м положении. Гайкин, на  ходу призывая
всех  умереть, но не сдаваться, выбежал на стену и  из-под руки посмотрел на
полчища подколодинцев.
     -- Пустите в них  копией решения обкома и облисполкома за номером 2148!
-- скомандовал он и,  прыгнув  со стены --  там было  уже опасно, прильнул к
амбразуре.
     Выброшенную бумажку наступающие даже не подняли с земли. Враг подошел к
воротам и остановился.
     -- Выселяйтесь! -- разорвался криком, как бомба, Подколодный.
     -- Согласно решению  обкома и  облисполкома за номером 2157  -- вон  из
здания!!!
     --  А  я этому решению  не  подчинюсь.  Мне Столбышев хозяин,  с него и
требуй! -- парировал Гайкин.
     -- Плюю я на Столбышева! Я здесь хозяин! Выселяйтесь, а то хуже будет!
     -- Я требую подчинения закону! -- в тон Подколодному зарычал прокурор.
     -- Мне Столбышев закон!
     --  Что  твой Столбышев, где он?!  Месяц назад, когда мы  его захватили
живьем  при  переходе  границы, он у меня  чернила  пил  и клялся освободить
Крекинг-завод. Так где же он сейчас?!
     -- После этого мы получили еще три решения...
     -- А ты чернила у меня еще не пил?!
     --  Вот,  поговори  мне, -- отвечал мужественный Гайкин, -- поговори...
Подхватим арканом, тогда узнаешь, где раки зимуют!
     -- Прррокурор!!! Запишите оскорбления, нанесенные...
     --  У-у-у-у!  У-у-у-у!  У-у-у-у!  --  завыла   оглушительная  сирена  в
осажденной  крепости.   Разговаривать  стало  невозможно.  Некоторое   время
Подколодный  еще  бесновался, показывая разные бумажки, подымая их на шесте.
Осажденные специальными крючьями пытались их сорвать и уничтожить. Потом, по
знаку  Подколодного,  к  стенам  поднесли приблудившегося штатного агитатора
обкома.  Будучи не в силах говорить,  он  плевался.  И, наконец, милиционеры
стали ломать ворота, а защитники поливали их сверху горячим автолом.
     Столбышев лежал на краю оврага, ни жив  ни мертв от страха, и судорожно
копал руками ямку для головы.  Поэтому не заметил он, как  к оврагу подъехал
немецкий  трофейный  мотоцикл  БМВ, как с  него соскочил  вихрастый  парень,
перебрался через овраг и вскарабкался на стену. Через несколько минут сирены
МТС перестали выть и был дан отбой.
     -- Что за  штучки?!  --  взвыл  Подколодный. А ему из-за  стены отвечал
Гайкин торжественным тоном победителя:
     -- Только что получено решение обкома за номером 2158...
     Когда  полчища  Подколодного  отступили   и  скрылись  с  поля  зрения,
Столбышев поднялся с земли, отряхнулся и не особенно громко позвал:
     -- Товарищ Гайкин!
     Разговор между секретарем райкома  и директором МТС  велся через  овраг
(мост   был  уничтожен  Подколодным)  и  длился  недолго.  Гайкин   требовал
продовольствия, воды, медикаментов и сообщил, что у него  к уборочной ничего
не готово, так как борьба отнимает все время и силы.
     -- Вы, того  этого,  хоть пару  тракторов для вида пустите подымить  по
колхозам. Механизация все-таки... -- робко просил Столбышев.
     -- А как они в район проедут?
     -- Я уже постараюсь, вымолю решение насчет моста...
     -- Ну, тогда посмотрим...
     Мужественный  Гайкин явно  третировал Столбышева, и Столбышев переносил
все, лишь бы тот не отдавал Крекинг-завода.
     --  Подумать  только,  такое  грандиозное, так  сказать,  сооружение...
Отдать  его -- просто преступление,  -- постоянно вздыхал Столбышев. А когда
какой-нибудь,  чудом  прорвавшийся из  МТС  в  район,  трактор  появлялся  в
колхозе, матери водили детей смотреть эту диковинную штуку.

     Солнце  двигалось к закату.  Джип  грохотал  через  колдобины  и ухабы.
Столбышев  со  страхом  оглядывался, доставал из  мешочка  домашние  коржики
утюговского производства и ел. Гусь смирился с судьбой и дремал  на сиденьи.
Неожиданно машина осела набок.
     -- Ну вот, наконец-то, -- словно бы обрадовался шофер  Гриша, остановил
джип и вылезая пояснил:  -- Едем  и  едем, думаю, что  за чертовщина, как бы
чего не случилось плохого:  не спускают скаты и хоть ты убей... Ну,  теперь,
кажется, все нормально.
