ушка,  а  в лучшем случае  -- занесение в  черный список и выдворение за
пределы литературного  процесса лет эдак  на  десять;  шаг  влево -- и ты  в
объятиях жлобов и бездарей, предатель своего дела, каучуковая совесть, иуда,
считаешь-пересчитываешь  поганые  сребреники...  Сегодняшний читатель понять
этих дилемм, видимо,  уже не в состоянии. Психологическая пропасть между ним
и людьми  моего времени уже  разверзлась, трудно  рассчитывать  заполнить ее
текстами наподобие моих комментариев, но ведь другого способа не существует,
не правда ли? Свобода, она, как воздух или  как здоровье, -- пока  она есть,
ты ее не замечаешь, не понимаешь, каково это -- без нее или вне ее.
     Существует, правда, мнение, что свобода никому и не нужна -- нужно лишь
освобождение  от  необходимости   принимать  решения.  Это  мнение  довольно
популярно  сейчас.  Ибо  сказано:  "Часто  лучший вид свободы -- свобода  от
забот". Но это, впрочем, тема совсем другого разговора.



 * 1969--1973 годы. *

"ОТЕЛЬ "У ПОГИБШЕГО АЛЬПИНИСТА".
     Нам давно  хотелось написать детектив. Мы оба были  большими любителями
этого  вида  литературы,  причем  АН,  свободно  владевший  английским,  был
вдобавок еще и  большим  знатоком творчества  Рекса Стаута,  Эрла  Гарднера,
Дэшила Хеммита, Джона Ле Карре и  других мастеров,  в те годы мало известных
массовому русскому читателю.
     Разговоры   на   тему  "а  хорошо  бы  нам  с  тобой  написать   этакий
заковыристый,   многоходовой,  с  нетривиальной   концовкой..."  велись   на
протяжении многих лет, но  снова и снова кончались ничем. Нам был совершенно
ясен  фундаментальный,  можно  сказать  --  первородный,  имманентный  порок
любого, даже самого  наизабойнейшего  детектива... Вернее, два таких порока:
убогость   криминального   мотива,   во-первых,   и  неизбежность   скучной,
разочаровывающе  унылой, убивающей  всякую достоверность изложения, суконной
объяснительной части,  во-вторых. Все мыслимые мотивы  преступления нетрудно
было  пересчитать  по пальцам: деньги, ревность, страх  разоблачения, месть,
психопатия... А в конце -- как бы увлекательны ни были описываемые перипетии
расследования -- неизбежно наступающий спад интереса, как только  становится
ясно: кто, почему и зачем.
     В  каком-то смысле  образцом  стал для  нас  детективный роман Фридриха
Дюренматта  "Обещание"  (с  подзаголовком  "Отходная  детективному  жанру").
Требовалось  что-то вроде  этого,  нечто  парадоксальное,  с  неожиданным  и
трагическим поворотом в самом конце,  когда интерес читателя по всем законам
детектива должен падать.  ЕЩЕ ОДНА ОТХОДНАЯ  ДЕТЕКТИВНОМУ ЖАНРУ виделась нам
как желанный итог  наших  беспорядочных  обсуждений,  яростных  дискуссий  и
поисков по возможности головоломного подхода, приема, сюжетного кульбита. По
крайней мере несколько лет -- без всякого, впрочем, надрыва, в охотку и даже
с наслаждением -- ломали мы голову над всеми этими проблемами, а вышли на их
решение совершенно  для  себя неожиданно, в результате очередного (умеренной
силы) творческого  кризиса,  случившегося с нами в середине  1968 года почти
сразу после окончания работы над "Обитаемым островом".
     Собственно,  кризис  вызван  был не столько творческими,  сколько чисто
внешними   обстоятельствами.  Вполне  очевидно  стало,  что   никакое   наше
сколько-нибудь серьезное произведение опубликовано в ближайшее время быть не
может. Мы уже  начали тогда  работать  над "Градом обреченным",  но это была
работа в стол -- важная, увлекательная, желанная,  благородная, но абсолютно
бесперспективная в практическом, "низменном" смысле этого слова.
     Писался  наш  детектив  легко  и азартно. Дьявольски  увлекательно было
вычерчивать план гостиницы, определять, где кто живет, тщательнейшим образом
расписывать  "time-table" --  таблицу,  определяющую, кто  где  находился  в
каждый момент времени  и что именно поделывал... Достоверность  изложения --
один  из трех Китов фантастики и,  несомненно,  Большая  Черепаха детектива.
