первые наметки повести, ее скелет.  Идет  разработка
глав. Мы уже понимаем, как должна быть построена повесть: глава "вид сверху,
с  Горы",  глава "вид изнутри,  из Леса". Мы придумываем, что  речь крестьян
должна быть медлительна, вязка и многословна, и все они беспрестанно врут. И
врут не потому, что нехорошие или такие уж  аморальные, а просто  их мир так
устроен, что никто ничего толком не знает, все  лишь передают слухи, а слухи
почти всегда врут...
     Эти  медлительные  существа,   всеми  заброшенные,  никому  не  нужные,
становятся  для  нас  как  бы  символом  человечества, оказавшегося  жертвой
равнодушного  прогресса.  Выясняется, что нам очень интересно рисовать  этих
людей, появляется  какое-то сочувствие  к ним,  готовность к  сопереживанию,
жалость, обида за них...
     Мы начинаем писать, пишем главу за главой --  глава "Горбовский", глава
"Атос-Сидоров"    --    и    постепенно   из    самой   ситуации    начинает
выкристаллизовываться концепция, очень важная, очень для  нас существенная и
новая.   Это   концепция   взаимоотношений   между   человеком  и   законами
природы-общества. Мы  знаем,  что  все  движения  наши,  и  нравственные,  и
физические,  управляются  определенными  законами.  Мы   знаем,  что  каждый
человек, который пытается противостоять этим законам, рано или  поздно будет
сломлен,   повержен,   уничтожен,  как   был   сломлен  пушкинский  Евгений,
осмелившийся  крикнуть  Вершителю  Истории:  "Ужо  тебе!.."  Мы  знаем,  что
оседлать  Историю  может  только  тот  человек, который действует  в  полном
соответствии с ее законами...  Но что  же тогда делать человеку, которому НЕ
НРАВЯТСЯ САМИ ЭТИ ЗАКОНЫ?!
     Когда  речь идет о  законах физических,  что ж, там  проще,  мы как  бы
привыкли, притерпелись к их непреложности. Или же  научились  их обходить. А
иногда и использовать  себе во  благо. Человек должен падать -- но летает. В
том числе и в космос. А если жесткий закон природы не позволяет ему, скажем,
двигаться вспять по оси времени -- что ж, это грустно, конечно. Но это факт,
с которым можно, в конце концов, смириться, и причем  без особого напряжения
чувств.
     Гораздо  труднее  смириться  с  неодолимой  силой  законов  истории   и
общества.  Попытайтесь  представить  себе, например,  мировосприятие  людей,
которые до революции были ВСЕ, а после революции  стали НИЧТО. С детства они
знали,  что  Россия создана именно для них, и все у  них будет  замечательно
хорошо.  И  вдруг мир рухнул.  Вдруг те  социальные  условия, к которым  они
привыкли,  куда-то подевались, и  возникли совершенно новые,  безжалостные и
невероятно  жестокие.  И  при  этом  самые  умные  из  этих  людей прекрасно
понимали, что  таковы  законы развития общества, что  это не чья-то там злая
воля  бросила  их в  грязь,  на  самое дно жизни, а  слепая, но  непреложная
закономерность  истории. Как они  должны были к этому относиться? Как должен
относиться человек к  закону общества, который ему  кажется плохим? Можно ли
вообще ставить так вопрос? Плохой закон общества и хороший закон общества --
что это  такое? Производительные силы непрерывно  развиваются -- это  хорошо
или  плохо? Производительные силы рано или  поздно  войдут в  противоречие с
производственными отношениями
     --  это хорошо или плохо? Я помню, мы много рассуждали на эти темы. Это
было интересно. А потом -- очень скоро -- мы поняли,  что фактически об этом
и пишем, потому  что судьба  нашего землянина, оказавшегося  среди крестьян,
замордованных  и обреченных, как раз и содержит в себе если не ответ, то, по
крайней   мере,  сам   вопрос.  Ведь   там  у  нас  существует  и  властвует
прогрессирующая  цивилизация,  биологическая  цивилизация  женщин.  И   есть
остатки  прежнего вида гомо сапиенс, которым суждено неумолимо и обязательно
погибнуть под напором "передового,  прогрессивного". Так вот,  наш землянин,
наш собрат  по  виду, попавший в  этот мир,  --  как он  должен относиться к
открывшейся  ему  картине?  Историческая  правда  здесь  на  стороне  крайне
неприятных, чужих и  чуждых  ему самодовольных и самоуверенных  амазонок.  А
сочувствие   героя   целиком   и  полностью   на  стороне   этих  туповатых,
невежественных, беспомощных и  нелепых мужичков и баб, которые его  все-таки
спасли,  выходили, жену ему  дали, хату,  признали  его  своим... Что должен
делать,  как  должен  вести  себя  цивилизованный  человек, понимающий, куда
направлен ОТВРАТИТЕЛЬНЫЙ ему прогресс? Как он должен относиться к прогрессу,
если этот прогресс ему -- поперек горла?!..
