ось на землю.
   Неживым и оттого, наверное, несколько странным казался этот свет.
   Потеснив ночную мглу, он  не  столько  прояснил  картину  окружающего
мира, сколько преобразил ее.
   Знакомые улицы казались чужими, устремленными в черную бесконечность.
Дышали неясной угрозой, тайной, обязательно страшной и кровавой.
   Ратушная площадь, скоро открывшаяся  их  взору,  отчего-то  напомнила
сцену, залитую ярким светом невидимых прожекторов.
   Черные, отполированные временем булыжники тускло мерцали,  отражая  и
множа холодное сияние.
   Представление еще не началось, но все вокруг замерло в ожидании.
   И - видит Бог! - зрелище это страшило, еще не начавшись.
   Кровь леденела в жилах, и холодные пальцы  ужаса  впивались  в  горло
смертельной, безжалостной хваткой.
   - Полный бред! Впрочем, легко объяснимый...
   Рассудок доктора Брасова пытался противостоять наваждению.
   Вполне  возможно,  что  ему  удалось  бы   справиться   с   приступом
необъяснимого, почти животного  чувства,  всколыхнувшегося  в  душе,  но
времени для этого уже не осталось.
   Внезапно Дан Брасов ощутил слабое прикосновение,  похожее  на  легкий
укол.
   Боль нарастала стремительно.
   В следующее мгновение ему показалось, что острая игла больно  впилась
в шею, чуть ниже правого уха.
   И тут же превратилась в раскаленный наконечник стрелы или копья.
   Так по крайней мере показалось Дану.
   Ни о чем больше подумать он не успел.
   Не успел обернуться и даже дотянуться рукой  до  раны  -  нестерпимая
боль полыхнула в  сознании,  озарив  его  изнутри  яркой,  ослепительной
вспышкой.
   Потом наступила вечная тьма.
   Маленькая стрелка часов на крепостной башне в этот  момент,  дрогнув,
дотянулась до знака Овна - четыре гулких удара один за одним раздались в
вышине.
   Низкий  мелодичный  звон  слетел  на  землю,  поплыл  над   притихшей
Сигишоарой.
   Звук не успел раствориться в таинственной ночи.
   Будто разбуженный им, в темных  проулках  сонного  города  вспорхнул,
устремляясь в поднебесье, хриплый со сна, но уверенный крик петуха.
   Однако - запоздалый.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Энтони Джулиан

   Что это был за день!
   На севере королевства - и вдобавок в конце ноября.
   Невозможно прекрасный, наполненный  таким  ярким  солнечным  сиянием,
каким не часто полнятся летние дни в этих местах.
   Да что там в этих!
   Такой ноябрьский день мог стать подарком для Франции.
   И откровенно порадовать север Италии.
   Но и такой день, оказывается, можно было испортить.
   Тони искренне  призвал  кару  Божью  на  голову  тех,  кто  сообразил
растерзать тихую радость приветливого осеннего дня сумасшедшей гонкой по
бурелому, в тупой погоне за несчастной затравленной зверушкой.
   Он ненавидел парфорсную охоту.
   Хотя любил лошадей.
   Бешеный  галоп  рождал  в  душе  потрясающее  чувство   единения   со
стремительным, сильным и грациозным животным.
   "Наверное, в одной из прошлых жизней я  посетил  этот  мир  в  образе
кентавра", - подумал как-то Тони, в очередной раз наслаждаясь  волшебным
чувством полета.
   Однако ж объединяться с массивным, тяжело храпящим хантером    сэру  Энтони  Джулиану  вовсе  не
хотелось.
   Пожалуй, такое единство было бы оскорбительным.
   Уж лучше вселиться в быка на корриде, быть пронзенным  бандерильей  и
истечь благородной кровью под рев толпы, чем тупо ломиться  по  оврагам,
преодолевать каменные заборы и плетеные  изгороди  крестьянских  угодий,
ворота которых предусмотрительно закрывались в дни массового господского
помешательства.
   Тони хорошо помнил свой дебют - лет в четырнадцать или пятнадцать.
   Отличный наездник, он без особого труда перенес  тяготы  многочасовой
гонки и... сломался на финише, выполняя старинный обычай посвящения.
   Суть обряда проста - лапкой, хвостом,  ухом,  словом,  любым  клочком
плоти растерзанного собаками зверя хозяин охоты рисует на  щеке  новичка
кровавый треугольник.
   Только и всего.
