у все это кажется смешным, а
Голицын испытывал все это на своей шкуре.  Такое  не  проходит  бесследно.
Страх въелся в него, пропитал его  мозг.  Появилась  какая-то  опасливость
перед обобщениями, неожиданными  ассоциациями.  Такие,  как  Крылов,  были
свободны от всего этого. Они  размышляли  -  широко,  без  оглядки,  и  он
завидовал им, нет, не их молодости, а  тому,  что  нынешнее  время  пришло
слишком поздно для него.
   Крылов не возвращался. Голицын чувствовал  тайное  облегчение,  и  было
совестно за это чувство, и, оправдывая себя, он вспоминал,  как  два  года
назад разыскал в Ленинграде Крылова,  затюканного,  отчаявшегося,  взял  к
себе, выхлопотал ему комнату, дал полную свободу в работе,  вспоминал  все
сделанное для Крылова. Трудно привыкнуть к  человеческой  неблагодарности,
но  и  жаловаться  на  нее  глупо,  это  все  равно  что  хвастать  своими
благодеяниями. Обидно другое - как он обманулся. Ему всегда казалось,  что
стиль ученого и человеческие его качества  связаны  между  собой,  и  если
Крылов не подгоняет точки  на  кривых,  докапывается  до  первопричин,  не
робеет перед авторитетами, то,  значит,  и  человек  он  честный,  прямой,
целеустремленный, неспособный лицемерить. На старости  лет  непростительно
так ошибаться в людях.



8

   Появление Агатова уничтожило последнюю надежду. Надо  же,  чтоб  именно
Агатов приехал к Южину! В этом было что-то роковое.
   Южин читал  заключение  Голицына  вслух.  Круглое  белое  лицо  Агатова
набухало еле сдерживаемым торжеством. Каждая  фраза  вдавливала  Тулина  в
кресло.
   - "...Полеты непосредственно в грозовых облаках, - Южин сделал паузу, -
не обеспечены, преждевременны и бесплодны".
   Руки  Агатова  сложены  почти  молитвенно.  Кончики  ногтей  выскоблены
добела.
   - Ваши обоснования, Олег Николаевич, недостаточны, - произнес Агатов. -
Вековые проблемы науки так не решают.
   И Агатов и Южин  со  своим  столом,  телефонами  быстро  отдалялись  от
Тулина, куда-то уплывали.
   - А как их решают? - точно издалека спросил он.
   - По капельке, -  ласково  сказал  Агатов.  -  В  лаборатории  измеряют
капельку за капелькой, годами. Не гнушаются черновой работой. Скромненько.
   Южин задумчиво разглядывал подпись Голицына.
   - Значит, несвоевременно. - Теперь он не скрывал сожаления.  -  Годы  и
годы. Этак при жизни мне, пожалуй, не успеть рассчитаться, а у меня с  ней
старые счеты, с грозой-голубушкой.
   - Что поделаешь, товарищ генерал! - Агатов сочувственно развел  руками.
- При такой диссипации энергии нет процесса регенерирующего...
   Тулин скривился.
   - Что вы несете? За этой абракадаброй никакой мысли.  Товарищ  генерал,
им нужно только, чтобы их не беспокоили и чтобы  они  не  рисковали.  Есть
деятели, которым невыгодно вылезать из лаборатории.
   Чем яростней он нападал, тем  благодушнее  улыбался  Агатов.  Потом  он
отдельно улыбнулся Южину улыбкой единомышленника.
   - Слыхали? Чего  только  не  приходится  выслушивать,  когда  защищаешь
государственный интерес! Другой на месте Аркадия Борисовича  отделался  бы
уклончивым ответом, но мы люди прямые...
   На задубелой огненной физиономии Южина невозможно было ничего прочесть.
Глаза его уставились на Агатова.
   - Игра на новаторстве - модный прием. - Агатов  предостерегающе  поднял
палец. - Товарищ генерал, вы учтите,  Тулину-то  что?  Они  разобьются,  а
отвечать будете вы.
