определенного  рода  последовала
незамедлительно. Пожалуй, это был первый случай, когда по Стругацким ударили
из  крупных  калибров.  Академик  АН  СССР  Ю.  Францев  обвинил  авторов  в
абстракционизме и  сюрреализме, а почтенный  собрат  по  перу В. Немцов -- в
порнографии.  К  счастью,  это  были  пока еще  времена,  когда  разрешалось
отвечать  на  удары,  и за нас  в своей блестящей статье  "Миллиарды  граней
будущего" заступился И. Ефремов. Да и политический  градус  на дворе к  тому
времени поуменьшился.  Словом,  обошлось.  Идеологические  шавки  еще иногда
потявкивали  на  этот  роман из  своих подворотен,  но  тут подоспели  у нас
"Сказка о Тройке", "Хищные вещи века", "Улитка на склоне" -- и роман "Трудно
быть богом" на их фоне вдруг,  неожиданно для авторов,  сделался даже  неким
образцом  для подражания.  Стругацким  уже  выговаривали:  что  же  вы,  вот
возьмите "Трудно быть богом" -- ведь можете же, если захотите, почему бы вам
не работать и дальше в таком ключе?..
     Роман,  надо  это  признать,  удался.  Одни  читатели  находили  в  нем
мушкетерские  приключения, другие -- крутую фантастику. Тинэйджерам нравился
острый сюжет, интеллигенции -- диссидентские идеи и антитоталитарные выпады.
На протяжении доброго десятка лет по всем социологическим опросам роман этот
делил первое-второе рейтинговое место с "Понедельником". На сегодняшний день
(октябрь 1997 года) он вышел  в  России общим тиражом свыше 2 миллионов  600
тысяч экземпляров, и это не считая советских изданий на иностранных языках и
на языках народов СССР.  А среди зарубежных изданий  он до  сих пор занимает
прочное  второе  место  сразу за  "Пикником".  По  моим данным, он  вышел за
рубежом 34-мя изданиями в семнадцати странах.


"ПОНЕДЕЛЬНИК НАЧИНАЕТСЯ В СУББОТУ".
     Повесть  о магах,  ведьмах, колдунах и волшебниках  задумана была  нами
давно, еще в конце  50-х. Мы совершенно  не представляли себе сначала, какие
события  будут  там  происходить,  знали  только, что  героями  должны  быть
персонажи сказок, легенд, мифов и страшилок всех времен и народов. И все это
-- на  фоне современного научного  института  со всеми  его онерами,  хорошо
известными  одному соавтору из личного  опыта, а  другому  --  из  рассказов
многочисленных  знакомых-научников.   Долгое  время  мы  собирали   шуточки,
прозвища, смешные  характеристики  будущих героев  и  записывали все это  на
отдельных клочках бумаги (которые потом,  как  правило, терялись). Реального
же продвижения  не  происходило: мы никак не могли придумать ни  сюжета,  ни
фабулы.
     А практически все началось  с  дождливого вечера на кисловодской Горной
станции, где дружно изнывали от скуки два сотрудника Пулковской обсерватории
-- м.н.с. Б.  Стругацкий  и старший инженер Лидия Камионко.  На  дворе стоял
октябрь 1960  года.  БН только что прекратил труды свои по поискам места для
Большого  Телескопа в мокрых и  травянистых горах Северного Кавказа и теперь
ждал, пока  закончатся  всевозможные  формальности,  связанные  с  передачей
экспедиционного  имущества, списанием остатков,  оформлением отчета и прочей
скукотищей. А Л. Камионко, приехавшая на Горную станцию  отлаживать какой-то
новый прибор, отчаянно бездельничала  по причине  полного отсутствия погоды,
пригодной  для  астрономических  наблюдений.  И вот от  скуки принялись  они
как-то вечером сочинять рассказик без начала и конца, где  был такой же  вот
дождь, такая  же  тусклая  лампа  на  шнуре  и без абажура,  такая  же сырая
веранда,  заставленная старой мебелью и  ящиками  с  оборудованием, такая же
унылая скука,  но  где  при  всем  при  том происходили  всякие  забавные  и
абсолютно невозможные вещи -- странные  и нелепые люди появлялись из ничего,
совершались некие  магические действия, произносились  абсурдные  и  смешные
речи,  и  кончалась  вся  эта  четырехстраничная,  вполне  сюрреалистическая
абракадабра замечательными словами: "ДИВАНА НЕ БЫЛО!!!".