   Юный  Тони,  окруженный  толпой  рафинированной   знати,   решительно
приблизился к  почтенному  лорду  Уорвику  -  по  иронии  судьбы  своему
будущему тестю.
   Мужественно подставил лицо.
   И лишь когда все было закончено - лорд старательно изобразил на  щеке
мальчика подобие треугольника, -  медленно  выложил  содержимое  желудка
завтрак в доме Уорвиков был  обильным  на  отменное  ярко-красное  сукно
нарядного фрака предводителя охоты.
   Странное дело: ему ни тогда, ни - уж тем  более!  -  теперь  не  было
стыдно.
   Однако - воспоминания!
   Теперь - увы! - так не порезвишься.
   Разве что разыграть приступ радикулита? Или - сердечный? Или...
   Эта идея всерьез захватила Тони.
   Однако надо было спешить, ибо вдали на холме уже  появилась  тильбюри
 хозяина охоты.
   Заболеть следовало внезапно, но остро и довольно опасно...
   Тони так увлекся  тактическим  планированием,  что  не  заметил,  как
изящная коляска внезапно  остановилась,  а  вернее  -  была  остановлена
верховым из поместья.
   Кто-то из слуг  рискнул  преградить  путь  лорду  Гатвику,  нынешнему
хозяину охоты, в самый торжественный момент - явления командующего перед
строем.
   Повод - надо полагать - был.
   "Несчастье, - обреченно подумал Тони, - дай  Бог,  обойдется  смертью
чьей-то престарелой бабушки".
   Мысль о том, что ненавистная охота теперь может не состояться, его не
посетила.
   Тильбюри между тем приближалась гораздо быстрее, чем  этого  требовал
этикет.
   Что-то случилось.
   В этом уже никто не сомневался.
   На ходу сэр Гатвик призывно махал  перчаткой,  впопыхах  сдернутой  с
подагрической руки.
   "Мать или отец?" - отстраненно подумал Тони,  быстро  сообразив,  что
хозяин поместья машет именно ему.
   И еще  одна  подлая,  стыдная  мыслишка  успела  промелькнуть  в  эти
мгновения.
   "Лучше бы - мать".
   Мысль не делала чести лорду Джулиану-сыну.
   Единственное, что могло хоть как-то извинить его в этой связи: он был
абсолютно честен.
   Как на духу.
   Сэр Энтони Джулиан не питал теплых сыновних чувств к леди Элизабет  и
отлично знал, что пользуется взаимностью.
   Странные мысли роем кружили в голове, а рука уже машинально коснулась
повода - лошадь с места ушла в галоп.
   - Друг мой... - Престарелый лорд Гатвик, помимо классической подагры,
страдал астмой, отчего задыхался. - Трагические известия...  Трагические
и престранные... Герцог Владислав Текский, ваш  однокашник,  кажется.  И
друг, как я понимаю... Словом, он... он... скончался минувшей ночью...
   Тони испытал нечто, чему за долгие  годы  так  и  не  смог  подобрать
названия.
   Иногда он называл это внутренней дрожью, иногда - лихорадкой,  иногда
- приступом непонятного состояния, отдаленно напоминающего страх и  даже
ужас, но одновременно - готовность насмерть противостоять тому,  что  их
породило.
   Внешне в такие минуты лорд Джулиан оставался спокоен,  только  слегка
бледнел, наливались черной смутной бездной карие глаза, а душа...
   Душа замирала в предчувствии событий, позволяющих  близко  подойти  к
границе двух миров, а случалось - и заглянуть за нее.
   Ничего не увидеть, но ощутить, как стынет кровь  и  трепещет  сердце,
сбиваясь с привычного ритма...
   Старый лорд между тем продолжал. Невыносимо медленно, перемежая  свой
рассказ долгими приступами мучительной одышки.
   - Он умер. Его душеприказчики разыскивают  вас  по  всему  миру,  ибо
касательно вас, Энтони, имеется некое чрезвычайно важное  и  неотложное,
как я понимаю, распоряжение покойного. Вот все, что я знаю. Но  полагаю,
друг мой, вам следует теперь ехать...
   - Я отправляюсь немедленно.  Надеюсь,  ваша  светлость  передаст  мои
извинения...
   - Какая чушь приходит вам в голову, Тони, в  такие  минуты!  Спешите,
мой мальчик. Вам на это плевать с высокой колокольни, разумеется,  но  я
буду молиться за вас! Так и знайте. Буду молиться всю эту чертову охоту,
чтоб она провалилась...
