Разумеется, кроме пропавшего черепа, находившегося уже  очень  далеко
от развалин рокового замка.
   В этом Костас Катакаподис отчего-то был совершенно уверен.
   Делать в Поенари, таким образом, было совершенно нечего.
   Но - шел.
   Уверенно.
   И довольно быстро.
   Солнце палило вовсю, когда достиг он подножия холма.
   И вообще все здесь было,  как  прежде,  когда  они,  все  семеро,  не
всегда, разумеется, весело и дружно, но вполне сносно обитали на пыльных
развалинах.
   Впрочем, так, надо полагать, здесь было  всегда  -  лет  как  минимум
триста.
   Целую вечность.
   Ноги еще не забыли знакомой узкой тропы, ведущей наверх, к развалинам
замка.
   Он поднимался быстро, легко перепрыгивая с уступа на уступ,  и  скоро
достиг вершины, сразу же  ощутив  в  знойной  тишине  дыхание  прохлады,
которую почему-то неизменно источают старинные каменные строения.
   Груды камней - все, что осталось от неприступной  некогда  крепостной
стены - местами были довольно высоки,  и  карабкаться  по  ним  было  не
так-то просто, но Костас хорошо знал, где и как обойти завалы.
   Несколько шагов в сторону, в заросли кустарника  -  и  проникнуть  на
территорию  крепости  можно  было  почти   беспрепятственно.   Возможно,
объяснил как-то покойный доктор  Эрхард,  это  были  именно  те  участки
крепостной стены, которые приняли на себя первые удары турок.
   "Теперь, однако, это уже не имеет  никакого  значения,  -  неожиданно
подумал Костас. - Вряд ли кто-нибудь в ближайшее время займется историей
Поенарского замка. А может, как раз наоборот..."
   Мысль была случайной, он так и не завершил ее.
   Оглядываясь по сторонам, думал о другом, более близком и волнующем.
   Ничто  внутри  разрушенной  крепости   не   напоминало   о   погибшей
экспедиции.
   Ничто.
   Словно никто никогда не стоял  здесь  лагерем,  не  жег  костров,  не
разбивал походных лабораторий, медицинских пунктов и станций связи.
   И... не умирал страшной, необъяснимой смертью.
   Все было убрано так аккуратно и одновременно незаметно, что  казалось
- нога человека не касалась этих камней с того дня, как  лютые  янычары,
сделав свое черное дело, покидали пепелище.
   "Местные власти наверняка постарались. - Поначалу Костас  разозлился,
но быстро остыл. - Все правильно. Зачем пугать народ? Какие-никакие,  но
все же забредают туристы. И вообще..."
   Уборка была проведена столь тщательно, что он потратил немало времени
на поиски лаза, ведущего в подземелье.
   Того самого, что долго, с истинно немецкой аккуратностью - не приведи
Бог   повредить   какой-нибудь   ценный   экспонат   -   разбирали   два
немногословных студента.  Похожие,  как  братья,  крепыши,  воспитанники
доктора Эрхарда, они неукоснительно следовали его инструкциям:  едва  ли
не каждый камень выковыривали из завала руками, в кровь сдирая  костяшки
пальцев.
   Позже выяснилось - не напрасно.
   Или как раз наоборот - совершенно напрасно?
   Но как бы там ни было, именно тот лаз привел их к тайнику с проклятым
черепом.
   Когда последний раз он спускался туда? Давно.
   Он помнил: это было за пару дней до того, как  обнаружился  тайник  с
черепом.
   Все были еще живы и надеялись.
   Не слишком пламенной, правда, была эта надежда - как-никак три месяца
кропотливой работы истрачены были впустую.
   Особых сюрпризов, пожалуй, не ждал уже никто.
   Разве что сам доктор Эрхард.
   Размышляя, Костас без  особых  проблем,  аккуратно  сполз  по  узкому
колодцу лаза.
   Ощущение было не слишком приятным, густая пыль немедленно набилась  в
нос - дышать стало трудно. Глаза  он  зажмурил  -  и  потому  лишен  был
возможности  видеть,  но  самым  неприятным,  пожалуй,  было  отсутствие
какой-либо опоры под ногами.
   Однако лаз был неглубоким, все кончилось довольно быстро.