     Домой БН возвращался через Москву  с заездом к  брату-соавтору и там, в
кругу семьи, зачитал вслух эти брульоны, вызвавшие дружный
     смех и всеобщее одобрение. Впрочем, тогда все на том и закончилось, нам
и в голову не пришло, что таинственно исчезнувший диван -- это на самом деле
сказочный диван-транслятор, а  разные странные типы,  описанные там  же, это
маги,  которые  за названным транслятором гоняются.  Все шло  своим чередом,
впереди был еще не один год размышлений и самонастройки.
     Сначала  АБС  именовали  будущую книгу  "Восьмое небо",  затем "Седьмое
небо". Название "Понедельник  начинается  в субботу"  имеет  свою историю  и
довольно забавную.
     Надо  сказать,  что  начало 60-х  было  временем  повального  увлечения
Хемингуэем. Никого  не читают сейчас с таким наслаждением  и восторгом, ни о
ком  не говорят так много и так страстно,  ни за чьими книгами не гоняются с
таким  азартом, причем  все  --  вся читающая публика от старшеклассника  до
академика включительно.  И  вот однажды, когда БН сидел у себя  на работе  в
Пулковской   обсерватории,  раздался  вдруг  звонок  из  города  --  звонила
старинная  его  подруга  Наташа  Свенцицкая,  великий  знаток  и  почитатель
Хемингуэя. "Боря, --  произнесла  она со сдержанным волнением. -- Ты знаешь,
сейчас  в Доме  Книги  выбросили новый  томик  Хэма, называется "Понедельник
начинается в субботу"..." Сердце БН тотчас подпрыгнуло и сладко замлело. Это
было  такое  точное,  такое подлинно хемингуэевское название,  --  сдержанно
грустное,   сурово  безнадежное,   холодноватое   и   дьявольски  человечное
одновременно...  Понедельник начинается в субботу, это значит: нет праздника
в нашей жизни, будни переходят снова в будни, серое остается серым,  тусклое
-- тусклым... БН не сомневался  ни секунды: "Брать! -- гаркнул он. -- Брать,
сколько дадут. На все деньги!..." Ангельский смех был ему ответом...
     Шутка получилась хороша. И не пропала даром, как  это обычно  бывает  с
шутками! БН  сразу же конфисковал прекрасную выдумку, заявив, что  это будет
замечательное    название    для    будущего    замечательного   романа    о
замечательно-безнадежной любви. Этот роман  никогда  не был написан, он даже
никогда не был как следует придуман, конфискованное название жило в записной
книжке  своей  собственной  жизнью,  ждало  своего  часа и  через  пару  лет
дождалось.  Правда, АБС  придали  ему  совсем  другой, можно сказать,  прямо
противоположный сугубо оптимистический  смысл, но никогда потом  об этом  не
жалели. Наташа тоже не возражала.  По-моему, она была даже в каком-то смысле
польщена.
     Вообще, "Понедельник..." -- в значительной степени капустник, результат
развеселого коллективного  творчества. "Нужны  ли  мы  нам?" -- такой лозунг
действительно висел в одной из лабораторий, кажется,
     ГОИ. "Вот  по дороге едет ЗИМ, и им я буду задавим" --  гениальный стих
моего  старого друга  Юры Чистякова, великого специалиста по стихосложению в
манере  капитана  Лебядкина. "Мы хотим  построить  дачу.  Где?  Вот  главная
задача..."  -- стишок из газеты  "За новое Пулково". И т.д., и пр., и т.п. В
заключение  не  могу  не  отметить, что  цензура не слишком трепала эту нашу
повесть. Повестушка вышла смешная, и  придирки к ней тоже были смешные. Так,
цензор  категорически потребовал выбросить из текста какое-либо упоминание о
ЗИМе, в те времена Молотов был  заклеймен,  осужден, исключен  из  партии, и
автомобильный  завод  его  имени  был  срочно  переименован  в  ГАЗ.  Горько
усмехаясь, авторы  ядовито предложили,  чтобы  стишок  звучал так:  "Вот  по
дороге  едет  ЗИЛ, и им я буду задавим". И что же? К их огромному изумлению,
Главлит охотно на этот собачий бред согласился. И в таком вот малопристойном
виде этот стишок издавался и переиздавался неоднократно.
     Многое   тогда  нам  не   удалось  спасти.  "Министра   государственной
безопасности  Малюту  Скуратова", например. Или  строчку в рассказе Мерлина:
"Из озера поднялась рука, мозолистая и своя..." Еще какие-то милые пустячки,
показавшиеся кому-то разрушительными...
