Но только береги себя, береги, подумай о  себе  - ради себя  самой  и
ради меня.
     Теперь она подумала  о себе и только тут  заметила,  в каком  она виде.
Стыдиться  своего любимого, своего спасителя она  не могла, но она рада была
отпустить его, чтобы он позаботился о себе: ведь на нем все было мокрое.
     Молодые муж и жена, посоветовавшись  друг с  другом, предложили юноше и
красавице свои  свадебные наряды, висевшие тут же в достаточной сохранности,
чтобы  с ног до головы одеть  молодую пару.  Скоро оба искателя  приключений
были не только одеты, но  и разряжены. Вид у них был очаровательный, и когда
они,  снова  сойдясь  вместе,  с восхищением взглянули  друг на друга, то  в
порыве  неудержимой   страсти,  но  все  же  и  улыбаясь  своему  маскараду,
устремились  друг  другу  в объятия. Пыл  молодости  и одушевление  любви  в
несколько минут восстановили  их силы;  недоставало только музыки, чтобы они
пустились танцевать.
     Перенестись из воды на сушу, от смерти  к жизни,  из семейного  круга в
лесную глушь, от отчаяния к блаженству, от  равнодушия  к  любви, к страсти,
перенестись  в мгновение ока - голова не  в состоянии была все это вместить,
она  готова была разорваться  на части или  помутиться. Чтобы  вынести такую
неожиданность, на помощь должно прийти сердце.
     Всецело  поглощенные  друг  другом,  они лишь  спустя  некоторое  время
подумали   о  том,  какой  страх,   какую  тревогу  должны  были  испытывать
оставленные ими спутники,  да и сами они  едва могли без тревоги, без страха
подумать о том, как они снова встретятся с ними.
     - Бежать ли? Скрыться ли? - спросил юноша.
     -  Останемся  вместе,-  сказала  она,  бросаясь ему нашею.  Крестьянин,
узнавший  от  них  о  корабле,  севшем  на  мель,  поспешил  без  дальнейших
расспросов к берегу. Яхта благополучно плыла по реке; снять ее с мели стоило
великого труда.  Плыли наудачу,  в надежде  найти потерянных. Поэтому, когда
крестьянин знаками и криками привлек к себе внимание плывущих, указав им  на
место, где удобно было пристать, и продолжал кричать и подавать знаки, судно
повернуло  к берегу. Но  что  за  зрелище ожидало  их,  когда они причалили!
Родители помолвленных  первыми устремились на берег;  любящий жених едва  не
лишился рассудка. Не успели узнать, что милые дети спасены, как они уже сами
вышли из кустов в  странном своем наряде. Их  не узнали, пока они не подошли
совсем близко.
     - Кого мы видим? - воскликнули матери.
     - Что мы  видим?  -  воскликнули отцы. Спасенные  упали  перед  ними на
колени.
     - Вы видите детей ваших,- воскликнули они,- единую чету!
     - Простите нас! - воскликнула девушка.
     - Дайте нам ваше благословение! - воскликнул юноша.
     -  Благословите  нас!  -  воскликнули оба среди  всеобщего  изумленного
безмолвия.
     - Благословите! - раздалось в третий раз, и кто бы посмел отказать им в
благословении!


        "ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ"

     Рассказчик сделал паузу  или, вернее, уже закончил повествование, когда
заметил,  что  Шарлотта   чрезвычайно  взволнована;   она  даже   встала  и,
извинившись, вышла из комнаты. Повесть эта была ей знакома. Описанный случай
в самом деле  произошел между капитаном и девушкой, его соседкой, правда, не
совсем так,  как это рассказал англичанин, но в главных своих чертах события
не были искажены и только в частностях несколько  развиты и приукрашены, как
обычно бывает с подобными  историями, сперва прошедшими через  уста толпы, а
потом через  фантазию рассказчика, одаренного вкусом  и остроумием. В  конце
концов все оказывается и так и не так, как оно было.
     Оттилия по просьбе обоих гостей последовала за Шарлоттой, и тогда лорд,
в  свою очередь, заметил,  что, пожалуй, и на  этот раз был допущен какой-то
промах и рассказано, очевидно,  нечто знакомое хозяевам или  близко задевшее
их.
     -  Надо  нам  остерегаться,-  прибавил  он,-  как  бы  не  сделать  еще
что-нибудь   худшее.   Мы,   кажется,  принесли  мало  радости  хозяйкам   в
благодарность за все то доброе и приятное, что видели здесь; надо нам  найти
приличный повод, чтобы скорее распрощаться.
