жили  заботой и вниманием.  Красота - всюду желанная гостья.  Оттилия,
казалось, следила за беседой, сама, однако, не принимая участия в ней.
     На следующее утро Эдуард сказал Шарлотте:
     - Она премилая девушка, приятная собеседница.
     - Собеседница? - с улыбкой переспросила Шарлотта.- Да она ведь и рта не
раскрывала.
     - Разве,- ответил Эдуард, как бы стараясь вспомнить,- странно, однако!
     Шарлотта  лишь  намекнула  вновь  прибывшей,  что делать по  хозяйству.
Оттилия быстро  постигла  и, что  еще важнее, почувствовала весь уклад дома.
Она сразу  поняла,  что  следует  делать  для  всех  и  что  для  каждого  в
отдельности. Все у нее шло по порядку. Она умела  распорядиться, как будто и
не отдавая приказаний, а  ежели кто-нибудь мешкал, тотчас же сама бралась за
дело.
     Заметив,  сколько  у нее остается свободного  времени, она попросила  у
Шарлотты  позволения  составить  себе  расписание,   которого  стала  cтpoгo
придерживаться.  В  том, как  она  исполняла  порученное, Шарлотта  узнавала
черты,  знакомые ей  из  писем помощника. Оттилию  предоставили самой  себе.
Шарлотта лишь  изредка  пыталась  расшевелить  ее. Так,  она  несколько  раз
подкладывала ей притупившиеся перья, чтобы приучить ее писать почерком более
свободным; но вскоре перья оказывались тонко очиненными.
     Они условились говорить между собой по-французски; и Шарлотта еще более
настойчиво  следила за  этим, потому что  Оттилия, когда упражнение  в чужом
языке  вменялось ей в обязанность, становилась разговорчивее.  При  этом  ей
даже случалось  сказать больше, чем  она, видимо, хотела. Особенно позабавил
Шарлотту  ее  обстоятельный, однако беззлобный  рассказ о жизни  в пансионе.
Оттилия стала для  Шарлотты  приятной собеседницей, и в ней со временем  она
надеялась найти и верного друга.
     Шарлотта между тем пересмотрела старые письма,  относившиеся к Оттилии,
желая восстановить в памяти все суждения, высказанные об этой милой  девушке
начальницей  пансиона  и  ее  помощником,  и  сверить   их  с   собственными
впечатлениями.  Она  всегда  считала,  что нужно  поскорее  узнать  характер
человека, с которым живешь бок о бок, и  составить себе суждение о том, чего
от пего можно ожидать, что в нем поддается воспитанию,  с чем следует  раз и
навсегда примириться и что простить.
     В  письмах  она,  правда,  не  нашла  ничего нового, но кое-что ей  уже
знакомое  обратило на себя  ее  внимание, и теперь  показалось существеннее.
Так, умеренность Оттилии в еде и питье стала и в самом деле ее тревожить.
     Обеих женщин занимали также  и наряды. Шарлотта потребовала от Оттилии,
чтобы  она одевалась изысканнее и  богаче. Послушная и  трудолюбивая девушка
тотчас  же  принялась кроить  материи, еще  раньше  подаренные  ей, и  скоро
сумела,  почти не  прибегая к  посторонней помощи, сшить  себе очень изящные
платья. От новых модных нарядов фигура ее стала казаться выше: когда обаяние
личности распространяется и на внешнюю оболочку, все  существо предстает нам
обновленным и еще более привлекательным оттого, что свойства его  сообщились
внешности.
     Вот почему Оттилия с первого же  дня,  в самом  точном  значении слова,
радовала взгляды обоих мужчин. Если изумруд дивным своим цветом ласкает глаз
и даже оказывает целительное действие на этот благородный  орган чувства, то
человеческая  красота  еще  более  властно  влияет  на  все  наши  чувства -
физические и нравственные. Того, кто видит ее, не коснется дуновение зла; он
чувствует себя в гармонии с самим собою и со всем миром.
     Таким  образом,  все общество  выиграло  от  приезда Оттилии.  Эдуард и
капитан  стали  точнее соблюдать  часы, даже минуты, когда  всем  предстояло
сойтись  вместе. Ни к обеду, ни к чаю, ни к  прогулке их  уже не приходилось
дожидаться, Они  не  спешили  встать  из-за  стола,  особенно  после  ужина.
