал меня, как лысую кобылу, хая все, что бы я ни сделала, и это называлось повышением моего общего уровня. Он невероятно меня обманывал и оскорблял, скрывая при этом как правду о себе, чему, собственно говоря, трудно удивляться, так и свое богатство, что уже граничило с лживым идиотизмом. Он что - воображал себе, будто я соблазнюсь его деньгами, что ли?..
     Наверняка да, ведь он постоянно давал мне понять, что все женщины жадны и алчны...
     Я действительно была убеждена, что он живет в этой двухкомнатной квартире, а "вольво" купил на гонорар за фотографии, так как снимки у него получались действительно прекрасные, и я искренне верила, что это его единственное занятие и единственный источник доходов. Я восхищалась его благородством, великодушием и добросердечностью, которые заставляли его делиться своим добром с разными падшими личностями, которых он вытаскивал из грязи. Большинство этих существ было женского пола, но это ни о чем не говорит, так как потом он позволял им лишь боготворить себя и прислуживать себе, не отвечая, по моим наблюдениям, ни малейшей взаимностью.
     Мне и в голову не приходило, зачем ему были нужны все эти люди, у меня никогда и мысли не появлялось о его подлинной деятельности. Лишь года через четыре я начала что-то подозревать, но не могла поверить самой себе - наверное, я просто-напросто ничего не понимала и все оценивала не правильно, будучи не в состоянии подняться на такие высоты, добраться до таких вершин, не способная на столь невероятное благородство. Однако в конце концов шило вылезло из мешка, и тогда я взбунтовалась.
     Почти все вытянутые из грязи личности становились чем-то вроде его агентов. Тайных информаторов. Он находил им работу или помогал знакомиться с важными людьми, и та или другая девица прямо из постели своего ухажера неслась к Доминику, чтобы передать ему все секреты, которые открывались ей в угаре чувств. Они крали документы и фотографии, делали копии, в общем, совершали все возможное в надежде наконец-то заполучить его для себя, завоевать любовь и ласки своего божества. Зачарованные рабыни, они были еще глупее, чем я.
     С парнями дело обстояло хуже, ибо гомосексуализм в расчет не входил, так что ему приходилось становиться для очередного парнишки настоящим идолом, абсолютным авторитетом, держа при этом за пазухой знание обо всех его падениях и ошибках.
     - Знание - это власть, - сказал он мне однажды.
     Он обожал власть. Скрытую, тайную, а не явную - упаси боже! И деньги, так как они поддерживали его власть.
     Он никого не шантажировал открыто и явно, он шантажировал коварно. Не брал денег, напротив, любил платить сам, с презрением и каким-то лживым сочувствием, одновременно симулируя щедрость и широту души, однако за это он требовал услуг. Свои громадные доходы он черпал из каких-то таинственных дел, долей, компаний, вкладов, ссуд и еще черт знает чего. Начав свои интриги с юношеских лет, он еще успел взять под уздцы всю прежнюю партийную верхушку, тем более что ему досталось наследство от дяди, которого он в глубине души высоко ценил, а вслух горячо осуждал. Сволочью тот был просто исключительной, этот дядя; по моему разумению, он сумел завладеть необычайно секретными документами партии и органов безопасности, вроде бы как сожженными на костре. После смены строя он не сел в тюрьму, несмотря на свои многочисленные мошенничества и преступления - кажется, речь шла о наркотиках, подделке документов и контрабанде - видимо, смотался из страны и затаился где-то в теплом гнездышке. Заодно и сменил фамилию - из Яна Доминика сделался Домиником Иеном.
     Доминик воспользовался дядей, а уж потом у него все пошло само собой, так как новые капиталисты подставлялись ему сами, чуть ли не добровольно, торопливо и без опаски. При этом он прижимал их настолько дипломатично и осторожно, что каждый предпочитал пойти ему навстречу и облегчить получение дохода, чем подвергать себя риску разглашения подробностей своей биографии.
     Потом все это завоняло для меня еще сильней, хотя черт его знает что было хуже. Оказывается, Доминик приписывал себе чужие достижения и чужие заслуги. Он давал понять, что он - гений механики, ну и, разумеется, лучший фотограф всех времен, пока совершенно случайно не выяснилось, что за него все это делает кто-то другой, а сам он только пользуется чужими идеями. Мне тоже было трудно во все это поверить, но ведь, читая корректуры самых разных произведений, я, в общем-то, понимала, что я читаю. И когда вдруг Доминик объявил себя автором чего-то там такого, что даже еще не опубликовано, а оно еще раньше уже лежало на моем письменном столе...
     Я как-то несколько охладела к нему, и окружавший его ореол заметно посерел. Он еще не отказывался от меня и, наверное, ни за что не мог поверить, что я могла бы уйти от него, хотя симуляция нежных чувств получалась у него не слишком-то хорошо. Собственно, он вообще перестал со мной считаться, делал все, что хотел, явно давая мне понять, что мне придется смириться с ролью послушной половой тряпки, иначе я его вообще потеряю.
     Разумеется, я его упрекала, как можно деликатней, чтобы не расстраивать, разумеется, я протестовала против втаптывания меня в грязь, разумеется, я пыталась что-то для себя выяснить, ибо мало того, что он являл собою божественную личность, он к тому же желал слыть квинтэссенцией благородства, альтруизма и всяческого совершенства. Я же выступала в роли отрицательного героя, в тысячу раз глупее его, в общем, была полным барахлом, безответственным и компрометирующим, как по характеру, так и по умственному развитию. Другие люди вполне могли считать его противным фанфароном, но только не я, так как я хотела, чтобы он любил меня. Точно так же и с таким же эффектом я могла бы желать, чтобы меня полюбила, скажем, гробница Наполеона.
     Семь лет я, по-прежнему одурманенная, доверчивая и глупая, потратила на угадывание его желаний и их исполнение, прилагая к этому огромные усилия без какого-либо положительного результата.
     Полностью я обрела свой разум лишь тогда, когда мы расстались, когда с меня свалилась эта ужасающая ноша и я сумела осознать, насколько тяжела она была. И тогда я почувствовала вовсе не горе, а невероятное облегчение. Остались лишь горечь, отвращение к самой себе и упреки в собственной глупости.
     И все это свое беспредельное идиотство я должна была выставить на всеобщее обозрение? Счас, разбежалась!

***

     Майор, видимо, повторил свой вопрос по поводу адреса. По крайней мере, мне так показалось, так как секунды на четыре я вдруг потеряла из виду весь мир, включая все мое семейство. Да пожалуйста, сколько угодно, уж это-то я вполне могла ему сказать.
     - Я понятия не имею, пан майор, что там на Ружаной, три было, но пан Доминик рассматривал ее просто как почтовый адрес. По причинам, которых он мне не раскрывал, он хотел, чтобы все письма, адресованные ему, направлялись именно туда. Тогда я думала, что там кто-то сидит, какой-то работник, забирает их оптом и куда-то ему доставляет, так как он часто уезжал. Или что он не хочет, чтобы они лежали в почтовом ящике, чтобы не было видно, что он уехал.
     - А теперь что вы думаете?
     - Ничего. Теперь это меня вообще не касается.
     Возможно, я была права, не знаю.
     - И вы никогда там не были?