и тем самым как бы стерто и
воспоминание  о  них:  надгробные  памятники,  хоть  и  оставшиеся  в полной
сохранности,  указывали  только,  кто, а  не где похоронен, а это  "где", по
мнению многих, и было самым глазным.
     Такого именно мнения придерживалось одно жившее по соседству семейство,
которое уже несколько  лет тому назад приобрело для себя и для своих близких
место на этом кладбище с условием вносить в пользу церкви определенную сумму
денег ежемесячно. И  вот  молодой юрист был прислан с тем, чтобы взять назад
это обязательство  и  объявить, что  платежи впредь  будут  прекращены,  ибо
условие, по которому они до сих пор производились, нарушено одной из сторон,
а все возражения и протесты оставлены без внимания. Шарлотта, виновница этих
нововведений, сама пожелала говорить  с молодым человеком, который хотя и  с
жаром,  по  с  должной скромностью изложил доводы свои  и  своего  патрона и
заставил своих слушателей призадуматься.
     - Вы видите,- сказал он  после короткого вступления, оправдывавшего его
настойчивость,- что последний  бедняк, так же  как и самый  знатный человек,
дорожит  возможностью обозначить то место,  где покоятся  его близкие.  Даже
самый  бедный крестьянин, похоронивший  своего  ребенка, находит утешение  в
том,  что ставит на  могиле легкий  деревянный Крест и украшает его  венком,
сохраняя память о мертвом, по крайней мере, до тех пор, пока живо горе, хотя
время уничтожит  и этот памятник,  и самую  скорбь.  Люди зажиточные  вместо
таких  крестов  водружают  железные, укрепляют  и  ограждают  их  различными
способами,- в этом уже залог прочности на многие годы. Но в конце концов эти
кресты  тоже  падают  и  разрушаются, и потому люди  богатые  почитают своим
долгом воздвигнуть каменный памятник, который переживет  несколько поколений
и может  быть обновлен потомками.  Однако  притягивает нас не этот камень, а
то, что лежит  под  ним, то, что вверено  земле. Дело не  столько  в памяти,
сколько в  самой личности,  не  в  воспоминании о  прошлом,  а  в  том,  что
существует сейчас. Близость с  дорогим покойником я больше и глубже чувствую
у могильного холма, чем в соседстве с памятником, который сам по  себе  мало
что  значит,  тогда  как  вокруг  обозначенной  им  могилы  долго еще  будут
собираться  супруги,  родственники, друзья, и живущий  должен  сохранить  за
собой право  отстранять и  удалять посторонних и  недоброжелателей от  места
упокоения близких ему людей.
     Вот почему  я и считаю, что мой патрон имеет  полное право взять  назад
свое обязательство, и  при этом он довольствуется еще очень малым, ибо члены
его семьи понесли утрату, которую ничем нельзя возместить. Они теперь лишены
скорбной отрады  поминать дорогих  умерших  на их  могилах, лишены утешающей
надежды со временем покоиться рядом с ними.
     -  Дело это,- возразила Шарлотта,-  не такое, чтобы из-за него затевать
тяжбу. Я нимало не раскаиваюсь в сделанном  и  охотно возмещу церкви убытки,
которые она понесла. Но, признаюсь откровенно, ваши доводы не убедили  меня.
Чистое  сознание  всеобщего равенства, которое ждет  нас всех хотя бы  после
смерти,  представляется  мне  более  успокоительным,  нежели  это упорное  и
упрямое   стремление   продлить   существование    пашей   личности,   наших
привязанностей и  жизненных отношений. А вы что на это скажете? - обратилась
она с вопросом к архитектору.
     -  Мне  бы не  хотелось,- ответил он,- ни  вступать по такому поводу  в
спор, ни быть судьей.  Позвольте  мне просто высказать суждение, ближе всего
отвечающее  моему  искусству, моему образу  мыслей. С тех пор  как мы лишены
счастья прижимать к  своей груди заключенный в урну прах любимого существа и
недостаточно  богаты и настойчивы  для того, чтобы  хранить его невредимым в
больших разукрашенных саркофагах, раз мы даже в церквах уже не находим места
для себя и для наших близких и должны лежать  под открытым небом,- то все мы
имеем  основание одобрить порядок,  введенный  вами,  сударыня.  Когда члены
одного прихода лежат  рядами друг подле друга, то покоятся они подле своих и
среди  своих, а так как  земля примет когда-нибудь в свое лоно всех нас, то,
по-моему,  ничто  не может  быть  более  естественным  и  чистоплотным,  как
сровнять, не мешкая, случайно возникшие и постепенно оседающие холмы и таким
образом сделать покров, лежащий на всех покойниках, более легким для каждого
из них.