   Цинизм этой фразы не мог  серьезно  задеть  Южина  -  он  давно  привык
подшучивать над смертью и делал это еще грубее и хлестче, - его покоробило
другое, неискоренимое в каждом фронтовике: наземная служба, тыловик  судит
тех, кто сражается в воздухе.
   Он поднялся, одернул мундир.
   - Все ясно, вы свободны. И вы тоже, - сказал он Тулину чуть мягче.
   - Так я передам Аркадию Борисовичу, что все в порядке, - сказал Агатов.
   Дверь плавно закрылась. Тулин продолжал сидеть.
   - М-да, - промычал Южин. - Все в порядке... - Он выразительно посмотрел
на часы. - В институт мы сообщим. Больше помочь ничем не могу.
   Тулин заторопился, привстал, держась за подлокотник.
   - Мне нельзя так вернуться... ни с чем... Выходит, опять делать то, что
мы уже знаем. Поймите, мы знаем, что надо...
   - Больше ничем помочь не могу.
   Тулин встал, но вдруг сел  уже  совершенно  иначе,  откинул  голову  на
спинку кресла, устраиваясь поудобнее.
   - Я отсюда не уйду.
   - То есть как?
   - Буду сидеть, пока не получу разрешения.
   - Вы ж слыхали. Чего еще толковать!
   Тулин закинул голову и стал смотреть на лепной карниз. Южин вышел из-за
стола, оглядел Тулина со всех сторон, словно примериваясь.
   - Не валяйте ваньку, со мной эти фокусы  не  пройдут.  -  Он  подождал,
потом  нажал  кнопку  звонка.  В  кабинет  влетел  молоденький   адъютант,
вытянулся,  щелкнув  каблуками  с  удовольствием  мальчишки,  играющего  в
солдатики.
   - Проводите товарища Тулина вниз, посадите в машину, пусть его доставят
домой.
   - Слушаюсь! - Адъютант выжидательно посмотрел на Тулина.
   - Отменяется, - сказал Тулин, - я останусь.
   Адъютант перевел глаза на генерала.
   - Выполняйте! - скомандовал Южин. - Чего стоите? Помогите  ему  встать.
Он себя плохо чувствует, видите, какой бледный.
   Адъютант неуверенно шагнул к Тулину.
   - Я себя чувствую прекрасно. -  Тулин  закинул  ногу  на  ногу.  -  Так
хорошо, что придется вам вызывать трех человек, не меньше. Плюс носилки. А
презабавная  картина  получится,  товарищ  генерал:   научного   работника
связывают и выносят из кабинета - новый метод окончания дискуссии.
   Адъютант  неудержимо  улыбнулся.  Искоса  бросив  взгляд  на  генерала,
спохватился, преувеличенно нахмурился, но было уже поздно.
   - Что смешного? Чего скалитесь? Вы где, на посиделках?


   Развалился, нога  на  ногу  -  и  хоть  бы  хны.  Среди  военных  такое
нахальство невозможно.  Военному  скомандовал  -  и  конец.  Субординация,
дисциплина.  А  с  этими  деятелями  никакого  порядка,  для  них  нет  ни
генералов, ни старших, ни младших. Пользуется тем, что его не  разжалуешь.
Ишь как носком болтает! Уверен, что  настоит  на  своем.  Пожалуй,  это  с
отчаяния.  Можно  представить,  как  ему  обидно:  ведь  не  для  себя  же
старается, он не просит ни денег, ни должности...


   Две стены пересекались с потолком. Пространственный угол.  Когда-то  на
экзаменах ему досталась такая задача. Что бы ни было, он должен  остаться.
Стоит уйти отсюда - все будет кончено. Лучше об этом не  думать.  Пока  он
здесь, кажется, что еще где-то что-то решается или может решиться. То, что
спрашивали   на   экзаменах,   почему-то   запоминается    лучше    всего.