   Под ногами была теперь надежная  твердь  каменного  настила,  пыльное
облако рассеялось, как по мановению  волшебной  палочки.  А  дышалось  в
подземелье, надо сказать, довольно легко -  воздух  был  прохладным,  но
совершенно сухим, без примеси отвратительного запаха гнили, тем  паче  -
тления, и даже болотного дыхания подземных вод. Ничего этого не  было  в
подземелье замка - похоже, те, кто строил крепость, точно знали, в каком
именно месте следует это делать.
   Некоторое время он стоял, не двигаясь и стараясь  даже  не  дышать  -
чутко, как зверь, прислушиваясь к тому, что происходит вокруг. Глаза уже
кое-что различали в темном пространстве.
   Но ничто не предупреждало об опасности.
   Ни звука.
   Ни мимолетного движения.
   Мертвое подземное царство. Напрочь лишенное обитателей.
   Костас включил фонарик.
   Каменные своды подземелья снова, как и в  первый  раз,  поразили  его
своей  основательной  монументальностью.  Массивные   граненые   колонны
заметно расширялись кверху, напоминая  вековые  деревья  с  раскидистыми
могучими кронами. Мощью своей  они  поддерживали  свод  огромного  зала,
продолженного анфиладой убегающих в разные стороны коридоров.
   Сверху давно уже не было почти ничего  -  груды  камней  и  фрагменты
мощных стен, но здесь, глубоко  под  землей,  все  сохранилось  почти  в
первозданном виде.
   Надо полагать, путей, ведущих в подземелье крепости, было не  так  уж
много, и уж тем более немного было людей, которым известно было  про  те
потаенные лазы. К тому же, покидая крепость, защитники завалили  их  так
ловко, что дотошной экспедиции  доктора  Эрхарда,  вооруженной  едва  ли
самой  новомодной  техникой,  потребовалось  несколько  месяцев,   чтобы
обнаружить один лаз.
   Только один.
   Второй "рассекретил" явившийся в полночь журналист.
   А ведь наверняка были и другие.
   Однако каждый  коридор,  убегающий  из  подземного  зала,  был  также
завален, если не замурован.
   Тайник с драгоценным черепом, однако, обнаружен был непосредственно в
зале, в основании одной из колонн.
   Впрочем, эту загадку доктор Эрхард разгадал почти сразу  -  крепость,
со всеми своими тайными лазами и схоронами, строилась при жизни грозного
Дракулы и, вероятнее всего, под  его  личным  руководством.  Злополучный
череп от чужих злобных, жаждущих мести рук прятал совсем другой человек.
Возможно, один, не имеющий помощников.  Возможно  к  тому  же  -  доктор
Эрхард склонялся к этой гипотезе, - это была  женщина.  Что  ж,  в  этом
случае она сделала и так слишком много.
   Значит, очень уж  дорог  был  ей  тот,  чьи  останки  спасала  она  в
подземелье.
   Костас вспомнил о поенарской принцессе.
   Но тут же отверг эту мысль - нет, не она.
   Ибо к тому времени, как голова рыцаря Дракона была  отсечена  от  его
тела, она, невенчанная жена его, уже покинула этот мир.
   Если только не призрак ее восстал из бурных вод Арджеша.
   Луч фонарика метнулся  по  темным  каменным  сводам  -  рука  Костаса
дрогнула.
   Однако еще одна мысль, мелькнувшая  в  сознании,  вроде  бы  отогнала
страх.
   Портрет.
   Если историю с портретом, конечно, не придумала  бойкая  трактирщица,
он должен быть где-то здесь.
   И подступиться к нему, по идее, можно, не  прилагая  больших  усилий.
Ведь удалось это Льяне, не хрупкой, правда, но все же женщине.
   Стены центрального, как полагали ученые, зала и поверхность колонн за
три месяца были исследованы более чем тщательно.  Даже  в  ультракрасных
лучах и с прочими хитростями.
   И портрет? Вряд ли они пропустили бы такую находку.
   Оставались коридоры.
   Числом семь,  разной  ширины  и  протяженности,  в  том  смысле,  что
некоторые были замурованы уже в самом начале. Другие тянулись  несколько
метров - и только потом на пути возникал мощный каменный завал.
   С какого начать?
   Не  обладая  достаточной   информацией,   Костас   решил   довериться
собственной интуиции.
   Для чистоты эксперимента  он  даже  крутанулся  вокруг  себя,  словно
исполняя неведомый  ритуальный  танец,  и  замер  в  тот  момент,  когда
почувствовал головокружение.