Шарлотта заметила  это и стала за  ними наблюдать. Ей хотелось  выяснить, не
подает ли к этому повода  один больше, чем другой, но она не  могла  уловить
никакой  разницы  в  их  поведении. Оба  они  заметно  оживились. Темой  для
разговора они выбирали то, что больше всего могло возбудить участие Оттилии,
что более соответствовало ее  кругозору  и знаниям. Чтение или  рассказ  они
прерывали, пока она не возвратится. Они стали мягче и общительнее.
     Зато и  рвение  Оттилии  возрастало  с  каждым  днем.  Чем  больше  она
свыкалась  с  домом, с  людьми,  с  укладом, тем живее шло у  нее  дело, тем
быстрее  она  понимала  каждый взгляд,  каждое движение,  даже полуслово или
звук. Ей никогда не изменяли ни спокойная внимательность,  ни уравновешенная
подвижность.  Уходила ли  она или возвращалась,  садилась  ли или  вставала,
уносила, или  приносила что-нибудь, или снова садилась,- в этой вечной смене
плавных  движений  не  было и  тени  суетливости.  К  тому же  она так легко
ступала, что ее шаги оставались неслышными.
     Благородная  услужливость девушки очень радовала Шарлотту. Единственное
же, что казалось ей не совсем уместным, она не скрыла от Оттилии.
     -  Весьма  похвально  и  учтиво,-  однажды  сказала  она   ей,-  быстро
наклониться и  поднять с  пола вещь, которую кто-нибудь  обронил. Мы как  бы
признаем себя тем  самым обязанными услужить  человеку;  но  в большом свете
надо  думать  и о  том,  кому  оказываешь  подобную  услугу. Что касается до
женщин, то я не стану предписывать тебе в этом никаких правил. Ты молода. По
отношению к старшим  и вышестоящим - это обязанность, к равным - вежливость,
а  к младшим и низшим -  свидетельство человечности и доброты;  и только  по
отношению к мужчинам девушке  не подобает  проявлять такую почтительность  и
услужливость.
     - Я постараюсь от этого отучиться,- ответила Оттилия.- Но вы,  наверно,
простите мне  эту неловкость,  если  я вам расскажу, в чем тут причина.  Нас
учили истерии; я из нее запомнила  не так много, как следовало бы; я ведь не
знала,  на что она пригодится. Мне  запомнились только  отдельные события, и
вот одно из них.
     Когда английский король Карл Первый  стоял  перед своими судьями, с его
трости  свалился  золотой набалдашник. Он  привык  к тому,  что  в  подобных
случаях все вокруг приходило в движение,  и теперь оглянулся, словно ожидая,
что кто-нибудь окажет  ему эту маленькую услугу. Никто не шевельнулся, тогда
он  наклонился  сам  и  поднял  набалдашник.  Мне,   -  быть  может,  и  без
достаточного основания,- было так больно  слышать  этот рассказ, что я с тех
пор не  могу видеть, когда при мне  роняют что-нибудь, и сразу же наклоняюсь
поднять.  Но так как это, разумеется, не всегда прилично, да и не  всякий же
раз,-  прибавила  она  с  улыбкой,- я могу  рассказать  свою историю,  то  я
постараюсь быть сдержаннее.
     За это  время полезные  начинания, к  которым  так влекло обоих друзей,
продолжали свое обычное течение. Каждый день  им предоставлялся новый  повод
что-нибудь обдумать или предпринять.
     Как-то раз,  когда они вдвоем  шли по деревне, их  неприятно  поразило,
насколько  она отстала  от  тех  деревень,  где  недостаток места заставляет
жителей соблюдать чистоту и порядок.
     - Помнишь,- сказал  капитан,- как во время путешествия по Швейцарии нам
захотелось по-настоящему украсить какую-нибудь сельскую  местность, построив
в ней деревню в таком же роде, но с тем, чтобы воспроизвести не внешний  вид
швейцарских  построек,   а  швейцарский  порядок  и  чистоту,  которые   так
необходимы в жизни.
