права
равны:  на подымающуюся чашу весов всегда можно положить противовес. Решайся
же,  мой  друг, действовать ради  меня и себя, ради меня  и  себя распутать,
развязать  и  вновь  связать  все  это. Пусть  другие  соображения  тебя  не
останавливают; свету мы  и так уже  дали повод говорить  о нас, он еще раз о
нас поговорит, потом забудет, как забывает обо всем, что не ново, и позволит
нам действовать по нашему разумению, не принимая в нас более участия.
     Майору  не  оставалось  иного  выхода,  как  уступить  Эдуарду, который
смотрел на  это дело  как на нечто  заранее и заведомо  решенное, обсуждал в
деталях, как все устроить, и говорил о будущем весело, даже шутливо.
     Потом он снова стал серьезен и, призадумавшись, продолжал:
     -  Было  бы  преступным  самообманом,  если  б  мы тешились  надеждой и
ожидали,  что  все  уладится  само   собой,   что  нами  руководить  и   нам
благоприятствовать  будет  случай. Так  мы не  спасем себя,  не  восстановим
нашего  спокойствия,  да и как  бы  я  мог найти  себе  утешение,  раз я сам
поневоле  оказался  во  всем виноват!  Ведь  своей  настойчивостью  я убедил
Шарлотту пригласить тебя к нам, да и Оттилия появилась у нас лишь вследствие
этой  перемены  в  нашем  доме. Мы  уже  не  властны  над  тем,  что  отсюда
проистекло, но  в нашей власти все  это обезвредить, обратить обстоятельства
нам во благо. Твое дело - отворачиваться от тех прекрасных и радостных видов
на будущее, которые  я для нас всех  открываю, твое дело -  навязывать мне и
всем  нам  унылое  самоотречение,  поскольку  ты   считаешь  его  возможным,
поскольку  оно  возможно  вообще;  но  разве и в случае,  если бы мы  решили
вернуться  в  прежнее  состояние,  нам  не  пришлось  бы  переносить  всякие
неприятности, неудобства, испытывать постоянную  досаду и  ничего  хорошего,
ничего отрадного из этого  произойти не могло бы? Разве радовало  бы тебя то
блестящее положение,  в котором  ты  сейчас  находишься,  если  б ты  не мог
посещать меня, жить со мною? А ведь после того, что  произошло, это все-таки
было бы мучительно. Мы же с Шарлоттой, при  всем нашем  богатстве, оказались
бы в печальном положении. И если ты вместе со светом легкомысленно считаешь,
что годы и  расстояние притупляют подобные чувства, изглаживают впечатления,
врезавшиеся так глубоко, то дело здесь идет именно о тех годах, которые надо
было бы  прожить  не  в горе и  в  лишениях, а  в радости  и довольстве.  И,
наконец, самое важное: если внешние обстоятельства и  наши душевные свойства
еще могут нам позволить  держаться выжидательно, то что станется с Оттилией,
которой пришлось бы покинуть  наш дом, лишиться в обществе нашей  поддержки,
влачить  жалкое, плачевное существование среди  проклятого холодного  света!
Укажи мне такое положение,  при котором Оттилия могла бы  быть счастлива без
меня,  без  нас,- это будет  довод  более сильный, чем все остальные, довод,
который если и не заставит меня согласиться с ним уступить ему, все же будет
мною с готовностью рассмотрен и взвешен.
     Решить эту задачу было не так-то легко; друг, по крайней мере, не нашел
удовлетворительного  ответа,  и ему ничего не оставалось иного, как еще  раз
внушить  Эдуарду, насколько серьезно,  рискованно и даже  в некотором смысле
опасно  положение дел, и  что  следует,  по  крайней мере,  основательнейшим
образом обдумать, как к нему  приступить. Эдуард согласился, однако лишь при
условии, что друг не  покинет его прежде,  чем они не  придут к единодушному
решению, не сделают первых шагов.


        "ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ"

     Даже  вполне  чужие и друг к  другу  равнодушные  люди,  прожив  вместе
некоторое  время, предаются  в  конце концов взаимным душевным излияниям,  и
между  ними  неизбежно возникает  известная близость. Тем более естественно,
что между нашими друзьями, после того как они прожили вместе некоторое время
в ежедневном  и  ежечасном  общении, тайн уже не  оставалось. Они оживляли в
памяти былые годы,  и  майор не скрыл,  что  Шарлотта предназначала  Эдуарду
Оттилию,  когда  он вернулся  из  путешествия,  и предполагала  впоследствии
выдать  за  него эту  милую девушку.  Эдуард,  который  был в  восторге  и в
смятении  от  этого  открытия, со  своей стороны  без  стеснения  говорил  о
взаимной  симпатии  Шарлотты и  майора, изображая ее  в  самых ярких красках
именно потому, что это было для него удобно и желательно.