   "Не хватало только растянуться на  ровном  месте.  Разбить  голову  о
какую-нибудь каменюку и остаться  здесь  навсегда.  Хранителем  сокровищ
незабвенного графа  Дракулы.  Ох,  простите,  ваша  светлость,  герцога,
конечно же, герцога..."
   Интуиция подвела.
   Он безуспешно обследовал уже третий коридор и подумывал о том,  чтобы
продолжить работу завтра.
   И  даже  о  том  подумывал,  зачем,  собственно,   дался   ему   этот
таинственный портрет?
   Череп требовал от него грозный работодатель.
   Вкупе с теми, кто не побоялся пролить  столько  невинной  крови  ради
древних костей.
   И более - ничего.
   Однако родилось и окрепло в душе какое-то странное, тупое упрямство.
   Медленно шарил яркий луч фонарика по каменным сводам, пядь  за  пядью
исследуя  шероховатую  поверхность,  пока   не   натыкался   на   глухое
препятствие завала.
   Но и его осматривал с не меньшим упорством.
   И только потом переходил в следующий коридор.
   Этот был уже третьим.
   Светящееся табло часов на запястье подсказывало Костасу, что близится
вечер, а вернее - сумерки.
   Однако они коротки в горах, лиловый туман ненадолго окутывает склоны,
следом почти сразу же наступает непроглядная темень.
   - Сорок минут. Может, чуть больше, - подытожил Костас,  обращаясь  то
ли к себе самому, то ли к часам, то ли  к  неведомым  духам,  населяющим
подземелье. - Сорок минут. И - баста.
   Дескать, потерпите.
   Осталось не так уж долго.
   Возможно - и даже вероятно, - это было простым совпадением.
   Возможно, впрочем, они, неведомые, услышали его и  неожиданно  решили
вознаградить.
   За долготерпение.
   И вежливость.
   Ровная, старательно сложенная из гладко  отшлифованных  камней  стена
коридора в одном месте была сработана явно небрежно.
   Резкий,  похожий  на  неровную,  глубокую  складку  выступ   уродливо
рассекал гладкую поверхность стены.
   К тому же небезопасно.
   Наскочить на него впотьмах было довольно просто, а последствия  могли
быть самыми неприятными. Выступающий край  странного  каменного  нароста
был острым как бритва.
   - Ах ты... - Костас резко остановился  в  нескольких  сантиметрах  от
опасной преграды. - Интересная  штука.  И  не  простая.  Ловушка?  Очень
похоже. Бежишь так, поспешая, по темному коридору, пусть  и  с  факелом,
или, как я теперь, с фонарем, но поглядываешь-то все  больше  вперед  да
под ноги, а не по сторонам. И с  размаху  нарываешься  на  такое  вот...
приспособление. Серьезное приспособление, надо сказать. Чем не орудие?
   Он осторожно провел рукой по острому срезу.
   И - замер, не поверив минутному ощущению.
   Показалось - каменная твердь  дрогнула  от  легкого  прикосновения  и
вроде даже поддалась слабому нажиму осторожной руки.
   - Так просто? Не может быть.
   Сознание отказывалось верить.
   Однако рука уже настойчивее упиралась в камень.
   Недолго длилось противоборство.
   Свершилось невозможное - стена отступила перед слабой плотью.
   Нелепый  нарост  оказался  отнюдь  не  случайной  ошибкой  нерадивого
каменщика - похоже, в этом замке не было вообще ничего случайного.
   А  то,  что  наиболее  походило  на  простое  совпадение  или  чью-то
небрежность, скрывало в себе гораздо  больший  смысл,  нежели  то,  что,
казалось, исполнено было скрытого смысла.
   Впрочем, ни о чем подобном Костас подумать не успел, каменная  глыба,
оказавшаяся потайной дверью, медленно приоткрылась перед ним,  приглашая
- если хватит дерзости и сил - проследовать в неизвестность.
   Не без колебаний Костас решился.
   Помещение,  в  котором  он  оказался,  протиснувшись  в  узкую  щель,
оказалось совсем небольшим и совсем не таким  высоким,  как  центральный
зал подземелья и сводчатые коридоры.
   Более всего оно напоминало маленькую кладовку или тайник,  в  котором
на глазах потрясенных преследователей легко мог  исчезнуть  уходящий  по
коридору обитатель замка.
   Буквально раствориться в стене.
   Похоже на Дракулу.
   Очень похоже.