     - Здесь, например,- заметил Эдуард,- Это было бы очень кстати. Замковая
гора  заканчивается  угловатым  выступом;  деревня  выстроена   против  него
довольно  правильным полукругом;  между  ними  протекает ручей, и на  случай
подъема  воды  один  накладывает  камней,  другой забивает  сваи,  а  третий
огораживается досками или бревнами, но сосед не только не помогает соседу, а
скорее наносит ущерб и себе и другим. Дорога тоже  проложена неудобно - идет
то вверх, то вниз,  то через воду,  то по камням. Если бы жители деревни  со
своей стороны пожелали приложить немного  труда, не потребовалось бы больших
затрат, чтобы возвести  полукругом  защитную  стену, за ней повысить уровень
дороги до  самых домов,  украсить всю  местность, навести чистоту  и широким
решением задачи раз навсегда покончить со всеми этими мелкими заботами.
     -  Давай  попробуем,-  сказал  капитан,  озираясь  кругом  и   мысленно
взвешивая все трудности.
     - Не  люблю я связываться с горожанами  и  крестьянами,  если  не  могу
просто приказывать им,- заметил Эдуард.
     - Ты  не так  уж не  прав,- ответил капитан.- Мне на моем веку подобные
дела испортили  немало крови.  Человеку  трудно правильно взвесить,  чем  он
жертвует  и  что  приобретает.  Трудно добиваться  определенной  цели  и  не
пренебрегать  нужными средствами. Многие  даже смешивают  цель  и  средства,
радуются последним и забывают о первой. Всякое зло хотят пресечь в том самом
месте,  где оно себя обнаружило, и не думают о том,  откуда оно, собственно,
взялось, откуда распространяется. Поэтому трудно давать  советы, особенно же
-  толпе,  которая  прекрасно  разбирается  во  всем  обыденном,  но  дальше
завтрашнего  дня, за редким  исключением, ничего не видит. А если  к тому же
случится, что в каком-нибудь общем деле один выиграет, а другой потеряет, то
нечего  и  думать о примирении интересов.  Все  истинно общеполезное следует
поддерживать неограниченной силой власти.
     Пока они так стояли  и  беседовали, у них попросил милостыню человек, с
виду скорее  наглый,  чем обездоленный. Эдуард, всегда сердившийся, если его
прерывали,  сперва  несколько раз спокойно отказал  ему, но так как нищий не
отставал,  он выбранил  его; когда же  этот  человек  медленно дошел  прочь,
ворча, чуть ли не ругаясь в ответ и ссылаясь на права нищего, которому можно
отказать в  подаянии, но  которого  нельзя оскорблять, ибо он,  как и всякий
другой,  находится  под покровительством бога  и властей предержащих, Эдуард
окончательно вышел из себя.
     Чтобы успокоить его, капитан сказал:
     -  Пусть  этот  случай  послужит для  нас поводом  распространить  наши
полицейские меры и  на эту область.  Милостыню надо давать, но лучше,  когда
даешь ее не сам и не у  себя дома. В благотворительности  также нужны мера и
единообразие. Слишком щедрое подаяние привлекает нищих, вместо того чтобы их
отваживать; только в путешествии, когда проносишься мимо нищего, стоящего на
дороге,  приятно явиться  ему в  образе  нечаянного  счастья и  одарить его.
Деревня и закон расположены так, что дело очень облегчается для нас; я думал
об этом уже и раньше. На одном конце деревни стоит гостиница, с другого края
живут почтенные  пожилые  супруги;  и в  то и  в другое место надо  дать  по
небольшой сумме. Получать что-либо должен не входящий в деревню, а выходящий
из нее; а так как оба дома стоят на дорогах, ведущих к замку, то всякий, кто
захотел бы обратиться туда, может быть направлен в одно из этих мест.
     -  Пойдем,- сказал Эдуард,- мы сейчас же это устроим,  а  распорядиться
подробнее успеем и потом.
     Они зашли  к  хозяину  гостиницы и к  старикам-супругам,-  и  все  было
решено.
     - Мне  совершенно  ясно,-  сказал  Эдуард капитану на обратном  пути  к
замку,- что в мире все зависит  от удачной мысли и твердости в решении. Так,
например,  ты  сделал  весьма  верное  замечание  по поводу  разбивки парка,
предпринятой  моей  женой, и указал мне путь  к  новым  улучшениям, и  я, не
скрою, тотчас же ей об этом сообщил.
     - Я так и догадывался,- ответил капитан,- но не одобряю тебя. Ты только
сбил ее с толку. Она  бросила все начатое, а с нами все равно не согласится;
ведь она избегает говорить об этом и больше не приглашает нас в свою хижину,
а между тем сама не раз подымалась туда с Оттилией.