     Он  поднял машину  на домкрат, снял колесо, разбортовал  его и принялся
латать дыру.
     -- Ты бы, того этого, все-таки запасное колесо возил.
     --  Как можно  запасное?  Отвинтят  на  ходу и  украдут.  Шоферы,  сами
знаете...
     -- Мда...
     Столбышев доел коржики и достал из другого мешочка ватрушки.
     -- Наедайтесь, у Егорова ничего не дадут...
     -- Мда,  сволочь  этот Егоров, а не  председатель колхоза...  Его давно
пора, того этого, в загривок, чтобы и не пахло развратом в районе... Хорошие
ватрушки мастерит Утюгов... Мда!..
     --  Вы знаете,  -- с натугой  говорил  Гриша, затирая рашпилем место на
камере для латки, -- Утюгов, заведующий птицефермой, мог бы подойти на место
Егорова.
     -- Это какой? Дядя, кормилец наш?
     -- Он  самый. Обходительный  человек такой, умный, работящий...  Да вот
народ в "Заре" упрямый, не захотят его выбрать председателем...
     --  Ну, ты, того этого, не заговаривайся. Как так,  не захотят выбрать?
Сорок  дней и  сорок  ночей, если надо, буду держать  на собрании,  пока  не
выберут. Рекомендация райкома  -- это  тебе не шутка...  Кровь из носа, хоть
плачь,  да  выбирай!  Иначе  какой  же  это,  так  сказать,  демократический
централизм? Где тогда  центр и где демократия??..  Жать на них  надо  и все!
Поживем, так сказать, посмотрим...
     Столбышев  доел  ватрушки,  кротко,  по-монашески,  вздохнул и  струсил
крошки с гимнастерки.
     -- Покормить бы гуся? -- предложил Гриша.
     -- Ничего,  не сдохнет! -- тоном  опытного  хозяина ответил Столбышев и
погладил  гуся по голове.  -- Говорят, они Рим спасли. Умная  птица и бывает
вкусная.  Мда... Дела, дела...  В  роте, того этого, сухо... Плохо на данном
этапе. Голова распухла и чувство такое, как будто я  не секретарь райкома, а
головастик какой-то...
     -- Пол-литра бы на поправку, -- деловито  заметил Гриша, намазал  латку
клеем, подул, пошептал и прихлопнул ее к камере.
     -- Эх, Егоров, Егоров... Доиграется он еще у меня...
     -- У него молочная ферма хорошая.
     --  Хорошая-то хорошая, да в плохих,  так  сказать, руках.  Черствый он
человек... Мда... Голова совсем того... А, знаешь, ну его к чертям, Егорова.
Поехали в "Счастливую жизнь"!
     Собаки  в Березках, где находился  колхоз "Счастливая жизнь". встретили
Столбышева  еще  за околицей.  Один  барбос,  видно,  самый  хороший сторож,
вспрыгнул  в машину и  чуть было  не  цапнул Столбышева, но не удержался  на
ухабе и свалился на землю.
     -- И с чего они, того этого, здесь такие бешеные?
     -- Сюда наши частенько наведываются.
     -- Мда... Козел вон пасется...
     Всю ночь и утро до обеда в правлении колхоза "Счастливая жизнь" шел дым
коромыслом. В  разгаре веселья,  часам этак к  двум ночи, Столбышев подошел,
качаясь, к шурину предколхоза (старшему  кладовщику), хватил его за бороду и
с криком: "Эх! Ты -- троцкист!" съездил ему в ухо. Старший кладовщик, к тому
времени слабо  различавший, где грешная земля и где благословенное небо, где
подчиненные и  где  начальство,  размахнулся  и залепил Столбышеву  ответную
затрещину.  Они  сцепились и покатились  по полу, но более трезвые  товарищи
разлили их самогоном.
     Уже в обеденное время Гриша заторопился и, примерно сохраняя равновесие
на ходу, вынес из правления на плечах живого барашка и привязал его к капоту
джипа.
     -- Был бы прицеп!  -- почесал он в раздумье затылок и усадил на сиденье
козла.
     Козел степенно уселся, осмотрелся вокруг и на прощание закивал головой.
Столбышева вынесли и погрузили в машину последним, после мешка с картошкой.
     --  Так вы  же нажимайте!  -- за выбывшее  из строя  начальство,  отдал
руководящие указания шофер и нажал на газ.
     Собаки  опять  неистовствовали,  а  их  хозяева-колхозники  вздыхали  с
облегчением: что если бы был прицеп!..
