Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
жка арендатора, зеленовато-синий пиджак из альпага
он снял и, аккуратно сложив, пристроил рядом с собой на земле, он смотрит
на море, на солнце, уже клонящееся к островам, на гряду облаков, которые
нагнал либеччо и Отогнал сирокко, и теперь они медленно плывут на запад.
Ему хорошо. Он ждет, когда арендаторы и поденщицы отправятся домой, и
тогда он перепрыгнет через стенку и пройдет плантацией дона Оттавио. Он
решил взять Мариетту силой.
В два часа пополудни гуальоне, отряженный Пиппо, притащил Мариетте
кувшинчик оливкового масла, хлеб и помидоры. Она отправилась к ручейку,
бежавшему рядом с сараем, наполнила кувшин свежей водой. Вот обед и готов.
Потом до пяти она спала.
А проснувшись, села на груду мешков и начала строить планы. От
напряженной работы мысли у нее на лбу даже морщинка вспухла. Углубленная в
свои думы, она машинально вертела в пальцах соломинки, ломала их, и они
сыпались ей на колени; тут она стала расставлять их, как фигуры на
шахматной доске, перемещала на коленях все эти воображаемые персонажи, все
эти символы препон и подмоги. План она составила с большим запасом на
будущее, и строила его с помощью вот этих соломинок, ловко орудуя ими, как
счетовод костяшками счетов.
Косые лучи заходящего солнца заглянули в окошко, одели ее белесым
светом.
Арендатор со своими поденщицами покинули соседнюю плантацию и
пробирались теперь в Манакоре по узким дорожкам между рядами опорных
стенок.
Маттео Бриганте ловко перескочил через стенку, не зацепившись даже
полой своего зеленовато-синего альпагового пиджака, перескочил так же
проворно и легко, как в те далекие годы, когда он нырял за мидиями, а
позднее карабкался по мачтам учебного корабля.
Он приблизился к окошку сарайчика и стал глядеть на Мариетту, которая
его не видела. Он с умыслом мешкал у окошка не потому, что обдумывал план
действий, впрочем, план весьма несложный и оправдавший себя уже в десятках
подобных случаев, не потому, что он авансом предвкушал наслаждение - это
наслаждение минутное, абсолютное наслаждение, и им нельзя поэтому
упиваться заранее (разве что рассказывая о нем публично, особенно когда
присутствует кто-нибудь, кому этот рассказ неприятен, как было, например,
с Тонио; муки ближнего придают реальность воображаемому действию). А
замешкался он, прежде чем толкнуть дверь и войти в сарайчик, потому что в
то самое время, когда ему полагалось бы наброситься на свою добычу, он
вдруг подумал о комиссаре Аттилио, тоже хищном звере, нередко прямом его
сообщнике, которого всего несколько часов назад он видел подпавшим под иго
Джузеппины. Он быстро провел в уме параллель между поведением комиссара
Аттилио и своим собственным.
Комиссар Аттилио, великий соблазнитель, переводивший в их гарсоньерку
чуть ли не всех жен манакорской знати, в конце концов согласился играть
комическую, другими словами, унизительную, роль, разрешив Джузеппине
навязывать ему ее закон на глазах у своих бывших, а - кто знает? - может,
и будущих любовниц; во всяком случае, комиссар на это надеялся. Если бы
Бриганте захотел иметь Джузеппину, он бы ее и имел. Но шалые девки его не
интересовали. Он любит только благоразумных дев, которых он берет силой. И
считает себя поэтому больше мужчиной, чем дон Аттилио.
Когда они беседовали о любви: то в служебном кабинете комиссара, то в
их общей гарсоньерке, им случалось и поспорить.
Но в общем-то, Бриганте делал вид, что верит в постельные подвиги
своего друга, специалиста по любовной технике.
- Но все-таки я вас не понимаю, - замечал он. - Вы их всему обучаете,
ведь из-за ваших уроков они становятся такими ласковыми, такими
влюбленными, такими игривыми, ну прямо тебе кошечки, а потом - бац! -
расстаетесь с ними. Выходит, просто вы на пользу мужей трудитесь.
- Захочу, так и донна Лукреция будет моей! - кричал комиссар.
- Ну, эту ледышку не так-то легко растопить...