Черновик мы закончили в  два захода, чистовик -- в один. 19 апреля 1969 года
повесть  была  готова,  а уже  в июне  с чувством исполненного  долга  и  со
спокойной совестью (финансовое будущее обеспечено, по крайней  мере, на год)
мы вернулись к работе над "Градом...".
     Нельзя, впрочем,  сказать, что мы были вполне довольны результатом.  Мы
задумывали  наш детектив как некий литературный  эксперимент.  Читатель,  по
нашему  замыслу,  должен был сначала воспринимать происходящее в повести как
обыкновенное  "убийство  в  закрытой  комнате",  и  лишь  в  конце, когда  в
традиционном    детективе    обычно    происходит   всеобщее    разъяснение,
сопровождающееся  естественным  провалом интереса, у  нас  сюжет  должен был
совершить  внезапный  кульбит:  прекращается   одна   история  и  начинается
совершенно другая.
     Замысел был хорош, но эксперимент не удался. Мы это почувствовали сразу
же,  едва  поставив последнюю  точку, но уже  ничего не  могли  поделать. Не
переписывать же все заново. И, главное, дело было не в том, что авторы плохо
постарались  или  схалтурили. Нельзя нарушать вековые  каноны таким образом,
как  это позволили  себе  АБС.  Эксперимент  не удался,  потому  что не  мог
удаться. Никогда. Ни при каких стараниях-ухищрениях. И нам оставалось только
утешаться мыслью,  что  чтение  все  равно,  как  нам  казалось,  получилось
увлекательное.
     Утешившись этим  соображением, мы изменили у  нашего детектива название
--   теперь  повесть  называлась  "Дело  об  убийстве.  Еще   одна  отходная
детективному жанру"  --  и понесли его по редакциям. Здесь нас ожидал  новый
неприятный сюрприз. Мы-то  воображали,  что  написали  добротную, проходную,
сугубо  развлекательную   повестуху  с  моралью,  и  повестуху  эту  главные
редакторы  станут у нас  рвать из рук, опережая  друг друга -- ан не  тут-то
было! Мы  забыли, в  какое время  живем. Мы как-то не учли, что сама фамилия
наша  вызывает сейчас у главных  редакторов душеспасительную оторопь и чисто
инстинктивное желание отмежеваться.
     Выяснилось,  что  мы  перехватили  с  аполитичностью и  асоциальностью.
Выяснилось,  что главным редакторам не  хватает  в повести борьбы --  борьбы
классов,  борьбы  за  мир,  борьбы  идей,  вообще хоть  какой-нибудь борьбы.
Борения  инспектора  Глебски  с самим  собой борьбой не считались,  их  было
недостаточно. Повесть лежала в "Неве", в "Авроре", в "Строительном рабочем",
повесть была  переработана в сценарий и в этом виде лежала на Ленфильме -- и
везде начальство  ныло  по поводу аполитичности-асоциальности  и просило (на
редкость дружно!) ввести в повесть ну  хотя бы неонацистов вместо вульгарных
гангстеров.  Нам  очень не  хотелось  этого делать.  Не  то чтобы  мы любили
неонацистов   больше,   чем   бандитов,   но  от   неонацистов   (обманувших
лопуха-пришельца   Мозеса)   явственно    попахивало   дурной   политической
ангажированностью  и конъюнктурной, в то время как гангстеры  -- они и  есть
гангстеры, и в Африке, и в Америке, и в Европе...
     В конце концов, уже имея дело с журналом  "Юность", мы все-таки сдались
и с  отвращением  переделали гангстеров  на неонацистов. В благодарность  за
послушание  "Юность"  потребовала изменить название. Нам было уже все равно.
Так  появился  "Отель  "У  ПОГИБШЕГО  АЛЬПИНИСТА"  (без  всякого  теперь  уж
подзаголовка)  --   провалившийся  эксперимент  профессиональных  фантастов,
попытавшихся написать детектив нового типа.


     "ПИКНИК НА ОБОЧИНЕ". Задумана  повесть была в феврале  1970 года, когда
мы съехались в ДТ  Комарове,  чтобы писать "Град обреченный", и между делом,
во время вечерних прогулок по пустынным заснеженным улочкам дачного поселка,
придумали там несколько новых сюжетов, в  том числе сюжеты будущего "Малыша"
и будущего "Пикника...".
