клочок  бумаги  с
нацарапанными значками без цифр и рисунков. Здесь привыкли  иметь  дело  с
коэффициентами, чертежами, номограммами, -  отвлеченные  уравнения  их  не
убеждали.
   Его спросили: в чем же вывод? Крылов пожал  плечами:  до  сих  пор  его
занимала лишь причина поломки - как, почему, а  не  что  надо  делать.  Он
присел к столу и задумался. Щелкнул тот внутренний разъединитель,  которым
он научился отключаться от происходящего вокруг. Затем он  снова  соединил
контакты, увидел напряженно  ожидающий  взгляд  Гатеняна  и  сообщил,  что
следует заменить окружность параболой.
   Гатенян взял его в бюро. Первую половину дня приходилось делать  всякие
проектные расчеты, решать задачки, после обеда он  читал  физику.  Подобно
лакомке, он отбирал самое вкусное, не задумываясь - зачем, нужно  ли  это.
Он читал книги по физике как  романы,  наслаждаясь  неожиданным  поворотом
мысли. Сидящий рядом с ним  пожилой  конструктор  вздрагивал  от  раскатов
внезапного смеха. "Послушайте, - оправдываясь, говорил Крылов и читал ему,
сияя от восторга: - "Экстремальное значение импульса не зависит  от  места
образования ионов, хотя форма кривой импульса от этого и зависит".
   То были прекраснейшие дни его жизни. Случай с каретками воодушевил его.
Оказывается, все эти отвлеченные  формулы,  соприкасаясь  со  станками,  с
железом, высекали искру, способную  взорвать  все  вверх  тормашками.  Его
физика, его математика фактически хозяйствовали на  заводе.  Полтора  года
бездействовал  ультразвуковой  дефектоскоп  по  проверке  отливок.  Крылов
занялся ультразвуком и наладил установку. Гатенян дал ему полную  свободу.
"Выбирай, что тебе интересно. Броди и думай, - говорил он. - Будь думающей
штатной единицей".
   Однажды директор завода, проходя с какой-то комиссией, застал Крылова в
конторке ОТК сидящим на столе. Окунув стеклянную трубку  в  чашку,  Крылов
старательно выдувал мыльный пузырь. Был разгар рабочего  дня.  Переливаясь
радужным блеском, пузыри плыли по цеху, поднимались к застекленной  крыше.
Директор возмутился. Но еще больше его взбесило, что Крылов  вытаращил  на
него глаза - ведь это  крайне  важно  разобраться,  каким  образом  пузырь
отрывается от трубки. И вообще, известно  ли  директору,  почему  лопаются
мыльные пузыри? Надо отдать должное директору,  он  был  куда  умнее  того
институтского доцента: он знал, что выигрывает не  тот,  кто  отвечает  на
вопросы, а тот, кто задает их. Он спросил: известно ли Крылову, как  погиб
Архимед?
   Ситуация и впрямь напоминала встречу Архимеда с римским  воином.  Члены
комиссии многозначительно улыбнулись, а Крылов попросил у директора  денег
для киносъемок лопающегося пузыря.
   На следующий день директор учинил главному конструктору разнос:  почему
лопаются мыльные пузыри - трудно придумать удачнее тему  для  министерских
зубоскалов. Отныне на всех совещаниях нам будут поминать эти пузыри.
   Гатенян пробовал доказывать, что ничего особенного не произошло.  Пусть
парень ходит, думает, возится, никогда не известно,  что  из  этого  может
получиться. Пока что он уже окупил себя  на  несколько  лет  вперед.  Грех
сажать его за доску. На такой большой коллектив  не  мешает  иметь  одного
думающего. Это тот тип людей, которых незачем заставлять работать, они  не
работают, только когда спят, нужно лишь не мешать им.
   Ответная речь директора была значительно короче.
   Гатенян вернулся мрачный, вызвал Крылова, предложил ему получать с утра
задания, отправляться в библиотеку и не сметь  болтаться  по  заводу.  Все
свободное время сидеть и готовиться к экзаменам  за  университетский  курс
экстерном.
   Экзамены казались Крылову докучной помехой. Он уступил главному  только
потому, что  хотел  сделать  ему  что-либо  приятное.  Работу  с  мыльными
пузырями он все же закончил и послал ее в журнал технической физики. Через
полгода ее  напечатали,  и  выяснилось,  что  она  представляет  некоторый
интерес для теории пограничных явлений.
