том дело. На кой шут мне рисковать?  Писать  для
себя? Нет, мне некогда дурака валять. Я работаю для потребителя.
   Его словно прорвало. Он схватил Крылова за плечи  и  говорил,  говорил,
дыша в лицо винным перегаром. Мутные,  словно  запотевшие  глаза  смотрели
невидящим взглядом. Вдруг он отошел, помолчав, неуверенно спросил:
   - Вы что ж, считаете, что я  больше  не  способен?  Пожалуйста,  можете
начистоту. Надо хоть раз... Поскольку уж мне попался такой правдолюбец. Не
бойтесь, не пожалуюсь. Черт с ним, с вашим Дворцом культуры.
   - При чем тут Дворец культуры, - с досадой  сказал  Крылов.  Пора  было
кончать эту затянувшуюся дурацкую историю. - Я не из Дворца культуры.
   - Да, действительно, ни при чем. Нет, погодите. Сперва выпьем.
   Романов подбежал к столику, ловко разлил коньяк по стаканам.
   - Коньяк отличный. А закуски  нет.  Разве  пирожки  вчерашние.  Впал  в
полное ничтожество по случаю семейных конфликтов. Небось слыхали?
   Он стоял спиной к  Крылову.  Под  голубой  пижамой  в  синюю  блестящую
полоску ходили округлые  лопатки.  И  вся  спина  была  большой,  круглой,
блестящей.
   - Как? Нет, не слыхал.
   В нем все замерло  в  ожидании.  Романов  обернулся,  протянул  стакан.
Крылов выпил, быстро, жадно, как воду. Он мог сейчас пить сколько угодно.
   - Нет, ничего не слыхал, - повторил он. Если бы он умел быть  хитрым  и
осторожным!
   Романов, прищурясь, рассматривал коньяк на свет.
   - Алкоголь - по-арабски порошок. По-нашему -  от  слова  "алкать".  Все
сходится. - Он выпил, вытер рот, заходил по комнате.
   - Вы про меня хлестко... Такое редко. Но, к вашему сведению, я сам куда
крепче могу, я ведь все понимаю. Вот в чем ужас. -  Он  говорил  невнятно,
занятый какой-то своей мыслью. - Когда-нибудь, когда-нибудь... И  так  всю
жизнь.  Вроде  не  с  кем  бороться.  Иногда   только...   Вы   как   меня
представляете? Способен я или нет?  -  Он  спросил  вдруг  ясно,  в  упор.
Правда, тут же попробовал иронически хмыкнуть, но сорвался и замер.
   - Вы сами виноваты, - с неожиданным для себя сочувствием сказал Крылов.
- Бывает, что человек боится, ничего не сделав, чувствует себя побежденным
не потому, что рисковал, а потому, что отказался от риска. Вы попробуйте.
   Романов, шлепая босыми ногами, забегал по комнате.
   - Откуда вы знаете? Может, я уже пробовал. Никто ничего не знает. Самые
близкие люди живут на космических расстояниях. Хотите, я вам покажу?
   - Что?
   - Так, ерунда, для себя. - От его равнодушия, ленивой  неуязвимости  не
осталось и следа. Боком он пробрался в угол к мольберту, завешенному серой
тряпкой.
   - Вот она, тут, - пробормотал он и, умоляюще посмотрев на Крылова, снял
тряпку.
   Крылов шагнул вперед. Потом он отступил и, пятясь назад, поискал  стул.
Не найдя его, остановился.
   Из грубо отмалеванной синью глубины на него смотрела  Наташа.  Огромные
глаза ее с недоумением глядели на Крылова, не понимая, зачем он здесь.  Он
ясно видел, что она думает о нем. Знакомый серый свитер  был  голубым,  но
все равно он был серым, и темные губы... Одной рукой  она  крепко  сжимала
плечи мальчика, приткнувшегося  к  ее  коленям.  Рука  была  неестественно
длинной, и глаза невероятно велики,  -  он  не  сразу  заметил  нарушенные
пропорции.