     - Это,- возразил Эдуард, - не должно нас пугать. Если я убедился в том,
что можно и необходимо сделать нечто хорошее, я не нахожу покоя, пока это не
будет  сделано.  Ведь  обычно нам  хватает уменья  только  на  начало. Давай
почитаем во время наших вечерних бесед описания английских парков, посмотрим
гравюры  к ним, потом  займемся картой имения, которую  ты составил,  сперва
надо коснуться этой темы в форме  вопроса и как бы  в шутку; затем вес  само
собой обретет серьезный характер.
     Итак, были  извлечены книги,  сперва дающие план местности  и  вид ее в
первоначальном,  нетронутом   природном   состоянии,  а   на  других  листах
произведенные  изменения -  плоды искусства пользоваться благами  природы  и
приумножать их. Отсюда же легко было перейти и к собственным владениям, к их
окрестностям и к тому, что здесь можно было бы предпринять.
     Карта,  составленная  капитаном,  давала  теперь  повод  для   приятных
занятий;  сначала только  никак не  удавалось  отрешиться  от того  замысла,
которым прежде руководствовалась Шарлотта.  Потом они все  же придумали, пак
облегчить подъем  на вершину,  а вверху,  на склоне холма, перед  живописной
рощицей решили построить беседку, выбрав место  так, чтобы она была видна из
окон замка, а из нее - виднелись бы и сады.
     Капитан все тщательно обдумал, измерил  и скова речь о  дороге, которую
следовало бы проложить через деревню, о стеке и насыпи вдоль ручья.
     -  Проложив более  удобную дорогу на гору,  я добуду  как  раз  столько
камня, сколько  мне  потребуется  для этой  стены.  Одно  дело  сплетается с
другим, и от этого оба пойдут быстрее и обойдутся дешевле.
     - Тут,- сказала  Шарлотта,-  пора  уж побеспокоиться я мне.  Надо точно
подсчитать расходы: когда знаешь, сколько нужно денег для производства таких
работ, то можно  и вычислить, сколько потребуется на месяцы, даже на недели.
Ключ от кассы у меня; я сама буду платить по распискам и вести счета.
     - Ты нам как будто не слишком доверяешь,- сказал Эдуард.
     - В деле, где есть место произволу, не слишком,- ответила Шарлотта.- Мы
лучше вас умеем обуздывать произвол.
     Распоряжения были сделаны,  к работе приступили быстро, капитан сам все
время  за  ней  наблюдал,  и  Шарлотта   почти   каждый   день  была  теперь
свидетельницей  того, как он во всем точен и основателен. Он  тоже короче ее
узнал, и обоим стало легко трудиться вместе и добиваться цели.
     В  делах  -  как и  в  танцах:  те, кто движутся  друг с другом в такт,
делаются друг  другу  необходимы;  между ними  неизбежно  возникает взаимная
симпатия,  и  доказательством  того,  что  Шарлотта,  ближе  узнав капитана,
вправду  благоволила к  нему,  служило ее спокойное согласие  на  разрушение
одной из живописных площадок, которую она особенно  облюбовала и постаралась
украсить,  когда  начинались  работы  в парке, но которая не соответствовала
замыслу капитана.


        "ГЛАВА СЕДЬМАЯ"

     Общее занятие, которое нашли себе Шарлотта и капитан, имело следствием,
что  Эдуард  все  больше  искал  общества Оттилии.  В  сердце его  и  так  с
некоторого  времени жило тихое  дружеское чувство  к  ней. Она с каждым была
услужлива и  предупредительна, но  с ним  более,  чем с  другими,-  так,  по
крайней мере, представлялось его самолюбию. Во всяком случае, она в точности
заметила  себе, какие  блюда  ему  нравятся  и  в  каком  виде;  от  нее  не
ускользнуло, сколько сахару он кладет  обычно в чай,  и многое  другое  тому
подобное. Особенно же она старалась, чтобы не было сквозняков;  он бил к ним
необыкновенно  чувствителен, из-за  чего  порою  у  него  возникали  споры с
Шарлоттой, которой, напротив, всегда не хватало свежего воздуха. Также знала
она, что надо делать в парке и в саду. То, чего ему хотелось, она стремилась
исполнить, а то,  что могло  его раздражить,  старалась  устранить,  так что
вскоре она стала для него необходима,  как добрый гений-хранитель,  и он уже
мучительно переживал ее отсутствие.  К  тому же она делалась разговорчивее и
откровеннее, когда они случайно оставались вдвоем.