     -  Признаюсь,-  ответил   его  спутник,-  меня  здесь  удерживает  одно
обстоятельство, не выяснив которого подробнее, мне бы не хотелось уезжать из
этого  дома. Вчера, когда мы шли по  парку  с  камерой-обскурой, вы, милорд,
были слишком заняты выбором живописного места и не  заметили, что происходит
рядом.  Вы свернули  в сторону от главной аллеи, чтобы  пройти к одному мало
посещаемому  месту   близ  озера,  откуда  открывался  прелестный   вид   на
противоположный берег. Оттилия, которая была с нами, не решилась идти дальше
и  попросила  переехать  с  ней  туда  на  лодке. Я согласился  и  любовался
ловкостью  прекрасной  лодочницы.  Я заверил  ее,  что после  Швейцарии, где
очаровательнейшие  девушки  тоже  заступают  место перевозчика,  мне уже  не
случалось  с  таким  удовольствием  качаться на  волнах, но  я все же не мог
удержаться и спросил, почему она не захотела  идти боковой дорожкой, а  в ее
нежелании и вправду заметна была какая-то робость и тревога.
     - Если  вы надо мной  не будет смеяться,-  вполне  дружелюбно  ответила
она,-  то я постараюсь вам кое-что сказать  по этому поводу, хотя и для меня
здесь есть какая-то тайна. Всякий раз, как я ступала на эту боковую дорожку,
меня охватывал необыкновенный трепет, которого я больше нигде не  испытывала
и который не умею себе  объяснить. Вот почему  я избегаю подвергаться  этому
ощущению, тем более что  вслед за тем у меня начинается боль в  левом виске,
от которой я вообще иногда страдаю.
     Мы  причалили, Оттилия занялась разговором  с вами,  а  я  тем временем
осмотрел место, которое она мне издали отчетливо  указала. И каково было мое
удивление,  когда  я  там  обнаружил  весьма явные признаки  каменного угля,
убедившие меня в том, что, если  бы здесь произвели изыскания, в земле можно
было бы найти богатые залежи.
     Прошу прощения,  милорд, я вижу - вы улыбаетесь,  и прекрасно знаю, что
вы, как мудрый человек и друг, лишь снисходите к тому страстному вниманию, с
которым я отношусь  к этим вещам, возбуждающим в вас одно недоверие,  но для
меня невозможно уехать  отсюда, пока я не произведу  над этой милой девушкой
опыт с качанием маятника...
     Не бывало  случая,  чтобы лорд, когда речь касалась этого  предмета, не
повторял  своих  контраргументов, которые  спутник его выслушивал скромно  и
терпеливо,  оставаясь,  однако,  ври   собственном   мнении  и  предрешенных
намерениях. Он, в свою  очередь, утверждал, что если подобные  опыты удаются
не  над каждым, нет  все  же  основания от  них отказываться;  напротив, тем
серьезнее и основательнее  следует изучить это  дело,  ибо  здесь,  наверно,
должны обнаружиться ныне еще скрытые от  нас  всевозможные отношения и формы
сродства   между  веществами  неорганическими,   между  ними  и   веществами
органическими и, наконец, этих последних между собою.
     Он  уже разложил свой набор золотых колец, кусков железного колчедана и
других  металлов, всегда находившихся при  нем в изящной шкатулке, и начал в
виде пробы опускать  над одними металлами другие, подвешенные на  нитке. При
этом он сказал:
     -  Ничего не  имею  против злорадства, которое  читаю  на  вашем  лице,
милорд, злорадства по поводу того, что у меня и  ради меня ничто не приходит
в движение. Но то, что я делаю, это  только предлог. Когда вернутся дамы, им
будет любопытно, каким странным делом мы тут заняты.
     Женщины вернулись. Шарлотта сразу же сообразила, что это такое.
     - Я  об этих вещах кое-что слышала,- сказала она,- но никогда не видала
их действия. Раз уж все у вас наготове, позвольте попробовать, не удастся ли
мне.