     Самая первая запись выглядит так:
     "...Обезьяна   и  консервная  банка.  Через   30  лет  после  посещения
пришельцев  остатки  хлама,  брошенного  ими  -- предмет  охоты  и  поисков,
исследований  и  несчастий. Рост  суеверий,  департамент,  пытающийся  взять
власть на основе  владения  ими, организация, стремящаяся  к уничтожению  их
(знание, взятое с неба,  бесполезно  и вредно;  любая находка может принести
лишь   дурное  применение).   Старатели,  почитаемые  за  колдунов.  Падение
авторитета  науки.  Брошенные  биосистемы  (почти  разряженная   батарейка),
ожившие мертвецы самых разных эпох..."
     Там же  и тогда же появляется  утвержденное и окончательное название --
"Пикник  на  обочине", --  но  понятия  "сталкер" еще нет  и в помине,  есть
"старатели". Почти год  спустя, в январе 1971-го,  опять же  в  Комарове  мы
разрабатываем очень подробный, тщательно детализированный план повести, но и
в  этом плане,  буквально  накануне  того  дня,  когда  мы перестали наконец
придумывать сюжет и начали  его писать,  даже тогда  в наших разработках нет
слова "сталкер". Будущие сталкеры называются пока еще "трапперами": "траппер
Рэдрик  Шухарт",  "девушка  траппера  Гута",  "братишка  траппера Сэдвик"...
Видимо,  сам термин  "сталкер"  возник у  нас в процессе работы  над  самыми
первыми страницами текста. Что же  касается  "старателей"  и "трапперов", то
они нам не нравились изначально, это я помню хорошо.
     "Сталкер"  --  одно  из  немногих  придуманных  АБС  слов,  сделавшееся
общеупотребительным. Словечко "кибер" тоже привилось, но, главным образом, в
среде фэнов, а  вот "сталкер" пошел и вширь,  и вглубь, правда, я полагаю, в
первую  очередь все-таки благодаря фильму Тарковского.  Но ведь и Тарковский
не зря  же взял  его на вооружение -- видимо, словечко  получилось у нас и в
самом деле  точное, звонкое и емкое. Происходит оно от английского to stalk,
что означает, в частности, "подкрадываться", "идти крадучись". Между прочим,
произносится это  слово,  как  "стоок",  и правильнее  было бы  говорить  не
"сталкер", а "стокер",  но мы-то взяли его отнюдь не из словаря, а из романа
Киплинга,  в  старом,  еще дореволюционном, русском  переводе  называвшегося
"Отчаянная компания"  (или что-то  вроде этого)  --  о развеселых английских
школярах конца XIX --  начала  XX века и об их предводителе,  хулиганистом и
хитроумном юнце по прозвищу Сталки.
     Повесть  написана была без каких-либо задержек или кризисов всего в три
захода: 19  января 1971  года  начали  черновик, а  3  ноября того  же  года
закончили чистовик. Замечательно,  что "Пикник..." сравнительно  легко и без
каких-либо существенных проблем прошел в  ленинградской "Авроре",  пострадав
при этом разве что в редактуре, да и то не так уж чтобы существенно.
     Эпопея  "Пикника..."  в издательстве "Молодая Гвардия" в  это время еще
только начинается. Собственно, эпопея эта,  строго говоря, началась вместе с
1971  годом, когда повести  "Пикник..." на  бумаге еще  не существовало  и в
заявке на сборник эта повесть предлагалась только лишь в  виде самого общего
замысла.   Предполагаемый   сборник   назывался   "Неназначенные   встречи",
посвящался проблеме контакта человечества с
     иным разумом во  Вселенной и состоял из трех повестей,  двух готовых --
"Дело об убийстве" и "Малыш" -- и одной, находящейся в работе.
     Неприятности начались сразу же.
     16.04.71 -- АН: "Был я в  МолГв у Белы. Она сказала, что ничего нам  не
отломится. Авраменко  (зам. главного редактора  --  Б.Н.) просила ее открыть
это  нам  как-нибудь  дипломатично: мол,  нет  бумаги да договорный портфель
полон,  то-се, но  она  мне прямо  сказала,  что на каких-то верхах дирекции
предложили до поры до времени со Стругацкими дела не иметь никакого..."