     6 марта мы написали первые  строчки:  "Сверху  лес  был  как  пятнистая
пена..." 20 марта  мы закончили первый вариант. Мы писали быстро. Коль скоро
план был разработан в подробностях,  мы начинали писать очень быстро. Но тут
нас ждал сюрприз: поставивши последнюю  точку,  мы  обнаружили, что написали
нечто  никуда не  годное, не лезущее ни в какие ворота. Мы вдруг поняли, что
нам  нет  абсолютно  никакого  дела  до  нашего  Горбовского.  Причем  здесь
Горбовский?  Причем  здесь  светлое будущее с его проблемами, которые мы  же
сами и  изобрели?  Елки-палки! Вокруг  нас  черт  знает что  творится, а  мы
занимаемся выдумыванием проблем  и задач  для наших  потомков. Да неужели же
сами потомки  не сумеют в своих проблемах разобраться, когда  дело  до  того
дойдет?!  И  уже  21  марта  мы  решили,  что  повесть  считать  законченной
невозможно, что с ней надо что-то  делать, что-то кардинальное. Но тогда нам
было еще совершенно не ясно -- ЧТО ИМЕННО?
     Было  понятно,  что  те  главы, которые  касаются  Леса,  годятся:  там
"ситуация  слилась с  концепцией", все закончено  и закруглено.  Эта повесть
внутри повести  может даже существовать отдельно. А вот  что касается части,
связанной с  Горбовским,  то  она никуда не  годится.  Она  нам  НЕИНТЕРЕСНА
сейчас. Главы  с Горбовским надлежит вынуть  из общего  текста и отложить  в
сторону. Пусть полежат.
     (Так  они  и пролежали  "в стороне"  аж до середины  80-х,  когда  были
опубликованы отдельной повестью с названием "Беспокойство".)
     Вынуть главы было легко, трудно было их достойным образом заменить. Чем
заменить? Ответа на этот  мрачный  вопрос мы  пока не знали.  Кризис породил
половину повести, но  никуда  не  делся,  он  по-прежнему нависал  над нами.
Такого  вот  двойного кризиса ("с  разделяющимися  боеголовками") мы  еще не
видывали. Но настоящего отчаяния уже не  было --  мы были почему-то уверены,
что с проблемой справимся. В следующий раз  мы  встретились в конце  апреля.
Увы, я уже  не помню сейчас,  как и  кому пришла в голову генеральная  идея,
определившая  содержание и  суть второй  половины  повести.  В  дневнике,  к
сожалению, этого нет.  В дневнике,  собственно, и сама по себе  формулировка
идеи отсутствует. Просто  28  апреля вдруг появляется запись: "Горбовский --
Перец, Атос  -- Зыков". И тут же: "I.  Убежавшая машинка. 2. Сборы в лес. 3.
Уговаривает  всех, чтобы взяли в  лес..."  Идея о том, что  из  повести надо
убрать будущее и заменить его настоящим, возникла  и заработала.  В дневнике
появляются новые имена. Начинается разработка линии "Перец", уже в том виде,
в  котором   она  потом  реализовалась.  "Не  состоялась  встреча-рандеву  с
начальником, который иногда выходит  делать  зарядку...", "договаривается  с
шофером на  завтра...",  "ждет в  грузовике, с грузовика снимают  колеса..."
Что-то  здесь  с нами произошло, что-то важное. Возникла идея Управления  по
делам Леса  -- этой бредовой пародии на  любое  государственное  учреждение.
Каким-то образом  и кому-то из нас пришло в голову,  что одну фантастическую
линию, линию Леса, надо дополнить второй, но  уже, скорее, символической. Не
научно-фантастической,  а  именно  символической.  Один  человек  мучительно
пытается  выбраться из  Леса;  другой  человек, совсем иного типа и  склада,
должен мучительно стараться попасть в Лес, чтобы узнать, что там происходит.