"Хулиганство!" - это сказал генерал. Тулин смотрел в угол на  потолок.  Он
уткнулся лицом в этот  пространственный  угол.  Вцепиться  в  кресло  -  и
никуда. Изогнуть губы, вот так, понаглее, прищуриться, хорошо бы закурить,
нахально попыхивать папиросой, только чтобы лицо не двигалось.  Держаться,
держаться...  Единственное,  что  оставалось  у  него,  -  это  упрямство,
безрассудное упрямство, лишенное надежды, сидеть, сидеть в этом кресле.


   Наступившая  тишина  заставила   его   взглянуть   на   Южина.   Что-то
переменилось. Адъютанта уже не было. В глазах Южина светилось нечто  вроде
сочувствия.
   Он положил руку на плечо Тулину.
   - Вам сколько лет?
   Тулин попробовал криво усмехнуться, но побоялся разжать губы: они могли
задрожать, они могли выкинуть черт знает что, и голос мог вырваться оттуда
всхлипывающий. От этой большой, тяжелой руки,  лежащей  на  плече,  что-то
надломилось в нем, и он со страхом почувствовал, как  душно  перехватывает
горло.
   Южин налил стакан воды.
   - Выпейте.
   Вода была теплая. Тулин пил маленькими глотками, не поднимая  глаз.  По
голосу Южина он понимал, как жалко  выглядел  сейчас,  и  это  было  самое
невыносимое.
   Он поставил стакан и пошел к дверям.
   - Погодите, - сказал Южин.
   Тулин остановился, не оборачиваясь. Южин зашел сбоку.
   - Попробуйте сами с Голицыным... - буркнул он.
   Внезапно Тулин успокоился, все было кончено, и он вдруг почувствовал ту
последнюю свободу, когда уже все равно и остается лишь одно наслаждение  -
выложить правду.
   - Поздравляю вас, товарищ  генерал.  Отпихнулись.  Теперь  можно  стать
добрым и чутким. Советовать можно. Вам ведь  уже  ничего  не  грозит.  Все
параграфы соблюдены. А к Голицыну я не пойду. Не нужно мне их милости.  Да
и с какой стати им в дураках оказываться? Когда-нибудь вы убедитесь, что я
был прав. Пока что мы обогнали заграницу, но теперь у них будет время. Они
нащупают наш метод. Вот тогда вы сами разыщете меня;  пожалуйста,  товарищ
Тулин, вот вам, товарищ Тулин, берите самолеты сколько хотите, торопитесь,
наверстывайте, опережайте. Вы станете  смелым,  ужасно  смелым,  щедрым...
Нет, я вас не пугаю, - за то, что вы задержите наши  работы  на  несколько
лет, вы не получите никаких взысканий, за перестраховку вас не накажут...
   Эти безрассудные упреки Южин готов был простить: нервы, запал. Кто-кто,
а Южин знал, какие огромные средства стало давать государство на, изучение
физики атмосферы, группа Тулина составляла лишь крохотный участок большого
фронта исследований, ведущихся институтами страны. Южина занимало  другое:
среди запальчивых выкриков Тулина  он  различал  страстную  уверенность  в
своей правоте. На чем она покоилась? Почему она для Тулина сильнее  всяких
формул,  и  расчетов,  и  заключений?  А   что,   если   это   не   только
убежденность?..
   Он вглядывался в глаза Тулину, пытаясь через них проникнуть в его душу,
-  мучительное  извечное  усилие  одного  человека  постичь  до  конца  то
затаенное, что скрывается в душе другого. А вдруг то, что защищает  Тулин,
и есть истина? Как будто в глазах Тулина он мог увидеть не убежденность, а
саму истину.
   - Цирк... Колизей... - И вдруг отчаянно махнул кулаком: -  Э,  была  не
была, вали на мою голову! Разрешаю. Но не все, конечно. В радиолокационное
ядро заходить и не думай...
