для развязывания новой войны".
   - Нельзя начать войну без народа.
   - Народ никогда не начинает войн. Войны всегда затевают политиканы  и
генералы. Десять лет назад  -  и  всего  лишь  десять  лет  назад  после
окончания кровопролития - в честь Кессельринга был  созван  слет  бывших
фашистских   солдат.   Народ   протестовал,   но    полиция    разогнала
демонстрантов.
   - Народ все еще протестует, об этом свидетельствуют хотя бы процессы.
   -   Но   теперь   проведение   процессов   становится    все    более
затруднительным. Военных преступников, признанных виновными,  больше  не
вешают, зато свидетелей обвинения убивают. Времена меняются.
   Я сидел, закрыв глаза. Огни в зале погасли. Поль  молчал.  Он  хорошо
понимал, что, когда желаешь убедить  кого-либо,  нужно  делать  паузы  и
давать собеседнику время на размышление.
   - Все это политика, - неуверенно произнес я. - Оставьте ее  себе.  Он
не ответил.
   - Я не утверждаю, Поль, что держу палец на пульсе истории  или  знаю,
какое будущее ожидает человечество.
   Просто я чертовски устал. Вы ошиблись ложей, как я уже говорил...
   Поль шевельнулся, и я открыл глаза.  Откуда-то  он  достал  небольшую
папку из искусственной кожи. По-видимому, он  прятал  ее  под  пиджаком.
Иначе я бы уже заметил ее. Он положил папку мне на колени.
   - Это вам.
   Я не прикоснулся к папке.
   - Будь проклято ваше появление, Поль.
   - Мы  выделили  человека,  который  будет  прикрывать  вас,  -  мягко
произнес он.
   - Мне не нужно прикрытие.
   - А что будет, если вы окажетесь в тяжелом положении?
   - Я сам из него выберусь.
   - Знаете ли вы, какой вас ждет риск, Квиллер?
   - А у КЛД было прикрытие?
   - Да,  но  очень  трудно  уберечь  человека  от  выстрела  с  дальней
дистанции.
   - Они разделаются со мной таким же способом, если уж до этого дойдет.
Никакого прикрытия, Поль. И не вздумайте прикреплять ко  мне  людей  без
моего ведома. Я предпочитаю действовать в одиночку.
   Запульсировала вена на ноге, предвестник судороги. Я  шевельнулся,  и
папка скользнула на пол. Я оставил ее там, где она упала.
   Заиграла музыка.
   - Можете положиться на двух людей, - произнес Поль.
   - Никаких людей!
   - Один - американец,  Фрэнк  Брэнд;  другой  -  молодой  немец,  Ланц
Хенгель. Они...
   - Пусть они оставят меня в покое.
   - У вас есть связной...
   - И связной мне не нужен.
   - Ваш связной - я.
   - Тогда и вы держитесь от меня подальше! Если уж я возьмусь  за  это,
то только на своих условиях. Они не должны  были  посылать  этого  Поля,
ловить меня на крючок.  Ублюдки...  Чарингтон  мертв  -  давай  другого!
Интересно, кого они найдут после меня? Шесть тяжелых месяцев - и  теперь
опять! И только потому, что я оказался под рукой, а  в  их  распоряжении
был крючок с наживкой. "Существует только один  способ  убедить  его,  -
так, наверное, говорили они, стоя вокруг письменного стола в  просторном
лондонском кабинете, где пахло свежим лаком, - и этот способ  -  сказать
ему, что Цоссен в Берлине". И они задымили сигарами и послали за Полем.
   Мне было безразлично, соответствовал ли истине  монолог  относительно
возрождающегося фашизма или нет. Услышав про Цоссена, я не нуждался ни в
каких других приманках. Поль зря тратил время.
   Начиналась судорога, и я прополз на четвереньках обратно в ложу и сел
в кресло, будто только что вернулся после антракта. Поль  сделал  то  же
самое и аккуратно обтер руки о колени.  Я  сидел  с  закрытыми  глазами,
размышляя.
   Я понимал, что сам во всем виноват. Много  лет  я  действовал  сугубо
конспиративно,  как  был   обучен,   поэтому,   когда   меня   направили
сотрудничать  с  федеральной  комиссией  "Зет"  для  выявления   военных
преступников и предания их суду  Ганноверского  трибунала,  я  не  видел
надобности вылезать на свет божий. Иначе мое лицо за эти  полгода  стало
бы известно  всем,  в  том  числе  и  людям,  вооруженным  винтовками  с
телескопическим прицелом.