     Говорят, что езда укачивает.  Это отсталое представление  о езде  давно
отошло в  СССР  в область предания. Через несколько километров из Столбышева
вытрусило, выбило сон и он почувствовал прилив  сил  и бодрости.  И попадись
же, как на беду, в это время на дороге заяц.
     --  Держи его!..  Ату!..  -- заорал хозяин  райкома.  Джип,  как гончая
собака,  запрыгал  через  ямы, бугорки, пни. Заяц курьерским поездом мчал по
полю, прижав уши.
     -- Врешь, не уйдешь! -- по-марксистски предрекал будущее Столбышев.
     Потом  раздался  треск и жалобное мычание: машина  налетела  днищем  на
пень. Козел  легко  и свободно,  как ангел,  отделился от сиденья,  пролетел
несколько  метров,  брякнулся  о землю,  но  сразу  же  вскочил  на  ноги  и
вприпрыжку побежал подальше  от таких веселых товарищей. Столбышев навалился
грудью  на переднее сидение, но остался жив и здоров. Он встал, топнул ногой
по железному полу,  сделал несколько танцевальных движений руками и пропел с
бессмысленным  выражением на лице: "Тай-тай... та-ра-та-тай..."  Затем он не
удержался на ногах, шлепнулся на сиденье и запрокинул голову.
     --  А  все-таки  движемся к коммунизму! --  заключил  он,  наблюдая  за
плывущими облаками.
     Шофер Гриша стонал.

--------
ГЛАВА XI. ВЕЛИКОЕ НАШЕСТВИЕ

     В орешниковском райкоме, райисполкоме, райкоме комсомола -- в этих трех
китах, которые, опираясь на силу четвертого  кита  --  районный  отдел  МВД,
держали на  себе советскую власть в районе -- было много служилого люда. Так
много, что наблюдательный  дед  Евсигней часто говаривал:  "Вот ежели  бы им
всем дать лопаты и заставить копать, так они бы за одну пятилетку до Америки
дырку скрозь землю прокопали б..."
     Не будем спорить со старым  человеком. Может быть, у него были неточные
познания  в  географии  и  о  величине  земного шара.  Может быть,  он  явно
преувеличивал  силы бюрократов. Деду это  вполне простительно,  потому что в
самой  деревне Орешниках  количество  партийных,  советских и  комсомольских
работников  можно было сравнить с количеством кроликов в Австралии, где, как
известно,  они  являются  страшным  бедствием для  страны. И  это  только  в
районном центре. А сколько их по всему району?..
     И вот в это утро привыкшие ко всяким зрелищам орешане высыпали на улицу
посмотреть великое нашествие.
     На  подводах,  верхом, на  велосипедах, пешком,  ехали, шли инструкторы
райкома,   штатные   пропагандисты,    работники   многочисленных    отделов
райисполкома,    комсомольские    работники,    парторги,    уполномоченные,
особоуполномоченные, теребильщики, инспектора, работники сельских советов. И
кого, кого только здесь не было!..
     На одном возу  ехало  сразу  четыре уполномоченных.  Рядом на  коне без
седла  ехал штатный пропагандист. Он подгонял усталую лошадь битком  набитым
портфелем:
     -- Но! Проклятая!.. Откуда, товарищи?
     -- Из колхоза  "За прочный мир,  демократию и коммунизм во всем  мире."
Организовали стрижку овец...
     -- Много настригли?
     --  Какой там!  Оказалось --  неточные сведения. Нет  там  овец.  Месяц
пробыли, ни одной не видели.
     -- Но!.. Не поела, так и идти не хочет. А не слыхали, где Петрушкин?
     --  В  этом же колхозе  обследовал  случай  яловости  коровы  "Дуньки".
Большой доклад, страниц на сто, составил.
     -- Петрушкин -- ценный работник...
     За возом легким пехотным шагом шел строй комсомольских работников.
     -- Откуда, ребята?
     --  Из  сельсовета  Тараканово. Организовывали  борьбу  комсомольцев за
досрочное начало уборочной.
     -- Но!.. Пошла... пошла... переставляй ноги!.. Ну, как?
     -- Народа нет, работать некому...
     -- Беда, не хватает людей...
     Отдельным  табуном,  размахивая  портфелями  и  полевыми  сумками,  шли
инструкторы райкома. Оттуда доносился разноголосый говор:
     -- Теребить надо. Главное, всегда за спиной стоять...
     -- Созвал, понимаешь, собрание, стукнул кулаком...
     -- У меня на лекции "Вопросы прибавочной стоимости в 1842 году в Англии
в свете трудов Маркса" был такой случай...
