когда-нибудь и мне,- спросила  Оттилия,- доставлять
вам такое огорчение? Но попортила ли я, сама  того не ведая, какое-нибудь из
ваших сокровищ?
     -  Никогда!  -  воскликнул  архитектор.-  Никогда!  Как  бы  это  могло
случиться? Ведь у вас во всем прирожденный такт!
     - Неплохо было  бы,- заметила  Оттилия,-  на всякий случай  в  книжке о
благопристойных манерах вставить вслед за главами о том,  как следует есть и
пить  в обществе, достаточно подробную главу  о том, как нужно вести себя  в
музеях и при осмотре художественных собраний.
     - О да,- отвечал архитектор,- и, конечно, смотрители музеев и  любители
тогда охотнее показывали бы свои коллекции.
     Оттилия  давно уже  простила его;  но так  как  упрек  ее  он,  видимо,
воспринял слишком болезненно и все  снова принимался уверять  ее,  что готов
всем  поделиться с  друзьями,  то сна  почувствовала, что  ранила его нежную
душу, и считала себя теперь его должницей. Поэтому на просьбу, с которой  оп
обратился к ней в  дальнейшем  разговоре, она не  могла ответить решительным
отказом, хотя,  тотчас же проверив свои чувства, ока и не представляла себе,
как исполнить его желание.
     Дело  заключалось  в следующем.  Его сильно  задело то, что Люциана  из
зависти отстранила Оттилию от живых  картин: он не мог также  не заметить  с
сожалением, что Шарлотта, чувствуя недомогание, лишь урывками присутствовала
при этой блистательнейшей части программы развлечений; и вот ему не хотелось
уезжать, прежде чем он не выразит  свою благодарность, устроив в честь одной
из  них  и для  развлечения другой представление  еще более  прекрасное, чем
предыдущее. Возможно,  сюда присоединилось  и другое  тайное побуждение,  им
самим не осознанное: ему было  так  тяжело покинуть этот дом, эту семью, ему
казалось немыслимым не видеть более глаз Оттилии, взглядом которых, спокойно
и ласково обращенных на него, он только и жил последнее время.
     Приближалось  рождество, и ему неожиданно стало ясно, что живые картины
с  их человеческими фигурами  происходят,  в  сущности,  от  так  называемых
ргаесере,  от  тех благочестивых зрелищ, которые  в  эти  торжественные  дни
посвящались  божьей  матери  и  младенцу,   принимавшим  в  своей  кажущемся
ничтожестве поклонение сперва пастухов, а потом - волхвов.
     Он  с  полной отчетливостью представил себе возможность такой  картины.
Найден был хорошенький здоровый мальчик; в пастухах и пастушках тоже не было
недостатка; но без Оттилии ничего  нельзя было  сделать. В своем воображении
молодой человек вознес  ее до богоматери и знал,  что если она откажется, то
замысел его рухнет. Оттилия, немало озадаченная таким предложением, отослала
его за разрешением к Шарлотте.  Шарлотта  охотно дала позволение и ласковыми
доводами сумела победить робость Оттилии, не решавшейся взяться за священную
роль. Архитектор  трудился теперь  день и  ночь,  чтобы все  было  готово  к
рождеству.
     Трудился  он день и  ночь в  буквальном смысле слова. Потребности его и
так были скромны, а присутствие Оттилии  составляло всю его отраду; когда он
работал ради нее, был чем-нибудь занят для нее, казалось, он не нуждается ни
в сне,  ни  в  пище.  К торжественному часу  все было  готово.  Ему  удалось
составить и  небольшой духовой  оркестр,  благозвучно исполнивший увертюру и
настроивший  зрителей на должный  лад. Когда подняли занавес, Шарлотта  была
поражена. Картина, представившаяся ей,  так часто воспроизводилась, что едва
ли можно было ожидать новизны впечатлений.  Но на этот раз действительность,
занявшая  место картины, имела  особые преимущества.  Освещение было  скорее
ночное,  чем сумеречное, и  все  же  во  всей обстановке  не  было ни  одной
неотчетливой детали. Непревзойденную мысль, что весь свет должен исходить от
младенца, архитектор  сумел осуществить благодаря остроумному осветительному
механизму, который был скрыт от зрителей затененными фигурами, стоявшими  на
первом плане, где по ним скользили только слабые лучи. Кругом стояли веселые
девочки и мальчики, свежие лица которых были ярко освещены снизу. Были здесь
и ангелы,  но их сияние  меркло  перед сиянием божества,  а эфирные  тела их
казались и плотными и тусклыми по сравнению с богочеловеком.