   Тони отказался от машины, присланной из имения.
   Стремительным  полевым  галопом,  рискованно  привстав  в  стременах,
пронесся он по окрестностям, вызывая недоумение местных жителей.
   Джентльмену, облаченному в красный фрак, черную бархатную  жокейку  и
лаковые  ботфорты,  по  всему,  полагалось  сейчас  следовать  прямо   в
противоположном направлении.
   Он еще не до конца верил в то, что случилось.
   Верила душа, многое уже знала и предвидела.
   И трепетала в ожидании страшного испытания.

Полина Вронская

   Вечерний звонок.
   Как обычно.
   Он звонит около восьми, как только освобождается от дел.
   Разумеется, относительно - и самых насущных. В принципе же круговерть
его бизнеса не знала остановок и передышек.
   Пару лет назад, сатанея от скуки на  далеком  Маврикии,  вырванный  с
корнем из почвы родного  российского  предпринимательства  непреодолимой
силой глупого, но неожиданно серьезного конфликта  с  властями,  он  мог
только мечтать о таком размахе дел.
   И где?
   Не в каком-нибудь оффшорном, островном захолустье -  в  самом  центре
мирового бизнеса, чопорной британской столице.
   Компания "White Star", созданная исключительно  по  странной  прихоти
лорда Джулиана, не только не канула в Лету, выполнив  главную  миссию  -
возвратив на атлантические просторы возрожденный "Титаник", - но успешно
развивалась далее, заняв  в  итоге  достойное  место  в  первой  десятке
мировых круизных компаний.
   Впрочем, насколько известно было Полине, "White Star"  не  замкнулась
исключительно в этих узких  рамках.  На  верфях  Саутгемптона  строились
новые, отнюдь не круизные суда. Речь  шла  о  перевозках  нефти,  и  это
обещало стать делом куда более серьезным, чем туристический бизнес.
   Чего-то подобного, впрочем, и следовало ожидать.
   Таков  был  Потапов  -  человек,  не   умеющий   останавливаться   на
достигнутом.
   Лорд Джулиан - что тоже легко прогнозировалось, - напротив, затеяв  и
бурно пережив авантюру с "Титаником", очень  скоро  охладел  к  проекту.
Впрочем, он безотказно подключался к делам компании, если об этом просил
Потапов, решая порой одним частным звонком проблемы, с которыми долго  и
безуспешно сражались конкуренты.
   Это, по мнению обоих - Сергея  и  Энтони,  было  вполне  справедливым
распределением обязанностей.
   Словом, можно было бы  с  уверенностью  сказать,  что  судьба  Сергея
Потапова наладилась вполне, если бы...
   Если бы не эти самые, ставшие уже традицией, вечерние звонки.
   Телефон все звонил. Полина подсознательно считала звонки. Еще  три  и
включится автоответчик: станет окончательно ясно, кто звонит, и тогда...
   Тогда она уже совершенно точно не снимет трубку.
   - Нет! - сказала она себе с решительной укоризной. - Это нечестно,  в
конце концов. Не позови он меня в Лондон...
   Мысленно она продолжала считать звонки. Сейчас прозвенел последний.
   Полина сняла трубку, опередив автоответчик всего лишь на секунду.
   - Привет! Не слишком отвлекаю?
   - Нет. Я вернулась с работы пару часов назад.
   - Так рано?
   - Буду работать дома. Пока отдыхаю.
   - Может, отдохнем вместе?
   - Вряд ли получится, Сережа.
   - Просто поужинаем где-нибудь, и я уеду.
   - Нет.
   - Просто поужинаем.
   - Боюсь, не получится даже просто поужинать.
   - Ты научилась врать.
   - Пожалуй. Извини. Я не хочу.
   - Чего не хочешь?
   - Ужинать, обедать и вообще видеться с тобой сейчас.
   - Сейчас?
   - Сейчас. Мне нужно адаптироваться, очень много непривычной работы  и
вообще...
   - Снова врешь.
   - Действительно. Снова - прости.
   - Так в чем дело?
   - Нужен тайм-аут.
   - Зачем?
   - Разобраться в себе, в том, что нас с тобой связывает.  В  общем,  в
таких случаях, кажется, говорят: я хочу побыть одна.
   - У тебя кто-то появился?
   - Муравьи. Представляешь, в моем карликовом  палисаднике  образовался
муравейник, а в нем соответственно муравьи. И похоже, палисадника им уже
недостаточно - ползут, мерзавцы, в дом.