   И тотчас раздался настороженный голос Романова:
   - Как вы сказали?
   Крылов с трудом повернулся к нему. И вдруг впервые Наташа  совместилась
с этим рослым, красивым мужчиной, хозяином этой квартиры. Они живут  здесь
вместе. Она моет эти тарелки. Блестящая в полоску пижама. Мягкие  курчавые
волосы. И волосы на груди. И рыжеватая щетина вокруг слабых губ.  Но  если
он мог написать ее так, значит, он любит ее.
   Крылов отвернулся, но Романов, как нарочно, заглядывал в лицо.
   - Неужели так действует? Ну, что вы теперь... Могу я? А я сам знаю, что
могу. Но ведь могу,  верно?  -  Лихорадочное  возбуждение  носило  его  по
мастерской, то он принимался хвастаться, то (путался и заискивающе,  почти
любовно трогал Крылова за руку.
   Было противно и стыдно. Надо было уйти. Но он не в силах был двинуться.
Он понятия не имел, хорошая это картина  или  плохая.  Наверное,  хорошая,
хотя низ не дописан и  рисунок  внизу  беспомощный,  какая-то  каша...  Он
почувствовал, как Романов нетерпеливо теребит его.
   Ему хотелось выгнать его, остаться одному, что-то обдумать:  Свиделись!
Не надо было ехать сюда. Вся затея от начала до конца была бессмысленной.
   - Да, это она, - глухо и твердо сказал Крылов. - Теперь я понимаю...
   Романов благодарно стиснул его руку.
   - Я вам первому показал. А  как  фон?  Хорош?  Неумолимый  цвет,  -  он
бормотал, как одержимый. - А лоб? Одним махом. Весь смак в этом сочетании.
Рука, какая у нее рука. В глаза я еще дам  красным.  А  рука  не  смущает?
Только бы кончить. Я еще задумал. Я много задумал...
   Тонкие, грязные пальцы  его  бегали  по  холсту,  трогали  живот,  ноги
Наташи. Объясняя, что и как будет дописано,  он  схватил  кисть,  тюбик  с
краской.
   - Не трогайте, - сказал Крылов.
   Романов посмотрел на него, как  глухой,  кисть  выпала,  он  растопырил
пальцы и уставился на них.
   - Дрожат, - тихо сказал он. - Уже неделю не могу работать. Дрожат. И не
в состоянии...
   - Вам не надо пить.
   Романов покачал головой.
   - Не из-за этого. Боюсь. А вдруг обругают? Обвинят. Я сам  хуже  всякой
критики. Привык. Все заранее прикидывал - кто что может сказать. Вероятно,
и не скажут, а я все равно страхуюсь. Страхуюсь - это  от  слова  "страх".
Главное - уравновесить, привести в ажур. И сейчас хочу уравновесить - нет,
не получается, знаю. Думаете, я не вижу, что уже порчу? Когда она ушла  от
меня, я с горя как начал этот  портрет  по  памяти,  без  оглядки,  словно
прорвало, а потом опомнился, и вот сколько...
   - Она ушла? Как ушла?
   -  Ушла.  Сына  взяла.  И  вот  сколько  я...  -  Романов  остановился,
подозрительно вглядываясь в Крылова, как будто кто-то стер мутную пленку с
его глаз. Щеки его медленно  втягивались,  из  стиснутого  в  руке  тюбика
выдавливалась краска. Веселый ярко-желтый червячок выползал, удлинялся  и,
покачавшись, смачно шлепнулся на пол.
   - Так это вы?
   Крылов кивнул.
   Словно защищаясь, Романов швырнул в Крылова тюбик,  не  попал,  схватил
табурет, Крылов не шевельнулся. Романов  повертел  табурет,  зажмурился  и
бросил. Табурет больно ударил Крылова в коленку.
   Затем Романов сел на кушетку, стиснул виски, закачался взад-вперед. Все
это напомнило дурную пьесу.  Интересно,  как  они  выкарабкаются  из  этой
пошлятины, подумал Крылов. Ситуация! А черт с ним,  лишь  бы  узнать,  где
Наташа.