     К  счастью,  ребенок  заснул  в  самой  очаровательной  позе,  и, таким
образом,  ничто не нарушало созерцания,  когда взгляд зрителя останавливался
на  матери, а она бесконечно  грациозным жестом приподымала  покрывало,  под
которым  таилось  ее  сокровище. Это  мгновение  как раз и  было  схвачено и
закреплено  в  картине.  Казалось,  что  обступивший  ясли  народ  физически
ослеплен и потрясен душевно; все  они как будто только что сделали движение,
чтобы  отвратить пораженные  светом взоры, и  с радостным любопытством вновь
устремляли  их на младенца, выказывая  скорее удивление  и  восторг,  нежели
благоговейное почитание, хотя на некоторых старческих лицах были запечатлены
и эти чувства.
     Облик  Оттилии,  ее  жест,  выражение лица,  взгляд превзошли  все, что
когда-либо  изображал   художник.   Чуткий  ценитель,  увидев  эту  картину,
испугался бы, что какое-нибудь движение может разрушить ее и что уже никогда
в  жизни ему не  доведется увидеть  ничего столь прекрасного.  К  сожалению,
здесь не  было  никого,  кто мог бы  вполне насладиться  этим  впечатлением.
Только  архитектор,  в роли высокого стройного пастуха, сбоку  глядевший  на
коленопреклоненных, более всех любовался этой сценой, хотя и наблюдал  ее  с
неудачного  места. А кто опишет выражение лица новоявленной царицы небесной?
Самое  чистое смирение,  очаровательнейшая  скромность при  сознании великой
незаслуженной чести, непостижимо безмерного счастья  - вот о чем говорили ее
черты,  в  которых   сказывались   как   ее   собственные  чувства,  так   и
представления, сложившиеся у нее о роли, которую ей привелось исполнять.
     Шарлотту радовала  прекрасная картина, но самое  сильное впечатление на
нее произвел ребенок. Слезы текли у  нее из глаз, столь живо она представила
себе, что в скором времени будет держать на коленях такое же милое существо.
     Занавес опустили - отчасти, чтобы дать отдохнуть  исполнителям, отчасти
же, чтобы произвести  па  сцене некоторые перемены.  Художник  поставил себе
задачей превратить картину ночи и нищеты, показанную вначале, в  картину дня
и  славы  и,  чтобы  осветить  сцену  со  всех сторон,  приготовил  огромное
множество ламп и свечей, которые предполагалось ражечь в антракте.
     Оттилию в ее полутеатральной позе до сих пор успокаивало то, что, кроме
Шарлотты  и  немногих  домочадцев,  никто  не  видит   этого  благочестивого
маскарада. Поэтому она была немало смущена, когда узнала во время  антракта,
что приехал какой-то гость, которого приветливо встретила Шарлотта. Кто он -
ей  не  могли  сказать.  Она  не  стала  допытываться,  чтобы  не  задержать
представления. Зажгли  свечи, лампы,  и бесконечное море  света окружило ее.
Поднявшийся  занавес  открыл  зрителям  поразительную картину:  вся она была
сплошной свет  и  вместо  исчезнувших теней оставались одни  только  краски,
умелый  подбор которых приятно  смягчал  яркость  освещения.  Бросив  взгляд
из-под   длинных  опущенных  ресниц,  Оттилия  заметила  какого-то  мужчину,
сидевшего подле Шарлотты. Лица она не рассмотрела, но ей показалось, что она
слышит  голос помощника  начальницы пансиона. Странное  чувство охватило ее.
Сколько событий произошло с тех пор, как  она  перестала слышать голос этого
достойного  учителя!  Молнией  мелькнула  в  се  душе  вереница  радостей  и
горестей, пережитых  ею,  и заставила  ее спросить себя: "Посмеешь  ли ты во
всем  признаться  ему и обо всем ему рассказать? И как ты недостойна явиться
перед ним в этом святом обличье и как ему должно быть странно встретить тебя
в маске, тебя, которую  он всегда видел только  простой  и естественной!"  С
быстротой,  которая  ни  с  чем не  сравнится,  в ней  заспорили  чувство  и
рассудок. Сердце ее стеснилось, глаза наполнились слезами, в то же время она
заставляла  себя  сохранять  неподвижность, словно  на  картине;  и как  она
обрадовалась, когда  мальчик зашевелился  и архитектор был  принужден подать
знак, чтобы занавес снова опустили.