   Однако это могло бы и не заботить меня, так как я ездил из  Ганновера
в Берлин и обратно  с  охраной  в  шесть  человек,  словно  какой-нибудь
премьер-министр. Но именно мои настояния  на  соблюдении  конспирации  и
привели к тому, что я сам попался на крючок. После шести месяцев я  знал
Берлин как свои пять пальцев, как собственную физиономию,  хотя  сам  не
был известен в Берлине никому.
   Не удивительно, что они остановили свой выбор на мне.
   Некоторое время Поль, должно быть,  думал,  что  я  откажусь.  Затем,
поняв, что все в порядке, положил папку мне на колени. В ней,  очевидно,
содержалась информация, которую они  могли  мне  предоставить:  имена  и
фамилии, досье, разработки, указания - все собранное  в  архиве  Центра,
полный  и  исчерпывающий  анализ  предстоящего  поля  действия.  Но  они
обратились ко мне еще и по другой причине - потому что я знал больше их.
   - Поль, - позвал я.
   Он сидел, сложив руки на коленях, и смотрел на сцену.  Он  наклонился
ко мне.
   - Дайте указание, чтобы мой телефон не прослушивался больше.  Если  я
услышу в трубке пощелкивание, я хочу быть уверенным, что это  включилась
противная сторона.
   - Хорошо.
   - И никакого прикрытия.
   - Ладно.
   - Связь как обычно - почта и биржевые бюллетени.
   - Приемлемо.
   Сцена начала заполняться  действующими  лицами,  и  музыка  зазвучала
громче. Я попросил у Поля его фотографию, и он протянул ее  мне.  Молния
на папке открывалась бесшумно. Внутри находилась другая  папка,  черная,
поменьше.
   Это был меморандум. Между  отпечатанными  на  машинке  строками  было
начертано мое  будущее,  мой  дальнейший  образ  жизни.  Там  ничего  не
говорилось о том,  каким  образом  я  могу  умереть.  Это  был  документ
исключительно частного порядка...
   Я сунул фотографию в папку и задернул молнию.

3. СНЕГ

   Снегопад прекратился. Укатанный колесами  автомобилей,  снег  ледяным
покровом сковывал мостовые. Автомобили двигались медленно и бесшумно. На
Курфюрстенштрассе  возле  поваленной  дорожной  тумбы  стояла   разбитая
машина.   Несколько   человек   прицепляли   ее   к   грузовику,   чтобы
отбуксировать. Ржавая вода текла из радиатора.
   Над крышами домов нависло черное небо,  и  звезды  казались  небывало
близкими. В такую  ночь  легко  представить,  что  земля  тоже  является
звездой, несущейся  в  безвоздушном  мраке.  Даже  меховой  воротник  не
защищал от этой мысли.
   Я вышел из ложи за минуту до  Поля.  Спускаясь  в  толпе  по  главной
лестнице, он  уже  не  видел  меня.  Я  стоял,  прислонившись  к  стене,
разглядывая его в зеркале  над  лестницей  и  сравнивая  с  фотографией.
Проходя мимо театральной кассы, я попросил конверт,  на  улице  сунул  в
него фотографию, надписал "Евросаунд" и без  марки  опустил  в  почтовый
ящик на углу.
   В хорошую погоду дорога до моего отеля заняла  бы  минут  пятнадцать.
Сегодня на это ушло полчаса.  Ледяная  корка  похрустывала  под  ногами.
Только четверо из моих стражей находились в поле моего зрения; держась в
отдалении, они сопровождали меня от  самого  театра.  Они  хорошо  несли
службу, но, по существу,  были  бесполезны.  Вся  система  такой  охраны
бесполезна.  Предполагалось,  например,  что   в   театре   я   буду   в
безопасности, но ведь вместо Поля мог явиться и  кто-нибудь  из  врагов,
без особого труда пырнуть меня ножом, и ни один человек даже не  заметил
бы этого.
   На Бюловштрассе были вывешены последние объявления.  Заметив  фамилию
Петерса, я купил вечерние  газеты.  Эвальд  Петерс  являлся  начальником
личной охраны канцлера Эрхарда. Всего лишь месяц назад он ездил в Лондон
для обеспечения безопасности канцлера на тот  случай,  если  кому-нибудь
вздумается швырнуть в канцлера гнилым помидором,  когда  тот  приедет  с
официальным визитом в Англию. Сегодня  его  арестовали  по  обвинению  в
массовых уничтожениях евреев. Он являлся старшим  офицером  криминальной
полиции ФРГ, ответственным за охрану канцлера, президента  республики  и
государственных деятелей других стран, посещавших Бонн. Что знал  о  нем
Эрхард?  По-видимому,  ничего.  Недавно  на  партийном  съезде   вопреки
определенному давлению он  настоял  на  продолжении  судов  над  бывшими
военными преступниками и отверг  настояния  об  амнистии,  в  результате
которой многие нацисты были бы освобождены из тюрем. Если бы у него были
подозрения в отношении  своего  главного  телохранителя,  он  немедленно
расстался бы с ним.