   Гатенян принес оттиск статьи директору и сказал: "Большую  реку  нельзя
мерить палкой". Директор повез оттиск в главк, положил на стол  начальнику
- "и короли ошибаются".
   Перелистав  оттиск,  начальник   главка   пожал   плечами   и   сказал:
"Подумаешь", - но на ближайшем  совещании  рекомендовал  поощрять  научные
интересы производственников. Пример с  мыльным  пузырем  выглядел  у  него
красиво, даже несколько самокритично и, главное, удобно, поскольку никаких
практических выводов не требовал.
   На заводе пошли разговоры о Крылове, начальники цехов здоровались с ним
за руку. Нравилось, что живет он по-прежнему в общежитии, получает в месяц
восемьсот рублей, из них триста посылает сестрам в Новгород. Он отвечал на
общее внимание рассеянно, без интереса, и это возбуждало любопытство.  То,
что раньше проходило незамеченным, сейчас бросалось в глаза,  и  поскольку
Крылов  вызвал  благожелательность,  то  сочувственно   отметили   и   его
вельветовые брюки, и свитер,  и  плащ,  в  которых  он  ходил  по  морозу,
обходясь без зимнего пальто. Было в этом некоторое неосознанное щегольство
- вот, мол, я какой, потому что меня интересуют совсем другие вещи.
   И это тоже нравилось. В общежитии его уже не  считали  "лунатиком"  или
"блажным", его с гордостью окрестили "главным теоретиком".
   Завод имел много главных - главный технолог, главный  механик,  главный
энергетик, - но  то  были  должности  официальные,  утвержденные.  Главные
технологи были на всех заводах, главный же теоретик только на Октябрьском.
Он становился достопримечательностью  завода,  такой  же,  как  Порошин  -
участник штурма Зимнего дворца, Глухов  -  мастер  спорта,  альпинист.  На
каком еще заводе рабочий парень печатает статьи в журналах Академии наук!
   Его полюбили, как любят  расточительных,  не  приспособленных  к  жизни
добряков. Любили, заботились и без пощады эксплуатировали: бегали со всего
завода с просьбой подсчитать, решить задачку, проконсультировать.
   Долинин водил его на танцевальные вечера, таскал за город; он послушно,
под необидный смех плюхался с вышки в воду, плыл по-собачьи и смеялся сам,
и все понимали, что он может позволить себе  не  уметь  плавать,  неуклюже
танцевать, ибо не этим определяются его способности.
   Так продолжалось до тех пор, пока за Крылова не взялась Ада.
   За два с половиной года ему осточертели бесконечные экзамены и  зачеты,
и занятия по ночам, и лабораторные работы, половину из которых  он  считал
абсолютно ненужными. На кой шут ему сдался диплом, у него уже  не  хватало
ни сил, ни терпения, и перед самым финалом он, наверное,  бросил  бы  все,
если б не Ада. Она неопровержимо доказала, что  без  диплома  его  ожидает
жалкое будущее и вообще он будет безвольной тряпкой, если отступит. На что
он тратит свой талант - решать контрольные  всяким  лентяям!  А  им  -  не
совестно эксплуатировать его простодушие? Без особых разговоров, вежливо и
холодно она сумела отвадить слишком частых клиентов Крылова.
   Ада  считалась  в  КБ  энергичным,  серьезным  инженером.  Кроме  того,
бесспорно, была первой красавицей завода. Она была настолько красива,  что
никто не пытался за ней ухаживать. Рядом с ней  любой  мужчина  чувствовал
себя  недостойным.  В  КБ  были  уверены,  что  у  Ады   полно   блестящих
поклонников, соперничать с которыми безнадежно. Из  самолюбия  она  делала
вид, что так оно и есть, и держалась еще надменней.
   Крылову и в голову не могло прийти, что он  может  понравиться  ей.  Он
относился к Аде как к старшей сестре или тетке, хотя она была одних лет  с
ним. Властная, обладающая непререкаемой логикой, она умела подчинять  себе
людей. Крылов сам не заметил, как стал виновато докладывать  ей  о  каждом
шаге.
   Прежде всего она убедила его, что он талантлив, не знает  себе  цены  и
преступно  разбазаривает  свои  способности.  Чего  ради   он   занимается
электрическим пробоем? Бесперспективно.
   С того дня,  как  он  нацепил  университетский  значок,  жизнь  его  на
ближайшие пять лет - а ему казалось, на  сотню  лет,  -  была  Адой  точно
распланирована, и ему оставалось лишь  двигаться  согласно  расписанию  от
одной станции к другой.