     Ни полностью отрицать ее,  ни полностью в ней признаться  майор не мог;
но Эдуард тем решительнее, тем бесповоротнее  укреплялся в своем мнении. Все
представлялось ему  как нечто не только возможное, но уже и осуществившееся.
Всем: участникам  оставалось лишь дать согласие на то,  чего они все желали;
развода, конечно, удастся добиться; вскоре за этим последует брак,  и Эдуард
уедет с Оттилией в путешествие.
     Среди отрадных образов, какие создает наша  фантазия, нет, быть  может,
ничего прелестнее,  чем  те,  которые  рисуют  себе  двое  любящих,  молодая
супружеская чета, собираясь насладиться своей  совместной жизнью во  всей ее
свежести  и  новизне среди нового, свежего для них мира, испытать и укрепить
свой длительный союз в смене  многообразных впечатлений.  Между  тем майор и
Шарлотта,  пользуясь неограниченными полномочиями, должны  были  по  праву и
справедливости распорядиться всем, что касается поместий, имущества и разных
земных благ и все устроить ко всеобщему удовольствию. Но вот на что особенно
рассчитывал Эдуард,  на  чем он как  будто более  всего настаивал: поскольку
ребенок  останется  при матери, воспитывать мальчика должен  майор, развивая
его способности в соответствии со своими взглядами. Недаром ему при крещении
дали их общее имя Отто.
     В уме Эдуарда  все это сложилось так  прочно, что, спеша  приступить  к
исполнению своих намерений, он уже не  желал ждать ни  одного дня. На пути к
поместью они  приехали в маленький городок,  где  у Эдуарда был свой дом,  в
котором  он предполагал остановиться, чтобы  выждать там возвращения майора.
Однако он не мог пересилить себя  и остаться в городе  и  решил  еще немного
проводить своего друга.  Они были верхами и,  увлеченные  важным разговором,
проехали вместе и дальше.
     Вдруг они увидели  вдали на  холме  новый дом, красные кирпичи которого
впервые   блеснули  перед   их   глазами.  Эдуардом  овладевает   страстное,
непреодолимое  желание: все  должно быть решено  сегодня же вечером. Сам  он
укроется  в  деревне,  совсем  поблизости;  майор же со  всей настойчивостью
изложит дело Шарлотте,  застанет  ее  врасплох и неожиданностью  предложения
заставит  ее свободно и  откровенно  высказать  свои  чувства.  Ибо  Эдуард,
который свои  желания  приписывал и ей, не  допускал  мысли, что  он не идет
навстречу ее  горячим желаниям,  и надеялся так скоро  получить  ее согласие
потому, что сам ни с чем иным не мог быть согласен.
     Он уже видел счастливый исход,  радовался ему и, чтобы  скорее получить
желанную весть  в своей  засаде,  уговорился с майором,  что согласие  будет
возвещено  несколькими  пушечными  выстрелами  или  же,  если  тем  временем
наступит ночь, будет выпущено несколько ракет.
     Майор поскакал в замок. Шарлотту он не застал; ему сказали, что  теперь
она живет в новом здании, в настоящее же время уехала с визитом к соседям и,
вероятно,  не так  скоро  вернется  домой.  Он возвратился в  гостиницу, где
оставил свою лошадь.
     Тем временем  Эдуард влекомый непреодолимым  нетерпением,  покинул свое
убежище и прокрался  в парк глухими  тропинками,  знакомыми лишь охотникам и
рыбакам;  с  наступлением  вечера он  оказался  в  кустарнике  возле  озера,
зеркальную гладь которого впервые видел столь широкой и чистой.
     Оттилия в этот вечер гуляла близ озера. Она  несла ребенка и, по своему
обыкновению, читала во время ходьбы. Так она дошла до дубов, что у пристани.