   Петерс был  арестован  по  настоянию  комиссии  "Зет".  Я  уважал  ее
сотрудников за хватку. Внутри этой комиссии уже давно шли  волнения.  Ее
задача состояла в том, чтобы выкорчевывать  остатки  нацистов,  а  среди
руководства и  во  всех  звеньях  комиссии  находились  бывшие  нацисты,
поэтому с каждым новым арестом лояльные сотрудники все больше  и  больше
рисковали своим служебным положением. Весьма странная организация.
   Вчера арестовали Ганса Крюгера, западногерманского министра по  делам
беженцев.  Обвинение:  он  был  судьей  особого   военного   нацистского
трибунала в  оккупированной  Польше.  Через  несколько  дней  в  газетах
появится новое имя - полиция связывает сейчас  концы  порванной  нити  -
Франц Ром,  руководитель  отдела  регулирования  дорожного  движения.  Я
потратил  три  недели,  пока  отыскал  его.  Мне  это  доставило  особое
удовольствие; некоторые из тех, кого я разоблачил, кончали с собой, и  я
знал, что Ром был готов теперь в любой день сам сунуть голову в петлю. Я
не сторонник  высшей  меры  наказания  (она  была  отменена  в  Западной
Германии в 1949 году, и ладно), но эти люди сеяли вокруг себя заразу,  и
пусть лучше они повесятся, чем живут и заражают других.
   Снег поскрипывал под ногами.
   Я  свернул  в  Крейцберггартен  и  прошел  мимо  замерзшего  фонтана,
похожего на глазированный торт. Сделав десяток шагов,  я  заметил  среди
кустарника чью-то тень и отпрянул в сторону. Когда человек  прошел  мимо
меня, я вышел на свет и обратился к нему по-немецки:
   - Известите местную резидентуру. Я встретился  с  Полем.  По  буквам:
П-О-Л-Ь. Пусть незамедлительно отзовут  охрану.  Связь  осуществлять  по
известным каналам.
   - Чтобы оставить пост, я должен получить указание.
   - Чем скорее, тем лучше, - сказал я. - Пусть другие остаются,  вы  же
отправляйтесь за указанием, а затем снимите и их. Я желаю  иметь  чистое
поле деятельности сегодня с полуночи.
   Я зашагал дальше. Ближе к отелю по  Шонерлинден-штрассе  тротуар  был
очищен от снега. С Темпльгофского аэродрома, который  находился  в  миле
отсюда, донесся шум взлетающего самолета, и я обернулся - посмотреть  на
его огни.
   Утром мне предстояло вернуть билет на самолет  Люфтганзы,  вылетающий
рейсом 174, потому что между строк трижды  проклятого  меморандума  было
сказано, что я должен остаться.
   Хелдорф... Сикерт... Кальт... Наумен... Кильман...
   Больше сорока фамилий, перечисленных на одном из листков меморандума,
каждая из которых, возможно, имела связь с Гейнрихом Цоссеном, в течение
получаса засели у меня в памяти, а сам листок был присоединен к  другим,
подлежащим сожжению. Моя привычка - путешествовать налегке: к утру  весь
меморандум был кремирован.
   До сих пор я вылавливал мелкую рыбешку. За крупной добычей направляли
КЛД, но его уже нет в живых. Крупной добычей считались такие  люди,  как
Борман,  заместитель  Гитлера;  Мюллер,  генерал  фон  Риттмайстер.  Они
убежали из Берлина под огнем русских батарей в 1945 году, целая шайка их
бежала в Оберзальцерг и дальше,  в  то  время  как  узкоплечий  труп  их
фюрера, завернутый в ковер,  был  облит  бензином  и  сожжен.  Некоторые
бежали в четырехмоторном самолете Гиммлера из Флаугхафена,  находящегося
в миле отсюда, взмыв в предрассветное небо, темное от дыма  пожарищ.  Из
окна своего нынешнего номера в отеле я мог бы  видеть  огни  самолета  с
беглецами.