- Как и всех прочих... - злорадствовал комиссар.
Но тут же, спохватившись, первым начинал хохотать, желая придать своему
чрезмерному мужскому бахвальству вид легкой шутки.
- Манакорские мужья должны бы мне в благодарность памятник поставить, -
все еще смеясь, заканчивал он.
Но вкусов Бриганте он тоже не понимал, да и не старался понять. Тем
более что Маттео в свое время пырнул ножом парня, соблазнившего его
сестру. Насилие и месть за насилие, думал комиссар, две оборотные стороны
одной и той же медали - фетишизма.
Когда на подведомственной ему территории происходил именно такой случай
- преступление в защиту чести, - комиссар говорил Бриганте:
- Еще один дурак вроде тебя нашелся, пойдет на каторгу, и из-за чего?
Из-за того, что его сестрицу, видите ли, невинности лишили.
Зато в представлении Бриганте насилие или удар ножом - равнозначные
действия, и противоречия тут никакого нет. Поэтому-то он и действовал в
обоих направлениях.
На морской службе люди класса комиссара полиции Аттилио (другими
словами, старший и средний офицерский состав) разрабатывают планы, отдают
приказы. Унтер-офицеры выполняют приказы (пользуясь при этом, конечно, как
орудием матросами). Палач тоже исполнитель. Не зря одно и то же слово
применительно и к тому, и к другому случаю.
Комиссар расставляет допрашиваемым и обвиняемым ловушки вопросов,
загоняет их в тенета своих аргументов. Он соблазняет жен знатных
манакорцев. Работа умственная, офицерская хватка.
Но когда в силу обстоятельств самим офицерам приходится стать
исполнителями - вот тут-то и становится очевидной их непригодность.
Бриганте был убежден, что Аттилио, как бы он ни хвастался, вовсе уж не так
боек в постели, а в довершение всего еще попался в лапы шальной девки.
А он, Бриганте, насилует и пыряет ножом. Так он утверждает себя,
доказывает себе это, исполнительством своим доказывает. Вот почему он, по
его млению, куда больше мужчина, чем комиссар Аттилио.
Даже с точки зрения чисто физической он более мужественный, чем
комиссар. Конечно, Аттилио атлетически сложен, он высокий, есть в нем
что-то этакое - от Юпитера, мускулы у него выпуклые, округлые. А Маттео
Бриганте ростом невысок, коренаст, весь будто составленный из
треугольников: черные брови треугольником, черные усики тоже, плечи
широкие, а бедра узкие - весь как лезвие ножа.
Ему приятно было смотреть на Мариетту, которая, сидя на груде мешков,
сосредоточенно перекладывает у себя на коленях соломинки, строя и отвергая
какие-то свои планы, благоразумная дева.
Он вошел в сарайчик и молча запер за собой дверь.
Мариетта ничего не спросила. Только мигом вскочила, прижалась всем
телом к стене, засунув руки в карманы платья, и уставилась на Бриганте
таким же тяжелым взглядом, каким он на нее смотрел.
У Бриганте даже на сердце тепло стало от этого взгляда.
Спокойно, степенно снял он свой зеленовато-синий пиджак из альпага и
аккуратно повесил его, как на плечики, на спинку стула.
Потом, мелко ступая, подошел к девушке.
- А ну ложись! - скомандовал он.
Мариетта не шелохнулась, не произнесла ни слова. Только по-прежнему не
спускала с него тяжелого взгляда. Хоть бы испугалась, так нет! Бриганте
любил вот таких неукротимых.
Он приблизился к ней еще на два-три шага и со всего размаха ударил ее
по щеке, сначала по левой, потом по правой. Это было его традиционным
вступлением. Если норовистой девке поначалу не надавать пощечин, с ней
потом не управишься.
Мариетта не шелохнулась, только моргнула, когда он бил ее по лицу, но
глаз не опустила. Он повторил:
- Ложись!
Мариетта оторвала себя от стены, сделала шаг вперед. Бриганте опешил.
Неужели ляжет? Этого он от нее никак не ожидал.
А она шагнула ближе и остановилась перед ним.
- Вот твой окулировочный нож, - проговорила она.