     30  апреля в дневнике впервые появляется слово  "Управление", а за  ним
идет  "штатное  расписание": Группа  Искоренения,  Группа  Изучения,  Группа
Вооруженной  Охраны,  Группа Научной  Охраны...  Идет подробный план  первой
главы,  обрывки  будущих  рассуждений  героев,  и  вот  --  фундаментального
значения строчка: "Лес -- будущее".
     Именно с этого момента все встает на свои места. Повесть перестает быть
научно-фантастической --  она становится просто фантастической, гротесковой,
символической,  как вам  будет  угодно. Во  всем  появляется  скрытый смысл,
каждая  сцена  наполняется  новым содержанием. Что  такое  Лес? Лес  --  это
Будущее. Про  которое мы ничего не  знаем. О котором мы можем только гадать,
как  правило,  безосновательно, о  котором  у  нас  есть  только  отрывочные
соображения, так легко распадающиеся  под  лупой сколько-нибудь пристального
анализа. О Будущем, если честно, мы знаем достоверно лишь одно: оно совершен
     но не  совпадает  с любыми нашими  представлениями о нем. Мы  не  знаем
даже, будет ли мир Будущего  хорош или плох -- мы, в  принципе,  не способны
ответить на этот вопрос, потому что,  скорее всего,  он  будет  нам безмерно
чужд,  он  будет  до  такой степени  не  совпадать  с  любыми  нашими  о нем
представлениями,  что  к  нему нельзя  будет  применять  понятия  "хороший",
"плохой", "неважнецкий", "ничего себе".  Он будет просто чужой и ни с чем не
сравнимый, как мир современного мегаполиса ни с чем не сравним и ни с чем не
сообразен в глазах современного каннибала с острова Малаита.
     Тот Лес, который мы  уже создали, прекрасно вписывался в эту концепцию.
Почему  бы не  представить  себе,  что  в  отдаленном  будущем  человечество
сольется  с  природой,  сделается  в  значительной  мере частью ее?  Человек
перестанет быть человеком в современном смысле  этого слова. Не так уж много
для этого надо. Деформируйте  у  homo sapiens всего  лишь  один инстинкт  --
инстинкт  размножения.  Этот   инстинкт,   как  на   фундаменте,   стоит  на
бисексуальности,  на  двуполости вида.  Уберите  один  из  полов  --  у  вас
получатся абсолютно новые существа, похожие на людей, но уже не люди.  У них
будут совершенно другие, чуждые нам нравственные принципы, совершенно другие
представления о  том,  что  должно и что можно,  другие  цели, другой  смысл
жизни, в конце концов...
     И в  этом аспекте совершенно по-другому выглядел  не написанный еще мир
Управления.  Что такое Управление в  нашей  новой,  символической  схеме? Да
очень  просто -- это Настоящее! Это Настоящее, со  всем  его хаосом, со всей
его безмозглостью, удивительным  образом  сочетающейся с многоумудренностью.
Настоящее,  исполненное   человеческих  ошибок   и   заблуждений  пополам  с
окостенелой  системой  привычной антигуманности. Это  то  самое Настоящее, в
котором люди все  время думают о Будущем, живут ради Будущего, провозглашают
лозунги во  славу Будущего и в то же  время гадят на это Будущее, искореняют
это  Будущее, всячески  изничтожают  ростки  его,  стремятся превратить  это
Будущее  в   асфальтированную  автостоянку,  стремятся   превратить  Лес   в
английский  парк  со стрижеными  газонами,  чтобы  Будущее сформировалось не
таким, каким оно способно  быть, а таким, каким нам хотелось  бы его сегодня
видеть...
     Интересно,  что  эта  счастливая  идея,  которая  помогла  нам  сделать
сюжетную  линию  "Управления"  и  которая совершенно по-новому осветила  всю
повесть  в  целом,  в  общем-то, осталась  совершенно  недоступна  массовому
читателю. По  пальцам  одной руки  можно пересчитать людей,  которые  поняли
авторский замысел  целиком.  А  ведь мы по всей  повести  разбросали намеки,
расшифровывающие  нашу  символику. Казалось бы, одних только  эпиграфов  для
этого достаточно.  Будущее  как бор,  будущее  --  Лес.  Бор  распахнут тебе
навстречу,  но ничего уже не  поделаешь, Будущее  уже  создано...  И улитка,
упорно ползущая  к вершине Фудзи,  это  ведь тоже символ движения человека к
Будущему -- медленного, изнурительного, но неуклонного движения  к неведомым
высотам...