   - Вот и познакомились, - сказал Крылов.
   Романов поднял голову.
   - Простите. Нервы и прочее. - Он повертел пустую бутылку. - Я думал, вы
из Дворца культуры. Очень смешно.
   - Я вам говорил, - сказал Крылов, - вы не слушали.
   Романов передернулся.
   - Аа-а, так даже интереснее. Значит, вот  вы  какой.  -  Ухмыляясь,  он
оглядел  Крылова.  -  И  что  это  она  в  вас  нашла?  Физиономия  у  вас
примитивная.  Ситчик  в  горошек.   Не   удивительно,   что   я   вас   за
администратора... Ситуация.
   Так неожиданно было, что Романов произнес то же самое слово, что Крылов
чуть не рассмеялся. Это слово чем-то объединило их.
   -  Вы  чего  приехали?  Раздел  имущества?  -  Романов  изо  всех   сил
иронизировал.
   - Куда она уехала?
   - Вы не знаете? Великолепно! - Романов развалился на кушетке,  забросил
ногу на ногу. - Я вас приветствую. Значит, у нее кто-то третий.  Брошенный
муж - жалкое зрелище, не правда ли? Я из-за нее работать не могу.  От  вас
никогда не уходила женщина? Отвратительная штука. - Он старался изобразить
циника и не мог. - Но я работать не могу, а без работы я  пропал.  Стерва.
Вышибла подпору, - застонал, раскачиваясь из стороны в сторону. - Что  мне
делать, Крылов, посоветуйте. Видите, мне  нисколько  не  стыдно.  Вы  ведь
умненький. Семья разрушена. С вас все началось. Вы ей наговорили, натрясли
свою труху ученую. Знали, что она  замужем,  что  у  нее  сын,  неужто  не
стыдно? Подлость такое называется. Подлец вы!
   "Чего ж стыдного - любить стыдно?" -  подумал  Крылов.  От  ругательств
становилось тоскливо. Почему они должны ненавидеть друг друга? - спрашивал
себя Крылов. Два человека разговаривали, спорили о картинах, потом узнали,
что любят одну и ту же женщину, и с  этой  минуты  должны  стать  врагами!
Обязаны. Сами себя заставляют. Как будто  вражда  поможет  кому-нибудь  из
них.
   - ...Она вернется,  вернется,  -  исступленно  твердил  Романов.  -  Не
останется она с вами. Разве мы плохо жили? Квартира новая.  Помогите  мне,
для вас это что - эпизод...
   Эпизод... Боже ты мой, как точно он попал, ведь тогда казалось, что это
всего лишь эпизод.  Почему  бы  не  поухаживать.  Все  было  так  красиво,
сплошная лирика. Но в глубине души он не верил своим чувствам, не верил ни
себе, ни ей.
   - ...Ну согласен, вы любите, - испуганно поправился Романов, -  но  для
меня тут вся жизнь. Работать не могу без нее. На улицу не  хочу  выходить.
На солнце смотреть противно. Все противно.  -  Он  закрыл  лицо  руками  и
заплакал.
   Крылов отошел к окну.
   "И я не могу без нее, и он не  может  без  нее.  Хороший  художник  или
плохой - при чем тут это? Ему, пожалуй, хуже, у меня хоть есть работа".
   Нога болела, Крылов незаметно ощупал колено, присел  на  стул.  Романов
торопливо утерся рукавом, подбежал к нему:
   - Поезжайте к ней, уговорите ее вернуться. А? Она вас послушает.  Любые
ее условия приму. Помогите, миленький, вы один можете помочь.
   Крылов отвернулся.
   - Глупо, что я вас прошу? Я сам знаю, глупо и мерзко. Но мне все равно.
Я сейчас на все согласен.
   - Хорошо, - сказал Крылов, - давайте ее адрес.
   - Сейчас, сейчас, - заторопился Романов. - Вы обещаете? Честное  слово?