   Костас снова вспомнил рассказы покойного доктора Эрхарда -  тот,  кто
запомнился в веках как "сажающий на кол", был отнюдь не тупым  садистом.
Валашский  господарь  обожал  всевозможные  фантасмагории  и  розыгрыши,
леденящие душу.
   Этот, пожалуй, был из той самой серии.
   Луч фонарика скользил  по  неровным,  шероховатым  стенам  тайника  и
поначалу не находил ничего в сером каменном однообразии.
   Потом...
   Потом Костас испытал удушливый спазм ужаса.
   Глаза неожиданно столкнулись с чьим-то пристальным взглядом.
   Некто смотрел на него из темноты, в упор.
   И был почти рядом.
   Прямо напротив.
   Рука с фонариком застыла  на  мгновение,  и  этот  миг,  показавшийся
вечностью, Костас как завороженный смотрел в эти глаза.
   Огромные, миндалевидные, неподвижные.
   Неживые.
   Последняя мысль забрезжила в сознании, возвращая способность думать и
двигаться.
   - Нет, черт возьми, это не человек. И не призрак. Это... Это...
   Луч фонарика лихорадочно заметался по стене.
   Сердце в груди Костаса встрепенулось, забилось  медленно,  постепенно
возвращаясь к привычному ритму.
   - Портрет! Черт меня побери,  портрет.  Ай  да  Льянка!  Не  соврала,
глупая курица!
   Он почти пришел в себя, и рука с фонариком двигалась теперь неспешно,
постепенно отвоевывая у тьмы древнее изображение.
   Женщина на портрете, чьи глаза внимательно, как  почудилось  сначала,
разглядывали Костаса, была молода и  действительно  -  в  этом  тоже  не
солгала бойкая трактирщица - удивительно красива.
   Впрочем,  несомненно,  следовало  отдать   должное   и   неизвестному
живописцу.
   Он же, в свою  очередь,  строго  следовал  иконописным  традициям.  И
потому слегка вытянутый смуглый лик, тонкий нос и огромные миндалевидные
глаза той, что позировала ему четыреста лет назад, складывались в  облик
богоподобный.
   Нежные губы ее, как и положено было бы святой деве,  тронула  легкая,
едва заметная улыбка.
   Но главное...
   Луч фонаря снова замер, словно зацепившись за одну точку на картине.
   Да, без сомнения, главное, что рождало ощущение святости,  а  вернее,
сходства с Девой Марией, был младенец.
   Женщина на картине держала  на  руках  младенца,  столь  же  трепетно
прижимая его тонкими руками к груди, сколь тысячу раз  на  тысячах  икон
прижимает младенца Христа к себе Пресвятая Матерь Божья, Пречистая  Дева
Мария.
   - Боже правый! Поенарская  принцесса  была  матерью.  Неужто  грозный
Дракула обрек на смерть и свое дитя?
   Луч фонаря снова пустился блуждать по стене.
   Непроизвольно  Костас  сделал  несколько   шагов   вперед,   стремясь
приблизиться к портрету почти вплотную.
   Будто это могло что-то прояснить.
   Впрочем, возможно, и могло бы.
   Не случись того, что произошло.
   Сначала ему показалось, что дело заключается в пустяке: нога  неловко
встала на подвижный камень - и Костас на секунду потерял равновесие.
   Как и все в подобных случаях, он взмахнул руками,  широко,  насколько
позволяло пространство, раскинув их в стороны.
   Главное, мелькнуло в сознании, не зацепить портрет.
   Он еще не знал, что это было далеко не главным.
   Руки парили в пространстве, не касаясь портрета, и, по  всему,  давно
уже следовало обрести равновесие.
   Но вместо этого Костас почувствовал  странное  -  почва,  качнувшись,
стремительно ушла из-под ног.
   И сразу же он очутился в  чьих-то  сильных,  можно  было  подумать  -
спасительных и дружеских объятиях.
   Одно удручало и мешало поверить в это безоговорочно.
   Были те объятия холодными.
   Ледяными, как могильные плиты в старинных склепах.

Логика доктора Брасова

   - Могу вас заверить, она всегда была безупречна!  Именно  безупречна.
Потому оппонентам приходилось туго. И вообще  -  полемистом  он  был  от
Бога. Но почему - ради всего святого! - дорогая леди, у вас возник  этот
вопрос? Неужели существует повод, дающий основания усомниться?..