Бриганте так ничего и не успел понять. Девушка в мгновение ока
выхватила из кармана зажатый в кулаке нераскрытый нож и кончиком петушиной
шпоры раз-другой прочертила крест-накрест его щеку. Потом отступила на два
шага и снова прижалась к стене.
Бриганте провел по лицу ладонью, сразу заалевшей от крови. И в ту же
минуту он услышал сухое щелканье. Мариетта открыла крепко зажатый в кулаке
нож. Бриганте успел увидеть лезвие, наточенное, как бритва, а на обратной
стороне шпенька (которым приподымают кору после надсечки) красное пятно,
собственную свою кровь. Он быстро попятился к двери.
А Мариетта не торопясь шла на него, не выпуская из рук ножа. Она
смотрела, как он нашаривает дверь, и все наступала на него мелкими
шажками, наклонив голову, словно готовясь перейти в наступление, глядя
исподлобья на непрошеного гостя, держа перед грудью обе руки, как держит
их, защищая себя от ударов, боксер, и нацелившись кончиком ножа прямо в
глотку Бриганте.
А он быстро повернулся и выскочил из сарайчика. Мариетта, не мешкая ни
минуты, заперла за ним дверь и повернула в замке ключ. Потом подошла к
окошку. Опустившись на колени у ручья, Бриганте промывал свои раны. Когда
он поднялся с земли, она увидела на его щеке нанесенные ее рукой две
четкие полоски, сходящиеся под прямым углом, как раз такой глубины, чтобы
исчезнуть только вместе с самим Маттео Бриганте.
Отойдя от окошка, Мариетта еще раз проверила дверь. Косяки трухлявые,
петли ржавые, в щелки между разошедшимися досками видно небо: стоит нажать
покрепче, ударить чем-нибудь, ну хотя бы вон теми вилами, что валяются
рядом, и дверь разлетится в щепы. Она снова схватила нож, который положила
было на стол. На глинобитном полу красиво и ярко алела еще не высохшая
кровь, накапавшая со щеки Маттео Бриганте. Тут только она заметила, что на
спинке стула висит зеленовато-синий пиджак из альпага.
Размышлять долго она не стала. На agito con la stessa rapidita che il
pensiero. Действовала с той же быстротой, как и думала. Вытащила из-под
мешков бумажник из рыжей кожи с золотыми инициалами, вытащила из
внутреннего кармана пиджака бумажник черной кожи и поменяла их местами:
рыжий засунула в карман пиджака, а черный - под мешки. Потом вернулась к
окошку и стала ждать.
Бриганте приплелся к сарайчику и встал под окошком. Мариетта держалась
чуть поодаль от окна. С минуту они молча глядели друг на друга. Крест,
шедший через всю щеку, уже почти не кровоточил. Только между краями раны
медленно вздувались алые пузырьки.
- Чтобы тебя черти взяли! - чертыхнулся Бриганте. - Ты меня на всю
жизнь отметила.
В глазах ее зажегся огонек, скорее всего, веселого любопытства.
- Я до тебя еще доберусь, - пообещал он.
- А ведь это твой окулировочный нож, - пояснила она, - твой, с маркой
"Два быка"...
- Свинья чертова, - снова чертыхнулся он. - Впервые такую шлюху вижу.
- Я нож себе оставила, может, еще пригодится, - проговорила она.
- Впусти меня, - попросил он, - мне нужно пиджак взять.
Она подняла нож, угрожающе нацелилась ему прямо в глаз.
- Попробуй войди, - ответила она, - сразу нож в глотку получишь.
- От тебя всего ждать можно, - сказал он.
Теперь, как Мариетта в начале их встречи, Бриганте смотрел на нее
исподлобья.
- Что ж, входи, тогда увидишь, - пообещала она.
- Да я тебя не трону, - просил он. - Дай только я войду пиджак взять.
- Попробуй войди!
- Да чем ты рискуешь-то? Я же безоружный...
Он вывернул наружу карманы брюк.
- Смотри, пустые. Это я тебя бояться должен.
- И хорошо делаешь, - подтвердила она.
Они в молчании уставились друг на друга.
- Лучше бы нам с тобой друзьями стать, - начал он.
- Вытри-ка щеку... - посоветовала она.
Несколько пузырьков крови проступили между краями раны и тоненькой
струйкой стекали по щеке. Бриганте вытер щеку носовым платком, он уже
несколько раз прополаскивал его в ручье.