   Я подошел к окну. Тихая ночь, спящий город. Настоящее и прошлое  было
укутано  снегом.  Что  заставляет  нас  рыться  в  пепле  далекого  ада,
отстоящего от нас на двадцать с лишним лет?
   "Есть ли у нас время, чтобы помолиться?"  -  спрашивали  те  люди.  А
Цоссен качал головой.
   От моего дыхания оконное стекло  запотело.  В  комнате  было  слишком
жарко, я выключил отопление и поработал еще около часа.  Когда  половина
меморандума запечатлелась в моей памяти, я вышел на улицу и  погулял  по
морозному  воздуху,  чтобы  перед  сном  очистить  легкие.  Улицы   были
пустынны.
   Хотя я еще не решил, согласиться мне заменить КЛД или  нет,  но  план
действия уже  предстал  передо  мной  точно  так  же,  как  в  голове  у
шахматиста возникает весь ход предстоящей партии еще  до  того,  как  он
начал  разыгрывать  гамбит.  Я  сказал  Полю:  "Я  буду  действовать   в
одиночку", - потому что эту операцию следовало провести или быстро,  или
никогда. Это своего рода блицкриг. Я мог оставаться в этом городе месяц,
не больше. В течение месяца я должен  разыскать  Цоссена  или  выйти  из
игры.
   Для этого существовало  два  пути:  медленный  и  быстрый.  Медленный
состоял в том, чтобы вспугнуть  всех  этих  людей  одного  за  другим  -
Хелдорфа, Сикерта, Кальта, все сорок с лишним человек,  в  надежде,  что
они приведут меня к Цоссену. Поль ошибался, сказав, что  Цоссен  -  лишь
часть задания. Даже беглое чтение меморандума подсказало мне, что Цоссен
являлся всем заданием. Сбей его с  ног  -  и  повалятся  все  остальные.
Разработка всех сорока с лишним человек, возможно связанных с  Цоссеном,
прояснила бы очень многое и помогла добраться до него.  Именно  этого  и
желал Центр. Но это был медленный путь. Быстрый путь привел бы к тем  же
самым результатам. Поэтому иди прямо к Цоссену и бей.
   Быстрый путь заключался в том,  чтобы  перевернуть  вверх  тормашками
весь порядок вещей. Ради того, чтобы найти одного человека  среди  почти
четырех миллионов, я должен был заставить  его  искать  меня.  Пусть  он
узнает, что я здесь, и не для чего-нибудь  иного,  а  именно  для  того,
чтобы он раскрылся. А затем попытаться покончить с ним до того,  как  он
успеет покончить со мной. Кто быстрее. Поэтому  я  и  заявил  Полю,  что
должен работать в одиночку. Единственно  возможный  для  меня  путь  был
быстрый, и я не желал, чтобы  у  меня  под  ногами  путались  охранники,
которые будут только мешать мне и к тому же еще могут быть убиты.
   Снег поблескивал под светом фонарей. Пока я работал над меморандумом,
прошел еще небольшой снегопад, и тротуары вновь покрылись  снегом.  Было
уже далеко за полночь, на улицах ни души. После шести месяцев, в течение
которых меня прикрывали мои люди, сейчас я был одинок: мое сообщение уже
получили и отозвали охрану.
   Когда я возвращался в отель, единственные следы на снегу были мои.

4. СТЕНА

   - Ваше занятие, герр Штроблинг?
   - Торговец цветами.
   Небрежно закинув ногу на ногу, он  не  спеша  высморкался,  чтобы  мы
успели полюбоваться  его  белым  шелковым  носовым  платком.  В  петлице
темного пиджака - цветок. Брюки в полоску. Сверкающие ботинки.
   - Вы торгуете цветами?
   - Я владею несколькими цветочными магазинами.
   - Поэтому вы и носите цветок в петлице?
   - Я всегда ношу цветок.
   Кто-то захихикал.
   Унылый свет проникал через  высокие  холодные  окна.  Отопление  было
включено на полную мощность, но все же многие в зале кутались в  пальто,
словно их знобило.
   Я особенно внимательно разглядывал людей в  зале.  Подсудимые  и  без
того были мне хорошо  знакомы.  Я  не  знал,  кто  были  зрители.  Здесь
присутствовали жены обвиняемых, явившиеся в суд вместе  с  мужьями,  так
как большинство подсудимых были выпущены на  поруки  и  после  окончания
судебного процесса могли спокойно  отправляться  по  домам.  На  балконе
сидели люди, пришедшие одни,  которые  так  же  в  одиночестве  и  уйдут
отсюда. Сгорбившись в своих пальто, они  не  оглядывались  по  сторонам.