Хотите, я  вам  подарю  любую  картину.  Просто  так,  на  память.  Вы  не
обижайтесь, не в уплату...
   Он поспешно натягивал носки, искал  туфли,  предлагал  поехать  куда-то
обедать, посмотреть город.
   - Ах да, я забыл, - вдруг воскликнул  он,  -  вам  же  мои  картины  не
нравятся. Значит, это перед вами я откровенничал? Боже мой, срам-то какой,
в одном исподнем. Ну, теперь-то я  могу  вас  спросить.  Уловил  я  в  ней
характер? - Не глядя, он засовывал  ногу  в  туфлю  и  все  никак  не  мог
попасть. - А может, и хорошо, что вы пришли.  Я  убедился.  Важно,  что  я
могу...
   - Мне некогда, - сказал Крылов. - Дайте ее адрес, я пойду.
   - Как хотите, как скажете, - послушно согласился Романов. - Раз она  не
у вас... Странно, странно. - Он послюнявил кончик шнурка  и  задумался.  -
Женщина не уходит в пустоту, женщина уходит от одного к  другому.  Наташа,
та, конечно... Вероятно, она поехала... - Он снова остановился,  уставился
на Крылова. - Как вы смотрите на  нее!  Ведь  вы  приехали  сюда...  -  Он
отшвырнул ботинок. - Ох, какой я болван!  Вы  приехали  увезти  ее!  И  я,
дурак, хотел довериться вам! Нет, дудки! - торжествуя, он потер руки.
   Крылов вышел  в  коридор.  Блеснули  плоские  зеленые  огни  кошки.  Он
попробовал открыть дверь, никак не  мог  нащупать  крючок.  Романов  стоял
сзади, и Крылов чувствовал затылком его дыхание.
   На площадке Романов вдруг  крепко  ухватил  его  за  пиджак,  губы  его
прыгали, весь он кривлялся.
   - Продать портрет? Уступлю по дешевке. За пол-литра, без  запроса.  Как
отдать! Свадебный подарок.
   Никогда позже Крылов не мог понять, откуда взялись у него силы, он  был
куда слабее Романова, но в эту минуту он так сдавил  кисти  его  рук,  что
пальцы Романова побелели и разжались.
   Ноги у Крылова дрожали, он спускался по лестнице, держась за перила. Он
заставил себя пройти  двор  и  улицу  и  только  на  площади  остановился,
прислонясь к газетному киоску.



11

   Автобусы шли на Озерную переполненные.
   Крылов сошел на кольце и долго  стоял  неподвижно.  В  руке  он  держал
коробку с тортом, который купил для  Антоновых.  Коробка  помялась,  и  на
картонной стенке расплылось жирное кофейное пятно.
   Пышные  купы  акаций  заслонили  антоновский  домик.  Сперва  показался
железный петух на коньке крыши. Когда-то, приехав сюда еще молодым парнем,
Антонов смастерил этого петуха, и с тех пор петух вертелся, храбро выпятив
ржавую грудь, словно командуя всеми ветрами.
   Затем показался сарай. Зимой на розовом шифере крыши лежал блин  снега.
Мартовское солнце съедало его, и Крылов из  окна  наблюдал,  как  снег  на
сарае съеживается. Шутки ради он исследовал зависимость скорости таяния от
загрязнения снега. Недавно, к его удивлению, этой работой заинтересовались
агрофизики.
   В стороне, на зеленой поляне, чисто и радостно  светились  белые  будки
метеостанции. Антонов улыбнется, прикрыв ладошкой щербатые зубы, жена  его
заахает, примется накрывать на стол.
   Он тихо отворил калитку. Во дворе незнакомая девушка снимала с  веревки
белье.
   - Антоновы? - переспросила она. - Они давно здесь не живут.
   - Давно?..
   - Месяца четыре, наверное. - Для нее это было давно.
   - Где они?
   - Где-то возле  Бийска.  Там,  кажется,  родные  его  жены.  Адрес  они
оставили. Вы им родственник?