     Она  взяла нитку в руку; к опыту она отнеслась  с полной серьезностью и
нить держала твердо, без всякого волнения, но ни малейшего колебания не было
заметно.  Очередь  была  за  Оттилией.  Она  еще спокойнее,  непринужденнее,
безотчетнее  держала маятник над металлами, лежавшими на столе.  Но в тот же
миг маятник словно подхватило мощным вихрем, и он в зависимости от того, что
клали  на стол,  стал  вертеться то  в  одну, то  в другую сторону, чертя то
круги, то эллипсы или же начиная раскачиваться по прямой линии, отвечая всем
ожиданиям гостя, даже превосходя все, что можно было ожидать.
     Сам лорд был слегка озадачен, спутник же его был так доволен и увлечен,
что   ему  все  было  мало  и  он  не  переставал  требовать  продолжения  и
видоизменения опытов. Оттилия любезно исполняла его  желания,  пока в  конце
концов ласково его  не попросила уволить ее, так как  у нее снова начинается
головная боль.  Он же,  изумленный, даже восхищенный,  с воодушевлением стал
уверять ее, что совершенно  вылечит ее,  если она доверится его  врачеванию.
После  короткого  колебания Шарлотта,  поняв,  что  именно  подразумевается,
отклонила  предложение,  сделанное с благим намерением, ибо не хотела вблизи
себя   допускать   нечто   такое,   против   чего  всегда   таила  боязливое
предубеждение.
     Гости уехали, и хотя они таким  странным образом задели чувства хозяек,
все же оставили по  себе  желание встретиться  с ними когда-нибудь  еще раз.
Шарлотта  пользовалась  теперь  хорошей  погодой,  чтобы  отдать  визиты  по
соседству,  и никак нe  могла  с этим  кончить,  так  как все кругом,- кто с
подлинным участием, кто просто в  силу привычки,- до сих пор проявляли к ней
особое внимание. Дома она оживала при виде ребенка, и, право же, нельзя было
его не любить, о нем не заботиться.  Он казался каким-то чудесным существом,
чудо-ребенком, восхищая взгляд  и  ростом, и пропорциональным  сложением,  и
силой, и здоровьем;  что  же  больше всего поражало в  нем, то  было двойное
сходство, которое  все более в нем развивалось. Чертами лица и  формами тела
ребенок все более напоминал капитана, глаза же его все труднее было отличить
от глаз Оттилии.
     Под влиянием этого  необычайного  сродства  и еще  более,  быть  может,
благодаря прекрасному чувству, врожденному женщине, которая  окружает нежной
любовью  ребенка любимого человека,  даже если он родился от другой, Оттилия
заменяла  мать подрастающему младенцу, или,  вернее, была  для  него  второй
матерью.  Если Шарлотта  уходила, то Оттилия оставалась одна  с  ребенком  и
нянькой.  Нанни,  ревнуя  ее  к  мальчику,  на  которого  ее госпожа  словно
перенесла всю  свою любовь,  с недавних пор покинула ее и  вернулась к своим
родителям. Оттилия по-прежнему выносила ребенка на свежий воздух и совершала
прогулки  все  более далекие.  Она брала и рожок с молоком,  чтобы  в нужное
время  покормить  дитя. При этом  она обычно  не забывала взять какую-нибудь
книгу и, гуляя с ребенком на руках и занятая в то же время чтением, казалась
прелестной Пенсерозой.


        "ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ"

     Главная цель похода была достигнута,  и Эдуард, украшенный орденами,  с
почетом был уволен от службы. Он немедленно  уехал в свое небольшое  имение,
где застал подробные известия о своих,  за которыми велел установить зоркое,
незаметное  для них наблюдение.  Тихое  пристанище встретило его приветливо,
так как, пока он отсутствовал, многое по  его указанию  было здесь изменено,
исправлено  и  усовершенствовано, и если в усадьбе и вокруг  нее недоставало
простора, то это возмещалось внутренним порядком и удобствами.
     Эдуард,  которого  более  быстрое  течение жизни  приучило  и к большей
решительности, счел нужным теперь осуществить то,  что  успел уже достаточно
обдумать. Первым делом он  пригласил к  себе майора. Встреча была радостной.
Дружба молодости, как и  кровное родство, имеют то великое преимущество, что
ни ошибки, ни недоразумения,  какого бы  свойства они ни  были,  никогда  не
могут  повредить  им,  оказаться  непоправимыми, и  прежние отношения  через
некоторое время вновь восстанавливаются.