     И вот вопрос: должны ли мы, авторы, рассматривать как наше поражение то
обстоятельство, что  идея,  которая  помогла  нам  сделать повесть  емкой  и
многомерной, осталась, по сути, не понята читателем? Не знаю. Я знаю только,
что  существует  множество  трактовок  "Улитки...",  причем  многие  из этих
трактовок  вполне  самодостаточны и ни  в  чем не противоречат тексту.  Так,
может быть, это как  раз хорошо, что вещь  порождает  в  самых  разных людях
самые разные представления  о  себе? И, может быть,  чем больше разных точек
зрения,  тем больше оснований считать  произведение удачным? В конце концов,
оригинал картины "Подвиг лесопроходца Селивана"  был "уничтожен, как предмет
искусства,  не  допускающий  двоякого  толкования".  Так  что,  может  быть,
единственная возможность для "предмета искусства"  уцелеть как раз в  том  и
состоит, чтобы иметь не одно, а множество толкований?
     Впрочем,  "Улитке..."  возможность  множественного  ее   толкования  не
слишком помогла. На многие годы ее сделали  запретной для чтения. В мае 1968
года некто В. Александров  (видимо, титанического ума мужчина)  в  партийной
газете  "Правда  Бурятии"  посвятил  "Улитке...",  опубликованной в  журнале
"Байкал",  замечательные строки (цитирую  с некоторыми купюрами, ни  в малой
степени не меняющими смысла филиппики):
     "...Авторы не говорят, в  какой стране происходит действие, не говорят,
какую  формацию   имеет  описываемое   ими  общество.   Но  по  всему  строю
повествования, по тем событиям и рассуждениям,  которые  имеются  в повести,
отчетливо видно, кого они подразумевают. Фантастическое общество, показанное
А.  и  Б.  Стругацкими  <...>  -- это конгломерат людей,  живущих  в  хаосе,
беспорядке, занятых бесцельным, никому  не нужным трудом, исполняющих глупые
законы   и   директивы.    Здесь   господствует   страх,   подозрительность,
подхалимство, бюрократизм..."
     Поневоле задумаешься: а не был  ли  автор  критической  заметки скрытым
диссидентом, прокравшимся в партийный  орган, дабы под благовидным предлогом
полить  грязью  самое  справедливое  и  гуманное  советское  государственное
устройство? Впрочем, эта заметка была только первой в целой серии разгромных
рецензий  по   поводу  "Улитки...".   В  результате  повесть   была  впервые
опубликована целиком уже
     только в новейшие времена, в 1988  году. А тогда, в конце  60-х, номера
журнала "Байкал", где была опубликована часть "Управление"  (с великолепными
иллюстрациями Севера  Гансовского!), были изъяты из библиотек и водворены  в
спецхран. Публикация эта  оказалась  в  самиздате,  попала  на  Запад,  была
опубликована  в  мюнхенском  издательстве  "Посев", и  впоследствии люди,  у
которых при обысках она обнаруживалась, имели неприятности.
     Сами  соавторы  дружно любили, более того -- уважали эту свою повесть и
считали ее  самым  совершенным и  самым значительным своим  произведением. В
России  (СССР)  по  понятным причинам  общий тираж  ее  изданий сравнительно
невелик -- около 1200 тысяч экземпляров, а вот за рубежом ее издавать любят:
27 изданий в 15  странах  -- уверенный  третий результат после  "Пикника"  и
"Трудно быть богом".


 * 1967--1968 годы. *

"СКАЗКА О ТРОЙКЕ".
     Я весьма основательно забыл, с чего начиналась работа над "Сказкой...".
Если  базироваться  только  на  документах, то  создается  впечатление,  что
никакой предварительной подготовки  у нас вообще не было -- просто съехались
6  марта  1967  года в Доме творчества, что в подмосковном поселке Голицыне,
понапридумывали на протяжении четырех дней разных хохмочек, нарисовали  план
Китежграда, построили  какой-никакой  сюжетец да и  начали  на  пятый  день,
помолясь, работать черновой текст.