   Тулин глубоко вздохнул, прикрыл глаза. Почему-то не было ничего,  кроме
усыпляющей  усталости.  Наконец  Южин  кончил  говорить,  и  тогда   Тулин
опомнился, схватил Южина за руку, потом за  плечи,  поцеловал  в  одну,  в
другую щеку. Южин сконфузился, но Тулин чувствовал, что получилось мило  и
непосредственно, и к  нему  сразу  вернулась  уверенность  в  неизбежности
случившегося. С самого начала он знал, что добьется своего,  что  иначе  и
быть не могло.
   Они сели за схемы полетов. Южин жестко отчеркивал зоны.
   - Голицына теперь обойти нельзя, - предупредил он. - Придется  идти  на
компромисс. Он будет курировать ваши полеты. Не сам, через своих, я с  ним
договорюсь.
   Тулин беспечно отмахнулся. Он был слишком  рад,  чтобы  задумываться  о
таких пустяках, тем более что там Крылов. Серега постарается.
   - А если мы встретим грозу? Забредем туда случайно и заблудимся, а? - И
он подмигнул Южину.
   - Я тебе встречу, я тебе встречу!
   - Ну, а если?
   - Если грозу встречают, ее обходят. Если в грозу попадают, то... - Южин
усмехнулся, - то отремонтировать самолет не всегда удается.
   Тулин от души смеялся. Шутка казалась  ему  очаровательной.  Он  спешил
успокоить Южина, он готов был обещать все,  что  угодно,  любые  гарантии.
Если что-нибудь  случится,  он  клянется  больше  не  летать,  не  просить
самолетов. Он снова был победителем, а  победителю  можно  быть  щедрым  и
обещать, обещать.


   Он  покинул  Управление  вечером.  Вместе  с  начальниками  отделов  он
отработал схемы полетов; запретные зоны были велики,  слишком  велики,  но
все же летать разрешалось в таких близостях от грозы, о которых  раньше  и
помыслить нельзя было.
   Это первая ступень, первый прорыв, дальше пойдет, в  конце  концов  тут
важнее всего принципиальное согласие, а там все зависит от локатора, можно
будет отрегулировать усиление, формально требование Южина будет выполнено,
лишь бы все обошлось благополучно, победителей не судят,  победители  сами
судят.
   На улицах горели фонари, от яркого света витрин и реклам в небе исчезли
звезды.
   В "Гастрономе" он купил бутылку коньяку "Двин", своего  любимого  сыру,
ветчину.
   Нагруженный свертками, он,  не  торопясь,  шел  по  улице,  разглядывая
встречных женщин.
   Полные и стройные, в узеньких брюках, -  это  было  красиво,  в  легких
плащах и коротких пальто - и это тоже было красиво, девчонки в  курточках,
с медными  волосами  и  с  волосами  пышно  взбитыми,  девочки  с  модными
раскосыми глазами,  большеротые,  хохочущие,  курносые,  надменные,  милые
скромницы и развязные пигалицы в пышных шуршащих юбках, а руки голые, кожа
в  пупырышках  -  прохладно,  но  держи  фасон,  -  откуда   их   столько,
хорошеньких, даже красивых, появляется вместе с весной?
   Ему захотелось заговорить с одной из них. Хотя бы с этой длинноногой, в
сером, туго облегающем свитере, что стояла у театральных афиш. Он  спросил
ее, куда она хочет пойти. На "Голого  короля"?  Вот  так-так,  и  он  тоже
собирался.  Пошли  вместе.  Ничего  тут  страшного  нет,  у  него  сегодня
счастливый вечер, пользуйтесь, берите, раздаю счастье... Он  знал,  что  в
таких случаях нельзя спрашивать, мяться, надо говорить самому,  смешить  и
смешить и рассказывать о себе. Ему не надо было  притворяться,  он  просто
делился  радостью  своей  удачи.  Недоумение  и  настороженность   девушки
сменились снисходительной насмешкой:  оказывается,  перед  нею  безобидный
чудак, даже забавный чудак, нет,  не  чудак,  а  симпатичный,  общительный
парень. Она согласилась пройтись с ним до  театра,  только  это  все  зря:
билетов давно нет, не достать ни за какие коврижки.