     В  Эдуарде, несмотря на его возраст, все еще оставалось что-то детское,
и  это  было   особенно  привлекательно  для  юной  Оттилии.  Им:  нравилось
вспоминать,  как они встречались  в былые годы; воспоминания эти восходили к
дням  первой  привязанности  Эдуарда и Шарлотты.  Оттилия утверждала,  будто
помнит их  обоих  еще во времена их  жизни  при дворе,  где  они  составляли
прелестнейшую пару, а когда Эдуард не допускал возможности  воспоминаний  из
поры такого  далекого детства,  она все-таки настаивала, уверяя, что ей живо
запечатлелся один случай: как  однажды при его  появлении  она спряталась  в
платье Шарлотты  -  не  от  страха, а  от неожиданности его  прихода. И  еще
оттого,  могла  бы  она  прибавить, что  он произвел  на нее  такое  сильное
впечатление, так понравился ей.
     Теперь некоторые из дел, раньше совместно предпринятых обоими друзьями,
приостановились,  и им  пришлось снова многое пересмотреть, набросать сметы,
написать письма. Придя в канцелярию, они застали там старого писца, сидящего
без дела.  Они  принялись за работу и скоро незаметно для себя поручили  ему
многое из того, что обычно делали сами. Первая же смета не  далась капитану,
первое же  письмо  - Эдуарду. Так они корпели некоторое время,  набрасывали,
переписывали,  пока наконец Эдуард, у которого дело особенно не ладилось, не
спросил, который час.
     И тут оказалось, что капитан забыл завести свой хронометр  - первый раз
за многие  годы, и они  если не  поняли, то смутно почувствовали, что  время
становится для них безразлично.
     Между  тем  как   мужчины  несколько  запустили   свои   дела,  женщины
становились все  более деятельными.  Вообще привычный образ жизни семейства,
зависящий  от определенных  лип, и обстоятельств,  принимает в  себя, словно
некий сосуд, даже  и  сильную новую  привязанность, зарождающуюся страсть, и
может пройти немало времени, прежде чем эта.  новая частица вызовет заметное
брожение и пена перельется через край.
     Для наших друзей возникавшие в них новые симпатии были источником самых
радостных переживаний. Сердца их  открывались навстречу  друг другу,  царило
всеобщее благоволение. Каждый  чувствовал  себя  счастливым и  не  оспаривал
чужого счастья.
     Такое состояние возвышает дух  и расширяет  сердце;  все,  что при этом
делаешь  и  предпринимаешь,  устремляется  к беспредельности.  Друзья теперь
редко  оставались в комнатах. Они совершали  более  далекие прогулки, и в то
время  как Эдуард и Оттилия уходили вперед  выбрать тропинку,  найти дорогу,
капитан  и  Шарлотта, занятые серьезным разговором, спокойно  шли  по следам
своих более быстрых спутников, восхищались живописными уголками, которые они
видели впервые, и пейзажами, которые неожиданно открывались перед ними.
     Однажды они вышли  через ворота  в  правом крыле  замка  и спустились к
гостинице; миновав мост, они направились  вдоль прудов; пока можно было идти
без  препятствий;  дальше  берега  становились  непроходимыми,  так  как  их
замыкали поросший кустарником холм и нависающие скалы.
     Но Эдуард,  хорошо  знавший местность,  так как  раньше  бывал здесь на
охоте,  пробирался с  Оттилией  все вперед  по заросшей  тропинке, зная, что
недалеко  должна быть приютившаяся между скалами старая мельница. Нахоженная
тропинка скоро  потерялась, и они  заблудились, правда, ненадолго, в  густом
кустарнике меж  камней, поросших мхом; однако шум колес, сразу же донесшийся
до их слуха, возвестил о близости цели их поисков.
     Выйдя  на  край  скалы,  они  увидели  вдали перед  собой  причудливое,
почерневшее от старости деревянное  строение, округленное крутыми  скалами и
высокими тенистыми деревьями. Они решили тут же прямо спуститься вниз по мху
и обломкам  скал. Эдуард шел  впереди;  когда же,  оглянувшись,  он  смотрел
вверх, он  видел  Оттилию, которая без всякого страха спускалась  с камня на
камень вслед за  ним, спокойно сохраняя равновесие, и ему казалось, что  над
ним парит небесное существо,