   Старик разволновался не на шутку.
   Встреча  с  профессором  Ионеску  была  первой  из  тех  "полезных  и
необходимых  встреч",  которые  взялся  организовать  для  друзей  лорда
Джулиана его высокопоставленный знакомец.
   Пока - надо сказать - он неукоснительно держал слово.
   Стивен Мур с утра отправился знакомиться с румынскими криминалистами,
занятыми  расследованием  сразу  нескольких  кровавых,  судя  по  всему,
все-таки ритуальных убийств.
   Полина,   внимательно   изучив   список    возможных    собеседников,
остановилась на профессоре Ионеску, этнографе и историке, хорошо знавшем
покойного доктора Брасова.
   Оба они преподавали в одном университете и  даже  принадлежали  одной
кафедре, до той поры, пока, оставив официальную службу,  Дан  Брасов  не
отправился в Сигишоару, решив полностью  заняться  главной  темой  своей
научной жизни - историей валашского господаря Владислава.
   Впрочем, надо полагать, история Влада Пронзателя  подчинила  себе  не
только научную, но и вообще всю жизнь Доктора Брасова.
   Он был одинок, замкнут, в иных увлечениях  не  замечен.  Ибо  тратить
время на что-то, помимо главной темы считал непростительной  роскошью  и
мотовством. Так говорили все, кто  знал  профессора  Брасова.  И,  право
слово, не верить им у Полины не было ни малейшего основания.
   Доктор Ионеску не принадлежал к поклонникам Дана Брасова и не был его
близким другом.
   Впрочем, близких друзей у покойного не было вообще. К тому же по ряду
сугубо научных моментов имел с ним определенные расхождения, на  которые
неоднократно указывал.
   Разумеется,  исключительно  в  рамках  ученой  полемики.  И   получал
аргументированные возражения доктора Бра-сова в ответ.
   Надо сказать, что в  глубине  души  и  то  и  другое  считала  Полина
казуистикой чистой воды, но  в  некотором  смысле  эти  малосущественные
разногласия  определили  ее  выбор.  Слепых  поклонников   и   бездумных
апологетов она опасалась.
   Однако ж выходило, что разногласия  двух  ученых  мужей  были  сильно
преувеличены, а дружба - или по меньшей мере приятельство -  существенно
преуменьшена.
   Ибо невинный вопрос относительно того, насколько логичной и  стройной
была обычно система доказательств, приводимых доктором Брасовым,  вызвал
у доктора Ионеску всплеск откровенного возмущения.
   Не хватало только рассориться со стариком, так  и  не  узнав  у  него
главного.
   Или же - более того - стать причиной легкого апоплексического удара.
   Судя  по  дряблым  старческим  щекам,   враз   побагровевшим,   такая
возможность была отнюдь не гипотетической. Полина  бросилась  сглаживать
ситуацию:
   -  Боюсь,  я  не  слишком  удачно  сформулировала  вопрос,   господин
профессор.  Полемические  способности  доктора   Брасова   не   вызывают
сомнений. Речь о другом. Существует, как вам, безусловно, известно,  два
основных  способа  ведения   научной   дискуссии,   особенно   дискуссии
письменной. Первый заключается в том, чтобы сначала  полностью  изложить
доводы оппонента и потом, один за другим, опровергнуть их. Либо - и это,
так сказать, второй способ - делать это последовательно, чередуя  доводы
противника и свои на этот счет соображения. Вот  что  я  имела  в  виду,
задавая вопрос.
   - Ну что за вопрос, дорогая dama? Разумеется, мне знакома и та и  эта
манера. Что именно вас интересует - какой придерживался коллега Брасов?
   - Совершенно верно, профессор. Какой?
   - А почему, собственно,  вас  интересует?  То  есть  какое,  в  конце
концов, это имеет значение? И для чего? Не  понимаю.  Мне  было  сказано
лицом,   заслуживающим   всяческого   доверия,   что   вы   прибыли   из
Великобритании, чтобы расследовать гибель  коллеги  Брасова.  Как  может
помочь следствию манера ведения дискуссии, которой придерживался Дан? Не
понимаю.
   - Попробую объяснить. Лицо, чье ходатайство открыло мне двери  вашего
дома, полагаю, сообщило, что по роду профессии я  психолог,  а  по  роду
занятий - аналитик.
   - Ну, разумеется. Я еще заметил, что теперь это стало  модно,  раньше
расследование вел один старый ком