- Послушай-ка... - проговорил он.
В голосе его опять прозвучали жесткие нотки.
- Ты меня отметила, потрудись расплатиться. Одним только способом ты
можешь на мое прощение рассчитывать. Пусти меня и ложись...
Она еле слышно рассмеялась.
- Открой дверь!
- Я сейчас тебе твой пиджак отдам.
Она сняла пиджак со спинки стула и приблизилась к окошку. В одной руке
она держала пиджак, в другой - открытый окулировочный нож.
- Сейчас тебе пиджак отдам, - повторила она. - Только смотри, не балуй!
Если просунешь руку, ножом ударю.
Она протянула ему пиджак из окошка, и он молча взял его, даже не
попытавшись схватить ее за руку.
- Слава богу понял, - проговорила она.
Он надел пиджак.
- А если бы ты только захотела... - начал он. - В жизни такой шлюхи еще
не встречал, - добавил он размягченно. Голос его теперь звучал почти
нежно.
- Да мы с тобой вдвоем... Уедем вместе на Север. Такая девка, как ты...
Весь мир будет у наших ног. Я ведь богатый, знаешь? Чего мы только с тобой
не наделаем, а?..
Она беззвучно рассмеялась. А потом спокойно захлопнула окошко и
деревянные ставни, открывавшиеся изнутри.
Бриганте несколько раз негромко стукнул в деревянную ставню.
- Я ведь богатый, слышишь, Мариетта? Очень богатый...
Ответа не последовало. Бриганте поплелся домой.
Этим утром дон Чезаре пошел в низину поохотиться на водяных курочек.
Шагал он долго, крупным бесшумным шагом, а за ним с ягдташем семенил,
обливаясь потом, Тонио.
Когда из камышей подымалась птица, он бил ее наугад, небрежно вскидывая
ружье в воздух, вернее, делал еле заметное движение, дуло описывало
кривую, застывало на миг, смертоносный свинец со свистом рвал воздух,
казалось, не потому, что в патроне взрывается порох, а потому, что
выбросило его это четкое, резкое, точное движение предельного изящества, и
рассекает он воздух, как бы повинуясь скорее воле самого дона Чезаре, чем
законам баллистики, сражает тяжелую птицу, а она еще продолжает с минуту
по инерции лететь вперед, но клонится все ниже к камышам, еще бьет
крыльями, но все неувереннее, все более вяло, и опять-таки кажется, что
сразил ее не бешеный полет свинца, а воля дона Чезаре, материализовавшаяся
в этом резком движении руки, вскинувшей ружье, что его рука вцепилась
добыче прямо в шею, где так мягок пух, подсекла широко распахнутые крылья
и душит ее, душит, пригибая к топкой низине.
Когда дон Чезаре подстрелил четвертую водяную курочку, он, нажимая на
курок, вдруг почувствовал, что у него онемела рука. В последние годы с ним
такое бывало, нередко бывало. Сам он приписывал это явление своей манере
стрелять не целясь, четким, сухим, решительным и на диво изящным движением
вскидывая ружье, но постепенно, с годами в самом этом изяществе появилось
что-то, пожалуй, преувеличенное, чрезмерное, четкость сменилась резкостью
движений, что отдавалось в мускулах предплечья. Рука, плечо, а иногда и
бедро надолго, на несколько часов, немели; в этих случаях Эльвира ставила
ему горячие припарки. А старуха Джулия в твердом убеждении, что раз
онемело, значит, тут повинен дурной глаз и надо против сглаза бороться,
притаскивала в миске воду с оливковым маслом.
- Глаз, глаз ищите, дон Чезаре.
И она произносила заклинания, имеющие целью вызвать на поверхность воды
дурной глаз, будь то один, будь то хоть целый десяток. Дон Чезаре не верил
ни в сглаз, ни в заклинания, хотя не раз говаривал, что, по его мнению,
колдовство не столь безрассудно, как, скажем, религия и медицина. Поэтому
он и смотрел в воду с маслом, налитые в миску, пока не обнаруживал нечто
действительно напоминавшее глаз, отчасти чтобы порадовать Джулию, отчасти
из уважения к древнему городу Урия, где широко практиковался этот обычай,
а еще и потому, что, не будь он неверующим из принципа, он скорее бы уж
признал эти суеверия, чем суеверия религии или политики, коль скоро они
восходили еще к традициям древней территории Урии, чьим последним сеньором
был он, дон Чезаре. К вечеру или следующему утру от вчерашнего недомогания
не оставалось и следа; рука, плечо действовали, как и раньше, и он
становился все тем же могучим старцем, самым удачливым, самым элегантным
из всех охотников их края.