   - Пустяки, - сказал он и взял ее под руку.
   Театр был рядом. Они прошли сквозь толпы спрашивающих лишние  билетики,
пробились  к  окошечку  администратора.  Тулин   всунул   голову,   увидел
замороченного, потного толстячка и сказал:
   - У вас астма, вам нужно лечиться, вам нужна тихая работа,  а  не  этот
бедлам, но что поделаешь, если вы любите театр  и  никто,  кроме  вас,  не
смыслит в организационных делах, они тут пропадут без вас, только  кретины
считают, что администратор -  это  тот,  кто  сидит  в  этом  курятнике  и
распределяет пропуска.
   Пустые, нетерпеливые глаза очнулись, уставились на него сперва  как  на
идиота, потом, что-то поняв, засмеялись с дружеской завистью.
   Два желтеньких билета в третий ряд сделали его кудесником.
   У нее была отличная фигурка и приятный низкий голос,  и  она  сияла  от
удовольствия, а на него опять навалилась усталость.
   - Вот вам билеты, и простите меня, - сказал он. - Этого "Голого короля"
я уже видел и, кроме того, совсем забыл: я обещал зайти к приятелю.
   И это не было отговоркой, он вдруг вспомнил о Крылове, и ему захотелось
растянуться на кушетке и рассказать Сереге все, что произошло, потому  что
только Крылов мог оценить это.



9

   Ключ лежал, как и прежде, справа за наличником.
   Большая пустоватая комната показалась  неуютной,  хотя  все  стояло  на
прежних местах. Тулин упал  на  кушетку,  вытянул  ноги.  Секрет  быстрого
отдыха состоял в том, чтобы расслабить все мышцы и ни о чем не думать.
   Тикали часы. Включался холодильник, бормотал взахлеб,  словно  торопясь
выговориться.
   Томный  женский  голос  пел  по  радио   итальянскую   песенку:   "...В
благородном сердце всегда появляется  любовь".  Точно.  Он  вскочил,  взял
бутылку коньяку, скрутил сургуч, ладонью вышиб пробку. Достал из  шкафчика
стакан. Выпил,  морщась,  без  удовольствия,  как  пьют  лекарство.  Чтобы
отогнать сон. Бездарно было бы проспать первый  вечер  в  Москве,  да  еще
после пережитого. Транслировали  какой-то  концерт,  слышно  было,  как  в
глубине зала вздыхали, покашливали.
   Он вынул  записную  книжку,  выбирая,  кому  бы  позвонить.  Отсутствие
Крылова путало все карты.
   Телефон стоял между книгами, на  столе.  Тулин  подошел  и  увидел  под
стеклом  фотографию:  девушка  в  лыжной  шапочке  с  помпоном   на   фоне
заснеженного леса. Снег лежал на шапке, на кудряшках. У нее были  твердые,
круглые щеки и робкая улыбка.
   Тулин подозрительно осмотрел комнату. В углу гантели. Книг прибавилось.
На шкафу лыжи, одна пара. Открыл шкаф - ничто не  говорило  о  присутствии
женщины. Комната хранила  хорошо  знакомую  Тулину  безразличную  чистоту,
когда убирают чужие руки.
   Он  успокоился.  Было  бы  грустно,  если  б  Крылов  женился.   Что-то
нарушилось бы.