Мальчик уснул; она села, положила его подле себя и продолжала читать.  Книга
была  одна из тех, которые притягивают к себе нежную душу и уже не отпускают
ее. Она утратила представление о времени и часе  и  забыла, что ей предстоит
еще  далекий обратный  путь к новому дому; она  сидела, поглощенная  книгой,
погруженная  в  себя,  такая  очаровательная,  что  деревья  и кусты кругом,
казалось, должны  бы были ожить и прозреть,  чтобы любоваться ею, радоваться
за нее. И вот красноватый луч заходящего солнца упал на нее сзади, позолотив
ей щеку и плечо.
     В парке было пусто, в окрестностях безлюдно, и Эдуард, которому удалось
так  далеко  пробраться  незамеченным, шел  все  дальше. Вот он  выходит  из
кустарника около  самых дубов, видит Оттилию, она - его; он бросается к ней,
падает  к ее ногам.  Сперва они молчат, стараясь овладеть  собою, потом он в
немногих  словах объясняет,  как  и  зачем он  здесь.  Он  послал  майора  к
Шарлотте, судьба их обоих решается, может быть, в  это мгновение. Он никогда
не сомневался в  ее  любви, она, конечно, не сомневалась в нем. Он просит ее
согласия.  Она  колеблется, он  заклинает  ее:  хочет воспользоваться  своим
прежним правом и заключить ее в объятия: она показывает ему на ребенка.
     Эдуард видит его и поражается.
     - Великий боже!  - восклицает он.- Если  бы  я имел повод сомневаться в
моей  жене, в моем друге, это  дитя  служило бы страшной уликой  против них.
Разве это не черты майора? Такого сходства я не видел никогда.
     - О нет! - отвечала Оттилия.- Все говорят, что он похож на меня.
     - Возможно ли? - спросил Эдуард, и в это самое мгновение ребенок открыл
глаза,  большие, черные,  пронзительные глаза, глубокие  и ласковые. Мальчик
таким осмысленным взглядом смотрел на мир;  он, казалось,  уже знал тех, кто
стоял перед ним. Эдуард кинулся на землю подле ребенка, потом склонил колени
перед Оттилией.
     -  Да, это  ты!  - воскликнул он.- Эти  глаза  -  твои! Но  позволь мне
глядеть в глаза только тебе. Ах! Дай мне набросить покров на тот злополучный
час, что дал жизнь этому  существу. Неужели  мне смущать  твою  чистую  душу
злосчастною мыслью, что муж и жена, во взаимном  отчуждении, могут, прижимая
друг друга к сердцу, осквернить своими страстными желаниями союз, освященный
законом? Или нет: раз уж до  этого  дошло,  раз моя связь с Шарлоттой должна
быть расторгнута, раз ты будешь моею, почему бы мне этого не сказать! Почему
не   произнести   мне  жестокие   слова:  это   дитя  родилось  от  двойного
прелюбодеяния! Оно  отделяет меня от  жены и  ее от меня,  вместо того чтобы
связывать  нас.  Так пусть  же  оно  свидетельствует против  меня, пусть эти
чудесные глаза  говорят твоим, что я в  объятиях  другой принадлежал тебе, а
ты, Оттилия, почувствуй всей душой, что эту ошибку, это  преступление я могу
искупить  только в  твоих объятиях! Что  это!  -  воскликнул он, вскакивая с
места:  выстрел,  только что раздавшийся, он принял за знак, который  должен
был подать майор. Но то стрелял охотник в  горах, где-то поблизости. Другого
выстрела не последовало; Эдуарда томило нетерпение.
     Только теперь  Оттилия  заметила, что  солнце уже  склонилось  за горы.
Последний его отблеск еще сверкнул в окнах дома на холме.
     - Уходи, Эдуард - воскликнула Оттилия.- Мы так долго  были  лишены друг
друга, так долго терпели. Вспомни о нашем  долге перед Шарлоттой. Она должна
решить нашу судьбу, не будем же предвосхищать ее, Я твоя, если она согласна;
если же нет, я должна от тебя отказаться.  Если ты  думаешь, что вес решится
так скоро, то  будем ждать.  Возвращайся же в  деревню, где майор тебя ждет.
Мало ли  что  может произойти,- вдруг потребуется объяснение?  И мыслимо ли,
чтобы  грубый пушечный выстрел возвестил успех  его переговоров? Быть может,
он ищет тебя в эту самую  минуту.  Шарлотту он  не застал,  я  это знаю; он,
пожалуй,  отправился ей навстречу, так как было известно, куда она  поехала.
Возможно столько случайностей! Оставь меня! Теперь она должна вернуться. Она
ждет меня и мальчика там, наверху.
     Оттилия торопилась,  говоря  это. В уме она перебирала все возможности.