   - Я тут работал зимой. Моя фамилия  Крылов.  -  Он  смотрел  на  нее  с
неясной надеждой.
   - Меня звать Валерия. - Она кокетливо блеснула металлическими зубами. -
Меня сюда из Москвы направили. Конечно, после Москвы здесь провинция.
   Окно было раскрыто. На месте кушетки стоял канцелярский письменный стол
с машинкой, накрытой футляром. Стены голубели новенькими обоями.  Не  было
плюшевого желтого кресла. Наташа любила сидеть на  нем,  поджав  ноги.  Не
было круглого зеркала в дубовой раме. Из  кухни  доносился  детский  смех.
Никто не знал о тех, чья жизнь прошла здесь. Никто  о  них  не  вспоминал,
никому не было до них дела. Дом не хранил  воспоминаний.  С  предательским
радушием он служил новым жильцам.
   - А кроме адреса, Антоновы ничего не оставляли? - спросил он.
   Валерия недоуменно уставилась на него.
   Он дошел до калитки, потом вернулся, протянул девушке коробку с тортом.
   - Возьмите, пожалуйста. Вы любите сладкое?
   Голые руки ее растерянно прижали к груди охапку белья. Большеносое лицо
в клубке черных жестких волос  стало  мучительно  некрасивым,  она  быстро
коснулась его руки.
   - Но ведь вы... Хотите чаю?
   - Что вы, - сказал Крылов. - Не беспокойтесь. Это трюфельный торт.  Вам
понравится.
   Между березовой рощей и лесом когда-то  была  поляна.  Там  они  лепили
снежную бабу и по лыжне спускались в низину к санной дороге.
   Он с трудом разыскал эту поляну. Высокий шиповник горел алыми  цветами.
Тени птиц неслись по траве.
   Ветер плескал отблесками листвы. В новом зелено-солнечном мире казалась
невероятной снежная тишина и узкая лыжня между белыми сугробами.
   Чудак,  он  думал,  что  время  существует  только  для  него,  а   оно
существовало и для  Антоновых,  и  для  этого  леса,  и  для  Наташи.  Ему
казалось, что он найдет неизменным все, что оставил, как в сказке о Спящем
королевстве.
   Пересвистывались   птицы.   Шурша,   осыпалась   сухая   хвоя.   Крылов
вслушивался, и было страшновато, как будто он различал воровские убегающие
шаги Времени.
   Никакие  теории  относительности,  и  системы  координат,   и   понятия
дискретного времени, и новейшие физические гипотезы не могли  помочь  ему,
все оказывалось бессильным перед этим простейшим  временем,  отсчитываемым
ходиками,  листками  календаря,  закатами,   -   неумолимым,   первобытным
временем.
   Он  вышел  к  озеру.  Песчаные  отмели   шумели,   ворочались   сотнями
человеческих тел. Со стуком взлетали  мячи.  Там,  где  у  дымной  полыньи
когда-то чернела фигура Наташи, скользили лакированные байдарки  и  мокрые
весла  вспыхивали  на  солнце.  Из  воды  в  крутых  масках   высовывались
марсианские морды ныряльщиков.
   Холодное и ясное отчаяние охватило Крылова. Наконец-то  он  понял,  что
никогда, никогда не удастся вернуться в ту зиму. Никакая машина времени не
властна над прошлым. Перенестись в будущее - пожалуйста, но ему  не  нужно
было будущего, он искал прошлое.
   - Товарищ Крылов! - Из воды, рассыпая брызги, бежала Валерия. - Товарищ
Крылов! - Она остановилась перед ним. Ее плечи блестели  от  воды.  Крылов
молчал. Валерия подошла к нему вплотную. - Хорошо, что я  вас  увидела.  -
Она пристально, без улыбки смотрела ему в глаза. - Вы тут один?  Пойдемте,
я вас познакомлю с нашими.
   Она потянула его за рукав. Под жидкой  тенью  полосатого  тента  Крылов
уселся на песок рядом с толстым мужчиной и загорелой блондинкой, игравшими
в карты.