   К тому времени Крылов и Тулин помирились, и Олег  неожиданно  поддержал
Аду.
   - При чем тут пробой, - говорил он Крылову. - Какая фигура!  А  волосы!
Даная! Ты просто счастливчик.
   Позже Тулин изменил свое мнение, но тогда его восторги льстили Крылову,
было приятно идти под руку с такой красавицей, и  чувствовать  завистливые
взгляды мужчин, и видеть, что она ни на кого не обращает внимания.  Втайне
он тяготился опекой Ады.  В  ее  присутствии  ему  приходилось  ходить  на
цыпочках,  тянуться  изо  всех  сил.  Она  не  спускала  ему  ни  малейшей
оплошности. Она неустанно "приобщала" его, водила на выставки, в музеи, на
концерты.  Аккуратнее  всего,  захваченные  общим  тогда  интересом,   они
посещали политкружки, где азартно  обсуждали  роль  личности,  последствия
культа. А потом, в коридоре, еще долго  спорили,  как  же  это  все  могло
произойти. На завод один за другим возвращались реабилитированные, то, что
они рассказывали, было  страшно  и  непонятно.  Все  чаще  без  опаски,  с
уважением произносились имена  людей,  которых  Крылов  с  детства  привык
считать врагами народа. Тулин вдруг рассказал, как  его  отца  в  тридцать
седьмом году исключили из партии и выслали, у Гатеняна брата  осудили  как
шпиона четырех государств; выяснялись затаенные обиды, трагедии,  хранимые
во многих семьях. Каждое такое открытие было болезненным, но вместе с  тем
росло чувство общего очищения.  Пытались  угадать,  а  что  будет  дальше,
убеждали друг друга, что со  старым  покончено  навсегда,  строили  планы,
выдвигали проекты всевозможных  реформ.  Каждое  новое  постановление  они
встречали с энтузиазмом. "Я так и знал,  я  как  раз  об  этом  думал",  -
заявлял Тулин; Крылов недоумевал: "Сколького мы не замечали".  Кое-кто  из
пожилых осторожничал. Но они смеялись -  дудки,  этот  процесс  необратим;
спорили с Адой - она не видела особого  смысла  в  разоблачении  прошлого.
Зачем? Зачем столько разочарований? Кому это помогает, только  растравляет
людям души. Крылов в одном был уверен  твердо:  правда  никогда  не  может
повредить. И ничто не заменяет правду.
   Обсуждался семилетний план  завода,  дискутировали,  сравнивали  выгоды
гидростанций и тепловых станций. Гатенян припомнил дискуссию о языкознании
- миллионы людей на всех  предприятиях  вынуждены  были  месяцами  изучать
проблемы лингвистики, в то время когда в  колхозах  творилось  черт  знает
что, за хлебом стояли очереди. Крылов со стыдом  вспоминал,  как  он  сам,
тогда уже вроде бы сознательный парень, находил какую-то высшую мудрость в
этой статье Сталина.
   Началась модернизация оборудования.
   Ада  заставила  Крылова  заняться  прибором  для  определения   чистоты
обработки.
   Прибор будет называться прибором Крылова. О  приборе  должны  появиться
статьи. Ученый на производстве - вот в чем ценность и смысл его работы.
   В соответствии с этим должно строиться и поведение Крылова,  и  внешний
облик.
   Заготовка, разогретая честолюбивыми проектами, послушно носилась  через
валки прокатного стана, постепенно принимая нужную форму.
   Ада заботливо соскребла  остатки  окалины,  придирчиво  осмотрела  свое
произведение, осталась довольна, и Крылов отправился в завком с заявлением
насчет комнаты.
   На нем  ловко  сидел  темно-серый  костюм,  узкий  галстук,  вывязанный
крохотным узлом. Все свои  разработки  Крылов  оформил,  направил  в  бюро
изобретений, получил премию и записался в плавательный бассейн.
   Его словно  прорвало.  Пелена  упала,  он  увидел  жизнь  в  заманчивом
разнообразии.  Каждый  вечер  в  двадцати   театрах   раздвигался   бархат
занавесей. На экранах появились новые картины,  заграничные  и  наши.  Шли
литературные диспуты. Молодые  художники  устроили  выставку.  Девчата  из
соседнего общежития приглашали послушать кубинские пластинки. Оказывается,
воскресенье было выходным днем, существовал яхт-клуб на  Островах  и  сами
Острова с белыми ночами, Стрелкой, карнавалами, и ситцевый в  черно-желтых
квадратах сарафан очень шел Аде.