     А  ведь  "Пикник..." еще  даже  не написан,  и речь  идет,  по сути,  о
повестях,  никогда не  вызывавших Большого  Идеологического  Раздражения,  о
повестушках совершенно  невинных  и даже аполитичных. Просто  начальство  не
хочет  иметь дело  с  "этими  Стругацкими"  вообще,  и  это  общее нежелание
вдобавок  накладывается на тяжелую внутрииздательскую ситуацию: именно в это
время происходит там смена власти и начинается выкорчевывание всего лучшего,
что создала тамошняя редакция НФ-литературы при Сергее Георгиевиче Жемайтисе
и  Беле   Григорьевне  Клюевой,   заботами   и  трудами   которых   расцвела
отечественная фантастика Второго поколения...
     В начале 80-х мы с АН самым серьезным образом обдумывали затею собрать,
упорядочить и распространить  хотя бы в самиздате "Историю одной публикации"
(или "Как это делается") -- коллекцию подлинных документов (писем, рецензий,
жалоб,  заявлений, авторских  воплей и стонов в письменном виде), касающихся
истории  прохождения в  печати сборника  "Неназначенные  встречи", гвоздевой
повестью которого стал "Пикник...". БН  даже начал систематическую работу по
сортировке и  подбору имеющихся материалов да забросил вскорости: дохлое это
было  дело,   кропотливый,  неблагодарный  и  бесперспективный  труд,  да  и
нескромность ощущалась какая-то во всей  этой затее: кто мы, в конце концов,
были   такие,  чтобы  именно   на   своем   примере   иллюстрировать   формы
функционирования идеологической машины 70-х годов, -- в особенности, на фоне
судеб  Солженицына,   Владимова,   Войновича   и   многих,  многих   других,
достойнейших из достойных.
     Кроме  того, как стало  нам ясно много-много лет спустя, мы  совершенно
неправильно  понимали  мотивы и психологию издательских работников.  Мы ведь
искренне полагали  тогда,  что редакторы наши просто боятся  начальства и не
хотят  подставляться, публикуя очередное сомнительное произведение  в высшей
степени  сомнительных авторов.  И  мы  все время  во  всех  письмах наших  и
заявлениях всячески проповедовали  то, что казалось нам абсолютно очевидным:
в  повести нет  ничего "криминального", она вполне идеологически выдержана и
безусловно  в  этом смысле  неопасна. А  что  мир  в  ней  изображен грубый,
жестокий и бесперспективный, так он и должен быть таким -- мир "загнивающего
капитализма и торжествующей буржуазной идеологии".
     Нам и в голову не приходило, что  дело тут совсем не в  идеологии. Они,
эти образцово-показательные  "ослы, рожденные под луной", ведь НА САМОМ ДЕЛЕ
ТАК  ДУМАЛИ:  что  язык  должен  быть  по   возможности  бесцветен,  гладок,
отлакирован  и уж  ни  в коем случае  не груб;  что фантастика  должна  быть
обязательно фантастична  и  уж  во всяком  случае не должна соприкасаться  с
грубой, зримой и жестокой реальностью; что читателя вообще надо оберегать от
реальности  --  пусть он  живет  мечтами,  грезами  и  красивыми бесплотными
идеями... Герои произведения не должны  "ходить"  -- они должны "выступать";
не "говорить" --  но "произносить";  ни в коем случае не "орать" -- а только
лишь   "восклицать"!..  Это   была   такая  специфическая  эстетика,  вполне
самодостаточное  представление  о   литературе  вообще  и   о  фантастике  в
частности,  такое   специфическое   мировоззрение,  если  угодно.   Довольно
распространенное, между прочим, и вполне безобидное, при условии только, что
носитель  этого мировоззрения  не  имеет возможности  влиять на литературный
процесс.
     Сборник  "Неназначенные  встречи"  вышел   в  свет  осенью  1980  года,
изуродованный, замордованный и жалкий. От первоначального варианта остался в
нем  только  "Малыш" -- "Дело об убийстве" потерялось на полях сражений  еще
лет пять тому  назад, а "Пикник..."  был так заредактирован, что  ни  читать
его, ни даже просто перелистывать авторам не хотелось.
     И  все же авторы победили. Это был один  из редчайших случаев в истории
советского  книгоиздательства:  Издательство не  хотело  выпускать книгу, но
Автор  заставил  его  сделать  это.  Знатоки  считали,  что  такое  попросту
невозможно.  Оказалось  --  возможно.  Восемь  лет.  Четырнадцать  писем   в
"большой"  и  "малый"   ЦК.  Двести   унизительных  исправлений  текста.  Не
поддающееся  никакому  учету  количество  на  пустяки  растраченной  нервной
энергии...  Да,  авторы победили,,  ничего не скажешь. Но  то  была  Пиррова
победа.