   Перелистывал имена, прежние привязанности и случайные  знакомства,  те,
что не следует ворошить, полузабытые лица, и те, с  кем  приятно  было  бы
сходить в ресторан, но и они  обязательно  начнут  с  упреков:  почему  не
писал, не звонил и прошлый раз не зашел,  -  надо  будет  оправдываться  и
что-то выдумывать. Не могут женщины  просто  обрадоваться,  как  радуются,
встречаясь, мужчины.  Есть,  конечно,  Зоечка,  но  Тулин  представил  всю
"запутанную  историю  их  отношений,  -  нет,  пожалуй,  сейчас  не  стоит
осложнять себе жизнь. Софа - слова не даст  сказать.  Галочка  -  это  для
домашнего потребления, Ему вдруг вспомнилась Женя, эта утренняя  глазастая
девочка из парка, почему-то он был уверен, что ей было бы интересно узнать
про его удачу,  она  снова  бы  слушала  его,  блестя  своими  коричневыми
глазами, где отражались молнии и мокрые листья.  Он  уже  забыл  про  свое
намерение дождаться Крылова и посидеть  с  ним  вдвоем.  Быстро  побрился;
вылил на  себя  остатки  крыловского  одеколона.  Записная  книжка  лежала
раскрытая на букве "Г". Он хотел было захлопнуть ее и сунуть в карман,  но
тут взгляд его упал на фамилию Голицына. Тулин усмехнулся...
   - Попросите к телефону Аркадия  Борисовича.  -  Пока  в  трубке  шипела
тишина, он свободной рукой налил себе  коньяку.  -  Здравствуйте,  Аркадий
Борисович! Вас беспокоит Тулин. Читал сегодня ваше  заключение.  Благодарю
за вашу заботу о моем здоровье. Вы сделали все,  что  могли.  Однако,  как
говорят, и бог подчиняется правилам грамматики. А грамматика наша  такова,
что все новое находит себе дорогу. Я не ради того, чтобы вас посердить.  -
Он не давал Голицыну вставить слова. - Мне надо, чтобы  вы  были  здоровы,
очень здоровы, потому что через год надеюсь  увидеть  вас  на  докладе  об
итогах наших  работ.  Может  быть,  вы  согласитесь  присутствовать  и  на
испытаниях? А чего доброго, решитесь подняться в  грозу?  Столько  лет  вы
посвятили ей, и ни разу не забраться в нее - обидно! Постараюсь кончить за
год, это с запасом, учитывая вашу непримиримость,  авторитет  и  заботу  о
нас. Ваше здоровье, Аркадий Борисович!
   Он чокнулся с трубкой, где яростно пиликали короткие гудки.
   Вошел Крылов.
   - Ты где шатаешься? Одевайся, поехали в ресторан.
   - Как твои дела?
   - Кутим! Переодень рубаху. Нас ждут. Все доложу.
   Крылов вяло помотал головой.
   - У меня нет настроения. Ты двигай сам.
   - Не дури, - рассердился  Тулин.  -  Знать  ничего  не  желаю.  Сегодня
существует мое настроение. А раз у тебя нет настроения, значит,  оно  тебе
не может мешать.
   Спорить с ним было бесполезно. Он выругал Крылова за рубашки -  модные,
но безвкусные, перевернул весь шкаф, пока не остановился на коричневой,  с
отложным воротником.
   - Погоди, а девушка у тебя есть? - спохватился он.
   - Не хочу я никаких девиц.
   - Стой. А эта? - Он кивнул на фотографию.
   - Она не здесь.
   - А где?
   - Далеко.
   Тулин еще раз наклонился над портретом.
   - Миленькая. Ну ладно, не пыхти, у тебя это, как всегда, серьезно.
   - Как же тебе удалось с Агатовым?
   Тулин аппетитно улыбнулся.
   - Погоди, все по порядочку. Что ж, вы переписываетесь?
   - Нет.
   - Скрытный ты человек.


   В Доме ученых был вечер  отдыха.  Тулин  долго,  со  вкусом  выбирал  в
ресторане  столик,  согласовывал  меню,  распоряжался  насчет  шашлыков  и
салатов.  Крылов  подумал:  сколько  живу  в  столице,  а  б