     Все  (или  почти  все),  некогда  утраченное, позже  было  благополучно
восстановлено   благодаря   дружным   и  самоотверженным  усилиям   люденов,
перерывших  кучу разных  переизданий и черновиков.  Света Бондаренко, Володя
Борисов, Вадим  Казаков, Виктор  Курильский,  Юрий  Флейшман --  спасибо вам
всем!


 * 1964--1966 годы. *

"УЛИТКА НА СКЛОНЕ"/"БЕСПОКОЙСТВО".
     С марта 1965  года у братьев  Стругацких появляется  наконец постоянный
рабочий дневник. 4 марта 1965 года два  молодых новоиспеченных писателя -- и
года еще не прошло, как они стали членами Союза писателей -- впервые в своей
жизни  приезжают  в  Дом   творчества  в  Гагры.  Здесь  все  прекрасно   --
замечательная  погода,   великолепное   обслуживание,   вкусная  еда,  почти
безукоризненное здоровье, прекрасное самочувствие, в загашниках .полно новых
идей и годных для разработки ситуаций. Все очень хорошо!
     Все  было бы изумительно  хорошо,  если бы  не  выяснилось вдруг,  что,
оказывается, Стругацкие-то находятся  в  состоянии творческого кризиса!  Они
этого пока не знают. Им кажется, что все в  порядке,  что  все  у них ясно и
понятно. Ясно,  чем надо заниматься,  и понятно, о чем они будут писать. Они
ведь  привезли  с собою неплохо задуманный  роман. Впрочем,  точнее было  бы
сказать, что это не роман, а пока еще только
     недурно придуманная  ситуация. Представьте себе остров. На этом острове
каким-то образом оказываются  люди -- терпят, например, кораблекрушение или,
скажем, прибыли туда в составе научной экспедиции. И они  видят там обезьян.
Обезьяны эти  ведут  себя  как-то не  так,  как-то очень странно, совсем  не
по-обезьяньи.  Они  жирны  и  медлительны,  и  они совсем  не  боятся людей,
наоборот  -- стараются  держаться к  ним  поближе.  И  на  острове  начинают
происходить загадочные события, внезапные сумасшествия среди людей, странные
необъяснимые смерти...  И  обнаруживается  в  глубине острова  поселок,  где
туземцы  живут  вперемешку  с  этими обезьянами  --  жалкое, явно вымирающее
племя,  состоящее   как  бы  из  одних  слабоумных  дебилов...  Ну  и  потом
выясняется, что  во всем виноваты именно эти странные  обезьяны. Выясняется,
что это не обычные обезьяны,  а некие ПАРАОБЕЗЬЯНЫ, псевдообезьяны, которые,
оказывается,  питаются человеческими мыслями. Они высасывают из человека его
интеллект, используя его так  же, как  мы с  вами используем энергию Солнца.
Только Солнце от  этого не  страдает, а люди  вот  сходят  с ума и  умирают.
Символ,  как вы понимаете,  достаточно  прозрачный: жирные, жадные, жаждущие
одних  только  плотских  радостей  существа  живут   за  счет  человеческого
интеллекта,  активно  превращая  духовное в  плотское, идеи и  замыслы --  в
дерьмо,  Да  еще  и  убивая  носителя  разума при  этом.  Обыватели. Мещане.
Жлобье...
     Вот как  это выглядело первоначально.  И весь первый день  в  Гаграх мы
занимались  тем,  что  всячески  обрабатывали  и  достраивали  эту  сюжетную
ситуацию. На второй день мы отказались от обезьян. Какое нам до  всего этого
дело  --  обезьяны  какие-то,  остров,  туземцы... Нас  общество интересует!
Социум!
     Не надо обезьян  и  не  надо острова. В конце концов, можно взять некое
государство неопределенного социального устройства. И там будут не обезьяны.
Там будет параллельная эволюция!  ТЕНЬ БЕЛКОВОЙ ЖИЗНИ на Земле. Оказывается,
с незапамятных времен на Земле существует параллельный тип живых существ, не
имеющих  самостоятельной  формы.  Это,  как зафиксировано в нашем  дневнике,
некая  ПРОТОПЛАЗМА-МИМИКРОИД.   Протоплазма-мимикроид  внедряется  в   живые
существа и  питается их  соками. Она уже уничтожила в свое время трилобитов.