     Впрочем,  "Пикник..."  был  и остается  по сей  день  популярнейшей  из
повестей  АБС  -- во всяком  случае, за рубежом.  Тридцать  восемь изданий в
двадцати странах (по  данным на конец  1997  года). Рейтинг повести в России
тоже достаточно высок, хотя и  уступает, скажем, рейтингу "Понедельника...".
Повесть все еще продолжает жить и, может быть, даже доживет до XXI века.
     Разумеется,  текст  "Пикника..."  в  современных   изданиях   полностью
восстановлен  и приведен к авторскому  варианту.  Но  сборник "Неназначенные
встречи" мне и сегодня неприятно даже просто брать в руки, не то что читать.



 * 1973--1978 ГОДЫ. *

"ЗА МИЛЛИАРД ЛЕТ ДО КОНЦА СВЕТА".
     23 апреля 1973 года в  нашем  рабочем дневнике появляется  запись: "Арк
приехал писать заявку в "Аврору".
     1. "Фауст, XX век". Ад и рай пытаются прекратить развитие науки.
     2. "За миллиард лет до конца света"  ("до Страшного Суда"). Диверсанты.
Дьявол. Пришельцы. Спруты Спиридоны. Союз 9-ти. Вселенная..."
     Далее следует заявка, в которой суть и сюжет будущей повести излагаются
достаточно подробно и вполне узнаваемо. Редкий случае когда "скелет" повести
нам удалось построить фактически за один-единственный рабочий день.
     Разработка  продолжена была  еще  и во  время  майской встречи, мы даже
начали писать черновик и написали десяток страниц, но  потом вынуждены  были
прерваться --сначала для работы над сценарием "Бойцового кота", а потом  над
повестью "Парень из  преисподней". И только в июне 1974 года,  переписав уже
написанные десять страниц заново, мы взялись за "Миллиард..." основательно и
закончили его вчистую в декабре.
     Я уверен теперь, что задержка почти на год пошла этой повести только на
пользу. Весной 1974  года  БН оказывается  вовлечен  в  так называемое "дело
Хейфеца":   он  впервые  лоб   в  лоб  сталкивается   с  нашими  доблестными
"компетентными  органами",  к  счастью,  правда,  только   лишь  в  качестве
свидетеля.  Столкновение это (достаточно подробно описанное у  С.Витицкого в
"Поиске  предназначения")  оставило  в  душе  БН впечатления неизгладимые  и
окрасило всю атмосферу  "Миллиарда..." совершенно специфическим образом  и в
совершенно специфические тона. "Миллиард..."  стал  для БН (и разумеется, --
по закону сообщающихся сосудов  -- и для АН тоже)  повестью о  мучительной и
фактически бесперспективной борьбе  человека  за  сохранение,  так  сказать,
"права  первородства" против  тупой, слепой,  напористой силы, не знающей ни
чести,  ни  благородства, ни  милосердия,  умеющей только одно  -- достигать
поставленных  целей.  Любыми средствами,  но  зато  всегда и без  каких-либо
осечек. И  когда  писали  мы эту  нашу повесть, то ясно видели  перед  собою
совершенно реальный  и жестокий прообраз выдуманного нами  Гомеостатического
Мироздания, и себя самих видели в подтексте, и старались быть реалистичны  и
беспощадны и к себе,  и  ко всей этой придуманной  нами ситуации, из которой
выход  был, как  и  в реальности, только один  -- через  потерю,  полную или
частичную,  уважения  к самому себе. "А если у тебя хватит пороху быть самим
собой (как писал Джон Апдайк), то расплачиваться за тебя будут другие".
     Замечательно,  что  подтекст  этой  повести,   казалось  бы,  тщательно
замаскированный,  все-таки   неуправляемо  выпирал   наружу  и  настораживал
начальство  без  промаха.  Так,  "Аврора",  с нетерпением  ждавшая  эту нашу
повесть,  фактически  заказавшая ее  и  даже  заплатившая  за  нее  аванс --
несмотря   на   хорошие  рецензии,  несмотря  на  совершенную  невозможность
придраться к чему-то определенному,  несмотря на изначально доброе к авторам
отношение,  --  сразу  же  потребовала  перенести  действие  в  какую-нибудь
капстрану, а  когда авторы  отказались,  тут  же  повесть  и  отвергла  -- с
сожалением, но решительно.
     Повесть удалось опубликовать в  журнале