     Эдуард,  радостно  встретив друга, расспросил  его прежде всего  о  его
делах  и услышал  от него,  как  благосклонно,  в полном соответствии  с его
желаниями,  отнеслось  к  нему  счастье.  Потом  Эдуард  дружески,  полушутя
спросил,  не предвидится  ли и  нежный союз.  Майор тоном  весьма  серьезным
ответил на это отрицательно.
     - Я не могу и не считаю себя вправе  скрытничать,- продолжал Эдуард, -я
должен тотчас поделиться с тобой моими мыслями и намерениями. Ты знаешь, как
страстно я люблю Оттилию,  и, наверно, давно угадал, что  только из-за нее я
бросился в пламя войны. Не стану отрицать, что я желал избавиться  от жизни,
которая без  нее не  имела для  меня смысла,  но вместе с  тем  должен  тебе
признаться,  что  никогда  не  отчаивался  вполне.  Счастье  с нею было  так
прекрасно, так желанно, что я не в силах был совершенно отказаться от  него.
Столько утешительных предчувствий, столько  ясных предзнаменований укрепляли
во мне  веру, безумную  мечту, что Оттилия  может стать моею. Бокал  с нашим
вензелем  брошен  был  в  воздух,  когда  закладывали  дом,  и  не  разбился
вдребезги, а был  подхвачен на лету, и опять  находится  в моих руках.  "Так
пусть же я сам,- воскликнул я однажды после  того, как  провел  в этом тихом
приюте  столько  часов, полных сомнения,-  пусть я сам, вместо этого бокала,
стану знамением  того,  возможен ли наш союз  или нет.  Пойду  и буду искать
смерти, но не как безумец, а как человек,  надеющийся жить. Оттилия же пусть
будет  наградой, за которую я сражаюсь;  ее я надеюсь добиться, завоевать за
каждым боевым строем, в каждой траншее, в каждой осажденной крепости. Я буду
творить чудеса, желая остаться невредимым, стремясь завоевать Оттилию, а  не
потерять ее". Такие чувства указывали мне путь, они  помогали мне среди всех
опасностей,  но теперь  я чувствую  себя  как  человек, который достиг своей
цели, преодолел  все  препятствия,  уже  ничто  не  преграждает  мне дорогу.
Оттилия моя,  и  все,  что отделяет эту мысль от ее воплощения,  для меня не
существует.
     - Ты одним росчерком пера,- возразил майор,- уничтожаешь все, что можно
и  должно  бы тебе  возразить, и  тем  не  менее  приходится  повторять  эти
возражения. Вспомнить о твоих отношениях к жене во всем истинном их значении
-  Это я предоставляю тебе самому:  однако  твой долг и перед  ней, и  перед
самим  собой  -  не забывать об  этом.  Но стоят  мне  только вспомнить, что
судьбою вам дарован сын, и  я чувствую  себя  обязанным сказать тебе, что вы
навеки  принадлежите  друг другу,  что ради этого существа  вы обязаны  жить
вместе,   чтобы   вместе  заботиться  о   его   воспитании,  о  его  будущем
благополучии.
     - Со стороны родителей,- возразил Эдуард,- это одно лишь самообольщение
-  воображать,  будто  их существование  столь необходимо для их  детей. Все
живое  находит пищу и  поддержку, и если сын,  рано лишившись отца, не может
пользоваться  в  молодости разными удобствами и преимуществами, то, пожалуй,
он от этого только выигрывает; он быстрее созревает  для жизни в свете,  ибо
раньше  понимает, что  надо сообразоваться  с другими,  а  этому,  рано  или
поздно, мы все должны научиться.  Но здесь об этом не приходится и говорить;
мы  достаточно богаты, чтобы обеспечить нескольких детей, а  сыпать  столько
благ  на  голову одного человека - вовсе  не долг наш,  да это и не было  бы
благодеянием.
     Когда  майор  попытался несколькими  словами напомнить  о  достоинствах
Шарлотты   и  ее  неизменных,   испытанных  отношениях  с  Эдуардом,  тот  с
горячностью перебил его:
     -  Мы поступили глупо,  и  это я слишком хорошо сознаю. Тот,  кто,  уже
достигнув  известного   возраста,  хочет   осуществить  желания   и  надежды
молодости,  всегда  обманывает  себя,  ибо  у  каждого десятилетия  в  жизни
человека  -  свое счастье, свои  надежды  и планы.  Горе человеку,  которого
обстоятельства или собственное заблуждение побуждают  хвататься  за  прошлое
или  будущее! Мы сделали глупость - так неужели же на всю жизнь? Неужели  мы
должны из-за каких-то щепетильных сомнений отказать себе в том, чего  нам не
запрещают  нравы нашего  времени? Как  часто  человек  отрекается  от  своих
намерений и поступков, так  неужели  же  не сделать этого именно тут,  когда
речь идет  о целом,  а не  о частном, не  о том или ином условии, а обо всей
совокупности жизни!