     Очень  возможно, что так оно все и было.  Первый план не сохранился, --
видимо, составлен был на  отдельном листочке, который потом  либо выбросили,
либо потеряли. Сохранилась только короткая запись в дневнике: "Составлен 1-й
план повести. 18  пунктов. Из  них  5, 9, 13, 17 -- Кодло обедает. Составлен
подробный  план  1-го  пункта. Имя  резонера  --  Панург".  "Кодло"  --  это
несомненно прообраз Тройки.  Похоже, само понятие "Тройка" появляется только
11  марта:  Члены:  полковник  мотокавалерии б/и  <то  есть  -- Без  Имени>,
пищевик-хозяйственник Рудольф  Архипович  Хлебоедов,  процедурщик Фарфуркис,
научный консультант и  секретарь Саша  Привалов. Представитель горисполкома,
комендант колонии тов. Зубо Иннокентий Филиппович".
     Здесь   мы   видим,   кажется,   единственное   в   истории  упоминание
имени-отчества товарища Зубо,  а что  же касается товарища  Хлебовводова, то
здесь он пока еще зовется Хлебоедовым.
     Не могу  не рассказать о возникновении  имени Фарфуркис. 22.12.66.  БН:
"...Получил еще одно  письмо из-за  границы (вернее,  из  Ленинграда, но  от
какого-то заезжего туриста Мойры Фарфуркиса). Написано по-русски  на  бланке
Роял-отеля и начинается так: "Дородой  госродин!  Длиное  время я бываю  ваш
поклоник через ваши книги.  Я  приехал  Ленинград,  желая  участвовать  вами
беседе.  Прошу  собчить  мне  вашу  возможность..." и т.д. Сообщить ему  мою
возможность я не  в состоянии, потому что он забыл написать, где остановился
и где его здесь искать. Но он дает обратный адрес в Лондоне..."
     БН  не  только  написал АН об  этом курьезном  послании  неведомого  М.
Фарфуркиса,  но и  рассказал о  нем  же друзьям и коллегам  в ресторане Дома
писателей.  Коллеги   восприняли  его  рассказ  довольно  равнодушно,  но  в
прищуренных  глазах Ильи  Иосифовича Варшавского  появился  вдруг  странный,
прямо  скажем, дьявольский  блеск, и  заметивший этот блеск  БН  моментально
догадался обо  всем.  Варшавский был  тут же  разоблачен, во  всем (с  явным
удовольствием)  признался  и  благосклонно подарил БН  замечательную фамилию
"Фарфуркис" для дальнейшего и произвольного употребления.
     Вообще же,  в отличие от "Понедельника...", "Сказка..." мало напоминает
коллективный капустник -- практически  все там придумано АБС, и  практически
единовременно,  на протяжении  этих  трех  Голицынских  недель.  Может быть,
именно поэтому авторы оказались к концу срока выжаты, как лимон, и вымотаны,
словно галерные каторжники.
     25 марта 1967 появляется  запись: "Сделали  8 стр. и ЗАКОНЧИЛИ ЧЕРНОВИК
на 132 стр. Устали до опупения.  Последние страницы брали штурмом, не кровью
-- сукровицей!"
     Признание  в  своем  роде  уникальное.  Мы,  действительно,  устали  от
"Сказки..." необычайно,  непривычно и мучительно. Очень и очень нелегкая это
работа: непрерывно хохмить и зубоскалить на протяжении двадцати дней подряд.
Полагаю, это под  силу  только безукоризненно молодым, здоровым и энергичным
людям. Во всяком случае, никогда более на подобный подвиг АБС не оказывались
способны. "Сказка..." оказалась  их последним юмористическим  произведением.
Хотя  попытки продолжить "Сказку..."  делались  неоднократно  -- сохранились
наметки,  специально  придуманные хохмочки, даже некие  сюжетные  заготовки.
Последние  по этому поводу записи в рабочем дневнике относятся к ноябрю 1988
года:
     "Тройке поручено решать межнациональные отношения методом моделирования
в НИИЧАВО, Китежграде  и  окрестностях.  Пренебрежение предложениями ученых.
Главное -- чтобы Тройка ничего не теряла -- фундаментальное условие. Поэтому
все модели ведут к чуши.
     "Гласность!" --  произнес Лавр Федотович, и все замолчали и выкатили на
него  зенки преданно и восторженно. "Демократизация!"  -- провозгласил  он с
напором, и все  встали  руки  по  швам  и выразили на лицах  решимость пасть
смертью  храбрых  по  первому  требованию  председателя.  "Перестройка!"  --
провозгласил  Лавр  Федотович и поднялся  сам. <...>  Мучительные  и опасные
поиски бюрократа. Нет таких. Кругом -- только жертвы бюрократизма".
     Однако мы  так  и