Было тут и несколько женщин. Одна  девушка  пришла  с  опозданием,  и  я
обратил на нее внимание. У нее  была  привлекательная  внешность,  но  я
заметил ее не из-за этого.
   - Пристав!
   Какой-то человек пытался выйти из зала, и по возгласу судьи служитель
остановил его у двери.
   - Куда вы идете, адвокат?
   - Я жду посыльного, господин судья.
   - Покидать зал заседаний не разрешено. Я уже предупреждал вас.
   - Но ожидаемое сообщение имеет отношение к моему клиенту...
   - Займите свое место.
   Утомл„нные голоса, давно избитые формулы. Подобная  тактика,  имевшая
целью помешать суду, была известна: защитник пытался покинуть зал, желая
получить возможность  апеллировать  к  суду,  -  его  подзащитный,  мол,
формально не присутствовал на судебном заседании, так как в это время  в
зале не было его адвоката.
   Не  менее  часты  были  и  процессуальные  протесты.  Желтые   газеты
ополчились против этого процесса и  вообще  против  всех  процессов  над
военными преступниками, в то время как в зале суда  при  каждом  удобном
случае совершались попытки превратить судебное разбирательство  в  фарс.
Председательствующий обладал удивительным терпением, благодаря  которому
держал в рамках как адвокатов, так и присяжных заседателей...
   Я  наблюдал  за  присутствующими  в  зале,  вполуха   слушая   допрос
обвиняемых.
   - Не будете  ли  вы  так  любезны  сообщить  нам,  каковы  были  ваши
обязанности в лагере, герр Штроблинг?
   Подсудимый внимательно выслушал вопрос. Аккуратно одетый, седовласый,
со спокойными глазами за тяжелыми очками в черной роговой оправе  -  его
можно было принять за пользующегося  заслуженной  известностью  врача  и
доверить ему свою жизнь.
   - Поддерживать спокойствие, порядок и, конечно, чистоту.
   - А специальные обязанности?
   - У меня не было специальных обязанностей.
   - Свидетели показывают, что вам вменялось в обязанность отбирать  для
газовых камер мужчин, женщин и детей, привозимых в лагерь в автофургонах
для скота.
   Это  произнес  обвинитель,  молодой  человек,  исхудавший  от  долгих
месяцев  ознакомления  с  материалами  дела,  каждая  страница  которого
повествовала о невообразимом.
   - Один из очевидцев утверждает, что вы  отняли  костыли  у  калеки  и
избили его до полусмерти за то, что он не мог быстро  пройти  в  газовую
камеру.
   - Я ничего не знаю об этом.
   - Вы не смеете утверждать, будто ничего не знаете. Вы можете сказать,
делали вы это или не делали. Забыть вы не можете.
   Что за цветок, камелия или гортензия, был у него в петлице? Со своего
места я не мог разглядеть.
   - Это было двадцать лет назад.
   - Это было двадцать лет назад и для свидетеля, однако он помнит.
   Я смотрел на присутствующих в зале. Среди них возник ропот.
   - Вы хотите сказать, что эти люди добровольно шли на смерть?
   - Да, мы говорили, что их ведут в дезинфекционные камеры.
   - И они оставляли свою  одежду  в  раздевалке  и  мирно  следовали  в
газовые камеры?
   - Да, без всякого принуждения.
   - Но свидетель показывает, что многие из них знали,  куда  их  ведут.
Женщины прятали своих детей в  ворохе  одежды  в  раздевалке  в  надежде
спасти  их.  Свидетель  показывает,  что  лично  вы,   герр   Штроблинг,
руководили поисками этих младенцев, и когда находили, то  насаживали  их
на штык.
   Здесь было слишком душно, слишком тягостно, чтобы лгать.
   - Это были всего лишь евреи. Я же вам говорил.
   Какой-то человек в фуражке  с  козырьком  громко  зарыдал  и  не  мог
успокоиться. Пристав вывел его. Заурядный случай.
   Миловидная девушка проводила меня взглядом. Лицо у нее было белое как
мел.
   Гул голосов.
   - ...Но я был облечен полной и законной властью,  абсолютной  властью
обращаться с этими заключенными так, как я считаю правильным!
   - И вы сочли правильным подвергать мукам десятилетнего мальчика  ради
того, чтобы развлечь ваших друзей?
   - Исключительно в порядке обучения. Но это не были  мои  друзья,  это
были мои подчиненные, большинство только