     Майор не преминул  столь же искусно, сколь и решительно указать Эдуарду
на многообразные нити, связывающие его с женой, с обеими семьями, со светом,
с его владениями, но ему не удалось вызвать в нем никакого участия.
     - Все это, мой друг,- ответил  Эдуард,-  своим мельканием  задевало мне
душу; и в разгаре  сражения, когда земля  дрожала от  несмолкающего грохота,
когда пули жужжали  и  свистели  вокруг меня и  направо и налево падали  мои
товарищи, когда подо мной  была ранена лошадь,  на голове прострелена шляпа,
все  это всплывало передо мной  и ночью при тихом  свете  костра, под небом,
усеянном звездами. Все, чем я связан с людьми, возникало перед моим духовным
взором; все это я передумал, перечувствовал, со всем этим я уже свыкался, от
всего этого отрешался по многу раз, но теперь это, как видно, навсегда.
     Могу ли скрыть от тебя, что в такие мгновения и ты вставал передо мной,
и  ты был прочно  со мною связан,- да мы и связаны друг с другом с давнишних
пор! Если я оказался в долгу  перед тобою, то теперь могу вернуть его тебе с
лихвою; если ты  остался мне должен, то теперь ты имеешь возможность со мною
рассчитаться.  Я знаю, ты любишь  Шарлотту, и она того заслуживает; я  знаю,
она к  тебе неравнодушна, да и как бы она не оценила твои достоинства! Прими
ее из моих рук! Дай мне Оттилию - и мы тогда счастливейшие люди на земле.
     -  Именно  потому,  что  ты  хочешь подкупить  меня  такими  бесценными
дарами,- возразил майор,- я должен быть тем более строг и осмотрителен. Твое
предложение, перед  которым  я почтительно склоняюсь, не облегчает  дела,  а
скорее затрудняет его. Речь идет не только о тебе, но и обо мне, не только о
судьбе, но и добром имени, о чести  двух людей, доселе безупречных, которые,
решаясь  на  поступок  столь  удивительный,  чтобы  не  назвать  его  иначе,
подвергают себя опасности явиться в глазах общества в весьма странном свете.
     - Именно то,  что  мы были  так безупречны,- возразил Эдуард,- дает нам
право дать когда-нибудь повод и к упрекам. Тот, кто всей жизнью доказал, что
он человек почтенный,  делает  почтенным и  такой поступок, который, если бы
его  совершил  другой,  показался  бы двусмысленным. Что до меня,  то  после
недавних испытаний, которым я себя подверг,  после трудных  и  опасных  дел,
которые совершил ради других,  я чувствую себя вправе кое-что  сделать и для
себя. Что до тебя и Шарлотты,  то предоставим вашу судьбу  на волю будущего;
меня же ни ты, ни кто другой не удержит от раду манного  мною. Тому, кто мне
протянет  руку помощи, и я окажу всемерную помощь; если же меня  предоставят
самому себе  или даже  будут  мне противодействовать, то я решусь на крайние
меры, что бы из того ни вышло.
     Майор  считал своим долгом  как можно дольше  сопротивляться намерениям
Эдуарда и  применил  против  своего  друга довольно  хитрый маневр; для вида
согласившись уступить ему, он заговорил о формальных и деловых подробностях,
связанных с предполагаемым  разводом  и  браками.  А  тут,  как  выяснилось,
предстояло так много неприятного, сложного, неудобного, что Эдуард  пришел в
самое дурное расположение духа.
     - Вижу,- воскликнул он наконец,- не только у врагов, но и у друзей надо
приступом брать то, чего желаешь; от  того, что я  хочу, что мне необходимо,
от этого  я ни за что не  отрекусь; я  овладею  им, и, уж конечно,  скоро  и
решительно. Подобные отношения, я это знаю, нельзя ни уничтожить, ни создать
иначе,  как  многое опрокинув, сдвинув с места все,  что  хочет оставаться в
неподвижности. Размышлениями здесь  делу не поможешь; для рассудка все