Потом  она  уничтожила динозавров. Потом эта страшная  протоллазма-мимикроид
напала на неандертальцев. Это было сложней, неандертальцы имели уже  зачатки
разума, с  ними  ей было труднее бороться,  но  и  неандертальцы  тоже,  как
известно,  сошли  с   дороги  эволюции.  А  сейчас   эта  протоплазма  вовсю
размножается на людях, на  нас с вами. Замечательно,  что при  этом человек,
оккупированный протоплазмой,  не  меняется, в общем-то, в своих проявлениях.
Он  остается,   вроде   бы,   прежним  человеком  --  просто   он  перестает
интересоваться какими-либо  духовными  проблемами. У  него  остаются  только
проблемы  материальные  -- пожрать, выпить,  переспать,  поглазеть... Что же
мешает протоплазме  захватить сей  мир? А  дело  в  том, что  когда  человек
усиленно размышляет, протоплазма  этого не способна выдержать,  она начинает
распадаться,   гибнет  и  разливается  омерзительным,   быстро  испаряющимся
киселем...
     Такие вот малоаппетитные картинки возникали тогда перед нашими глазами.
Легко видеть, здесь была и социальная символика, и концепция, и новая по тем
временам сюжетная ситуация -- все было... Но ничего не получилось. Сейчас  я
уже не знаю (или не помню), почему. Не шло. Застопорило.  Опять застопорило,
как  это  уже случилось с  нами  четыре года  назад,  во  время  работы  над
"Попыткой к бегству". Опять был тупик, и опять мы испытали панику того рода,
какую мог бы  испытать  Дон  Жуан, которому врач вдруг сказал: "Все, сударь.
Увы, но вам следует забыть об этом. И навсегда".
     Исполненные паники, мы принялись судорожно  листать наши заметки, где у
нас, как и у всякого  порядочного  молодого писателя, был  громадный  список
всевозможных сюжетов, идей и ситуаций. И на одной из  этих ситуаций, издавна
нас привлекавшей и увлекавшей,  мы остановились.  Представьте  себе,  что на
некоей планете живут два вида разумных существ.  И между ними идет борьба за
выживание,  война. Причем война  не  технологическая, формы которой  земному
человеку  знакомы  и привычны, а биологическая,  которая  для  постороннего,
земного, наблюдателя  на войну вообще не  похожа.  Военные действия  на этой
планете воспринимаются  землянином  как  некое,  скажем, пока  необъясненное
физиками  сгущение атмосферы, либо  вообще  как  созидательная  деятельность
чужого разума.  Но  уж никак не  война. В  дневнике перечисляются  некоторые
приемы военных действий: "Заболачивание, и обджунгливание, и обизвесткование
(метод обороны); прямое отравление болезнями: вирусы, бактерии; расшатывание
наследственности  мутагенными  вирусами;  уничтожение <старых>  и  внедрение
новых инстинктов; вирусы, стерилизующие  мужчин..." Земляне  прилетают, и --
ах! -- оказываются в такой вот невероятной каше,  где совершенно  невозможно
отличить чьи-то целенаправленные  действия  от  судорожных  движений  слепой
Природы.
     Когда-то, несколько лет назад, такой сюжет  казался нам привлекательным
и многообещающим, и вот теперь, пребывая в состоянии паники и даже отчаяния,
мы решили попробовать его. Мы сели, как сейчас помню, на пляже и продуваемые
ледяным мартовским ветерком и
     согреваемые  уже ласковым  мартовским солнцем  принялись внимательно  и
осторожно прорабатывать ситуацию.
     ...Пандора. Конечно, планетой должна была стать Пандора. Давно уже нами
придуманная  странная  и  дикая  планета,  где  обитают странные  и  опасные
существа. Прекрасное место для наших событий -- планета, покрытая джунглями,
сплошь заросшая непроходимым лесом. Из этого  леса кое-где торчат, наподобие
амазонских  мезас,  описанных Конан Дойлем в "Затерянном мире", белые скалы,
плоскогорья,  практически  необитаемые, --  именно  здесь земляне устраивают
свои базы. Они  ведут наблюдение за планетой, практически не вмешиваясь в ее
жизнь и,  собственно, не пытаясь даже вмешиваться, потому что земляне просто
не  понимают,  что  тут  происходит. Джунгли живут  здесь  своей  загадочной
жизнью. Иногда там исчезают люди, временами их удается найти, временами нет.