Она была счастлива вблизи Эдуарда, но чувствовала, что теперь должна удалить
его.
     - Умоляю, заклинаю тебя, мой любимый,- воскликнула она,-  возвращайся к
себе и жди майора!
     -  Повинуюсь  твоим  приказаниям!  -  воскликнул Эдуард, бросив  на нее
полный  страсти взгляд, а потом  крепко сжав ее в объятиях.  Она  обвила его
своими руками и  нежно прижала к груди. Надежда падучей звездой блеснула над
их головами. Им чудилось, им мечталось, что  они принадлежат друг другу; они
впервые решительно, свободно обменялись поцелуем и  расстались с усилием над
собою, с болью в душе.
     Солнце зашло, и уже  смеркалось,  а  от озера  веяло  сыростью. Оттилия
стояла  смущенная,  взволнованная;  она  взглянула  на  дальний  дом,  и  ей
показалось,  что она  видит на балконе белое платье Шарлотты.  Кружный  путь
вдоль озера был далек; она знала нетерпение, с которым Шарлотта всегда ждала
сына. На том берегу, прямо против себя, она  видит  платаны, и только водное
пространство отделяет ее  от дорожки, которая тотчас же приведет  к дому.  И
мыслями  и взглядом  она  уже там.  Опасение,  не позволявшее  ей довериться
волнам  вместе с ребенком, исчезает  в этой тревоге. Она спешит к  лодке, не
чувствует, что сердце ее бьется, что ноги дрожат, что ей грозит обморок.
     Она прыгает  в  лодку,  хватает  весло  и отталкивается  от  берега. Ей
приходится сделать усилие,  оттолкнуться во второй раз; лодка покачнулась  и
пошла по воде.  Левой рукой обхватив  ребенка и в ней  же держа  книгу, а  в
правой весло, она тоже покачнулась и упала в  лодке. Она роняет весло в одну
сторону,  а когда делает попытку подняться, ребенок и книга падают в воду за
другой борт лодки. Она успевает схватить ребенка за его одежду, но неудобное
положение мешает  ей самой привстать. Свободной  правой  руки  недостаточно,
чтобы  ей  повернуться,  подняться;  наконец это  ей удается,  она  вынимает
ребенка из воды, но глаза его закрыты, он перестал дышать.
     Она совершенно опомнилась в тот же  миг, но  тем ужаснее ее горе. Лодка
уже почти на середине озера, весло уплыло, на берегу  она не  видит ни души,
да  и  чем  бы ей  это  помогло! От всех  оторванная,  она  скользит по лону
неприступной вероломной стихии.
     Она ищет  помощи  у самой  себя.  Ей  так  часто приходилось слышать  о
спасении  утопающих.  Она  помнит то,  что  видела  вечером  в  день  своего
рождения. Она раздевает ребенка  и обтирает его своим кисейным платьем.  Она
разрывает на  себе  одежду и впервые обнажает грудь  перед  лицом  открытого
неба; впервые она прижимает к чистой нагой груди живое существо,- увы! - уже
не  живое.  Холодное  тело  несчастного создания леденит ее грудь до глубины
сердца. Слезы без конца льются из ее глаз и сообщают окоченевшему обманчивую
теплоту и видимость жизни. Она не оставляет своих усилий, заворачивает его в
свою шаль, гладит, прижимает, дышит на него, плачет, целует, думая всем этим
заменить средства помощи, которых она лишена в своем одиночестве.
     Все напрасно! Ребенок  не движется у нее на руках, не движется лодка на
поверхности озера; но прекрасная душа Оттилии  и здесь  не оставляет  ее без
помощи. Она  обращается к небу.  Стоя в лодке,  она опускается  на  колени и
обеими руками  подымает окоченевшего  ребенка  над  своей  невинной  грудью,
которая белизной и -  увы! -  холодностью напоминает мрамор.  Подняв к  небу
влажный взор, она  взывает о  помощи,  ожидая ее  оттуда, где  нежное сердце
надеется найти вею безмерность блага, когда кругом иссякло все,
     И не напрасно она обращается к звездам, которые поодиночке уже начинают
мерцать. Подымается легкий ветерок и гонит лодку к платанам.