   - Ты шутишь?
   - Про муравьев - чистая правда. В остальном же - каков вопрос...
   - Понятно... А как завтра?
   -  Сережа!  Клянусь  тебе,  хотя,   возможно,   тем   самым   нарушаю
какую-нибудь из строжайших наших инструкций... Ну  да  черт  с  ними,  с
инструкциями! Как на духу: каждое утро для меня - чистый лист, кто и что
на нем нарисует, не известно, по-моему,  даже  моему  вездесущему  шефу.
Одним словом, я не знаю, что будет завтра.
   - Как обычно.
   - Как обычно.
   - Ладно, я позвоню примерно в это же время.
   - Да ради Бога!
   Это была классическая психологическая защита. Потапов строил ее,  сам
того не ведая, почти по учебнику - слово в слово.
   Всего, что касалось их отношений и  желания  -  а  вернее,  нежелания
Полины видеться, - он снова в очередной - который уже! -  раз  будто  не
услышал.
   Зато хорошо все  понял  про  работу  и  привычно  "забил  колышек"  -
завтрашний звонок примерно в это же время.
   Который по счету?
   Сотый?
   Тысячный?
   Последнее время он звонил каждый день.
   Впрочем,  удивляться  особо  нечему,  Полине  хорошо  было   известно
"фирменное" потаповское упрямство.
   Однако ж - все равно! - удивительно, и того более -  потрясающе,  как
все изменилось в их отношениях.
   "Все переместилось в доме Облонских", - непозволительно  перефразируя
Льва Николаевича, определила для себя нынешнюю ситуацию Полина.
   Не просто переместилось - встало с ног на голову.
   Или, наоборот, пришло наконец в подобающее положение,  переместившись
с головы на ноги?
   Это нормально, когда мужчина добивается внимания любимой  женщины,  а
она размышляет над тем, какими должны быть их дальнейшие отношения.
   До сей поры у них с Потаповым все складывалось иначе. Он размышлял.
   Она страдала, иногда,  по  собственному  выражению,  "скатывалась  до
бабства" - попеременно впадала то в депрессии,  то  в  истерики  и  тихо
плакала.
   Однако оставалась рядом.
   Тянула массу дел, разгребала обыденную рабочую рутину, в  критических
ситуациях  включала  на  полную  мощность  свои   аналитические   мозги,
подставляла плечо, спину, локоть...
   Что там еще принято подставлять друзьям в трудную минуту?
   Он становился все более частым гостем  ее  одинокого  дома,  порой  -
особенно когда настроение было скверным - оставался на несколько дней.
   Но - размышлял.
   Отношения с семьей давно уже были исключительно формальными,  и  это,
похоже, вполне устраивало всех, включая жену и почти взрослого сына.
   И тем не менее...
   Полине памятна была одна - давняя уже, слава Богу! - новогодняя ночь.
Тогда Потапов провел с ней премилый вечер, наполненный теплым  мерцанием
свечей, колючими пузырьками шампанского, запахом свежей хвои,  но  около
одиннадцати засобирался домой.
   Обида на короткий  миг  застила  рассудок,  скатившись  "в  бабство",
Полина встала у двери с горе-классическим "не пущу".
   Он вырвался, забыв в эмоциональном накале надеть ботинки.
   Картинка была впечатляющей - стоило закрыть глаза,  Полина  и  сейчас
видела, как наяву.
   Залитую лунным светом, заснеженную дорожку.
   И Сергея.
   Отбежав на безопасное расстояние, он остановился и, смешно  перебирая
на снегу ногами в тонких носках, отчаянно прокричал в  темноту  дверного
проема: "Я никогда не брошу семью! Слышишь, никогда!"
   Новый год она встретила в полном одиночестве и больше к этой теме  не
возвращалась.
   Потапов был человеком слова.
   Во всем.
   К чему же лишние обиды и оскорбительные признания?
   Потом случилась  у  него  серьезная  размолвка  с  властями,  за  ней
последовал спешный отъезд, когда, по слухам, ордер на его арест был  уже
подписан.
   Последний их разговор Полина помнила наизусть.
   Ей ничего не грозит, сказал тогда Сергей, и  это  действительно  было
так. Но все же он предлагал ехать вместе.
   - Нет, - сказала Полина.
   - Это из-за нее?
   Вопрос прозвучал как-то жалко, да и сам Потапов  выглядел  не  лучшим
образом.