Пандора превращена землянами в нечто вроде охотничьего заповедника. Тогда, в
середине 60-х, мы еще ничего не  знали  об экологии  и слыхом  не  слыхали о
Красной  книге.  Поэтому  одним  из  распространенных  занятий  людей нашего
будущего  была  охота. И вот охотники  приезжают на Пандору для  того, чтобы
убивать тахоргов,  удивительных  и  страшных  зверей... И  там  же,  на этой
планете, который  месяц уже  живет  Горбовский, и никто не понимает, что ему
здесь надо  и на что тратит он свое драгоценное время великого звездолетчика
и члена Мирового Совета.
     Горбовский  --  наш старый  герой,  в какой-то степени он олицетворение
человека будущего, воплощение  доброты  и ума, воплощение интеллигентности в
самом  высоком смысле  этого  слова.  Он сидит на краю  гигантского  обрыва,
свесив ноги, смотрит на странный лес, который расстилается под ним до самого
горизонта и чего-то ждет.
     В Мире Полудня давно-давно уже решены все  фундаментальные социальные и
многие    научные    проблемы.    Разрешена    проблема    человекоподобного
робота-андроида,  проблема   контакта   с  другими  цивилизациями,  проблема
воспитания, разумеется. Человек стал беспечен. Он словно бы потерял инстинкт
самосохранения. Появился Человек Играющий.  (Вот когда  впервые появляется у
нас   это  понятие   --  Человек   Играющий.)   Все   необходимое   делается
автоматически,  этим  заняты  миллиарды   умных  машин,  а  миллиарды  людей
занимаются только тем, чем им нравится  заниматься. Как мы  сейчас играем  в
шахматы,  в  крестики-нолики  или  в  волейбол, так  они  занимаются наукой,
исследованиями,  полетами в космос, погружениями в глубины. Так  они изучают
Пандору -- небрежно, легко, играя, развлекаясь. Человек Играющий...
     Горбовскому страшно. Горбовский подозревает, что  добром такая ситуация
кончиться не может, что рано или поздно человечество напо
     рется в  Космосе на некую  скрытую опасность, которую представить  себе
сейчас даже не может, и тогда человечество ожидает шок, человечество ожидает
стыд,  поражение,  смерти -- все, что угодно... И вот  Горбовский, со  своим
сверхъестественным чутьем на необычайное, таскается  с планеты  на планету и
ищет СТРАННОЕ. Что именно -- он и сам не знает. Эта дикая и опасная Пандора,
которую земляне так  весело и в охотку осваивают уже несколько десятков лет,
кажется ему средоточием каких-то скрытых угроз.  И он сидит здесь  для того,
чтобы оказаться на  месте в тот момент, когда  что-то произойдет. Сидит  для
того,  чтобы  помешать людям  совершать  поступки опрометчивые,  торопливые,
поймать их, как расшалившихся детей, "над пропастью во ржи"...
     Все это происходит на Горе. В Лесу же происходят свои дела. По-моему, в
самиздатовской  статье известного опального генетика Эфроимсона мы  вычитали
броскую фразу о  том,  что человечество могло бы  прекрасно  существовать  и
развиваться исключительно за счет партеногенеза. Берется женское яйцо, и под
воздействием  слабо  индуцированного  тока  оно  начинает   делиться:  через
положенное  время  получается,  разумеется, девочка, обязательно  девочка  и
притом точная,  разумеется,  копия  матери. Мужчины не нужны.  Вообще.  И мы
населили  наш  Лес  существами по крайней  мере  трех видов:  во-первых, это
колонисты,  разумная  раса, которая  ведет войну с негуманоидами; во-вторых,
это женщины, отколовшиеся от колонистов, размножающиеся партеногенетически и
создавшие  свою  очень   сложную  биологическую  цивилизацию;  и,   наконец,
несчастные крестьяне -- мужики и бабы, про которых за бранными своими делами
все попросту забыли.  Они жили себе в деревнях... Когда нужен был  хлеб, они
были  нужны.  Научились выращивать хлеб без крестьян -- про  них  забыли.  И
живут они теперь сами по себе, со своей старинной технологией, со старинными
своими  обычаями, совершенно оторванные от  бурно текущей реальной  жизни. И
вот  в  этот  шевелящийся  зеленый ад  попадает  землянин. В  первоначальном
варианте наш старый знакомец  Атос-Сидоров. Он там живет, пропадает от тоски
и исследует этот мир, не умея выбраться, не в силах найти дорогу домой...
     Вот  так возникают