   - Если ты захочешь, ты сможешь стать начальником техотдела, -  говорила
она,  -  начальником  центральной   лаборатории,   заместителем   главного
конструктора. Не ради  карьеры,  ради  интересов  дела  производство  надо
ставить на научную основу.
   "Прекрасна, как античная статуя, -  думал  Крылов,  -  но  разве  можно
обнимать статую?"
   Они  поехали  в  Петергоф.  Когда  пароходик  вышел  в  залив,   погода
переменилась, заморосило. Крылов накинул на Аду пиджак.  Скользкая  палуба
накренилась, Крылов крепко обхватил Аду за талию.
   - Пойдем вниз, - предложил он.
   Она помотала головой.
   Горизонт поднимался и падал, и море вставало серой лохматой стеной. Они
были на палубе одни. Ада посмотрела на Крылова. Он  виновато  убрал  руку,
Ада слегка покраснела, и он окончательно смутился. Брызги достигали их.
   Крылов не понимал, почему Ада  молчит,  и  чувствовал  себя  все  более
виноватым.
   - Тебе надо сесть за теорию регулирования. - Голос ее  дрогнул.  -  Это
основа автоматизации производства. Я тебя очень прошу. Ладно?
   Она накрыла мокрой ладонью его руку.
   - Обязательно, конечно, - обрадованно сказал он.
   - Ты, ты... - она запнулась,  -  ты  читал  Винера?  Это  поразительно.
Правда,  он  несколько  преувеличивает  значение   кибернетики,   но   это
поразительно.
   "О господи, все-то она знает! - подумал Крылов. -  А  я  просто  темный
идиот".
   - А Экзюпери ты тоже  не  читал?  На  что  ты,  тратишь  время?  -  Она
принялась ожесточенно высмеивать его невежество.
   Прибор,  которым  она  заставила  заниматься,  мало  интересовал   его.
Впрочем, он понимал, что для завода это нужно.  Неделю  он  наблюдал,  как
мастера, следуя своим секретам и законам, определяют  точность  обработки.
Они не подозревали, что все их секреты подчиняются закону Никольса. Ночью,
когда цех опустел, Крылов  установил  интерферометр  и  с  помощью  своего
Никольса вскрыл все секреты, как вскрывают ножом консервную банку.  Прибор
получился  элементарный.  В  сущности,  Крылов  приспособил  известные   в
лабораториях приборы для цеховых условий, однако на заводе  поднялся  шум,
Крылова  фотографировали,  о  нем  писали.   "Инициатива   новатора...   с
энтузиазмом откликнулся..."  Он  чувствовал  себя  неловко,  пока  Ада  не
доказала, что талант никогда не знает истинной ценности собственных работ,
лишняя скромность так же  неприятна,  как  и  тщеславие.  Как  всегда,  он
уступил, согласился и написал под ее диктовку заявление.
   Гатенян молча выслушал его условия.
   - Значит, имени Крылова и перевод в старшие конструкторы?  -  подытожил
он и как-то печально посмотрел на Крылова. - У нас в  Нахичевани  говорят:
если бы от яйца становился хороший голос,  то  куриный  зад  заливался  бы
соловьем.
   Больше он ничего не сказал, написал приказ и  только  спустя  несколько
дней мимоходом спросил, как идут дела с пробоем. Казалось  бы,  он  должен
был радоваться, что Крылов занят исключительно  заводскими  делами,  но  в
этом вопросе Крылову почудилась тревога и укор.
   Потихоньку от Ады Крылов вернулся к изучению электрического пробоя.  Он
сам не понимал, зачем он занимается им.
   В глубине души он относил это стремление  к  своим  порокам:  бывают  у
людей страстишки - преферанс или водка, а у него электрический пробой.
   То была первая, не замутненная никакими опасениями радость открытия. Он
создал свою собственную теорию поляризации и пробоя  в  некоторых  средах.
Все выстраивалось красиво, легко, и  он  первый  узнал,  понял  весь  этот
сложный механизм. Никто в целом мире не знал  истинной  картины.  Он  один
обладал сейчас этой истиной, один из всех людей на земле.
   Он возвращался из Публичной библиотеки.  Ноги  его  почти  не  касались
земли. Он мог взлететь и парить над Александровским садом.