        "ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ"

     Она спешит к новому дому, зовет лекаря,  передает ему  ребенка. Тот, не
теряя присутствия духа, испытывает  привычные средства, применяя их одно  за
другим к этому нежному мертвому телу. Оттилия во всем помогает  ему; она все
приносит,  подает,  хлопочет, но словно блуждая в ином мире,  ибо величайшее
несчастье, как и величайшее счастье, изменяет облик всех предметов, и только
когда  после  всех  попыток этот  славный  человек  качает головой  и  на ее
вопросы, проникнутые надеждой, сперва молчит, а потом тихо произносит "нет",
она покидает спальню Шарлотты, где все  это происходило,  и,  едва достигнув
гостиной, в полном изнеможении падает, не дойдя до дивана, лицом на ковер.
     В  эту минуту  услышали, как  подъехала  Шарлотта.  Лекарь настоятельно
просит  всех окружающих  остаться здесь,  сам он хочет выйти  ей  навстречу,
подготовить  ее, но она уже входит в комнату. Она видит  Оттилию, лежащую на
полу,  а  одна из горничных бросается навстречу  ей  с криком и  плачем. Тут
входит  лекарь, и она сразу узнает все.  Но неужели она  сразу  откажется от
всякой надежды! Этот опытный,  искусный и умный лекарь просит ее  об одном -
не смотреть на ребенка; он же удаляется, чтобы обмануть ее новыми  попытками
оживить  его.  Она села  на  диван, Оттилия  все еще лежит на  полу,  по уже
склонив свою  прекрасную голову  на колени  подруги. Сострадательный врач то
приходит, то уходит; заботы его как будто направлены на ребенка, на самом же
деле  он  заботится  о  женщинах.  Так  наступает  полночь,  мертвая  тишина
становится  все  глубже. Шарлотта более не  скрывает от себя, что ребенка не
вернуть  к  жизни;  она  хочет его  видеть.  Опрятно  завернутого  в  теплые
шерстяные одеяла, его положили в корзину,  которую и  ставят рядом с  ней на
диване; видно только личико: вот он лежит, спокойный и прекрасный.
     Весть  о несчастье  вскоре взволновала и  деревню, а там  донеслась  до
гостиницы. Майор поднялся  па холм  по  знакомым дорожкам; он обошел  вокруг
дома и, остановив одного из слуг,  бежавшего за чем-то в пристройку, получил
от него  более  подробные  сведения  и  велел  вызвать  лекаря.  Тот  вышел,
удивленный появлением своего прежнего покровителя, рассказал ему о положении
и взялся подготовить  Шарлотту к свиданию  с ним.  Он вернулся  в дом, начал
разговор  издалека,  переводя  воображение Шарлотты  с  одного  предмета  на
другой, пока наконец не напомнил ей о друге, о его неизменном участии, о его
близости по  духу,  по  образу мыслей,  которая тут  же вскоре  оказалась  и
близостью в прямом смысле. Словом, она узнала, что друг желает ее видеть.
     Майор  вошел,  Шарлотта встретила  его скорбной улыбкой. Он стоял перед
нею. Она приподняла зеленое шелковое одеяло, которым был прикрыт труп, и при
тусклом свете  свечи он  не без тайного  содрогания  увидел  свое  застывшее
подобие. Шарлотта указала ему  на стул, и так они молча, друг против  друга,
просидели всю ночь.  Оттилия все еще  спокойно лежала на коленях у Шарлотты,
она тихо дышала - спала или казалась спящей.
     Забрезжило  утро, свеча погасла,  Шарлотта и ее друг словно пробудились
от тяжелого сна. Она посмотрела на майора и спокойным тоном спросила:
     -  Объясните  мне, друг  мой,  какими  судьбами  вы явились сюда, чтобы
принять участие в этой печальной сцене?
     -  Сейчас,-  отвечал майор  голосом таким  же тихим,  каким она  задала
вопрос, словно они не  хотели разбудить Оттилию,- сейчас не время и не место
прибегать к умолчаниям,  делать  вступления и  лишь постепенно переходить  к
сущности  дела. Несчастье, в  котором я  вас застаю,  так ужасно, что важный
повод, по которому я приехал к вам, теряет перед ним все свое значение.
     И он вполне спокойно и  просто признался ей, в чем цель его миссии, как
ее  представляет  себе  Эдуард,  и  что  значит  его  приезд,   который  был
продиктован и свободной его волей, и  собственным его интересом. То и другое
он  изложил с  величайшей  почтительностью,  но  в  то  же время и с  полной
откровенностью; Шарлотта слушала его спокойно, не выражая  ни удивления,  ни
досады.
     Когда майор  кончил, Шарлотта ответила  ему  так тихо, что ему