     -- Лучше всего через каждые  пять минут командовать:  встать! Тогда  не
заснут...
     -- Здорово, Тришкин! Откуда?
     --  Ездил в колхоз  "Радостный труд"  уполномоченным  по пуху  и  перу.
Организовывал ощипку цыплят и кур...
     -- Куда прешь? Людей подавишь!
     -- Теснота, не пройти и не проехать...
     Дед  Евсигней, Мирон Сечкин и Бугаев сидели на скамейке у дедовой избы,
курили и неторопливо переговаривались:
     -- Пылят, паразиты, как стадо. Света не видать...
     -- Вот же дармоеды! Смотри, смотри, вон тот... Эко харю разъел!
     -- Это штатный пропагандист райкома Матюков, -- пояснил Сечкин.
     Память деда была вместительна, как старорежимный сундук. Он прищурился,
почесал пятерней в седой бороде и сразу же вспомнил:
     --  А не  тот  ли  это  Матюков,  который  в 28-ом году,  при  НЭПе, на
Демьяновской ярмарке у цыган мерина украл?..
     -- Кажись, что-то в этом роде было...
     -- Ах, ты ж, ворюга! Смотри, как его разнесло!..  Помню, били тогда его
цыгане пустой бочкой. Страх! Думали, что не выживет...
     -- Большой теперь человек Матюков. Его и сам Столбышев побаивается.
     --  Оно  и  не  удивительно:  жулик  большой руки был!  -- заметил дед,
погладил бороду, сосредоточенно хлопнул  ладошкой по мухе, усевшейся  ему на
лоб,  но  не попал.  Он проследил ясными  васильковыми  глазами  ее полет  и
улыбнулся:
     --  Провалили,  паразиты, воробьепоставки,  а  тут еще  и  уборочная на
носу... Раньше,  бывало, в это время уже молотьбу добрые хозяева оканчивали,
а тепереча еще и уборочной не начинали. Осыпается хлебушко на корню...
     -- Нам-то что? Обдерут до последнего и при плохом и при хорошем урожае.
Пущай осыпается, -- Бугаев сплюнул длинной струйкой, не  вынимая цигарки изо
рта, выпустил клуб дыма и поинтересовался:
     -- А сколько у них пойманных воробьев?
     --  А ни  единого. Все  подохли, -- дед Евсигней неодобрительно покачал
головой. -- Оно хоть и птица Божья, а все ж кормить надо. Одно, знай, только
проценты считают. В день  по пять комиссий  проверяет, сколько  процентов. А
кормить некому. Поэтому,  наверное,  и  созывали  большое совещание.  Сейчас
будут штурм начинать.
     -- Ну, до штурма еще  далеко,  -- высказал свое соображение  Сечкин. --
Штурм будет в последние пару дней...
     Стихийный парад  районной  бюрократии окончился. Поднятая  бесчисленным
количеством  ног,  копыт,  колес   пыль  частью  осела  на  дорогу,  частью,
подхваченная ветром, понеслась, поклубилась по деревне, затмила собой солнце
и, словно дымовой завесой, отрезала одну половину Орешников от другой.
     Районный Дом культуры "С бубенцами" еле вместил в себя всех собравшихся
на  собрание.  Сидя  в президиуме Столбышев мигал отяжелевшими ресницами,  с
натугой пялил  посоловевшие  глаза  и  все  время  удивленно щупал  себя  за
распухшую губу. Изредка, при особенно громком выкрике оратора: "Мы заверяем,
что все будет выполнено!", он с болезненной миной на лице брался за голову.
     По  плану  собрания  должно было быть четыре доклада: Столбышев  --  "О
состоянии  районного сельского хозяйства  и воробьеловства",  Семчук  --  "0
положении воробьеловства и сельского хозяйства в районе", Тырин -- "Успехи и
недостатки  районного сельского  хозяйства". Потом было запланировано  сорок
два  выступления  в  прениях.  И  затем  заключительное  слово   Столбышева.
Запланированный пятый по счету доклад Маланина на тему "Сельское хозяйство и
воробьепоставки   района"  был   вычеркнут  из   повестки   дня   негодующим
Столбышевым: нечего болтовней заниматься, работать надо!
     Столбышев провел свой доклад на редкость быстро. Он говорил всего сорок
минут, говорил с  большими паузами, выпил два графина  воды и несколько раз,
намочив носовой платок в стакане, обтирал им свою обритую голову.