   А что, если он сейчас умрет? И эта тайна уйдет вместе с ним? И  никогда
никто не узнает? Мысль о смерти была нелепой, но  она  ему  нравилась.  Он
немедленно помчался к главному конструктору домой.
   Когда тот вышел к нему, в пижаме, встревоженный, Крылов сообразил,  что
Публичная  библиотека  закрывалась  в  половине  двенадцатого  и   сейчас,
вероятно, уже за полночь. Но тут же он забыл об этом, ему необходимо  было
с кем-нибудь поделиться...
   Главный ничего не понимал в электростатике,  зато  он  твердо  верил  в
своего подопечного.
   На следующий день через каких-то друзей  Гатенян  договорился  с  самим
Данкевичем, и Крылову разрешили доложить о  своей  работе  на  семинаре  в
Институте физики Академии наук.
   К докладу  готовились  всем  конструкторским  бюро.  Девушки  вычертили
Крылову роскошные схемы и диаграммы цветной  тушью.  Главный  дал  Крылову
свою роскошную папку для тезисов. Одна лишь Ада относилась к  предстоящему
выступлению холодно. Она не понимала, зачем это ему  нужно.  Впрочем,  она
заставила  его  отрепетировать  несколько  раз  свою  речь  и  назвать  ее
по-другому - не новая теория, а как-то скромнее  -  "К  вопросу  о..."  Уж
кто-кто, а она, дочь профессора, знала, как настораживают ученую аудиторию
безвестные открыватели новых теорий.
   Она проводила Крылова  до  дверей  института,  поправила  ему  галстук,
осмотрела с ног до головы и кивнула строго, но разрешающе.
   Вечером он в общежитие не вернулся. Назавтра на завод не пришел.  Никто
не знал, куда он пропал. Ада  позвонила  в  институт.  Там  сообщили,  что
Крылов выступил, его сообщение обсудили, покритиковали, он ушел  и  больше
они ничего не знают.
   Появился он через два дня, небритый, исхудалый, новый костюм был измят,
в пятнах. Молча  пройдя  к  главному,  он  вернул  ему  папку  и  протянул
заявление об уходе. На расспросы он почти  не  отвечал,  морщась,  как  от
боли. На заводе решили, что к их Крылову  отнеслись  несправедливо.  Разве
способны  эти  затрушенные  академики,  оторванные   от   жизни,   оценить
заводского человека!  Уж  кто-кто,  а  их  Крылов  за  пояс  заткнет  всех
очкариков.  Стоит  ли  из-за  них  расстраиваться,  подумаешь,  критиканы,
наверняка завидуют...
   Почему-то все считали, что его разобидели академики и это из-за них  он
хочет покинуть завод. С ним обращались как с больным, осторожно,  стараясь
не тронуть раны, говорили о футболе, он отвечал принужденной  улыбкой,  но
глаза его оставались глухими.
   Директор подписал приказ о назначении его старшим конструктором;  через
месяц  заканчивается  заводской  дом,  ему  обещали  дать   комнату;   Ада
выхлопотала ему путевку в дом отдыха, - но он стоял на своем: он уходит  с
завода. Куда? В институт к Данкевичу. Кем? Кем угодно. Ада  была  уверена,
что это просто каприз, блажь. Идти к Данкевичу, который так хамски отнесся
к нему! Это же бред. И зачем он нужен Данкевичу? Лично она  презирала  эти
академические институты с их вельможами, схоластами, вокруг самой  простой
вещи набормочут заумных терминов. Слава богу, она достаточно  насмотрелась
дома, у своего отца, на эту писанину, лишенную  радости  живого  дела.  На
заводе Крылов через  год  может  стать  заместителем  главного.  А  потом,
пожалуйста, если его так тянет наука, защитит диссертацию.  В  науку  надо
въезжать на белом коне, а не стучаться нищим, не имея ничего за душой.
   Слова Ады отскакивали от него: до сих пор он был послушной глиной в  ее
руках, и вдруг глина оказалась цементом.
   - Может быть, из меня ничего не выйдет,  но  я  хочу  попробовать...  -
твердил он.
   Здание, которое она с таким трудом выстраивала,  его  карьера,  которая
начала налаживаться, вся его репутация  на  заводе,  работы,  которые  она
задумала для него, - все-все затрещало, зашаталось.
   Даже беспечный Долинин и тот  осуждал  его:  "Чего  ты  вытрющив