К полудню он добрался до дома с колоннами (как раз в то самое время,
когда Франческо Бриганте и донна Лукреция в пещере на мысе Манакоре,
неподалеку от трабукко, заговорили о своей любви). После сиесты он
спустился в большую нижнюю залу и уселся в неаполитанское кресло XVIII
века с затейливыми золочеными деревянными подлокотниками, вырезанными в
форме китайских уродцев; на плечо и на бедро ему поставили горячие
припарки, а сам он накинул на себя темно-синий шелковый халат (из кармашка
кокетливо выглядывал уголок шелкового белоснежного платка), вокруг него
стояли кружком все три женщины: старуха Джулия, Мария, жена Тонио, и
Эльвира, сестра Марии, наложница дона Чезаре. Тут в открытую дверь
постучались - вошел агроном.
Мария живо бросилась к нему, желая помешать ему вступить в беседу с
хозяином дома.
- Я пришел узнать, остался ли наш договор насчет Мариетты в силе, -
начал агроном.
- Конечно, остался, - ответила Мария.
Старуха Джулия приблизилась к ним.
- Это вы что, насчет моей дочки, а? - спросила она.
Он стоял перед этими двумя женщинами, с нежным румянцем на щеках -
настоящий северянин, - и во всех его повадках чувствовалась какая-то
наигранная развязность, на лице застыло странно-противоречивое выражение
растерянности и самоуверенности, весьма характерное для агрономов,
которые, понятно, гораздо лучше разбираются в сложной науке земледелия,
нежели крестьяне, но при всем при том агроном знает, что крестьяне зорко
следят за ним, радуются любой его промашке, любому ложному шагу - словом,
готовы придраться к первому же пустяку, чтобы поставить под вопрос всю их
агротехническую премудрость. Поэтому агрономы чувствуют себя скованными по
рукам и ногам даже тогда, когда речь идет не о земледелии.
- Я пришел узнать, остается ли наш договор в силе, - повторил он свой
вопрос.
- Мы согласны, - ответила старуха Джулия, - только на тех же условиях.
- Тогда она может начать работу сегодня же вечером. Давайте я отвезу ее
вещи на машине.
- Сегодня она... - протянула Джулия.
- Она к тетке поехала, - подхватила Мария. - В Фоджу...
- Ее тетка, та, что в Фодже, заболела, - добавила Джулия.
- Ну ладно, это неважно, - сказал агроном. - Начнет с завтрашнего дня.
Я заеду за ней к вечеру.
- Она завтра к вечеру вряд ли еще вернется... - заметила Джулия.
- Потому что у нас тетка больна, - подхватила Мария.
Тут к ним подошла и Эльвира.
- По-моему, будет лучше, если Мариетта начнет у вас работать со
следующего понедельника, - проговорила она.
Раздался голос дона Чезаре, легко покрывший все остальные голоса.
- Иди сюда ко мне и сядь! - крикнул он.
Женщины замолчали. Агроном вопросительно поглядел на Марию.
- Он с вами поговорить хочет, - пояснила та.
- Я же тебе сказал, иди сюда, сядь ко мне, - повторил дон Чезаре.
- Дон Чезаре хочет с вами поговорить, - живо вмешалась Эльвира.
Агроном не спеша подошел к креслу. Он терпеть не мог этой манеры
богатых землевладельцев Юга обращаться на "ты" к молодым чиновникам, как
будто они были его личными слугами.
Дон Чезаре показал на скамейку, стоявшую напротив кресла.
- Садись сюда, - сказал он.
Ломбардец сел. Женщины тоже подошли поближе.
- А вы, женщины, - скомандовал дон Чезаре, - оставьте нас одних.
Мария и Джулия бросились в дальний угол зала, к камину.
- И ты тоже, - обратился дон Чезаре к Эл