     Первую  часть  доклада,  "Ура!"-часть,  Столбышев  пролежал  грудью  на
трибуне. А во  фразе "невиданные,  неслыханные, бурные достижения достигнуты
нами благодаря руководству г...  г... г..." -- вместо слов  "горячо  любимой
партии",  Столбышев  скуловоротно  зевнул.  Окончив  зевать,  он  попробовал
произнести "горячо любимая", но преодолеть букву "г" не смог и опять зевнул.
Заметив, что Семчук что-то записывает в блокнот преподло улыбаясь, Столбышев
не  рискнул  в  третий раз испытывать счастье на  "горячо" и  объехал его на
кривой -- "жарко любимой партии", -- сказал он.
     Во  второй части доклада  -- "Долой!"  --  он  несколько  оживился  и с
возмущением  припомнил,  что   водку  изобрели  капиталисты  для   спаивания
трудящихся. "В  новом коммунистическом обществе мы  искореним этот пережиток
проклятого  капитализма!"  -- безапелляционно заявил он,  и всем показалось,
что тень нежной грусти пробежала по его лицу.
     "Пить надо уметь!" -- сразу же перешел он  к третьей критической части.
--  "Хорошо  работают  наши  руководящие  товарищи.  Они  достигают  больших
успехов, уверенно двигают хозяйство района  вперед. Но, опять повторяю, пить
надо уметь. Взять, например,  товарища Буянова. Напился, подрался,  вывернул
телегу  в канаву. Ай-ай-ай! Нехорошо  так. Ты,  Буянов, если пьешь, то  хоть
закусывай,  оно  тогда  не  так,  того  этого,  берет", -- уверенно  добавил
Столбышев и стал предаваться собственным воспоминаниям: "Бывает так. Приедет
руководящий товарищ в колхоз, день пропьянствует и слова дельного не скажет.
Нажрет,  напьет и  укатит.  Нехорошо так!  С этим надо  бороться!  Предлагаю
объявить  товарищу Буянову выговор, а Маланину -- строгий выговор!.. Пусть в
другой раз смотрит, чтобы Буянов не напивался!.."
     Маланин вначале  что-то жалобно пискнул,  но  потом посмотрел, как зона
отчуждения   расползается  вокруг  него,   словно  раковая  опухоль,  и  сам
проголосовал за строгий выговор себе же.
     Четвертую  часть  речи Столбышев  смазал,  а вместо  нее  для  проформы
несколько раз прокричал "ура!" и слез с трибуны.
     Теперь он  сидел в президиуме и  делал  вид, что слушает  выступающих в
прениях. По  неписаному,  но свято чтимому закону коммунистических собраний,
докладчики могут сами писать доклады и давать  их  на редакцию и утверждение
старших  инстанций. Что же касается выступающих в прениях, то их дело читать
с бумажки то,  что  им  дано  вышестоящей инстанцией. Все, что говорилось  в
прениях,  было  еще  три  дня назад  продиктовано  Столбышевым  Раисе, и  он
томился, слушая бесконечное повторение собственных слов.
     Но  вот  на трибуну вышел старичек в  приличном пиджаке, с  аккуратными
латками на локтях. Седенький и с висячими усами.  Он достал очки в оловянной
оправе, не спеша нацепил их на нос, далеко на вытянутых руках подержал текст
выступления  в  прениях,  пошевелили губами и снял очки. По залу  прокатился
неодобрительный гул. А  Столбышев покачал  головой: "Доиграешься  ты у меня,
Егоров!.."
     -- Может быть, я поступаю и плохо,  -- начал спокойным и вразумительным
тоном  Егоров, -- может,  лучше  мне,  как  и другим  товарищам,  читать  по
бумажке. Но зрение у меня слабое и лучше уж я скажу  все своими словами. Ну,
что я  могу сказать  в  прениях по  докладу  товарища Столбышева  и  других,
повторивших  его доклад, товарищей? Может,  я стар и  мало  разбираюсь, но я
понял только одно, что после выпивки надо закусывать...
     --  Осторожней на поворотах, товарищ Егоров, --  грозно предупредил его
Столбышев.
     -- Да я уже как-нибудь постараюсь, -- ответил Егоров и  тут же добавил.
-- Я в партии с девятьсот пятого года.  У многих из присутствующих товарищей
в то время мамы еще в куклы играли,  а у некоторых еще не родились  на свет.
Так что насчет поворотов меня предупреждать не стоит...
     --  В  карете  прошлого  не  поедешь!  Работать  надо! --  перебил  его
Столбышев.
     -- То  и  я говорю:  работать надо! Вот  возьмем,  к примеру, вопрос --
уборочная. Как убирать, если МТС обязалась прислать машины, да не присылает?
Наш