     Если ко всем  переживаниям Оттилии в последние мгновения присоединилось
еще и  мучительное  чувство  невозможности  поспешить навстречу  чтимому  ею
другу, то теперь она была еще более смущена. Выйти ли ей к нему в этом чужом
наряде  и  уборе?  Переодеться  ли  ей?  Подумав, она решила  переодеться  и
постаралась  за  это   время  собраться   с   духом,  успокоиться  и  вполне
восстановить  свое внутреннее  равновесие  к  той  минуте, когда  наконец  в
привычном своем платье выйдет поздороваться с гостем.


        "ГЛАВА СЕДЬМАЯ"

     Покидая своих покровительниц с самыми лучшими чувствами, архитектор был
доволен  хотя бы  уже  тем, что оставляет их  в обществе почтенного учителя;
однако, вспоминая, как они были добры к  нему, оп мучился при мысли,  вполне
естественной  для такого  скромного человека, что его так скоро, так хорошо,
так совершенно заменит другой. До сих пор  он все откладывал свой отъезд; но
теперь его потянуло  прочь отсюда, ибо он не  хотел быть  свидетелем того, с
чем должен был примириться, удалившись из дома.
     Большим утешением среди этих полупечальных чувств был для него подарок,
на  прощанье  сделанный  ему  дамами,- жилет, который  они в течение долгого
времени  вязали  у него на глазах,  возбуждая  в  нем безмолвную  зависть  к
неведомому  счастливцу,  которому  он  предназначался.  Такой  дар  -  самый
приятный для любящего и преданного человека, ибо, напоминая ему о неутомимом
движении прелестных пальцев, он наводит его  на лестную мысль, что при столь
неустанном труде и сердце не оставалось безучастным.
     Дамам  предстояло  теперь  оказывать  гостеприимство  новому  гостю,  к
которому они благоволили и который должен был хорошо чувствовать себя у них.
У женщин  есть  свои неизменные внутренние интересы, и ничто на  свете не  в
силах заставить их изменить  им; зато  в  жизни  светской они охотно и легко
поддаются решающему влиянию мужчины, которым заняты в настоящую минуту; так,
проявляя   то   неприступность,  то   восприимчивость,  то   твердость,   то
уступчивость, они, собственно,  держат в своих руках  власть,  от которой  в
обществе цивилизованном не посмеет уклониться ни один
     мужчина.
     Если архитектор, как бы по  собственной  воле и охоте,  выказывал перед
двумя подругами свои дарования ради их удовольствий, ради их самих, если все
занятия и развлечения  были  задуманы  в таком  же духе и клонились к той же
цели,  то  с приездом учителя в скором времени установился иной склад жизни.
Главным его  талантом было умение  вести беседу  о  человеческих отношениях,
ставя их в  связь  с  воспитанием  молодежи. Таким  образом,  возник  весьма
заметный контраст  с  прежним образом  жизни, тем  более чувствительный, что
учитель не вполне одобрял то, чем здесь до сих пор исключительно занимались.
     О живой картине,  которая встретила его, он не упоминал. Но  когда ему,
не  скрывая  удовлетворения,  показывали  церковь,  придел   и  все,  к  ним
относящееся, он не мог не высказать своего мнения, своих взглядов.
     -  Что  касается меня,- сказал он,-  то мне это сближение, это смешение
священного  с  чувственным  отнюдь  не  по сердцу; мне  не  нравится,  когда
отводят,  освящают и украшают  особые помещения для того,  чтобы именно  там
возбуждать и поддерживать в нас  набожные чувства. Никакая обстановка,  даже
самая будничная, не  должна  нарушать в нас  чувства  божественного, которое
может нам сопутствовать всюду и превратить  в  храм любое  место.  Я  люблю,
когда домашнее богослужение совершается в зале, где в обычное время обедают,
встречают гостей, где забавляются играми и танцами. Высшее, совершеннейшее в
человеке не имеет формы, и надо  остерегаться, как бы не дать ему проявиться
иначе, чем в форме благородного поступка.