     -  И  все  должно исчезнуть  так,  без  единого  памятного  знака,  без
чего-нибудь, что могло бы пробудить воспоминания? - спросила Оттилия.
     -  Отнюдь   нет!  -  продолжал  архитектор.-  Отрешиться  нужно  не  от
воспоминаний,  а  только  от места.  Зодчий  и  скульптор  в  высшей степени
заинтересованы в том, чтобы от них, от их  искусства, от их рук человек ждал
продолжения своего бытия, и поэтому мне хотелось бы, чтобы хорошо задуманные
и  хорошо исполненные памятники  не были рассеяны  случайно  и поодиночке, а
были собраны в таком месте,  где бы им предстояло долгое  существование. Раз
даже  благочестивые  и  высокопоставленные  люди  отказываются от привилегии
покоиться  в церкви, то  следовало бы,  по крайней мере, в ее стенах  или  в
красивых  залах, выстроенных вокруг  кладбищ,  собирать памятники и памятные
надписи.  Существуют  тысячи  форм, которые можно было бы применить для них,
тысячи орнаментов, которыми их можно было бы украсить.
     -  Если  художники  так  богаты,-  спросила  Оттилия,-  то  почему  же,
объясните мне, они  никогда не могут выбраться из обычных форм какого-нибудь
жалкого  обелиска,  обломленной колонны или урны? Вместо тысячи изображений,
которыми вы хвалитесь, я видела всего тысячи повторений.
     -  У  нас  это действительно так,- ответил  ей архитектор,-  однако  не
везде. И  вообще  не  простое  это дело  - что-либо  изобрести и  подобающим
образом  применить. Особенно же  трудно  мрачному  предмету  сообщить  более
радостную  окраску  и  не  нагнать уныния  при изображении  унылого.  Что до
памятников всякого рода, то у меня собрано множество эскизов, и я при случае
покажу  их  вам, но  все  же  самый прекрасным  памятником  человеку  всегда
останется его собственное изображение. Оно  более, чем  что  бы  то ни  было
другое, дает  понятие  о  том, чем он был;  это - наилучший текст к мелодии,
протяжной или  короткой; только оно должно быть сделано  в лучшую пору жизни
человека, но это-то время  обычно и упускают. Никто не  думает  о том, чтобы
сохранить живые  формы, а если это и делается, то делается несовершенно. Вот
с  умершего торопятся  снять маску,  слепок насаживают  па  постамент, и это
называется  бюстом.  Но  как  редко  художник  бывает  в силах  придать  ему
жизненность!
     -  Вы,- заметила Шарлотта,- сами, может быть,  того не зная  и не ставя
себе  этой  цели, направили  весь разговор  в сторону, желательную для меня.
Ведь  изображение человека  -  независимо; всюду, где бы оно ни стояло,  оно
стоит ради: самого себя, и мы не станем от него требовать, чтобы оно служило
знаком, указывающим место погребения.  Но признаться ли вам, какое  странное
чувство владеет  мною? У меня  какое-то отвращение  даже  к  портретам;  мне
всегда кажется,  что они взирают на  нас с  безмолвным укором; они говорят о
чем-то далеком, отошедшем и  напоминают о том, как трудно  чтить  настоящее.
Когда подумаешь, сколько людей  мы перевидали па  своем веку, и  признаешься
себе, как мало мы значили для них, а они - для нас, каково  тогда становится
на  душе!  Мы  встречаемся с человеком остроумным - и  не беседуем  с ним, с
ученым  - и  ничему  не научаемся от  него, с путешественником - и ничего от
него  не узнаем,  с человеком любвеобильным  - и  не делаем для  него ничего
приятного.
     И  ведь это не только  при  мимолетных встречах. Семьи и целые общества
ведут себя так с самыми  дорогими своими сочленами, города - с достойнейшими
своими   жителями,  народы  -  с   лучшими  своими  монархами,  нации   -  с
замечательнейшими личностями.