   - Нет. Я не вижу себя там. Вообще не  вижу.  Было  бы  у  тебя  дело,
позвал бы - пошла не раздумывая. Работать с тобой люблю и умею. А так  -
просто сидеть рядом? До кучи, что называется? Нет, не смогу.
   - А здесь?
   - Займусь наконец психологией.
   - Уверена?
   - Убеждена.
   - Что ж, вольному - воля.
   Он уехал.
   Канул в бездну, затерялся, как писали газеты,  на  каком-'то  далеком
острове.
   А Полина действительно вернулась к своей любимой  психологии,  однако
не в институтскую аудиторию  и  не  практикующим  консультантом,  что  в
принципе было возможно.
   И логично.
   Неожиданно для  многих,  преодолев  серьезные  возражения  более  чем
серьезных ведомств, она добилась  права  работать  в  крохотной  воюющей
Чечне.
   По существу - теперь наконец хватало сил самой себе признаться -  это
было бегством.
   А вернее, попыткой заглушить острую, злую тоску, что, не зная  сна  и
покоя, беспрестанно грызла душу.
   Было больно.
   Заглушить боль могло лишь нечто из ряда вон выходящее.
   Война подходила почти идеально.
   Настоящая, страшная  война,  кровавая  и  беспощадная  ко  всем,  кто
попадал в ее цепкие, жадные лапы.
   Полина оказалась в самом пекле, и... ей действительно полегчало.
   Потом Потапов снова позвал ее.
   Не просто так, а вроде бы повод подвернулся подходящий -  снова  была
работа.
   Отказать было бы сложно.
   Да и не хотелось Полине отказывать Потапову вовсе.
   В душе все еще жила мутная, тягучая тоска.
   Жила, расположившись по-хозяйски, и убираться, похоже, не собиралась.
   А новая встреча дарила надежду, пусть и призрачную - но все же.
   Надежда, однако, явилась отнюдь не робким призраком.
   Прямо в Heathrow, где Потапов встречал ее  после  трех  лет  разлуки,
едва только отзвучали первые неуклюжие приветствия, он сказал, а  точнее
- заявил, прямо глядя ей глаза:
   - И вот что, Поленька, что бы ни вышло из этой затеи с "Титаником"  и
соответственно как бы там ни сложилось  дальше,  я  решил...  Через  год
Алешке исполняется  двадцать  один.  Независим  и  дееспособен  по  всем
законам. Да и по жизни самостоятелен вполне. Словом, через  год  я,  что
называется, в полном твоем распоряжении...
   - Ты что, делаешь мне предложение?
   - Да. Но с отсрочкой на год.
   - С отсрочкой, Сережа, бывают приговоры.
   - Это у юристов. У меня своя система прав и обычаев.
   Они еще некоторое время пикировались, шутя.
   И внешне оба казались спокойными и даже беззаботными.
   Что внутренне переживал тогда Потапов, Полина не знала.
   Сама же с трудом удерживала внезапную дрожь рук и прилагала отчаянные
усилия для того, чтобы справиться с дыханием. Его немедленно перехватило
в тот момент, когда произнес он свое "с отсрочкой".
   Год прошел.
   Потапов по-прежнему оставался человеком слова.
   Он регулярно, с педантичностью  пригородного  поезда,  отходящего  от
перрона Victoria Station, звонил ей теперь вечерами.
   Полина размышляла.
   Впрочем, размышлять было уже не о чем.
   Она просто готовилась к тому, чтобы сказать "нет".
   Собиралась с силами, потому что даже  теперь,  когда  окончательно  и
бесповоротно стало ясно: Сергей Потапов ей  совершенно  безразличен  как
мужчина и даже не очень приятен, пожалуй, - сказать  об  этом  ему  было
непросто.
   Но так случилось.
   И сколько ни ломала Полина свою умную голову,  взять  в  толк,  когда
именно и почему так случилось, она не могла.
   Где уж тут было найти слова, чтобы сообщить об этом ему?
   А объяснить?
   Уму непостижимо!
   Около года она жила в столице Соединенного Королевства.
   По странному стечению обстоятельств, в  Belgravia,  в  том  же  самом
районе Лондона, где  некогда  волей  лорда  Джулиана  расположился  офис
возрожденной компании "White Star".
   Совсем рядом с Downshire House, где  и  теперь  располагался  главный
офис компании.
   Небольшая квартира, собственно - половина узкого  двухэтажного  дома,
каких много в этой части Лондона, плюс незаметный снаружи цокольный этаж
и крохотный внутренний палис