     Шарлотта,  в общем  уже  знавшая  образ его  мыслей,  за короткий  срок
познакомившись с ним  еще ближе, сразу же  предоставила  ему соответствующее
поле  деятельности. Созвав  своих мальчиков-садовников,  которым  архитектор
сделал смотр перед отъездом, она  приказала им  построиться  в большой зале;
одетые  в  чистые  нарядные  мундирчики, они  своими уставными  движениями и
непринужденной  живостью  производили  очень  хорошее  впечатление.  Учитель
подверг их испытанию в соответствии со своими правилами и очень скоро, путем
разных вопросов, выяснил характер и способности каждого: менее чем за час он
незаметным образом сумел многому научить детей и быть им полезным.
     -  Как это  вам удается?  - спросила Шарлотта, когда  мальчики ушли.- Я
слушала очень внимательно; речь шла только о самых обыкновенных вещах,  но я
не  знаю, как  бы  я  сумела  за  такой короткий срок, при  таком  множестве
вопросов и ответов, так последовательно всего этого коснуться.
     - Быть может,- отвечал  учитель,-  следовало  бы хранить секреты своего
ремесла.  Но  я не хочу  скрывать от вас  весьма  простую  истину, благодаря
которой  можно достигнуть многого.  Изберите тот  или  иной предмет, вопрос,
понятие  -  называйте это, как хотите; все время  имейте его в виду; уясните
его себе  во всех  его частностях, и  тогда вам будет  легко из разговора  с
толпой детей узнать, какие сведения о нем у них уже имеются и  что еще нужно
разбить в них, сообщить им. Пусть ответы  на ваши вопросы будут несообразны,
пусть они будут  уводить в сторону, но если только вы новым вопросом вернете
умы и души детей к исходной точке, если вы не дадите сбить себя с избранного
пути,  то в конце  концов  они будут знать, думать и понимать лишь то и лишь
так,  как  этого  хочет учитель. Самая большая  его ошибка была  бы  -  дать
ученикам увлечь  его  в  сторону, не  суметь  удержать их  внимание  на  том
предмете, который он сейчас разбирает.  Попробуйте как-нибудь  сами  сделать
такой опыт, и он покажется вам весьма занимательным.
     - Вот это мило,- сказала Шарлотта.- Значит, хорошая педагогика - прямая
противоположность хорошему тону.
     В  светском  разговоре  ни  на  чем  не  следует  задерживаться,   а  в
преподавании важнейший закон - бороться против рассеянности.
     - Разнообразие без рассеянности - лучший девиз и для школы и для жизни,
если бы только не было так  трудно поддерживать  это похвальное равновесие,-
сказал учитель и собирался продолжать, но Шарлотта прервала  его, чтобы  еще
раз посмотреть на мальчиков, которые как раз  в  эту минуту веселым шествием
двигались через двор. Он  выразил  свое удовлетворение  по поводу  того, что
мальчиков заставляют ходить в форме.
     - Мужчины,- сказал он,- должны были бы с юности  носить форму,  ибо они
должны  привыкать действовать  сообща, ощущать себя  равными  среди  равных,
повиноваться и работать во имя целого.  К тому  же всякая форма способствует
развитию военного духа, равно как и выправке, подтянутости, а мальчики и так
прирожденные  солдаты:  стоит  лишь посмотреть, как они дерутся  и играют  в
войну, как идут в атаку или на приступ.
     - Зато вы не  осудите  меня,- промолвила Оттилия,- что  я моих  девочек
одеваю не одинаково. Надеюсь, что когда  я  покажу  вам  их, пестрота красок
будет вам приятна.
     -  Я  это  очень  одобряю,-  ответил  он.-  Женщины  непременно  должны
одеваться  разнообразно, каждая на  свой  вкус  и лад,  чтобы каждая училась
распознавать, что ей особенно  к лицу, что  ей больше всего подходит. Но еще
более важное основание для этого в том, что им предназначено проводить жизнь
и действовать в одиночку.
     - Это весьма парадоксальное утверждение,- возразила  Шарлотта,- ведь мы
никогда не бываем одни.