     При мне однажды спросили: почему о покойниках хорошее  говорят с  такой
легкостью, а о  живых - всегда с некоторой  оглядкой? В  ответ было сказано:
потому, что, во-первых,  нам  нечего опасаться, а с  живыми мы еще  так  или
иначе можем  столкнуться. Вот как мало  чистоты в заботе о памяти других; по
большей части это лишь эгоистическая  игра,  а  между  тем  каким  важным  и
священным делом было бы поддержание деятельной связи с живыми!


        "ГЛАВА ВТОРАЯ"

     На другой  день,  еще под впечатлением этого случая  и  связанных с ним
разговоров,  решено  было  отправиться  на  кладбище;  архитектор  предложил
несколько  удачных  идей,  имевших целью украсить его  и придать  ему  более
приветливый  вид. Заботы его,  однако,  простирались и  на церковь - здание,
которое с самого же начала привлекло к себе его внимание.
     Уже несколько столетий стояла эта церковь,  построенная в немецком духе
и  вкусе,  в  строгих  пропорциях  и  с превосходной  отделкой.  Можно  было
предполагать,  что  зодчий,   строивший  соседний  монастырь,  показал  свое
искусство и на этом маленьком здании, отнесясь к нему  вдумчиво и с любовью,
и оно по-прежнему  производило на зрителя  впечатление строгое  и  приятное,
хотя  его  новое   внутреннее  убранство,   рассчитанное  на  протестантское
богослужение, отчасти и лишило храм его былой спокойной величавости.
     Архитектору  нетрудно было испросить у Шарлотты небольшую сумму,  чтобы
снаружи  и внутри восстановить  церковь  в старинном вкусе  и привести ее  в
полную  гармонию  с простиравшимся перед нею  кладбищем. Он  и  сам считался
искусным мастером, а нескольких рабочих,  которые еще трудились на постройке
дома, Шарлотта  согласилась оставить  до  тех пор,  покуда это благочестивое
начинание не будет завершено.
     И вот теперь, когда здание  церкви со всеми  прилегающими  строениями и
пристройками  было   подробно   обследовано,  к   величайшему   изумлению  и
удовлетворению архитектора, обнаружился  небольшой, до сих пор не обращавший
на себя внимание боковой придел, замечательный своими пропорциями, еще более
оригинальными  и  легкими,  своей  орнаментовкой,  еще  более  затейливой  и
тщательной.  К  тому  же  здесь   сохранились  остатки  резьбы  и  живописи,
составлявшие  принадлежность старой  веры,  которая  для  каждого  праздника
располагала особыми изображениями и утварью и каждый из них отмечала на свой
лад.
     Архитектор не преминул включить в свой план и этот тесный придел, решив
восстановить его как памятник былых времен и вкусов. Ему уже представлялось,
как  он  украсит голые  поверхности  стен, и радовался возможности приложить
здесь свой талант живописца, но от Шарлотты и Оттилии  пока что держал это в
секрете.
     Согласно своему  обещанию, он при первом же случае показал им зарисовки
и эскизы старинных надгробных памятников, сосудов и других подобных вещей, а
когда разговор коснулся простых могильных холмов северных народов, он извлек
для обозрения свою коллекцию найденных в них оружия и утвари. Все это у него
было весьма аккуратно и  удобно разложено по ящикам и укреплено на врезанных
в  стену, обитых  сукном досках,  так что  и эти  строгие старинные предметы
приобретали известную нарядность, и смотреть на них было так же приятно, как
и  на  вещицы,  выставленные  в  модной  лавке.  Уединенная  жизнь требовала
развлечения, и  архитектор,  начав показывать  свою  коллекцию,  теперь  уже
каждый  вечер приносил еще какую-нибудь часть своих сокровищ.  Почти все эти
брактеады,  старые монеты, печати  и прочее были германского  происхождения.
Они  заставляли фантазию обращаться к далекой старине; а он,  чтобы  оживить
свои объяснения, извлек еще и  первопечатные издания, древнейшие  гравюры на
дереве и  меди. В то  же время и  церковь, благодаря окраске и орнаментовке,
проникнутой  тем  же  старинным духом,  как бы все более и более врастала  в
прошлое, так  что под конец они уже невольно задавались вопросом, в самом ли
деле они живут в новые времена  и не сон ли все вокруг -  все эти совершенно
новые нравы, обычаи, уклад жизни и убеждения.