   Крылов снял пиджак, лег на горячий песок. Блондинка повернулась к нему,
заслонив озеро.
   - Будете в дурака? - спросил толстый.
   - Идиоту в дурака нет смысла, - сказал Крылов.
   - Это что, намек? Намек-наскок?
   - Нет, - усмехнулся Крылов. - Признание.
   - Перестаньте хвастаться, - сказала блондинка.  -  Знаете  анекдот  про
еврея на пляже?
   Валерия беспокойно посмотрела на Крылова и стала одеваться.
   - Вы еще застали здесь Антоновых? - спросил Крылов.
   - Они уже собирались уезжать, - сказала Валерия.
   - А вы не знаете, приходила  к  ним  такая  Романова?  -  Он  с  трудом
произнес ее фамилию.
   - Наташа? - оживилась блондинка.
   - Да.
   - Так она тоже уехала.
   - С ними?
   - Что вы, ее увез один научный работник, он тут жил зимой. У них  такой
роман был!
   - Роман-шарман, наверное, сама к нему уехала, - сказал толстяк.
   - Ничего подобного, - горячо сказала блондинка, - мне рассказывали, как
все было. Он приехал за ней на машине, подстерег возле ее дома, когда  она
с ребенком шла, посадил и увез, она домой даже не зашла.
   - Так не бывает, - сказал толстяк. - Небось расчет она оформила. В наше
время без отдела кадров не похитишь. Всякие бумажки-шмажки.
   - Он приехал на черной "Волге", - сказала Валерия.
   - У них был сумасшедший роман, - сказала блондинка. - Он хоть и ученый,
а поступил как настоящий мужчина.
   - Чего ж он зимой сразу не увез ее? - недоверчиво спросил толстяк.
   "Почему я сразу не увез ее? - подумал Крылов. - Как же это так?  Сел  в
поезд и уехал. О чем же ты тогда думал? Да ни о чем. Совсем ни о чем.  Про
свои паршивые  графики  ты  думал.  Про  то,  что  потом  когда-нибудь  ты
приедешь. И этого ничего ты не думал. Как же это могло быть? Сел в  поезд,
а она осталась..."
   - Они проверяли свои чувства, - сказала блондинка.
   Но ведь он же писал ей. Почему она не отвечала, ни разу не ответила?  А
последнее письмо вернулось невостребованным.
   - Вы ее знали? - спросила Валерия.
   - Я понятия не имел... То есть, конечно, я знал.
   - Что ж она, такая красивая?
   - Да, очень.
   Они с интересом посмотрели на него.
   - А может, и не очень, - поправился он. - Я ничего не знаю.
   - Господи, какое у вас лицо, - сказала блондинка. Она шлепнула  Валерию
по спине. - А твой тебя не собирался увезти? У нее тоже  принц  объявился.
Торт преподнес.
   -  Угощай,  -  сказал  толстяк.  -  При   такой   жаре   скиснут   твои
тортики-шмортики.
   Валерия засмеялась и умоляюще посмотрела на Крылова.
   - Мне пора, - сказал он. Поднялся. Отряхнул брюки. Попрощался.
   Валерия догнала его.
   - Простите меня, - сказала она.
   Мокрые волосы облепили ее маленькую голову. Толстяк и блондинка  издали
смотрели на них.
   Крылов взял руку Валерии и неловко поцеловал.
   Пляж кончился. Потянулись пустынные берега рыбачьего поселка. На  полях
сушились сети. Лежали перевернутые баркасы. Пахло смолой и рыбьей  гнилью.
Крылов по привычке свернул на тропку вверх, мимо коптильни, мимо  амбаров,
к синему домику буфета.
   Он знал, что ему не следует заходить в буфет, он даже обогнул  его,  но
потом вернулся и, постояв минуту, толкнул синюю фанерную дверь.
   Столик у окна был свободен. Он сел на свое  место,  так,  чтобы  видеть
озеро. "Подзаправимся