     - О нет,- ответил учитель,- это именно так, если иметь в виду отношения
женщины к другим женщинам. Взглянем на женщину в роли возлюбленной, невесты,
жены, хозяйки  и  матери; она всегда стоит отдельно, она всегда одна и хочет
быть  одна. Так обстоит дело  даже с самыми  тщеславными. Каждая  женщина но
своей  природе исключает  другую,  ибо от  каждой  из  них требуют того, что
составляет долг всего ее  пола. У  мужчин положение иное.  Мужчине требуется
мужчина; он создал  бы  второго мужчину, если бы того  не было в  природе; а
женщина могла бы прожить века, даже и  не подумав о том, чтобы  создать себе
подобную.
     -  Стоит только,-  промолвила Шарлотта,- выразить истину в  причудливой
форме, и причудливое в конце концов будет казаться  истиной. Мы извлечем все
лучшее из ваших замечаний, но все же, как женщины,  будем держаться общества
женщин и действовать с ними  заодно,  чтобы нe дать мужчинам слишком больших
преимуществ над  нами.  Не осуждайте же нас  впредь за то, что мы еще  живее
будем злорадствовать, видя, что и мужчины не слишком-то ладят меж собою.
     Опытный учитель весьма  тщательно  вник во все,  что  Оттилия делала со
своими маленькими питомицами, и выразил ей свое безусловное одобрение.
     - Вы,- сказал  он,-  совершенно правильно  делаете, что  готовите своих
подчиненных лишь  для простых, насущных  дел. Опрятность пробуждает в  детях
радостное  чувство  собственного  достоинства, и  если  их  научили  бодро и
сознательно делать то, что они делают,- значит, главное достигнуто.
     С  большим  удовлетворением  он   заметил,   что   здесь  нет   ничего,
рассчитанного на показ, на внешний блеск, а, напротив,  все имеет внутренний
смысл и отвечает насущным потребностям.
     -  Как мало  слов,-  воскликнул  он,-  нужно  было  бы для того,  чтобы
выразить  всю сущность  воспитания, если  бы только люди  имели  уши,  чтобы
слышать.
     - Хотите попробовать со мной? - приветливо спросила Оттилия.
     - С удовольствием,- ответил он,-  но  только Вы меня  не выдавайте.  Из
мальчиков  должно воспитывать слуг, а из девочек - матерей, тогда  везде все
будет хорошо.
     -  Готовиться  в  матери,- возразила  Оттилия,-  на  это  еще  женщины,
пожалуй,  согласятся,  так как,  даже не  будучи  матерями,  они то  и  дело
поневоле становятся няньками; но для того, чтобы стать слугами, наши молодые
люди, конечно, слишком  высокого мнения  о себе,- ведь каждый из них считает
себя призванным повелевать.
     - Потому-то  мы и скроем это от них,- сказал  учитель.- Мы льстим себе,
вступая в жизнь, но жизнь не льстит нам. Многие ли по доброй воле согласятся
на  то,  к  чему  в  конце  концов будут  принуждены?  Оставим,  однако, эти
рассуждения, пока  что к делу не  относящиеся.  Вам  повезло в  том, что  вы
сумели  найти верные приемы обращения  с вашими воспитанницами.  Когда самые
маленькие из ваших девочек возятся с  куклами и сшивают для них какие-нибудь
лоскутки, когда старшие сестры заботятся  о  младших  и семья  сама помогает
себе и себя обслуживает - тогда следующий шаг в жизнь уже не труден, и такая
девушка найдет у мужа все то, что она оставила у родителей.
     Однако в образованных  сословиях  задача  куда сложнее.  Нам приходится
считаться с  более высокими, нежными, утонченными отношениями, в особенности
же - с  общественными условиями.  Потому-то в наших воспитанниках  мы должны
развивать и внешние качества; это необходимо и могло бы быть прекрасно, если
бы  всегда  соблюдались известные  границы,  ибо, задаваясь целью  воспитать
детей для более широкого  круга, их легко вовлечь в безграничное  и упустить
из виду то, чего  властно требует их природа. В этом и  заключается  задача,
которую воспитатели либо разрешают, либо но умеют разрешить.
     Многие из  тех  знаний,  коими мы  наделяем  ваших  учениц  в пансионе,
внушают  мне страх,  ибо  опыт  подсказывает, как  мало  они им пригодятся в
дальнейшем. Едва только женщина становится хозяйкой или матерью, как все это
забрасывается и предается забвению.
     И  все же,  раз уж я посвятил себя этому делу, я не могу  отказаться