     Поскольку  почва была  соответственно подготовлена,  то  большая папка,
которую  он показал в  последнюю  очередь, произвела  наилучшее впечатление.
Правда, она по большей части заключала в себе лишь контуры фигур, но, будучи
скалькированы  с  картин  мастеров,  они  полностью  сохранили их  старинный
характер. И  как же он очаровал зрительниц!  Все образы  светились  истинной
жизнью и отличались если не благородством,  то благостью. Все лица, все позы
выражали ясную  сосредоточенность, добровольное признание  чего-то, стоящего
превыше  нас,  тихое  смирение  любви и  ожидания. Старец с  лысой  головой,
кудрявый  мальчик,  бодрый  юноша,  строгий  муж,  просветленный  подвижник,
парящий ангел  - все, казалось, вкушали  блаженство в  невинной  радости,  в
благочестивом  чаянии. На  событие  самое  обыденное  падал отблеск небесной
жизни, и каждое из этих существ словно было создано для священнодействия.
     На  подобный  мир  большинство   людей  взирает,  как  на  безвозвратно
исчезнувший  золотой век, как на потерянный рай. И  только Оттилия могла  бы
чувствовать себя здесь среди себе подобных.
     Как  же  можно  было   не   согласиться  на   предложение  архитектора,
пожелавшего расписать своды придела по этим образцам и тем самым оставить по
себе прочную память в место, где ему так хорошо жилось? Заговорил он об этом
с оттенком грусти, ибо по всему не  мог не сознавать,  что  его пребывание в
этом  очаровательном обществе  не  будет продолжаться вечно и, напротив,  по
всей вероятности, скоро окончится.
     Эти дни, не богатые происшествиями, были заполнены серьезными беседами.
Вот  почему мы и пользуемся  случаем привести  кое-что из записей в дневнике
Оттилии,  касающихся этих разговоров,  и  не  можем  найти  более  уместного
перехода  к  ним, чем  следующее  сравнение, пришедшее нам на  ум, когда  мы
читали ее милые листки.
     Нам довелось  слышать,  что в английском  морском ведомстве  существует
такое правило: все  снасти королевского флота, от самого толстого  каната до
тончайшей  веревки, сучатся так,  чтобы  через них, во всю  длину, проходила
красная нить, которую нельзя выдернуть иначе, как распустив все остальное, и
даже по самому маленькому обрывку веревки можно узнать, что  она принадлежит
английской короне.
     Точно так же и через весь дневник Оттилии тянется красная нить симпатии
и  привязанности,  все  сочетающая  воедино  и  знаменательная  для  целого.
Нижеследующие  замечания,  размышления,  отдельные  изречения   и  все,  что
встречается нам здесь, оказывается благодаря этому необыкновенно характерным
для  писавшей  и приобретает для нас особую значимость. Даже и в отдельности
каждый  из отрывков, выбранных  и приведенных нами, служит  тому несомненным
свидетельством.


        "ИЗ ДНЕВНИКА ОТТИЛИИ"

     Покоиться некогда подле тех, кого любишь,- отраднейшая из надежд, какую
может   питать   человек,  когда  мысль   уносит  его  за   пределы   жизни.
"Воссоединиться с близкими своими" - какая задушевность в этих словах.
     Много есть памятников и знаков,  которые приближают к нам отсутствующих
и  отошедших.  Но  ни один  из  них  не  сравнится  с портретом.  В беседе с
портретом любимого человека, даже и не похожим,  есть некое  очарование, как
есть очарование  порой и в споре с другом. Сладостно бывает  сознавать,  что
даже в разногласии мы неразъединимы.
     Порою  с живым человеком беседуешь как с портретом. Он может  с нами не
говорить,  на нас не  смотреть, не обращать на  нас внимания; мы смотрим  на
него, мы чувствуем нашу связь с  ним, и  эта связь может даже крепнуть, а он
для  этого ничего не  сделает, этого и не почувствует,  будет держать себя с
нами, как портрет.
     Портретом человека знакомого  никогда не  бываешь доволен.  Мне поэтому
всегда жаль портретистов.  От людей так  редко  требуют  невозможного,  а от
портретистов - всегда.  Изображая  любое  лицо,  они  обязаны  перенести  на
портрет его отношение к окружающим, его симпатии и антипатии; они обязаны не
только показать, каким они представляют себе человека, но  также и то, каким
его  представил  бы  себе  всякий  другой.  Меня  не  удивляет, когда  такие
художники постепенно  озлобляются, становятся  упрямы и ко всему равнодушны.
Пусть  так,  но  ведь именно  из-за  этого  мы  столь  часто  бываем  лишены
изображения милых и дорогих для нас людей.
     Собранная  архитектором  коллекция  оружия  и древней утвари,  лежавшей
вместе  с  телом умершего в земле  под  могильным  холмом и  обломками скал,
конечно,  доказывает  нам, как  бесплодны  старания человека  оградить  свою
личность  после смерти.  И  сколько  противоречий  в  нас самих!  Архитектор
говорит,  что  он  сам  разрывал  могильные холмы  предков,  и  все  же  его
по-прежнему занимают памятники для потомства.
     К чему, однако, судить так строго? Разве все, что мы делаем, рассчитано
на вечность? Не одеваемся ли мы утром  для того, чтобы вечером раздеться? Не
уезжаем ли  для  того, чтобы  снова  вернуться? И  почему бы нам  не  желать
покоиться подле наших близких хотя бы в течение одного столетия!
     Когда  видишь  все  эти  ушедшие  в   землю,  затоптанные  богомольцами
могильные плиты и  даже церкви, обвалившиеся над  гробницами, то жизнь после
смерти представляется как  бы второй жизнью,  в  которую  мы вступаем,  став
изваянием или надгробной надписью,  и в которой мы  пребываем дольше, чел  в
настоящей человеческой  жизни. Но и это изваяние, это второе бытие рано  или
поздно угаснет. Время помнит о  своих правах не только над людьми, но и  над
памятниками.


        "ГЛАВА ТРЕТЬЯ"

     Заниматься  делом,  знакомым  лишь  наполовину,  так  приятно,  что  не
следовало бы бранить дилетанта,  увлеченного искусством, которым он  никогда
не  овладеет, или порицать художника, которому  пришла охота  переступить за
пределы своего искусства в соседнюю область.
     Такого снисходительного взгляда мы  будем  придерживаться, наблюдая  за
приготовлениями  архитектора к росписи придела. Краски уже составлены, мерки
сняты, эскизы закончены: от  всяких притязаний на  новизну он  отказался; он
придерживается своих контуров; вся его забота - получше распределить сидящие
и парящие фигуры и искусно украсить ими поверхность стен.
     Леса  были  поставлены, работа подвигалась  вперед, а  так как кое-что,
достойное внимания,  уже  было  выполнено,  то  он  ничего  не  имел  против
посещения Шарлотты и Оттилии. Живые лики ангелов, их одеяния,  развевающиеся
на фоне голубого неба, радовали глаз; тихая кротость  этих образов призывала
душу сосредоточиться и оставляла впечатление необычайной нежности.
     Женщины поднялись  к  нему на помост, и не успела Оттилия выказать свое
удивление тем, что работа  идет так размеренно, легко и спокойно, как  в ней
сразу пробудилось то, что было  ею приобретено в  годы учения; она  схватила
кисть, краски и, слушаясь  указаний архитектора, четко и умело выписала одно
из одеяний со всеми его складками.
     Шарлотта,  которая всегда была  рада, если Оттилию что-нибудь займет  и
развлечет, не  стала  мешать  и  ушла,  чтобы  предаться  своим  мыслям и  в
одиночестве взвесить соображения и сомнения, которыми она ни с кем не  могла
поделиться.
     Если  люди  заурядные,  от  будничных неурядиц впадающие в малодушное и
лихорадочное  смятение,  вызывают у  нас  улыбку  невольной жалости,  то мы,
напротив, с глубоким уважением  смотрим на существо, в чью  душу пали семена
великой судьбы,  но которое  вынуждено ждать  их всхода, не смея и  не  имея
возможности ускорить  развитие того  добра или  зла, счастья  или горя,  что
должно возникнуть из них.
     Эдуард через гонца,  посланного Шарлоттой  в его уединение, ответил  ей
ласково  и  участливо,  но  в тоне  скорее  сдержанн